В голову всунули раскаленный обруч и распирали его изнутри. Горячий металл въедался в кость, обжигал мозг, нестерпимая боль опоясывала череп, прогоняя забытье. Богданов пошевелился и застонал.

— Товарищ лейтенант! — раздался над ухом горячий шепот. — Товарищ лейтенант!

Богданов разлепил тяжелые веки. Над ним колыхалось испуганное, девичье лицо.

— Мы так боялись, что вы умрете!

Каждый звук ее речи вызывал муку.

— Умереть не страшно! — скрепя зубами, сказал Богданов. — Страшно, что ты рядом!

Сверху всхлипнули, и лицо исчезло. Сильная рука взяла Богданова под голову и приподняла. Обруч сдвинулся, вызвав новый прилив боли, Богданов замычал. Перед глазами возникла глиняная кружка, доверху полная мутной жидкостью. Жидкость источала влекущий запах.

— Пей!

Богданов приник к источнику. Он пил, подавляя рождавший внутри приступ рвоты, потому что знал — это спасение! И оно пришло. Жидкость загасила раскаленный металл, но не убрала его из головы. Он распирал по–прежнему, но не обжигал. Богданов оперся на руки и сел. Рука под затылком исчезла.

— Можешь говорить, кондотьер?

Богданов моргнул. Кивать головой было страшно. Наемник всмотрелся в его лицо.

— Надо еще! — сказал озабоченно и пошел к лавке. Нацедил полную кружку из бочонка, разбил в нее два яйца, перемешал грязным пальцем. «Я не буду это пить!» — хотел сказать Богданов, но вместо этого припал к кружке. Внутрь текла роса. Она остужала воспалившиеся внутренности и расслабляло тело. Скоро оно стало тяжелым и пухлым. Голова больше не болела.

— Когда перепьешь — лучшее средство! — сказал Конрад, ставя кружку. — Пиво со свежим яйцом. Проверено не однажды.

Богданов огляделся. Они были вдвоем в спальне.

— А где?…

— Анна убежала. Обиделась.

«Нечего лезть к больному!» — хотел сказать Богданов, но промолчал. Лицом выразил сожаление.

— Ей вчера досталось! — сказал Конрад. — Княжна хотела зарезать. Решила, что опоила тебя. Еле отстоял. Сегодня прибежала чуть свет. Плакала…

— Позови ее!

Конрад вышел. В дверь тихонько скользнула Лисикова и замерла на пороге. Богданов поманил рукой.

— Прости! — сказал, когда подошла. — Голова зверски болела. Не помню, что говорил.

Она заулыбалась.

— Есть хотите? Ульяна суп мясной сварила. Почему–то зовет ухой.

Есть не хотелось, но Богданов кивнул. В спальню вошла краснощекая, плотная женщина с узелком в руках. Поставила его на лавку, развязала — и на коленях Богданова оказался горячий глиняный горшок. Из горшка струился гнавший слюну аромат. Живот Богданова просяще заурчал. Ему сунули деревянную ложку. Обжигаясь и сёрбая, он стал есть. Варево было густым, с волокнами расслоившегося мяса, сдобренное травой и корешками. Он не заметил, как горшок опустел. Посуду тут же забрали и унесли. В желудке поселилось приятное тепло. Богданов повел плечами. Он ощущал себя больным, но уже не тяжело.

Женщины ушли, вместо них явился Конрад. Сел на лавку и уставился на лейтенанта.

— Спасибо! — сказал Богданов.

— Не за что! — усмехнулся Конрад. — Ты мог меня убить, но не стал. Я в долгу.

— Что было вчера?

— Много шума и много людей. Княжна грозилась ножом. Я держал ее руку. К счастью, не было сотника, иначе дошло б до резни. Он к ней неравнодушен.

— Все из–за того, что я напился?

— Решили, что ты умираешь. Искали виноватого.

Богданов вздохнул.

— Кондотьер! — сказал Конрад. — У нас трудности.

— Какие?

— Княжна считает Анну чародейкой. Для этого есть основания. С Анной говорил местный священник, она призналась, что не верит в Господа. Более того, родом из племени под названием «комсо…», «комса…»

— Комсомол! — подсказал Богданов.

— Именно так.

— Кто тебе рассказал?

— Я живу с женщиной, которая знает все! — усмехнулся Конрад. — Это дает некоторые преимущества. Ульяна дружит с попадьей, а та не держит язык за зубами. Этот комсомол, если верить попадье, — сборище чародеев, которые борются с верой в Господа. Я видел людей, которых сжигали за меньшее!

— Пусть попробуют! — набычился Богданов.

— Ты можешь убить любого, — согласился Конрад, — но после не сможешь здесь жить. Я скажу тебе то, чего не хочется. Ни один мой солдат, включая меня, не встанет на защиту чародейки, отрицающей Господа! Мы дали клятву защищать христиан, но не язычников! Клятву язычнику недействительна!

«Приехали! — подумал Богданов. — Послал Господь штурмана! На день оставить нельзя! Интересно, мне дадут выйти наружу? Или зарежут прямо здесь?»

Он осторожно оглянулся по сторонам. Пулемет стоял в углу. Там же валялся ремень с кобурой. Пять шагов. Он преодолеет их за секунду, но нужно загнать патрон в ствол…

— Ты добрый христианин, кондотьер, и я допускаю, что ты не знал…

— С чего ты взял, что я… добрый? — спросил Богданов.

— Как же? — удивился Конрад. — Осенил себя крестным знаменем, поцеловал крест… Язычник никогда такого не сделает!

Богданов вздохнул.

— Как быть? — спросил грустно.

— Выход есть! — оживился Конрад. — Орден ведет беспощадную борьбу с язычниками. Стоит, однако, тем принять христианство, как язычников оставляют в покое. Отец Гонорий будет счастлив окрестить неверную. Он никогда никого не крестил. Только отпевание и похороны. Обращение в язычника истинную веру — радость для монаха. Духовный подвиг, который зачтется на небесах!

Богданов задумался.

— Вот еще! — сказал Конрад и достал из–за пазухи какой–то шнурок. — Я заметил, ты не носишь. В ордене это не обязательно, но у русских принято. Возьми!

Это был крестик. Медный, тяжелый, с грубо выбитым на лицевой части распятием. Богданов взял и под пристальным взглядом наемника надел на шею. Лицо Конрада осветилось.

— Теперь не скажут, что ты чародей! — сказал он. — Ульяна вчера принесла. Один тебе, другой — Анне.

— Конрад! — сказал Богданов. — Почему ты мне помогаешь? Только не говори, что дал клятву!

— Я давал! — нахмурился наемник.

— Ты понимаешь, о чем я!

— Вчера ты позвал меня к себе, — сказал Конрад. — Я пять лет воюю за орден, но, ни разу, ни один брат–монах не предложил мне разделить с ним трапезу. Ты обнимал меня и говорил, что меня уважаешь. Что я замечательный мужик. («Господи!» — подумал Богданов). Рыцарь ордена, даже пьяный, не станет обнимать наемника. Я знал многих кондотьеров. С одними служить было легко, с другими — трудно. Одни ценили нас, другие не считали за людей. Наемник продает свою кровь, но кто–то считает это презренным. Как будто кланяться королю и выносить за ним горшок — почетнее. В битве нет благородных и рабов, кровь у всех одинаковая. Я не видел голубой крови, хотя меня уверяли, что у братьев ордена она такая. Если Бог создал нас равными, почему один превозносится перед другим? Орден хорошо платит, но мы хотим уважения. Ты его проявил.

— Позови Анну! — сказал Богданов. — И оставь нас наедине.

Лисикова возразила, не дослушав.

— Ни за что! — сказала, поджав губу. — Я комсомолка!

«Это теперь все знают! — подумал Богданов. — Комиссар в желтых сапожках… Растрепалась! Тебя что, пытали?»

— Если ты комсомолка, то читаешь газеты, — сказал лейтенант. — Так?

— Да! — удивилась Лисикова.

— Тогда должна знать. Товарищ Сталин принял в Кремле митрополитов Русской православной церкви. В разговоре высоко оценил вклад верующих в борьбу с немецкими захватчиками. За счет пожертвований церкви построена танковая колонна! В немецком тылу священники помогают партизанам. Их награждают орденами. Церковь доказала свою преданность Родине, отношение к ней меняется.

— Товарищ лейтенант! — сказала она жалобно. — Но бога–то нет!

— Кто это сказал? Кто вчера говорил о чудесах? У кого рана зажила за день? Кто видел во сне ведуна? Как мы сюда попали? В соответствии с теорией марксизма–ленинизма?

— Сами говорили, что наука разберется!

— Может, разберется, а, может, и нет, — сказал Богданов. — Мы сейчас в таком дерьме, что хрен разберешь. Я не нашел ведуна. Наверное, не захотел мне показаться. Это означает, что мы остаемся здесь, возможно, надолго. Вокруг наши, русские люди, но другое общество. Иные законы и правила. Своя идеология. У нас — марксизм–ленинизм, у них — Господь. Мы считаем, что наши идеи лучше, но в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Они не доросли до марксизма, так товарищ Сталин писал. Зачем спорить? Если говорят, что нужно креститься, значит, нужно. Это не больно.

— Товарищ лейтенант! — сказала Лисикова. — Я поняла. Наши разведчики в немецком тылу надевают немецкую форму и выдают себя за фашистов. («Боже! — подумал Богданов. — Где тебя воспитали, такую умную?») Но разведчиков специально готовят. Например, вступая в комсомол, учишь наизусть программу и устав. Я ничего не знаю о религии!

— Когда меня крестили, я тоже не знал, — сказал Богданов.

Она глянула удивленно.

— Мне было две недели, — пояснил Богданов. — Я понятия не имел о программе и уставе православной церкви. Более того, я возражал против крещения — орал на родителей и священника. Это им не помешало. Меня макнули в купель и нацепили крестик.

Она засмеялась:

— Не представляю вас маленьким!

— Зато я тебя — запросто! Мало изменилась.

Аня надулась. Богданов подмигнул. Она не выдержала и улыбнулась:

— Ладно! Только не хочу немца! Пусть русский крестит!..

* * *

С помощью штурмана Богданов привел в себя относительный порядок. Умылся, поправил одежду, пригладил волосы. Бриться не стал. Во–первых, было нечем. Во–вторых, бритыми здесь не ходили. Многодневная щетина, покрывавшая щеки Богданова, уже формировалась в щегольскую бородку. Разглядев себя в пластину зерцала, лейтенант решил, что для Сборска сойдет. Оставив Лисикову, они с Конрадом двинулись к княжне. Наемник вызвался сопровождать. Он слегка огорчился за отца Гонория, но скоро утешился.

— Проси княжну стать крестной матерью! — наставлял Конрад.

— Она ж пацанка! — удивился лейтенант. — Не старше Ани. Куда ей в матери?

— Для церкви без разницы! Быть восприемником при крещении почетно. Просят только достойных. Княжна, скорее всего, откажется, но будет польщена. Зато, если согласится, за Анну можно не беспокоиться: никто не тронет.

Конрад оказался прав. Евпраксия приняла их настороженно, но, услыхав просьбу, заулыбалась.

— Я не против! — сказала весело. — Согласится ли Пафнутий? Он зол на язычницу.

— Вы сказать, что Анна очень просить! — вмешался Конрад. — Она покорен его святость. Отринуть свой заблуждений.

— Скажу! — пообещала княжна. — Кто будет крестным отцом? Ты? — она посмотрела на Богданова. Во взоре ее теплилась надежда.

Конрад незаметно толкнул лейтенанта в бок. Богданов закрутил головой:

— Я не самый прилежный христианин! Не смогу быть добрым наставником в вере (Конрад разъяснил ему роль крестного). Надо сыскать достойного!

— Попрошу Данилу! — сказала княжна. Она была явно огорчена. — Заодно подумаем, как сделать лучше.

Кондотьер с капитаном поклонились и вышли.

— Хитрая! — сказал Конрад в коридоре. — Станешь крестным отцом, не сможешь на Анне жениться!

— Без того не собирался! — буркнул Богданов.

Конрад странно посмотрел на него, но промолчал.

…Отец Пафнутий не отказался. Покорило ли его раскаяние язычницы, или он захотел духовного подвига, но уговаривать не пришлось. Весть о крещении мигом облетела Сборск, у церкви стал собираться люд. Когда толпа заполнила площадь, стало ясно: случится давка. Мигом сообразивший Данило, попросил священника перенести обряд за стены. Пафнутий не возражал. Наверное, чувствовал себя легендарным святителем времен Владимира Святого, крестящим толпы язычников. В реке, куда их загоняли копьями княжьи дружинники… Люди повалили на луг перед стенами. Наемники Конрада проложили в толпе проход, которым и двинулась процессия. Впереди шел отец Пафнутий с причтом, следом — Аня. Босиком, в одной рубашке до пят. Евпраксия с Данилой, Богданов с Конрадом — за ними. На берегу Пафнутий начал обряд. Аня чувствовала себя смущенно: не столько из–за процедуры, сколько из–за всеобщего внимания. Оно адресовалось не только ей: Богданов ловил на себе сотни взглядов. Громкий шепот летал в толпе, и лейтенант узнал много интересного. Что богатырь одолел деву–чародейку в тяжкой схватке, в ходе которой чародейке помогал колдун. Богатырь колдуна убил, забрал у него чудо–птицу, а чародейку пленил. Позже расколдовал ее и заставил себе служить. Затем склонил язычницу к истинной вере. К своему изумлению, Богданов узнал, что этот подвиг куда выше, чем взятие Сборска. В толпе спорили, женится ли теперь богатырь на спасенной деве? Все соглашались: девица тощая и невидная, но считали, что женится. Если не сейчас, то чуть погодя. Никуда богатырь не денется. Иначе стал бы крестным отцом.

Вспомнив добрым словом Конрада за «умный» совет, Богданов переключился на обряд. Тот проходил без заминки. Наставленная Ульяной (княжне было некогда), Аня вела себя правильно. Ответила на положенные вопросы, трижды плюнула в сторону дьявола (толпа заревела от восторга), после чего отец Пафнутий взял ее за руку и ввел в реку. Там священник возложил длань на макушку девы и окунул ее в воду.

«Это тебе за комсомол! — мысленно комментировал процесс Богданов. — Это за то, что Бога нет! А это, чтоб не распускала язык!»

— Нарекаю тебя Анной! — торжественно объявил Пафнутий.

Накануне крещения стало известно: имя штурману менять не придется — по святцам попадала Анна. Богданов огорчился. Пелагея или Акулина пришлись бы кстати. Агриппина тоже ничего. Пульхерия — совсем замечательно! Особенно вторая часть имени…

Лисикова вернулась на берег мокрая, жалкая, компенсировав своим видом огорчение пилоту. К новообращенной подскочила Ульяна с рушником и еще какие–то бабы. Стали растирать и переодевать. Не прошло и пары минут, как народу явилась юная дева в вышитой рубашке, цветной поневе до пят (подарок княжны) и с венчиком (подарок Данилы) на темных от влаги волосах. Смотрелась она миленько. Отец Пафнутий тоже переоблачился и подошел к деве с крестом.

— Проси его освятить птицу! — шепнул Конрад Богданову. — Многие думают, что та летает колдовским наущением.

Мысль была дельная, и Богданов послушался. Отец Пафнутий отнесся настороженно.

— Человек не может летать, аки птица! — сказал сурово. — Это от лукавого!

— Батюшка! — мягко возразил лейтенант. — Человек не может плавать, аки рыба, однако плавает! Вот лодки на берегу. Никто не считает их порождением дьявола. Если птица моя от лукавого, то не устоит перед святым крестом. Рассыплется!

Отец Пафнутий подумал и кивнул. Самолет выкатили из капонира, священник прочитал молитву и сбрызнул его святой водой. Затем требовательно глянул на Богданова.

— Надо взлететь! — шепнул Конрад.

Богданов оглянулся. Лисикова где–то потерялась, вокруг толпились жители Сборска, впереди стояли Евпраксия с Данилой. Хулиганская мысль пришла в голову Богданова.

— Княжна! — поклонился он. — Не желаешь?

Евпраксия беспомощно посмотрела на сотника, но все ж вышла вперед. На ней был длинный праздничный наряд, в кабину не залезть. Богданов, не долго думая, подхватил княжну на руки (толпа хором вздохнула) и бережно опустил на место штурман.

— Не бойся! — шепнул на ухо, застегивая плечевые ремни. — Это не опасно.

Она не ответила. Лицо княжны раскраснелось, но держалась она молодцом. По требованию Богданова толпа расчистила проход. Лейтенант проделал необходимые манипуляции и запустил двигатель. По–2 легко побежал по склону и взмыл в воздух. Богданов блинчиком развернулся над рекой и полетел к Сборску.

— Смотри, княжна! — крикнул в переговорное устройство. — Это твой город!

Он сделал круг над Сборском и мягко посадил самолет на луг. Толпа, наблюдавшая за полетом, хлынула к ним от стен.

— Не страшно? — спросил Богданов, извлекая Евпраксию из кабины.

— Поначалу, — призналась она. — После такая краса! Как птица! Мы еще полетаем?

— Как скажешь! — усмехнулся лейтенант.

Подбежавшая толпа поглотила их. Самолет торжественно закатили в капонир, после чего началось празднество. Захват собственного города и последовавшая затем казнь кметов Жидяты не могли стать причиной для пира, поэтому крещение язычницы пришлось как нельзя кстати. Это Богданов понял позже. На луг вынесли столы для лучших людей, для простых на траве расстелили полотна, пиршество началось. Из княжьих погребов тащили пиво, мед, вареное и печеное мясо, хлеба, копченые окорока и рыбу… Княжна щедро благодарила людей за верность. Звучали здравицы, поднимались серебряные кубки и глиняные чаши простецов. Богданов сидел по правую руку княжны; по левую — Данило, рядом с ним — Лисикова. Почетное место занимал отец Пафнутий с своей попадьей, Конрад с Ульяной примостились неподалеку. По случаю праздника мужчины и женщины сидели за одним столом. Мед и пиво лились рекой, но Богданов пил осторожно. Празднество продолжалось до сумерек. Богданова томил мочевой пузырь, но он терпел. Не такое случалось. Наконец, княжна встала, следом поднялся Данило. Богданов с радостью последовал их примеру. К нему подскочила Лисикова.

— Товарищ лейтенант! — сказала горячим шепотом. — Мне сказали: должна ходить в женском платье!

— Тебе идет! — одобрил Богданов.

— Спать буду в девичьей, в вашей комнате нельзя! Не опасно?

— Крестницу княжны не посмеют тронуть! — успокоил Богданов. — Я без тебя не улечу. Сама знаешь — некуда. Отныне ты раба божья, и Господь о тебе позаботится. Радуйся!

Штурман явно не разделяла настроения пилота, но возразить не сумела. Подбежавшая Ульяна увела Аню. Богданов облегченно расправил плечи. В этот момент подошла княжна.

— Зайди ко мне! — сказала тихо. — Перемолвиться!

Богданов кивнул.

* * *

— Зачем ты ездил к ведуну?

— Узнать дорогу домой.

— Не терпится вернуться?

— Да.

— Почему?

— Там меня ждут.

— Жена, невеста?

— Их нет.

— Ты хорош собой. Почему не обзавелся?

— Идет война. Не до женитьбы.

— С кем воюете?

— С немцами.

— Как и мы?

— Да.

— Как долго?

— Третий год.

— Почему столько?

— Они сильные. Готовились…

— Кто одолевает?

— Мы.

— Прогоните?

— Вне сомнения. Научились воевать.

— Ты самый лучший из воев?

— Не худший. Но таких много.

— Значит, справятся без тебя?

— Наверное.

— Зачем улетать?

— Там мой дом.

— Дом, где тебе хорошо. Тебе плохо здесь?

— Непривычно.

— Разве у вас иначе?

— Совсем.

— Как зовется твоя земля?

— Как и твоя.

— Не понимаю.

— Постарайся! Война с немцами идет на этой земле. Нас разделяет не расстояние, а время. Шесть с половиной веков. Я из будущего.

— Разве так бывает?

— Как видишь. Мы живем не так и воюем по–другому. У нас нет копий и мечей, луков и самострелов. Мы летаем на железных птицах и ездим на повозках без коней. Наше оружие стреляет далеко и убивает сразу многих.

— Ты воевода?

— Командир.

— Что это значит?

— Примерно, как сотник.

— Ты боярин?

— По–вашему, смерд.

— Смерд стал сотником?

— Все наши воеводы из смердов. Вождь, который руководит землей, из семьи сапожника.

— Князья подчинились сыну сапожника?

— Не хотели. Но те, кто восстал, потерял голову, остальные сбежали. Была великая междоусобная война. Простой люд победил.

— Кто твои родители?

— Простые люди.

— Они живы?

— Нет.

— У тебя нет родных?

— Сводные сестры от отчима.

— Где они?

— На земле, занятой немцами.

— Живы?

— Неведомо.

— Значит, сирота, как и я?

— Выходит.

— Сироте на земле трудно. Нам надо быть вместе.

— Всегда рад помочь.

— И только?

— Не понимаю.

— Ты видел ведуна?

— Перед тем, как встретил тебя.

— Что он поведал?

— Исполни предначертанное!

— Что именно?

— Не пояснил. Думал: возьмем Сборск — сослужил службу! Выходит, что нет.

— Ведун говорил обо мне?

— Нет.

— Совсем ничего?

— Совсем.

— Как же так…

— Ты плачешь, княжна? Я обидел?

— Отца вспомнила. Если б ты знал, как трудно одной!

— Ты не одна. Есть Данило. Он тебя любит.

— Зато ты нет.

— Не думал об этом.

— Не по нраву?

— Ты красивая.

— У нас говорят: гожая.

— Пригожая…

— Еще какие слова знаешь?

— Всякие. Но соромлюсь сказать.

— Отчего?

— Не знаю, княжна.

— Раньше звал меня Прошей.

— Проша…

— Обними меня!

— Робею.

— Я сама! Коли богатырь робкий…

— У тебя горячие щеки, Проша…

— У тебя колючие.

— Бритвы нет.

— Что ты немец, бриться?

— Привык.

— С бородой тебе лучше.

— Старым выгляжу.

— Сколько тебе?

— Двадцать пять.

— Пора жениться!

— Это предложение?

— Ты ж меня обнимал?

— Так ты сама!

— Я тебя побью! Не посмотрю, что богатырь!

— Не богатырь я. И вообще здесь пролетом.

— Вот тебе! Вот!

— Проша, Прошенька, княжна моя отважная, красавица русская, душенька ненаглядная, не надо меня бить! У тебя кулаки железные! Мне больно!

— Испугался? Слова вспомнил?

— Жить захочешь — вспомнишь!

— Перестань скалить зубы!

— Что ж мне плакать?

— Девица плачет, когда замуж идет. Жених радуется.

— Это отчего ж?

— Красавицу за себя берет. Разумную и гожую. Княжну родовитую!

— Я смерд, Проша!

— Мы никому не скажем. Любой поверит, что ты князь.

— Не знаю, что и сказать!

— Я знаю! Говори: «Искал тебя, краса ненаглядная, долго искал, и вот, наконец, нашел! Будь моею, душенька, до скончания века!» Целуй девицу в уста медовые.

— Без слов целовать нельзя?

— Нет.

— Тогда погожу.

— Я тебя прибью!

— Давай отложим до завтра! Голова болит.

— Пойдешь зелье пить?

— Кончилось.

— Немец добудет.

— Негде.

— Неласковый ты, Богдан!

— Зови меня Андреем.

— Не заслужил!

— Тогда товарищем лейтенантом.

— Не буду. Так тебя девка зовет!

— Твоя крестная дочь!

— Жалею, что согласилась!

— За доброе дело воздастся.

— Зачем ты целуешь мне руку?

— В знак уважения.

— Я ж не поп! Ладно, целуй!

— Рад доставить удовольствие!

— Погоди! Богдан! Андрей!..

— Поговорим еще, Проша! Поговорим…