Глава 15
Когда Богданов прибежал к капониру, все было кончено. Валялись на земле трупы людей и коней, толпился набежавший люд, наемники уносили раненых и ловили орденских коней. Лейтенант бесцеремонно растолкал толпу и ворвался в капонир. По–2 был цел. Богданов прошел вдоль одной стороны самолета, затем другой — ни вмятины, ни царапины. Кожаное покрывало с кабины пилота было снято — кто–то сидел внутри. Богданов заскочил на крыло, глянул внутрь — все на месте. Сунув «ДТ» в кабину, лейтенант вышел наружу и вдруг увидел группу швейцарцев и кметов. Они разглядывали нечто на земле. Один из наемников поднял взгляд на Богданова, и на лице его проступил страх. Еще не понимая, но, предчувствуя беду, Богданов рванулся вперед.
…Аня лежала на боку, поджав ноги. Рукоять «ТТ» она так и не выпустила. Богданов, склонившись, машинально забрал пистолет и только затем, осознав, упал на колени. Наклонился к ее лицу. Она дышала! Хрипло, со свистом, но дышала! Лейтенант присмотрелся. Короткий арбалетный болт вошел ей в грудь с левой стороны, чуть пониже ключицы и, пробив тело, вышел меж лопаткой и позвоночником. Навылет. Потерявший силу болт с окровавленным древком валялся рядом. Богданов метнулся к самолету, достал из кабины индивидуальный пакет. Зубами сорвал оболочку. Бинтуя поверх одежды, понял: дела плохи. Кровяные пятна на рубашке Ани были маленькие, чересчур маленькие для такого ранения.
— Кровь внутрь пошла! — прошептал кто–то за его спиной.
Богданов не отозвался. Подхватил с земли легонькое тело и понес. Люди дали ему проход, но он не видел этого. Шел как в тумане, скорее чутьем, чем зрением, угадывая путь. Никто не окликнул и не остановил его, хотя люди бежали навстречу толпой. Перед лейтенантом и его ношей они расступались. Богданов миновал ворота, вступил в княжий двор и поднялся по лестнице. В своей комнате он положил Аню на кровать. Кто–то принес и поставил на лавку бадейку с теплой водой. Богданов омыл в ней руки, вытер рушником и подступил к раненой. Он снял повязку, затем раздел Аню до пояса, вспоров окровавленную рубаху ножом. Перебинтовал рану свежим пакетом. На подушечках старого кровяные пятна были с пятак — ничего не изменилось. Подскочившая служанка помогла стащить с Ани сапоги и порты, переодела ее в свежую рубаху и, пока Богданов держал штурмана на руках, расстелила постель. Укрыв Аню периной, Богданов оглянулся. В комнате толпились люди, много людей. Лица их расплывались, а когда черты проступали, Богданов их не узнавал.
— Выйдите! — сказал лейтенант. — Все!
Он не стал наблюдать, как выполнят его приказ, знал: ослушаться не посмеют. Он подтащил к кровати тяжеленную лавку, двигая ее словно пушинку, сел. Служанка поставила рядом кувшин с водой, положила ворох чистых тряпок. Кто–то принес и поставил в угол забытый Богдановым «ДТ». На лавку положили пояс Ани с кобурой, ее одежду, аккуратно поставили сбоку ее сапоги. Лейтенант остался один. Он сидел, глядя на бледной лик раненой, и молчал. Он не мог говорить — слова сохли во рту. Как она оказалась у капонира ночью? Откуда прискакали враги, если вокруг Сборска стража? Кто и как подставил девочку под стрелу? Кто виноват?
Вопросы были без ответов. Лучше, однако, было думать о них, чем о том, что происходило на расстоянии вытянутой руки. Стрела пробила Ане верхушку легкого. Из поврежденных сосудов сейчас изливалась кровь, застывая внутри сгустком, способным убить самого крепкого мужчину. Аню могла спасти операция. Срочная, проведенная опытным хирургом, в обстановке госпиталя и при наличии хотя бы медсестры. Он всего лишь недоучившийся студент, ни разу не державший в руках скальпеля. Нет госпиталя, нет медсестры, скальпеля и того нет. Можно использовать «золинген». Воткнуть нож меж ребер, расширить рану и сделать сток для крови. Тогда будет надежда. Богданов думал об этом, но сознавал: не сможет. Рука не поднимется. Кромсать ножом нежное девичье тело нужно другому, постороннему…
Богданов не замечал течения времени. Солнечный луч на полу побежал к стене, поднялся вверх и вовсе исчез, а Богданов все сидел у кровати. Внезапно Аня застонала. Богданов вскочил и потрогал ее лоб. Он пылал. Богданов намочил тряпку и положил ей на лоб. Шло время. Она что–то прошептала. Богданов наклонился.
— Солнышко… Помоги…
Богданов потрогал ее руки и ноги — они ощутимо стали холоднее. Последняя стадия. Час–другой…
Внезапное рыдание исторглось из его груди. Он взял ее руку, прижал к губам.
— Анечка! Милая! Сердечко мое отважное! Родная моя! — говорил он, как безумный, гладя ее по лицу. — Не умирай! Я тебя очень прошу! Я тебя умоляю! Как же я без тебя? Я пропаду!.. Ты для меня все! Моя Родина, самый близкий и дорогой человек на свете! Я тебя очень прошу! Я все для тебя сделаю — все, что прикажешь! Только не умирай! Пожалуйста!..
Он еще что–то говорил — долго и бессвязно. Внезапно она пошевелилась.
— Солнышко… — уловил он, и тут же из памяти выплыл образ старца в черной шапочке. Он будто говорил укоризненно: «Придет время — не жалей тепла!»
Богданов стал срывать с себя одежду…
* * *
Она лежала на снегу и замерзала. Вокруг простиралась равнина — тоскливая и пустынная. Она была одна на огромном заснеженном поле, одна под равнодушным серым небом, беспомощная, неподвижная. Снег медленно, но верно высасывал тепло из ее тела. Оно уходило вместе с жизнью — безвозвратно, навсегда. Время от времени в небе проглядывало солнышко: яркое, желанное, но оно не желало согреть.
Она впала в забытье, а когда очнулась, ничего не изменилось. Снова была пустынная равнина, серое небо, снег, и ледяная стынь, ползущая от кончиков пальцев. Никто, совершенно никто ее не видел, никто не мог ей помочь. Равнодушное солнышко время от времени выглядывало из–за облаков, но снова пряталось. Стынь ползла от ног и рук и уже леденила сердце.
— Солнышко! — позвала она из последних сил. — Помоги!
Солнце приблизилось, потрогало ее лучиками. Оно стало гладить ее, успокаивать, произнося ласковые слова. Каждое из них западало в сердце, но не согревало. На сердце ее нарастал лед.
— Солнышко!.. — прошептала она в отчаянии.
Солнце отшатнулось и скрылось за облаками, оставив ее одну. Она хотела заплакать, но сил не оставалось даже на слезы. «Господи!» — прошептала она, готовясь к худшему. Но облака внезапно исчезли, пропало серое небо и равнина. Огромное, пышущее жаром солнце ринулось к ней и заключило в объятье. Засмеявшись от радости, она приникла к нему и стала жадно впитывать исходящее от солнца тепло…
* * *
Богданов разлепил глаза, и некоторое время смотрел в потолок. В комнате было сумрачно — день клонился к концу. Он медленно повернул голову — сил совсем не осталось, посмотрел на Аню. Она спала на его плече, ровно и тихо дыша. Он коснулся губами ее виска — жара не было.
Громадным усилием воли Богданов заставил себя приподняться и сползти с кровати. Откинуть перину сил не оставалось, он сунул под нее руку и нащупал ее ноги. Теплые…
Страшно было подумать о том, чтоб одеться, но он заставил себя. Его шатало, дважды он ударился о лавку, один раз упал на пол, но порты с рубахой все же натянул. О том, чтоб навернуть онучи, смешно было думать. Он воткнул босые ноги в сапоги, и, держась за стенку, вышел из комнаты. По коридору брел, как моряк по палубе в шторм. Его носило от стены к стене, но он все же дотащился до лестницы, спустился, вернее, сполз во двор. Он не сознавал, куда и зачем идет, его вело, и он следовал зову. Так раненое животное ищет в лесу спасительную травку. Шатаясь, Богданов добрел до бани в углу княжьего двора. Здесь, под окном, среди мощеного двора была заплатка живой земли, поросшая травкой. Он рухнул на нее и закрыл глаза.
Пробудило его ощущение чьего–то пристального взора. Богданов открыл глаза и сел. Перед ним толпились люди, много. Впереди стояли и смотрели на него Евпраксия с Данилой. Вернулись…
— Она будет жить! — сказал Богданов, глупо улыбаясь.
Они смотрели на него с тревогой.
— Ей лучше! — заверил Богданов. — Можете посмотреть. Господи, как я рад!..
Евпраксия закусила губу, повернулась и ушла. Следом потянулись остальные. Выскочившая из–за спин Неёла поднесла летчику пирожок и кувшин молока. Богданов ощутил зверский голод и набросился на еду. Пока он ел, толпа рассосалась, остался только Данило.
— Мы тревожились! — сказал сотник, помогая Богданову подняться. — Сказали, со вчерашнего утра не выходил.
— Так это случилось вчера? — удивился Богданов.
Данило кивнул.
— Люди заглядывали к тебе и видели: лежишь с Анной. Думали: она умерла, ты мертвую ее обнимаешь. Тревожились за твой рассудок. Потом прибежали — исчез! Куда пошел — никто не видел. Стали искать. Побежали к бане, а ты здесь… Здрав ли ты, брате?
— Здрав! — ответил Богданов.
Он и в самом деле чувствовал себя лучше. Томила слабость как после долгой болезни, но это можно терпеть.
— Я пойду к ней! — сказал Богданов. Данило кивнул.
…Аня не спала. Лежала и смотрела на него ясными, блестящими глазами. Богданов потрогал ее лоб — жара нет. Она вообще не выглядела больной!
Поколебавшись, Богданов откинул перину, завернул ей рубашку и стал разматывать повязку. Она безропотно позволила себя приподнимать и ворочать. Когда грудь открылась, Богданова ждал шок. Раны не было! Розовые пятнышки молодой кожи, как когда–то на месте ранения осколком — на груди и на спине. На спине пятнышко в виде трехлучевой звездочки — по форме наконечника стрелы.
Богданов бросил ненужный бинт и присел на перину.
— Андрей! — внезапно спросила Аня. — Это правда?
— Сам не могу поверить! — сказал Богданов. — Сквозное ранение груди! Зажило! За сутки!
— Я не об этом! — она поморщилась. — Слова, которые говорил вчера?
— Ты слышала? — удивился Богданов.
— Каждое слово! Могу повторить!
— Не стоит! — сказал Богданов. — Понимай, как хочешь, и поступай, как знаешь, но говорил, что думал. Что давно в сердце носил.
— А как же княжна?
— Никак!
— Совсем–совсем?
— Наверное…
Глаза ее повлажнели.
— Тебе плохо? — встревожился Богданов. — Рана болит?
— Сердце…
Он взял ее запястье. Пульс отозвался упруго и ровно.
— Что ж ты раньше молчал? — прошептала она. — Почему?…
Богданов наклонился и коснулся губами розового пятнышка под ключицей. Она вздрогнула и умолкла. Маленькая грудь с розовым соском оказалась рядом, Богданов поцеловал этот нежный бутон. Бережно и ласково. Затем, чтоб не обидно, поцеловал и второй. Легко касаясь губами гладкой кожи, он двинулся к пупку, спустился ниже и замер у завитков русых волос. Когда поднял голову, взор ее был затуманен. Богданов осторожно опустил ей рубашку на всю длину тела, расправил складки, укрыл периной. Затем встал.
— Ты куда? — встревожилась Аня.
— Спать! Глаза закрываются.
— Ложись! — она хлопнула по перине.
— Аня! — нахмурился Богданов. — Я хочу спать!
— Другого не предлагаю! — обиделась она. — Я же не Клавка! Зачем валяться на жесткой лавке? Места хватит!
Богданов сбросил рубаху, сапоги и с наслаждением вытянулся под мягкой периной. Она немедленно подкатилась, примостила голову на его плече.
— Андрей! — сказала тихо. — Ты можешь повторить?
— Что?
— Те слова.
— Анечка! — сказал Богданов. — Милая, родная моя! Я тебе повторю, я тебе скажу много нового, я расцелую тебя от макушки до пяток, но позже. Смертельно хочется спать!
— Ладно! — сжалилась она. — Спи! Только смотри — обещал!..
Уснул он мгновенно. Опершись на локоть, Аня смотрела на его лицо. Осторожно поправила упавший на глаза чуб, разгладила усы, затем ласково поцеловала закрытый глаз.
— Лисикова! — пробормотал он сквозь сон. — Накажу!
Она засмеялась и пристроилась на его плече.
— Я теперь не Лисикова! — сказала довольно. — Я — Богданова!
* * *
Богданов проснулся рано. В полку он привык летать ночами, а спать днем, поэтому рассветов не наблюдал. Только здесь оценил эту радость. Первые, прозрачные лучи солнца, падающие сквозь окошко, пляшущие в световых потоках пылинки, щебет птиц за стеклом… Богданов потянулся и сел. Аня спала, уткнувшись лицом в подушку. Перина сползла, оголив ее спину. Богданов бережно прикрыл и спрыгнул на пол. Оделся и вышел. В конюшне он оседлал мышастого и поскакал к реке. Там бросил поводья, разделся и нырнул с высокого берега.
Прохладная вода обожгла. Богданов выскочил на поверхность, завопил дурным голосом и широкими саженками рванул к другому берегу. Выскочив из воды, повалялся на песке и поплыл обратно. Оказавшись под обрывом, нырнул, достал пальцами песчаное дно и пробкой выскочил на воздух — глубоко. Сила и здоровье переполняли его. Нырнув еще разок, в этот раз не до дна, Богданов выскочил на поверхность, лег на спину и расставил руки. Течение медленно несло его, он не препятствовал. Чистое, словно умытое солнышко светило в лицо, согревало тело, Богданов закрыл глаза и отдался потоку. Это было хорошо! Он так разнежился, что едва не задремал. Недовольный гогот привел его в чувство. Богданов открыл глаза. Течение снесло его прямо в стаю гусей. Большие, серые птицы, расступившись, недовольно косились на человека. На берегу встревожено смотрел на чужака мальчик лет пяти.
— Все нормально! — сказал Богданов и помахал пастушку рукой. Тот робко махнул в ответ. Богданов нырнул и под водой подплыл к берегу. Нашел удобное место и выбрался на луг. Пастушок смотрел на него все еще настороженно. Богданов улыбнулся мальцу и зашагал по траве к мышастому.
По пути он обсох, вытираться не пришлось. К тому же полотенце он, конечно же, забыл. Богданов оделся, навернул портянки и обул сапоги. В этот момент за спиной кашлянули. Богданов стремительно обернулся — Конрад.
— Доброе утро, кондотьер! — сказал капитан.
— Доброе! — улыбнулся Богданов.
— Жеребца твоего узнал, — сказал Конрад, — в Сборске нет другого такой масти.
Наемник выглядел встревоженным.
— Все хорошо, Конрад! — сказал Богданов. — Я здоров, а в кустах никто не прячется. Можно купаться!
— Как Анна? — спросил капитан.
— Здорова!
Конрад смотрел недоверчиво.
— Можешь навестить! — засмеялся Богданов. — От раны следа не осталось. Разговаривает, сидит, ходит.
— Ты ее исцелил! — сказал Конрад. — Я еще в первый день заметил. Бабы несли детей, а ты исцелял. Не знаю, чьей силой ты лечишь — божьей или дьявольской, но я рад!
Богданов хмыкнул.
— Не сильно сердишься, кондотьер? — спросил Конрад. — За Анну?
— Если б она умерла, — сказал Богданов, — я б устроил вам разбор полетов и приговор трибунала с немедленным приведением в исполнение. Вас потом бы собирали по частям! Но раз Анна жива…
Конрад не понял про трибунал и приведение в исполнение, но переспрашивать не стал. Не стоило кликать лихо.
— Их Жидята привел, — сказал Конрад, — потому подобрались незаметно.
— Об этом Данилу попытаю! — пообещал лейтенант. — Его кметы были в дозоре. Оттуда про Жидяту ведомо?
— Поймали троих, они сказали. Сам Жидята убег… А этих повесили.
— Зачем?
— На что они? Орден не выкупит, а парни злы… Мы потеряли троих, у Данилы кмета срубили. Хоронили вчера. Я не звал тебя, кондотьер, сам понимаешь…
Богданов кивнул.
— Вот еще, — сказал Конрад нерешительно. — Есть раненые, пятеро. Не посмотришь?
Лейтенант кивнул и вскочил в седло. Конрад ехал рядом. Из пятерых раненых двое оказались тяжелыми. Богданов клал руки на лбы наемников, чувствуя, как истекает из них тепло. Из казармы он вышел уставшим, у порога повалился на землю. Конрад топтался рядом. Когда слабость ушла, лейтенант встал.
— Я удвоил охрану, — сказал Конрад. — Возле птицы теперь четверо. Солдаты патрулируют посад. Тебя вот сразу заметили. Больше такого не повторится!
Богданов кивнул и взобрался на мышастого. К себе он вернулся озабоченным. Аня встретила его у порога. Она встала и, пока его не было, переоделась. На ней была новая, вышитая сорочка и красная понева, из–под подола выглядывали желтые носки сапог. Лицо штурмана сияло, из больших серых глаз изливалась радость, она удивительно похорошела. Богданов не поверил глазам.
— Какая ты красивая! — сказал изумленно.
— Ульяна приходила! — пояснила Анна. — Все ахала! Помыла меня, приодела.
— Я не о том! — возразил Богданов. — Прямо светишься!
Она засмеялась.
— Ты где был?
— Купался. Навестил раненых швейцарцев. Есть тяжелые.
Она попыталась принять скорбный вид, но не смогла. Радость распирала ее изнутри.
— Кто еще приходил? — спросил Богданов.
— Княжна — справиться о здоровье. Тебя спрашивала. Я ей рассказала.
— Что? — насторожился Богданов.
— Выхожу за тебя замуж!
— Аня! — нахмурился Богданов. — Среди слов, которые говорил, не было о замужестве.
— Как?! — растерялась она. — Разве это не одно и тоже?
— Не одно, — Богданов прошел к скамье и сел. — Я ни от чего не отказываюсь — ни от слов, ни от обещаний, но о замужестве речь не шла. И вообще… Если помнишь, идет война, конца ей не видно. Какая женитьба? Это раз. Во–вторых, прежде чем назначить меня в женихи, следовало спросить. Хотя бы из вежливости.
Глаза ее померкли. Утратив радостный свет, лицо ее подурнело, стало некрасивым. Губы начали дрожать.
— Пойду! — сказал Богданов и встал.
— Андрей! — окликнула она. — Товарищ лейтенант!
Он обернулся.
— Я… — сказала она, — я… Как только увидела тебя… Я не могла надеяться, не позволяла себе… Все девчонки влюблены в лейтенанта Богданова, среди них столько красивых! А я кто? Как назначили в экипаж, даже не замечал, а потом и вовсе сказал, что выгонишь. Я плакала… Мечтала погибнуть с тобой, чтоб похоронили в одной могиле. Если б ты женился на другой, даже княжне, я бы снесла. Погоревала бы, но снесла. Все равно никакой надежды! Но ты сказал, и я поверила… Сердце открыла… В дивизии девушка застрелилась от несчастной любви — летчик ухаживал, но женился на другой. У нас провели комсомольское собрание, осуждали ее поступок. Я тоже осуждала… Теперь ее понимаю. Ты спас меня, отдал свое тепло, я это ощутила. Но если говорил, чтоб после бросить, то лучше бы не спасал! Лучше б я умерла! У меня внутри сплошная рана, видеть тебя не могу! Я застрелюсь! У меня в «ТТ» два патрона осталось!
— Аня! Анечка! — Богданов шагнул к ней. — Ты что?
— Он где–то здесь лежал, — бормотала она, оглядываясь, — я видела…
Он обнял ее и прижал к груди. Она затихла.
— Аня! — сказал Богданов. — Я тебя очень прошу!
Она молчала.
— Если ты застрелишься, то и я следом!
— Вот еще! — сказала она, отстраняясь. — Тебе–то зачем? Другую найдешь!
— Другую не хочу!
Она смотрела недоверчиво.
— Вот тебе крест!
Она растеряно улыбнулась и вдруг покачнулась.
Он подхватил ее и отнес на кровать. Уложил на покрывало и прилег рядом. Она не прислонилась. Лежала и смотрела в потолок.
— Прости меня! — сказал Богданов.
— У меня сердце оборвалось! — пожаловалась она.
— Язык у меня с головой не дружит. Дала бы в ухо!
— Я не могу тебя бить! — сказала она. — Я тебя люблю!
Он вздохнул.
— Знаю: ты меня не любишь! — сказала Аня. — Просто не хочешь, чтоб я застрелилась. Ты добрый! На руках меня раненую носил, причесывал, от смерти спасал…
— Я не добрый! — сказал он. — Зря так думаешь.
— Почему? — удивилась она.
— Это не просто объяснить.
— А ты попытайся!
— Если скажу: давно на тебя смотрю, поверишь?
— Ни за что!
— В том–то и дело! — сказал он и замолчал.
Она заерзала на перине и села.
— Андрей! — спросила тихо. — Ты и вправду… давно?
— Не сказать, чтоб очень. Помнишь, мы вывозили Тихонова, а ты стояла на крыле? Когда прилетели, я снял тебя и в этот миг почувствовал…
— С той поры! — ахнула она.
— Ну… Не сказать, чтоб влюбился, но ощутил. Дальше — больше.
— И молчал?
— Сама знаешь.
— Почему?
— Потому что…
— Расскажи! — попросила она.
— Совестно!
— Сам начал…
Он вздохнул:
— Что тут рассказывать? Я же первый парень в полку! Самые красивые женщины — мои! Восхищенные взгляды девушек — мне! Ты не восхищалась, ты меня осуждала — за Клаву, ну, и другое… Меня это задевало. Думал: «Кто она такая?! Подумаешь, малявка страшненькая! Кто она, и кто я?» Стали летать в одном экипаже, и я понял, как ошибся. Оказалось: ты отважная, чистая сердцем, надежный товарищ. Как ты на крыло встала! Даже бровью не повела! А ведь могла сорваться — и все! Но ребят ранили, им нужна была кабина, и ты вызвалась… Мне хотелось подружиться с тобой, но я боялся. Как было подойти, если осуждаешь? Прогнала бы, а полк смеялся. Первого парня Лисикова отвергла! Позор и стыд! Меня к тебе влекло, а я не мог решиться. Поэтому злился, искал в тебе недостатки и находил. Не упускал случая, чтоб уязвить, искал случай выгнать из экипажа. Когда сказали про Гайворонского, я обрадовался. Наконец–то! Наорал на тебя, до слез довел, а внутренне ликовал. Чтоб ты окончательно поняла, какая я сволочь, признаюсь: даже пожалел, что осколок попал тебе в ногу, а не выше…
Аня молчала.
— Прилетели сюда, появилась Проша… Вот, подумал, настоящая женщина! Вот кого надо любить! Куда Лисиковой до нее! Княжна, красавица, сама в мужья зовет. Чего еще? Не смог. Ты встала между нами. Ты здесь стала расцветать, хорошела с каждым днем. В военной форме смешная, а в платье — загляденье! Маленькая, но такая милая… Взять бы на руки, носить, целовать, гладить… Я с ума по тебе сходил. С Данилой в объезд уехал, думал: с глаз долой — из сердца вон! Не получилось. Когда ты умирала, я не сдержался, забыл о страхах — терял тебя навсегда. Ты выздоровела… Я не ожидал, что ты запомнишь мои слова. Я поверить не мог, что ты меня любишь! Но когда сказала о замужестве, испугался: «Как же я с ней? Она такая строгая! Буду ходить у нее по струнке, друзья станут смеяться…»
— Скажи! — спросила Аня, наклоняясь. — Ты это специально придумал? Только что? Чтоб я от тебя отказалась, а ты сейчас же — к своей княжне?
Богданов обиженно засопел.
— Отвечай, когда спрашивают!
— Так и знал, что не поверишь! Лучше б молчал! Пойду! — он приподнялся.
— Куда?! — она схватила его за рубаху и швырнула обратно. Затем с размаху села сверху. Богданов охнул.
— Наплел мне с три короба и думаешь бежать?! — сказала она яростно. — Не–е–т, я тебе все скажу! Чтоб знал! Да я… Как подумаю… Я за него богу молилась! Просила вместе хотя бы денек! А он… Боялся! О друзьях думал, что скажут! Тряпка! Трус! Бабник! Ему словечко стоило сказать! Руку протянуть! Да я бы от счастья умерла!.. Даже не знаю: пристрелить тебя сейчас или погодя?
— Погодя! — поспешно предложил Богданов.
Она глянула подозрительно:
— Это почему?
— Вдруг пригожусь?
— Для чего?
— Ну, там вещи поднести…
— Я тебе дам вещи! — она размахнулась.
Богданов зажмурился.
— Боишься! — сказала она злорадно. — Ага! Не стану тебя убивать! Казнить буду! Мучить! Чтоб знал, что я испытала!
Маленькая ручка схватила Богданова за ухо и стала больно выворачивать.
— Это тебе за «малявку страшненькую»! — шипела Аня. — Это… — она взялась за второе ухо. — За осколок, который чуть бы выше. Это… — она схватила его за волосы и несколько раз ткнула головой в подушку, — за княжну — настоящую женщину и красавицу…
Богданову было не столько больно, сколько смешно, но он не подавал виду.
— Чтоб еще? — задумалась Аня, бросив его волосы. — Может там открутить? — она мечтательно глянула в промежность пилота.
— Анечка! — встревожился Богданов. — Там не надо! Я тебя умоляю!
— Ладно! — смилостивилась она и освободила жертву. — В другой раз!
Богданов лежал смирно, как мышка.
— Что молчишь? — спросила она сердито. — Язык проглотил?
— Боюсь, и его открутишь!
— Следовало бы! — она наклонилась.
Богданов на всякий случай зажмурился. Теплые губы коснулись его губ и замерли. Он помог им раздвинуться и припал к ее устам как источнику в жаркий день — с наслаждением истомленного жаждой. Она отвечала неумело, но жадно. Он обнял ее, прижал к себе, она не воспротивилась. Поцелуй вышел долгим, пока не пресеклось дыхание обоих. Она упала на перину, тяжело дыша.
— Здорово! — сказала чуть погодя. — Теперь понимаю, почему в кино так целуются!
— Еще? — спросил он.
— Погоди!
Она села и стала срывать себя одежду. На пол полетели сапожки, понева, следом рубаха. Богданов смотрел, не понимая. Сбросив с себя все, она легла на живот и вытянулась.
— Целуй от макушки до пяток — как обещал!
Он глядел нерешительно.
— Чего ждешь? — нахмурилась она. — Разучился?
Богданов наклонился и осторожно коснулся губами русой макушки, затем поцеловал завитки на затылке. Она тихонько вздохнула и обмякла. Богданов прошелся по плечикам, затем — лопаткам, двинулся вниз по спинке, пока не уткнулся в упругие полушария. Отдав им должное, он прочертил губами след от бедер до узких пяточек, надолго задержавшись в подколенках. Тело ее трепетало, она дышала порывисто и часто. Усилием воли он сдержал порыв страсти и отпрянул. Она замерла, вытянув руки вдоль тела, затем вдруг соскользнула с кровати и сбросила на пол покрывало. Юркнула под перину и требовательно взглянула на него.
— Ну?
— Анечка! — осторожно спросил Богданов. — Может, не надо?
— Мне сходить за пистолетом?
Богданов сбросил сапоги, стащил рубаху с портами и нырнул под перину. Она немедленно прижалась к нему. Он приник к ее губам, она отозвалась с неуемной жадностью. Он еле смог оторваться. Отодвинул, поцеловал маленькую грудь, вторую… В этот миг рассудок покинул его. Он не помнил, как оказался над ней, смирной и желанной. Его руки скользнули ей под плечики, он приподнял и прижал ее к себе — ласково, но сильно, и не отпускал, пока последняя судорога не сотрясла его тело. Упав на перину, Богданов уставился в потолок, не видя его. Она лежала рядом — тихо и неподвижно. Он нашел ее руку, погладил.
— Девчонки говорили: в первый раз больно! — сказала она. — Я ничего не почувствовала!
— Совсем ничего?
— Совсем–совсем!
— Я так старался! — огорчился Богданов.
Она настороженно подняла голову и разглядела смешинки в его глазах.
— Опять? Мало мучила?
— Достаточно! — заверил он.
— То–то! — сказала она. — Еще не так могу!
— Не сомневаюсь!
— Каждый день мучить тебя буду! — пообещала Аня. — Ты у меня поплачешь!
Богданов вздохнул.
— Ладно! — сказала Аня. — Каждый день не буду! По понедельникам!
Богданов вздохнул снова.
— Вредный! — она схватила зубами его мочку и слегка прикусила. Затем выпустила и поцеловала. Он погладил ее по плечу.
— Как быстро все! — сказала она, ероша его волосы. — Даже понять не успела.
— Я понимаю так, — сказал он, — я прощен?
— Не совсем. Но я над этим подумаю.
Богданов опять вздохнул.
— Чего развдыхался? — спросила она сердито. — Ведь получил, что хотел? Поцеловал, погладил?…
— Я боюсь, что ты поспешила. Не в того Богданова влюбилась. Кроме прочего я выпиваю, курю и ругаюсь матом…
— Ничего! — сказала она. — Перевоспитаем!
— Представляю! — сказал он. — Комсомольское собрание. Повестка дня: персональное дело комсомольца Богданова, погубившего девичью честь штурмана.
Аня хихикнула.
— Слова для выступления предоставляется пострадавшему штурману…
— Я бы выступила! — сказала Аня мечтательно. — Я бы рассказала!
— В подробностях?
— Разумеется! Как обнимал, куда целовал…
— Зачем?
— Чтоб завидовали!
Богданов фыркнул и, не выдержав, захохотал. Она чмокнула его в висок.
— Самое обидное, — сказала со вздохом, — никто не поверит. Скажут: наговариваю!
— Я чистосердечно раскаюсь! Пообещаю, что не повторится!
— Я тебе пообещаю! — пригрозила она. — Ишь, чего захотел! Сейчас же повторим!
— Я бы сначала перекусил.
— Проголодался, бедненький! Мне пожалеть? Пирожочек принести?
— Обожаю пирожки! — заверил Богданов.
— Нетушки! — сказала она строго. — Завтрак надо заслужить!
Он смотрел жалобно.
— Ладно, принесу! — она полезла из–под перины. Богданов вознамерился следом, но она припечатала его к кровати. — Лежи! Сама схожу! А ты жди. Чтоб ни шагу! Позавтракаем и продолжим! Мне вчера обещали кое–что повторить. Расскажешь, как сильно меня любишь! Какая я у тебя красивая! Не забудь, что я для тебя — Родина… Лежи вот и вспоминай!
— Рад стараться! — отрапортовал Богданов.
— Как голодный так послушный, — сказала Аня. — Как сытый, сразу гадости молоть — и за язык тянуть не надо! Может, тебя совсем не кормить?
Богданов сделал умильное лицо и чмокнул ее в плечико. Аня соскользнула на пол и потянулась к рубахе. Богданов с замиранием сердца следил за ней, любуясь мягкими, нежными линиями ее тела. Она почувствовала взгляд, обернулась.
— Отвернись! — сказала, краснея. — Бесстыжий!..
