Честно говоря, втайне Ева боялась подвести свою команду. Без лишней скромности она всегда считала себя девушкой выносливой и в общем-то даже мужественной. Но одно дело – пройти быстрым шагом перегон и совсем другое – совершить марш-бросок по Кольцевой линии, длина которой равнялась почти двадцати километрам.

Однако слабым звеном в команде оказалась вовсе не она. Андрей Андреевич, он же Дед, был, по существу, стариком, хоть и выглядел моложе своих лет. Уже в первом перегоне между Павелецкой и Таганской капитан начал задыхаться. А где-то посередине между Таганской и Курской и вовсе остановился.

– Дурак я, – прохрипел он сквозь тяжелое дыхание, опираясь на тюбинг, – семьдесят один год, а ума нет. Знал же, что не потяну, а все равно полез… полез… да… ох…

Кирилл, молодой парень, почти мальчишка, заботливо поднес к дрожащим губам старика флягу с водой и сказал:

– У тебя есть маёк.

Дед кивнул и, чуть отдышавшись, произнес:

– Есть, но он очень вреден. Давай так: пройдем Таганскую, и, если мой организм снова начнет бузить, я его съем.

Что такое маёк, Ева не знала. Да и сейчас интересоваться этим считала излишним. Нужно было идти дальше. Вернее, бежать. На жеребьевке им очень повезло оказаться вторыми. Значительная фора по сравнению со всеми остальными участниками. Однако она понятия не имела, как можно обогнать тренированных и опытных ганзейцев, которые стартовали первыми. А победить очень хотелось.

Сперва девушка подумывала соскочить на Таганской или Курской, затеряться в толпе – и плевать, что Андрея Андреевича и Кирилла снимут с соревнований. Главное – она ускользнет от Фили. Но в ожидании старта, сидя в одной из гостиничных клетушек на Павелецкой, Ева разговорилась с парнем, что-то пишущим в маленьком блокноте, а затем и с Дедом. Оказывается, старик был когда-то военным врачом и теперь лелеял мечту открыть постоянный лазарет на какой-нибудь бедной станции, где люди более всего нуждались в медицинской помощи. А такое возможно лишь в том случае, если имеется постоянный доход. По тесным меркам метро победитель получал в бесплатную аренду значительную площадь. А это сулило очень даже неплохую прибыль. В конце концов, можно было сдать квадратные метры в субаренду и за счет этого приобретать или изготовлять самому необходимые лекарства, а также инструменты и перевязочные материалы. Андрею Андреевичу неоднократно предлагали работу по специальности в Ганзе, на Красной Линии, в Полисе, но он всегда отказывался. Считал своим долгом лечить простых людей, а не элиту подземелий.

И Ева неожиданно загорелась идеей старика. Она вспомнила о рахитичном малыше, который грелся возле костра, и его изнанке, толстощеком мальчике на коленях у выделистой расфуфыры. Если первый завтра умрет, то его, наверное, даже и не похоронят, забудут о нем через час, как будто такого и не было никогда, – зато второй наверняка наблюдается у лучших лекарей Ганзы. Так почему же во всем этом несправедливом темном и удушливом мире не найтись хотя бы одному человеку, который мог бы бескорыстно осмотреть несчастного ребенка?

И еще Ева подумала, что никогда не совершала ничего стоящего. Всю жизнь девушка была под присмотром отмороженного брата. И если изредка вырывалась из цепких объятий ненавистного родственника, то тратила драгоценное время совершенно впустую. В сущности, она такая же серая и убогая безымянка, как и все остальные, и лишь хорохорится, считая себя особенной. «Если победим, я стану медсестрой, – решила Ева, – буду помогать и учиться, и обязательно научусь…»

И вот теперь и без того маленькие шансы на победу становились призрачными. Такими темпами не то что вторыми, последними можно прийти.

Дед все же кое-как совладал с собой, и троица двинулась дальше. Ева, приноровившаяся наступать точно на шпалы и не спотыкаться, бежала первой с фонариком, за ней, шумно дыша, следовал Андрей Андреевич, замыкал юноша.

Команда не могла похвастаться хорошим вооружением. Старик и его ученик целый год, а то и больше копили на залог для Игр, а потому экономили буквально на всем, в том числе и на закупке снаряжения. Что-то стоящее было разве что у Деда: укороченный автомат АКСУ. За спиной у юноши болтался обрез, а Еве Андрей Андреевич подарил оружие из собственных запасов.

За двадцать минут до старта, когда участникам вернули их имущество, Дед подозвал девушку и вручил ей пистолет Макарова и боевой нож.

– Трофейное, «Камиллус», – сказал он, обнажив клинок. – Выдавался когда-то американским вэвээсникам.

Еве понравилось оружие, она бережно взяла его в руки и осмотрела, попробовала на вес, осторожно коснулась пальцем острия. На пятке был выгравирован звездно-полосатый флажок, а рядом красовалась надпись, сделанная аккуратными маленькими буквами: My OC.

– Что такое Муос? – спросила девушка.

– Черт его знает, – ответил Дед, – но только ты неправильно читаешь. Написано тут не по-русски, а по-английски. Мне вот кажется, что это сокращение означает my officer commanding, по-нашему – «мой командир, мой начальник». Можно думать все, что угодно. Например, какой-нибудь заокеанский патриот искренне считал Соединенные Штаты Америки своим главным и непосредственным начальником. В общем, сейчас трудно сказать. Мне этот нож десять лет назад в память об одной страшной битве Филипп Реглов подарил. Может, слышала о таком? Сейчас его кличут Фольгером.

Ева тогда очень удивилась, что Андрей Андреевич знает Филю, и хотела было расспросить подробней, но Дед уклонился от разговора, сославшись на то, что история эта слишком тяжелая и ее стоит поведать в более спокойной обстановке. Например, после Игр.

Сейчас девушка сконцентрировалась на другом: на беге и на собственном дыхании. Фонарик был закреплен у нее на плече, и бледно-желтый луч света беспокойно мотало из стороны в сторону. Ева, глядя вниз, считала шаги: «Раз, два, три, четыре. Раз, два, три, четыре. Раз, два, три, четыре». Это не просто помогало не сбиться с ритма, но и вводило в некое подобие транса, – не чувствуя ног, Ева будто парила над рельсами, словно превратилась в маленькую летучую мышь, ощупывающую на расстоянии своды перегона. И ей чудилось, что так может продолжаться до бесконечности.

Однако это странное состояние кончилось, когда неожиданно показалось светлое пятно. Вскоре троица вынырнула из тьмы туннеля на свет станции. Со всех сторон девушку атаковали звуки, и она, немного растерявшись, притормозила. Люди, столпившиеся на краю платформы, гудели, подбадривали, выкрикивали слова одобрения, бросались насмешками.

– Какими мы идем?! – донесся до Евы крик Кирилла.

– Пока еще вторые! – ответил ему кто-то из толпы. – Но от наших, ганзейских, порядком отстали!

Сотни пар любопытных глаз были девушке неприятны: появилось навязчивое ощущение, будто она – участница крысиных бегов. И праздный люд ждет не дождется, когда же, наконец, эта молодая крысиная самка издохнет от перенапряжения или, устав, сойдет с дистанции, или, еще лучше, ее догонит какой-нибудь более сильный и прыткий грызун и задерет насмерть. Поэтому Ева почувствовала сильнейшее облегчение, когда вновь нырнула в холодную туннельную мглу. Начинался длинный перегон Кольцевой линии между Курской и Комсомольской.

Минуту спустя команде пришлось остановиться: Дед опять начал выдыхаться.

– Что ж, – сказал старик, шумно дыша и извлекая что-то из внутреннего кармана куртки, – придется есть эту гадость. Посвети-ка мне, Ева!

Девушка направила фонарь на руки Андрея Андреевича и увидела пробирку, до краев наполненную порошком и закупоренную бумажным тампоном. К пробирке была приклеена бумажка с надписью: «My OC».

– Тоже переводится как «мой начальник»? – спросила Ева.

– Нет, – вытащив затычку и высыпав себе на ладонь часть порошка, сказал Дед. – Просто, после того как Реглов подарил мне нож с аббревиатурой на английском, я подбирал разные словосочетания и нашел, в частности, такое: my operational capability, то есть моя работоспособность, моя пригодность к эксплуатации. И примерно в это же время довел до конца свое изобретение: порошок из довоенных таблеток и высушенных растений с поверхности, который повышает человеческую работоспособность. Вот и написал в шутку My OC, а один мой товарищ, великий грамотей, прочитал надпись как «Маёк». Так за этим психостимулятором название и закрепилось. Вредный, правда, он очень.

– В Ганзе вы, наверное, могли бы стать почетным гражданином, – предположила Ева.

– Я не хочу, – сказал Дед, запрокинул голову и высыпал порошок себе в рот, затем, поморщившись, запил водой из фляги. – Мне это не нужно. Я свою формулу бесплатно передал людям Полиса и Красной Линии. Я вне политики. Не знаю, как на Красной Линии, а в Полисе маёк запретили как опасное для здоровья вещество, хоть и полезное при определенных обстоятельствах. Им там торгуют из-под полы. А я если кому и помогаю, то за доброе слово.

Ева с восхищением взглянула на Андрея Андреевича. Не часто ей попадались на пути такие бескорыстные мужчины, следующие, несмотря ни на что, своим убеждениям. Мир давно пришел в негодность, погряз во тьме, а этот старик все равно излучает свет, все равно делает так, как велит ему совесть, а не жизненные обстоятельства. И девушка окончательно решила, что будет с Дедом и его учеником Кириллом до конца, и неважно до какого – победного или смертного. Вот где действительно настоящие люди, а не безымянки.

– Возьми, – сказал старик, протягивая пробирку Кириллу, – спрячь, чтобы у меня больше искушения не было. А то от передозировки еще и галлюцинации могут быть. Нам пора, мы и так много времени потеряли. Того и гляди, нас нагонят.

Парень поднес к носу порошок, сделал глубокий вдох и чихнул. Андрей Андреевич строго посмотрел на ученика. Тот извинился и спешно спрятал пробирку в нагрудный карман. Троица двинулась дальше.

Порошок и в самом деле оказал на старика благотворное действие. Он больше не сопел, не задыхался и не отставал. Ева ловко перепрыгивала со шпалы на шпалу, ее спутники, включив фонари, не отставали от девушки.

Вскоре Ева почувствовала первые признаки усталости. Не желая поддаваться слабости, она попыталась считать шаги, чтобы вновь, как в предыдущем перегоне, в воображении превратиться в маленькую летучую мышь. Однако сконцентрироваться отчего-то не получалось. Несколько раз Ева спотыкалась, не попадая на шпалы, но все же удерживала равновесие и продолжала упорно бежать вперед.

Время тянулось мучительно медленно, весь мир сузился до саднящего от пота лица, натужного дыхания, болтающегося на спине рюкзачка и нескончаемо длинного темного туннеля, по которому непрестанно блуждали три лучика света.

«Наверно, в аду так же, – мелькнула шальная мысль, – только туннель огненный, или змеями наполненный, или еще чем, но это неважно, потому что все равно бежишь, бежишь, и остановиться не можешь… и вырваться – тоже».

Но, как бы там ни было, перегон между Курской и Комсомольской имел свои пределы, и спустя долгое время Ева увидела свет.

– Давайте на станции перейдем в левый туннель! – послышался громкий голос Кирилла. – Все-таки внутренний круг, хоть чуть, но меньше!

Девушке, удивившейся тому, что парню хватало сил еще что-то кричать, предложение показалось разумным. На время Игр края платформ, примыкающие непосредственно к перегонам, огораживались. По ним участники могли свободно переходить с одних путей на другие.

Троица так и поступила. Они быстро поднялись по лесенке, под возгласы болельщиков проскочили мимо гермоворот и спустились с другой стороны платформы. Еве и ее товарищам преграждали путь несколько вагонов, оборудованных под жилые помещения. Кое-как обойдя их, команда побежала дальше. Когда они уже оказались рядом с перегоном, ведущим на Проспект Мира, Ева вдруг услышала, как неистово взревела толпа. Она, остановившись, обернулась. Примерно в ста метрах от нее из щели между вагоном и стеной показался человек в камуфляже, с автоматом наперевес. Ева узнала его – это был Лом, бандит с Новокузнецкой. Следом за главарем выскочили его подельники.

– Давай, давай, не стой! – донесся встревоженный голос Деда. – Уходим! Уходим!

Девушка и ее спутники метнулись к туннелю. Все-таки остановки из-за Андрея Андреевича сделали свое дело: они безнадежно отстали и теперь оказались в пределах видимости далеко не самых безобидных соперников.

– Нам нужно дать бой, когда они только войдут в перегон, – проговорил скороговоркой на бегу Кирилл, – мы их будем видеть, а они нас – нет.

– Не стоит начинать стрельбу первыми, – отозвался Дед, – попробуем уйти. Да и туннель здесь резко влево заворачивает. Может, и не достанут нас.

Ева понимала, что Кирилл прав, – слишком хорошо она знала отморозков с Треугольника. Мирно разойтись со своими конкурентами они не захотят. Но возражать старику не стала. Спорить сейчас – только ухудшать положение.

Они мчались во всю прыть. Сзади слышались тяжелый топот и отборная ругань. Ева немного вырвалась вперед и беспрестанно оглядывалась. Кирилл бежал вровень со своим учителем. Видимо, боялся, что старик отстанет. Наконец, грянул первый выстрел, отразившийся тысячекратным эхом от стен туннеля и заставивший девушку пригнуться. Следом застрекотала автоматная очередь, раздался крик отчаянья и боли. Ученик Андрея Андреевича упал, тут же попытался вскочить и, протяжно застонав, вновь рухнул. Дед, развернувшись и присев на одно колено, огрызнулся короткой очередью из АКСУ. Ева выхватила пистолет и, подбежав к мужчинам, выстрелила наугад несколько раз – бандиты погасили фонари.

– Туши свет, – сказал старик, – туши!

Девушка подчинилась, и беспросветный мрак окутал ее.

– Кирилл, что с тобой? – спросила она тревожным полушепотом.

– В икру попали, – надрывно прошипел юноша, – достань жгут!

Прозвучало несколько выстрелов, Дед ответил тремя одиночными и сменил позицию. Ева на ощупь вытянула из кармана рюкзака резиновый ремень, потянулась к ноге парня.

– Я сам перетяну, – болезненно выдохнул он, – дай мне.

– Уходите, я задержу их, – тихо, но отчетливо произнес Андрей Андреевич и выстрелил.

На мгновение вспышка озарила лицо старика, но девушка успела заметить, насколько оно было поразительно спокойно, даже безмятежно, будто речь шла не о жизни и смерти, а о какой-то нелепой игре, которая вот-вот должна закончиться.

– Остаться должен я, – скрипя зубами, возразил юноша, – я далеко не уйду.

– Уходите, – сказал твердым голосом старик, – перегон до Проспекта Мира не очень длинный. Я стар, а вам жить еще. Моя вина, что мы так отстали, мне и искупать.

– А как же лазарет для нищих? – спросила Ева и даже не дернулась, когда пуля просвистела у нее над головой. – Получается, все зря? Зря?

– Меньше слов, уходите, – Дед вновь сменил позицию. – Главное – не дойти до цели, главное – идти к ней! Главное – не сидеть на диване! Даже если ты умрешь в пути – твоя смерть не напрасна. Зря – это когда ничего не делаешь. Уходите, авось успеете.

У Евы на глаза навернулись слезы; ей захотелось кинуться старику на шею и разрыдаться. Она бросила отчаянный взгляд на Андрея Андреевича, и ей вдруг почудилось, что глаза его излучают свет. Кристально-чистый, с голубоватым оттенком. Наверное, такого цвета должно быть летнее безоблачное небо. Нет, этот человек не мог быть обитателем сумрачного и удушливого метро, – он прибыл из другой вселенной, из зазеркалья, с изнанки мира, оттуда, где в принципе нет никаких изнанок, ибо там нет места Злу.

Пуля, отрикошетившая от рельса и высекшая столп искр, мгновенно привела Еву в чувство. Конечно, Андрей Андреевич – самый обычный смертный. Ей все почудилось из-за стресса. Да и какой небесный свет, исходящий из глаз, можно увидеть, когда вокруг тьма и видны лишь вспышки из стволов. Она помогла подняться Кириллу, и они поковыляли в сторону Проспекта Мира.

– Хорошо, хоть кость не задели, – процедил сквозь зубы парень, – мясо порвали и все.

Сзади не умолкала автоматная стрельба. Юноша, хромая, старался не опираться на Еву, но время от времени нога у него подворачивалась, и он, тихо скуля, терял равновесие. Тогда девушке приходилось напрягать все свои силы, чтобы удержать парня.

Они двигались чрезвычайно медленно. Так, по крайней мере, казалось Еве, вцепившейся мертвой хваткой в Кирилла. Пальба стала менее интенсивной. Видимо, и Дед, и бандиты экономили патроны. Парень, тяжело и натужно дыша, с трудом волочил ноги, и спустя пару минут Ева начала выдыхаться.

– Давай же, – прошептала она, – давай, мой хороший. Мы дойдем… дойдем.

– Рана, – выдавил из себя Кирилл, – я плохо ее перетянул. Кровь вытекает.

– Терпи, – попросила Ева, – времени нет, мы дойдем.

Стрельба неожиданно прекратилась. Это значило лишь одно: бой закончен. Сердце девушки болезненно сжалось. Она почему-то не сомневалась, что бандиты вышли из схватки победителями. Их было трое против одного семидесятилетнего старика; к тому же Лом имел дурную славу самого отмороженного головореза Треугольника. Скорее всего, о том же самом подумал юноша, – он обреченно произнес:

– Брось меня и беги.

Кирилл попытался убрать руку с шеи девушки, но Ева лишь крепче сжала его запястье и, выключив фонарь, прикрепленный к плечу, через силу прошипела:

– Идем, видишь, уже светлеет, скоро станция.

– Нет выхода, – почти неслышно произнес парень, – нет его. Беги…

– Замолчи! – огрызнулась Ева, буквально взвалив на себя Кирилла. – Не смей так говорить! Слышишь! Не смей!

Сзади доносился гулкий топот ног и веселая нецензурная брань. Юноша практически обмяк, толку от него не было. Но Ева не сдавалась и упорно, шаг за шагом, двигалась в направлении блеклого пятна света. До Проспекта Мира оставалось совсем чуть-чуть, какие-то две сотни метров, может, немного больше.

– Мы дойдем, – шептала она, – дойдем! Слышишь, дойдем!

Ева уже краем глаза видела свет от фонарей, и бандиты конечно же, тоже различали очертания фигур своих жертв. Уже было понятно, что с обескровленным парнем до станции не дотянуть, что шанс остается лишь в том случае, если она прямо сейчас рванет что есть мочи к выходу, бросив раненого.

– Еще шаг, – прошептала Ева, задыхаясь от напряжения, – ну же, хороший мой, еще один шаг, пожалуйста…

Но Кириллу не дано было пройти даже метра. Грянул раскатистый одиночный выстрел, и юноша, издав булькающий хрип, повис всей массой на хрупких плечах спутницы. Ева медленно опустилась на шпалы. Взвыв от бессилия, она расстреляла оставшиеся патроны по приближавшимся врагам, однако ни разу не попала. Бандиты ответили автоматной пальбой, но Ева не обратила внимания на свистящие рядом пули. Она, отбросив пистолет, включила фонарь.

Из шеи Кирилла маленьким фонтанчиком била кровь. Девушка заткнула ладонью рану, и липкая горячая жидкость обожгла ей кожу.

– Ты… – пошевелил дрожащими губами парень и потянулся слабеющей рукой к карману, – возьми… там… там… ты…

– Да, – тихо всхлипнула Ева, – да… я…

Она извлекла из кармана умирающего пробирку и блокнот и спрятала их.

– Ты… самая… очень… – парень из последних сил пытался что-то сказать, но слова его тонули в хрипе.

– Я знаю… – негромко произнесла она, гладя волосы Кирилла не испачканной в крови рукой, – знаю… ты тоже самый-самый…

Юноша ничего не ответил. Он резко запрокинул голову и перестал дышать. Грудь Евы сдавила тяжесть, слезы сами собой потекли по щекам. Но она не успела разрыдаться: рядом раздался радостный рык:

– А! Фольгеровская шлюха, вот ты где.

Ева быстро вытерла рукавом лицо и встала в полный рост. Этим уродам никогда не увидеть, как она плачет. К ней почти вплотную подошел Лом. За ним стояли, нагло ухмыляясь, подельники. На боку у русобородого отморозка болтался автомат, в правой руке он держал тесак, в левой – отрезанную голову Андрея Андреевича. С головы капало.

– Страшно? – осклабился бандит. – Что поделать – не мы такие, жизнь такая.

Когда-то давно Ева, будучи восьмилетней девочкой, стала случайной свидетельницей безжалостной расправы. Ее родной брат, ставший впоследствии гауляйтером Пушкинской, забил до смерти бейсбольной битой мужчину, которому не посчастливилось иметь в массивном рюкзаке чуть ли не двадцать килограмм провианта. Вольф старался ограждать сестру от лицезрения жестокостей, но в этот раз у него просто не было другого выхода, – иначе он рисковал упустить ценную добычу. Для девочки увиденное было самым настоящим шоком. После этого ей несколько месяцев почти каждую ночь снились кошмары. Однако с тех пор многое поменялось, и отрезанная голова Андрея Андреевича не привела Еву в ужас, – наоборот, она неожиданно для себя сконцентрировалась, стала предельно спокойной. Ее переполняла злость – но злость холодная, даже ледяная и непоколебимо расчетливая. Ни слез, ни страха, ни мольбы о пощаде эти мрази рода человеческого от нее не дождутся.

– Фольгер убил моего кореша Брэка, – прорычал Лом, – а я секачем Брэка отхватил башку твоему новому хахалю. Хорошая месть, праведная.

– Он не мой хахаль, – тихо, но твердо сказала Ева, – и у него было имя, в отличие от тебя.

– Ага, не твой, – ухмыльнулся Лом. – Ты ж самая знатная давалка в метро. Перед любым ноги раздвинешь, даже, – русобородый бандит отшвырнул голову Андрея Андреевича в сторону, – перед таким старпером. Может, тебя оприходовать перед смертью? А?

– А почему бы и нет? Оприходуй! – вдруг с вызовом произнесла Ева.

– Я ж говорил, – самодовольно оскалившись, Лом повернулся к подельникам, – эта сучка только об одном и мечтает. Муса, ты у нас самый скорый, порадуй потаскушку напоследок. Время у нас еще есть.

Из-за спины русобородого бандита вышел невысокий брюнет. Ева отступила на два шага и уперлась в тюбинг рюкзачком.

– Давай, только быстрей! – сказал Лом. – Время есть, но его мало.

Лицо брюнета озарила отвратительно липкая улыбка. Он схватил девушку за груди. Пахнуло забористым перегаром и едким потом. Ева улыбнулась и, потянувшись к ширинке бандита, томно промурлыкала:

– Я сама.

Все так же улыбаясь, девушка бросила короткий взгляд на двух других отморозков. Лом расслабленно стоял с тесаком в руках. Второй выродок напряженно вглядывался в туннель, ведущий в сторону Комсомольской. Видимо, опасался, что какая-нибудь команда их нагонит.

Оценив свои шансы и медленно расстегнув ширинку на штанах бандита, Ева неожиданно впечатала колено ему в пах, а когда тот, яростно взвыв, согнулся пополам, изо всех сил оттолкнула от себя смердящую тушу. Несостоявшийся насильник, задыхаясь и рыча, повалился на шпалы. Лом проявил неожиданную прыть. Взревев, он рванулся к девушке и ударил секачом. Ева успела, пригнувшись, отскочить, и тесак со звенящим скрежетом высек столп ослепительных искр из тюбинга.

Не оглядываясь, она помчалась в сторону Проспекта Мира.

– Стой, с-у-у-у-ка!!! – Лом метнулся следом.

Дыхание Евы сбилось, она споткнулась, но, отчаянно взмахнув руками, удержала равновесие и побежала дальше. Конец туннеля был близок, девушка уже отчетливо различала крайний из стоящих на станции вагонов. За ее спиной слышалось натужное дыхание Лома. Казалось, еще немного – и он настигнет жертву. Собрав последние силы, Ева ускорила бег. Тяжелые хрипы сзади усилились, преследователь также прибавил ходу.

«Еще чуть-чуть… – била ошалелая мысль в виски, – еще чуть-чуть…»

И вот, когда до входа на станцию оставалось не больше двух метров, кто-то сильный схватил ее за рюкзачок. Ноги Евы подогнулись, и тут же пришло осознание бесполезности любого сопротивления. Она обречена, она погибнет. Здесь и сейчас, не дотянув до спасительной границы между светом и тьмой, между жизнью и смертью, не успев преодолеть ничтожное расстояние, длина которого равнялась ее росту.

Но кто-то другой, не она, а некто, живущий внутри нее, остервенело борющийся за жизнь, приказал телу не сдаваться. Лом, замахнувшись секачом, уже готов был разрубить голову несчастной, но Ева, резко разогнув ноги, врезалась спиной в бандита. Отморозок, не ожидавший такого, попятился, опустив тесак, а девушка двумя быстрыми движениями освободилась от рюкзачка и рванулась к выходу на станцию.

Яркий свет ослепил Еву. Она зажмурилась, споткнулась обо что-то и упала. Девушка перевернулась на спину и увидела сквозь прищуренные веки зловещую фигуру бандита, занесшего над ней окровавленный секач. Ева инстинктивно простерла перед лицом руки, понимая, что теперь ее уже ничто не спасет.

– Опустить оружие!!! – скомандовал чей-то стальной голос. – Иначе в соответствии с седьмым пунктом правил я вынужден буду открыть огонь!

Ева повернула голову. На платформе с автоматом наизготовку стоял ганзейский спецназовец и целился в отморозка. Лицо Лома искривилось в яростной гримасе. Помедлив немного, он демонстративно вытер секач об штаны девушки и спрятал его в поясной чехол.

– Это, шлюшка, кровь твоих любовничков, – прорычал бандит, – тебе на память.

Из туннеля появились двое других запыхавшихся отморозков.

– Мы еще встретимся, шлюшка, – сказал Лом и вместе с подельниками скрылся в проеме между вагоном метро и стеной.

Бандиты ушли, неотвратимая смерть обошла ее стороной. Ева села и, спрятав лицо в ладонях, разрыдалась. Теперь, когда опасность миновала, весь ужас пережитого навалился на нее невероятной тяжестью. Самый лучший человек в метро, самый светлый и прекрасный в своей невозмутимости, погиб. Причем расправились с ним зверски, отсекли голову. Всего лишь несколько часов назад Ева впервые в жизни увидела Андрея Андреевича и Кирилла, но успела привыкнуть к ним, будто знала их с самого детства. Словно только что погиб ее родной отец. Будто не стало младшего брата. Не такого брата, как Вольф, а доброго и участливого.

Она лишилась семьи, которую быстро приобрела и столь же быстро потеряла. И не было больше цели, ради которой стоило жить в этом гнусном крысятнике. Людей лечить, в отличие от старого военврача и его ученика, Ева не умела, и открыть лазарет она не сможет. Она ощутила себя ничтожной, бесталанной дурой. Других таких спутников она больше никогда не найдет. Теперь оставалось лишь одно: сойти с дистанции, найти ближайшего ганзейского торговца сивухой и нажраться до беспамятства. А дальше… что дальше… дальше только сплошная тьма и бессмысленная пустота убогой жизни…

– Дамы и господа, вы только посмотрите, какая невероятная драма разыгрывается перед вашими глазами! – разнесся над станцией высокий мужской голос. – Эта плачущая девушка только что чудом спаслась от смерти! Ее напарники, скорее всего, убиты, и теперь нам жутко интересно, продолжит ли она свое участие в соревнованиях?!

Ева убрала ладони от лица, подняла голову. На нее с немым любопытством взирали десятки и десятки жадных глаз, которым действительно было жутко интересно смотреть на чужое страдание, будто в этом и заключалась вся их жизнь. Или, может, глядя на муки постороннего человека, они ощущают себя не такими уж забитыми и несчастными в удушливом мире подземелий?

– Между тем, дамы и господа, вы можете сделать ставки, – кричал букмекер в сером джемпере, видимо, решивший взять на себя роль ведущего. – Коэффициенты, естественно, поменялись, но до завершения Игр еще далеко. А мы пока спросим у нашей участницы: продолжит ли она борьбу за призовое место?

Ева посмотрела на толпу и поняла, что сойти с дистанции не сможет. Все эти уроды – от мала до велика, от жирующего богатея до последнего нищеброда будут глазеть на нее, ощупывать взглядами, перешептываться. Мол, посмотрите на нее, она нас неплохо позабавила. Жаль, конечно, что живой осталась, не тот накал страстей и чувств получился. Не дала как следует посопереживать, посочувствовать, пролить слезу над своей безвременной гибелью. Но все равно представление получилось неплохим. Можно даже поаплодировать, когда она поднимется по лестнице на платформу…

Нет, оставаться рядом с такими ублюдками Ева не хотела. Девушка поднялась, вытерла слезы, отряхнулась и зло посмотрела на мужичка в сером джемпере.

– Ну же, что скажет нам наша героиня? – выкрикнул букмекер.

– Да пошел ты, скотина!!! – огрызнулась Ева и спешно скрылась за вагоном.

– Дамы и господа, вот он – ответ настоящей амазонки, бесстрашной и целеустремленной! – не растерялся тот. – Делаем ваши ставки, дамы и господа. Напоминаю, в свете новых событий коэффициенты изменились…

Спрятавшись за вагоном от посторонних глаз, Ева извлекла из кармана пробирку с надписью «My OC». Вспомнив слова Андрея Андреевича о том, что главное – не цель, а движение к ней, она приняла окончательное и бесповоротное решение.

– Значит, это моя работоспособность, – прошептала девушка и выдернула затычку.

Высыпав весь до последней крупинки безвкусный порошок в рот, Ева запила его водой из фляги. Бросив пробирку на землю, раздавила ее берцем и проговорила, быть может, чуть громче, чем нужно:

– Я пойду до конца. Неважно, до победного или смертного, но до конца.