Евпраксия, первенец князя Андрея, явилась на свет крупной, едва не убив родами мать. Княгиня долго болела, Евпраксию кормили мамки. Сразу две: одной для прожорливой девочки не хватало.

— Ишь, сосеть! — жаловалась мамка товарке. — Другую грудь даю, а все не уйметься. Кудыть ей?

— Нехай! — говорила другая. — Крепче будить!

Евпраксия, словно понимая, улыбалась мамкам беззубым, розовым ротиком. Те переставали ворчать и начинали сюсюкать. Красивая, полнощекая девочка вызывала умиление.

Вслед Евпраксии княгиня родила мальчика, который почти сразу умер, следующий и вовсе родился мертвым. Более княгиня не беременела. Князь Андрей горевал, но виду не показывал — любил жену. Евпраксия росла одна. Часто хворавшая мать не смотрела за ней строго, Евпраксия больше носилась во дворах, чем сидела в светелке. Во дворах бегали мальчишки: дети бояр, конюхов и кметов. Они играли в свои игры, девчонку не принимали. Евпраксия встревала. Непонятливую вразумляли тычками — у детей нет почтения к титулам. Княжна в долгу не оставалась. Вспыхивала драка. Евпраксия возвращалась домой с поцарапанным лицом и разбитыми губами. Мать ахала и укоряла дочь. Епраксия слушала, насупившись, назавтра все повторялось. Княгиня пожаловалась мужу, тот позвал дочь. Евпраксия предстала перед отцом в разорванной рубашонке, с синяком на лице. Князь, скрывая усмешку, долго рассматривал строптивую.

— Пошто дралась? — спросил строго.

— Они первые начали! — сказала Евпраксия, по–мальчишечьи шмыгнув носом.

— Хочешь быть с отроками?

— Ага! — подтвердила дочь.

— Тогда учись драться! — сказал князь. — Как и они.

Лицо Евпраксии просияло. Княгиня, узнав, всплеснула руками, но перечить не стала. Чувствовала вину: не родила мужу сына. У князя Андрея был свой расчет. Военному делу на Руси учат крепко, а в порубежных княжествах — вдвойне. Отцы не жалеют сыновей — дорого станет. Что ни год окрест Сборска стычки. Приходят чудь, литва, жалуют и рыцари. Желающих пограбить хватает. Неуки в стычках гибнут… Андрей решил: дочка, распробовав хлеба ратника, остынет и вернется в девичью.

Евпраксию одели мальчиком и отдали дядькам. Князь наказал: дочку учить строго. Дядьки оскалились и обещали. В первый же вечер Евпраксию принесли — сама идти не могла. Мать причитала. На рассвете дочь встала и надела порты, будто не заметив лежащее на лавке платье. К вечеру вернулась в синяках — учили драться на палках. Княгиня побежала к мужу.

— Глаз выбьют или лицо рассадят! — негодовала она. — Кто ее замуж возьмет — кривую и со шрамом?

— В девичью не просится? — удивился князь.

Княгиня только всхлипнула. Андрей позвал дядек и велел за лицом княжны смотреть. В остальном спуску не давать. Дядьки усмехнулись и кивнули.

Андрей ошибся в дочери. Ратное дело Евпраксия не бросила. Спустя год она не уступала сверстникам–отрокам, дядьки сдержано, но стали ее хвалить. Князь понял, что перемудрил, но отступать было сором. В конце концов, не повредит. Жизнь в порубежном княжестве суровая, бабы в весях управляются рогатиной не хуже мужиков. Многие из луков стреляют, особенно те, кому грудь не мешает. Жить захочешь — выстрелишь! Мужиков по весям не хватает: кто сгинул в стычках с врагами, кого медведь задрал или волки заели. Бабы били дичь, отгоняли волков, кололи острогой рыбу. Острогой и человека легко приколоть, если под руку сунется…

Дочь подросла, Андрей брал ее на охоту. Княжна скакала за оленями и кабанами, била их копьем и сулицей, охотилась на пролетную птицу. В пятнадцать Епраксия посадила на рогатину медведя. Загонщики вспороли его из берлоги, княжна подскочила первой. За спиной встали дядьки с рогатинами, но княжна справилась. Медведь ревел, пытаясь дотянуться до обидчицы когтями, дышал зловонной пастью, но княжна, уперев древко в землю, держала его, пока зверь не издох. После охоты Андрей сказал дочери:

— Ты все ж девка! Хватит в портах бегать!

Князь видел схватку с медведем. В этот миг он со внезапной остротой осознал, что дочь у него одна. Случись Епраксии оступиться, или древку рогатины сломаться…

Евпраксия подчинилась. Она любила отца, да и мать следовало жалеть. Та переживала за дочь. Мать стала готовить княжну к замужеству. Учила вести дом, управлять хозяйством, просвещала о материнстве. Приходил отец, рассказывал о военных походах. Евпраксия слушала жадно. Ей было интересно все. Как ковать коней, крепить торока, сколько и какого оружия брать на стычку с чудью, какое — на битву с рыцарями? Андрей улыбался:

— Хороший из тебя был бы князь!

— Почему княжне нельзя? — обижалась Евпраксия.

— Какой кмет согласится ходить под бабой?…

Евпраксия вздыхала и хмурилась.

Замуж отдавать ее не спешили. Во–первых, сваты медлили. Богатого приданого за дочкой посадника не ожидалось. Порубежный город не дальняя вотчина: много войны и мало серебра. Евпраксия, конечно, девка красивая, да с норовом: на коне скачет, медведей рогатиной валит… Как себя с мужем поведет — Бог весть! К тому же Андрей объявил: дочку от себя не отпустит. Пусть зять едет в Сборск! Придет время, сменит немолодого князя. Понятное дело, зять должен быть воином, благостных книгочеев да теремных гуляк в Сборске не ждут. Княжить в порубежном городе — не на перинах почивать.

Женихи на такие условия не велись. Евпраксии стукнуло двадцать, а все невестилась. Княжон выдают замуж в шестнадцать, самое позднее — в осьмнадцать, Евпраксия по всем понятиям слыла перестарком. Не дождавшись свадьбы дочери, тихо угасла мать. По ее смерти стал сдавать отец: часто хворал и все более полагался на сотника Данилу. Данило был старше Евпраксии, но не намного — считай, выросли вместе. Молодой сотник сох по княжне, о чем ведал весь Сборск. Андрей не хотел такого зятя. Боярская дочь, выйдя замуж за князя, (редко, но бывает), становится княгиней. Княжна, обвенчавшись с боярином, теряет княжье достоинство. Данило был хорошего рода, но не князь. Князей на Руси много, есть такие, что беднее бояр. Бояре могут стать посадниками, чаще всего именно они и становятся, но все ж…

Евпраксии Данило нравился. Не то, чтоб сохла, но посматривала. Данило был высок, красив, храбр (иной в молодые годы сотником не станет), прост и обходителен в общении. Многие хотели его в зятья. Безуспешно. Родители Данилы умерли, приневолить было некому, а сам сотник ожидал княжну. Евпраксии грезилось иное. Данило был хорош, но слишком прост. Покойная мать знала множество сказок, Евпраксия росла на них. В крепком теле княжны жила мечтательница. Ночами ей грезилось: приступает к Сборску лютый ворог с полчищами бесчисленными, нет городу спасения. И вдруг, откуда не возьмись, богатырь. Красивый, могучий, он разит вражье войско. Как ударит — в войске улица, замахнется — переулочек. Лютый враг повержен, открываются ворота, Евпраксия, замирая, выходит к богатырю. Тот кланяется и говорит: «Видал тебя во снах, красна девица, а встретил наяву. Будь моей женой, Евпраксеюшка, люба ты мне!..»

Когда прискакал вестник от Довмонта, сердце княжны замерло. Вот он! Пусть не так, как во снах, но князь! Издалека! В землях своих отважно сражался, едва не погиб. Воин! Именно так рассказал гонец. Андрей тоже обрадовался. Тем горше было разочарование. У жениха оказалась остренькая мордочка и бегающие глазки. Сладкий, льстивый, он не походил на воина. Андрей крякнул, разглядев, но виду не подал. Дотошно расспросил гостя, пригласил на пир, затем позвал дочь.

— Что жених? — спросил, едва переступила порог. — Глянулся?

Кнжна покачала головой.

— Не пойдешь за него?

— Воля ваша, батюшка, но лучше за Данилу.

— Вот и я так думаю, — сказал Андрей. — Скользкий, в глаза не смотрит, орден хвалит. Продаст нас немцам и глазом не моргнет! Не хочется перечить Довмонту, но придется…

Затем случилось то, что случилось. Смерть отца, изгнание Казимира, его скорое возвращение. Заперев Евпраксию в девичьей, Казимир преобразился. Держался нагло, разговаривал грубо. Мышиные глазки, бегая по фигуре княжны, покрывались маслом.

— Все равно будешь моей! — сказал Казимир, посетив княжну.

— Накось! — скрутила та кукиш (от ратников и не такого наберешься!). — Лучше за смерда пойду, А тебе, подстилка орденская, висеть на суку!

Казимир схватился за кинжал, Евпраксия — за лавку. Тяжелая, из дубовых досок, она взлетела вверх в намерении обрушиться на голову князя. Казимир опешил. Они стояли так несколько мгновений, посверкивая взорами. Первым не выдержал князь: повернулся и ушел. Евпраксия бросила лавку и заплакала от бессилия. Будь у нее нож! Убила бы, не испугалась! Но оружия не было, веретена и те из девичьей вынесли. Казимир более не заходил, зато отозвался Данило…

Совершая побег, Евпраксия рассчитывала: Казимир в Сборске не задержится. Город шел в приданное, а невеста сбежала… Как княжить после такого? Соседи засмеют! Но литвин остался, а в Сборск явились наемники… Пришел черед княжне кручиниться. Куда голову приклонить? С сотней кметов Сборск не отбить. Довмонт велел не казаться на глаза, нигде более не ждут. В Муроме жили дядья и тетки, никогда Евпраксией не виданные. Родственницу они–то примут, но посадят в терем. Своенравна княжна! Сплавят замуж за какого–нибудь вдовца… Еще горше приходилось Даниле. Его веси — в сборских землях, князь отберет их на законном основании. Придется наняться простым кметом, да и то — возьмут ли? Кому нужен сотник, изменивший князю? В стане беглецов царило уныние. В этот момент пришла весть о Богдане. Евпраксия и Данило встрепенулись. Учинили розыск, нашли отроковицу, та поведала о ведуне. По всему было видно: не врет! Они сидели в избе втроем, отроковица рассказывала, гости слушали. Когда повесть кончилась, Данило вышел во двор — придти в себя. Отроковица поманила княжну.

— Ведун велел еще передать! — сказала, оглядываясь.

Евпраксия наклонилась, отроковица шепнула на ушко. Княжна вспыхнула и вышла вон. Данило с удивлением глянул на раскрасневшуюся Евпраксию, но расспрашивать не стал — у самого голову кружило…

Богдан оказался таким, как грезила. Вернее, почти таким. Высокий, широкоплечий — подстать Даниле, но ничуть на него не похожий. Данило перед княжной робел. Хотя был выше, но смотрел снизу. Даже Казимир не посмел Евпраксию тронуть. Запереть — запер, но чтоб прикоснуться… Богдан коснулся, не задумываясь. Она поцеловала его первой, но так было велено. Княжне не зазорно. Поцелуй дарят дорогому гостю, богатырь–освободитель такой и есть. Богдан погладил ей руку… Ласково, как своей женщине. Единственный мужчина, который до сих пор гладил Евпраксию, был отец. Богдан не задумался, что она княжна. Евпраксии это понравилось. Богатырь назвался Андреем, Богдан, как объяснил, — родовое имя. Княжна обрадовалась: Андреем звали отца. Не понравилось Евпраксии другое. Богатырь явился в странных одеждах. Синяя рубаха, сшитая заодно с портами, под ней порты и рубаха цвета навоза. Андрей объяснил: защитный цвет. Княжна не знала, как и от кого навоз защищает, и велела одежду сменить. Богдан не спорил. В новой свите, блестящей кольчуге покойного князя гость преобразился. Посвежел, помолодел — словно краски в лицо плеснули. Одежду сменить оказалось легко, другое — сложно. Богдан прилетел с женщиной. Княжна не могла понять, зачем? Богдан сказал, что это воин. Какой из замухрышки воин? Саблю не подымет, под кольчугой рухнет… К тому же было неправильно. В сказках богатыри искали невест, а не прилетали со своими. Богатырь мог встретить девицу в чистом поле и, не разобрав, кто перед ним, сразиться. В схватке с девицы сбивали шлем, выпадали косы, богатырь замирал, как громом пораженный. После чего звал девицу в жены. Евпраксии нравилась эта сказка. Владея копьем и саблей, умея вести войну и держать хозяйство, она совершенно не разбиралась в делах сердечных. Княжон этому не учат. Замуж выдает отец, а муж по венчанию объяснит, где у девы сердце. А также другие органы…

Ведун не обманул: все случилось по сказанному. Птица с богатырем взлетела и в мановение ока очистила стены Сборска. Княжна видела, как падают кметы. Затем птица развернулась и плюнула огнем — ворота открылись. Воодушевленная толпа рванулась в город, казалось, ее не остановить. Заминка случилась на площади. Планируя захват Сборска, Данило опасался наемников — и не зря. Они успели собраться и загородиться щитами. Как быть с ними — не знали, но тут явился Богдан. Убил двоих, остальные ему присягнули. Отказались бы — убил всех. В этом никто не сомневался.

То, что происходило на глазах княжны, было чудом, не виданным даже в сказках. Богдан был не просто богатырем — волшебником. В порыве княжна пыталась пасть на колени, но он не дал. Подхватил, обнял… Не захотел, чтоб люд увидел ее униженной. Пожалел…

Евпраксия помнила об этом день напролет, хотя было некогда — разом навалились сотни дел. Предстояло переловить кметов Жидяты, сыскать самого князя с сотником, проследить, чтоб не буйствовал разошедшийся люд. Некоторые звали громить княжий двор. Оно–то Казимир там сидел, но двор–то Евпраксии! Горлопанов не пустили за тын… Следовало сыскать разбежавшихся слуг, запрячь их в работу, накормить и разместить сотни людей. В дальние веси до темна не добраться, многие остались ночевать. Люд откликнулся на ее призыв, следовало уважить… Забот было невпроворот, хорошо, что большую часть взял на себя Данило. Отдавая распоряжения и выслушивая вести, княжна не забывала справиться о Богдане. Ей сообщали постоянно. То он копает гнездо своей птице, то исцеляет детей, то хоронит убитых наемников. Евпраксию не удивило прозрение слепого мальчика — в ее представлении Богдан и не такое мог! Она велела истопить гостям баню и отправила к ним Неёлу. С тайным наказом. Вот Неёла и вызнала…

Княжна прекрасно знала, что делают мужчина с женщиной наедине. В городе жили тесно, особо не схоронишься. Евпраксию это не волновало. Жеребца случали с кобылой, быка — с коровой, хряка — со свиноматкой; люди тоже занимались подобным. Это не было любовью. Любовь цвела в сказках, любили друг друга ее отец и мать. Евпраксия ни разу не видела, чтоб они целовались на людях, но знала: у родителей любовь. На других женщин отец не смотрел даже по смерти супруги. Евпраксии хотелось, чтоб и у нее было так. И что же? Богдан заигрывал с Неёлой! С толстой, громогласной бабой, которой избегали даже храбрые кметы! Богатырь…

За обедом Евпраксия не смотрела на Богдана, не могла дождаться окончания совета. Попрощалась с гостем из последних сил. Только запершись в светелке, дала волю слезам. Как он мог! Ручку гладил, в глаза смотрел, а после — Неёлу за цыцки! Жеребец…

Плакала Епраксия недолго. Во–первых, не привыкла, во–вторых, была девой разумной. Отерев слезы, стала размышлять. Ей нечем попрекнуть Богдана: Сборск теперь ее. Отроковица обещала еще кое–что, но как сбыться пророчеству? В сказках богатырей заманивали чародеи, прикинувшись неземными красавицами, и богатыри, случалось, поддавались. Иноземные царевны старались улестить героев, танцуя перед ними в легких одеждах. Оно и понятно: русский богатырь лучше заморского королевича. Даже сравнивать нечего! Вспомнить хотя бы Казимира… Возможно, на Богдана навели морок. В свете дня он стремится к княжне, в темноте — хватает другую. Надо выяснить. Евпраксия не привыкла откладывать задуманное, поэтому встала и оделась. Она не думала, что идет ночью к мужчине. К отцу ведь ходила! Неважно, что ночь, а гость спит — проснется! Возможно, сейчас его искушают! Вот княжна и посмотрит…

Богдану постелили в родительской ложнице, она располагалась далеко от женской части хором. Евпраксия шагала длинными переходами и, завернув за угол, замерла. У дверей ложницы кто–то стоял! Евпраксия услышала женский голос и поняла: оно! Дверь распахнулась, тень скользнула внутрь. Княжна, неслышно ступая, подошла. Голоса за дверью были хорошо слышны: Богдан говорил со своей девкой. Острая догадка пронзила Евпраксию. Теперь понятно, почему она с ним. Чародейка! Присушила богатыря! Днем он с ней неласков. Княжна сама видела и понимала: кто ж на такую позарится? Ночью чародейка меняет облик, поэтому Богдан и впустил. Неёла сказала, чародейка — дева. Богдан пока противится чарам, но может не устоять. Как возьмет ее, так пропал!

Гости говорили непонятно: язык вроде русский, но слова незнакомые. По тону ясно: чародейка жалится, что богатырь не берет ее. Богдан не поддавался. Послышался шум. Княжна догадалась: Богдан перенес перину на лавку. Не пустил ведьму в постель! Лучше б, конечно, выгнал, но с чародейками не просто. Княжна было обрадовалась, но тут девка заплакала — горько и жалобно. Богдан стал утешать. Евпраксия насторожилась. Тон разговора стал мирным, княжна взялась за ручку кинжала. Послышатся недвусмысленные звуки, она ворвется и заколет ведьму! Богдан только спасибо скажет. Небось, видит ее писаной красавицей. То–то удивится, когда пелена с глаз спадет!

Колоть не пришлось — Богдан вернулся к себе в постель. Княжна подождала немного и пошла к себе. На душе было тревожно и радостно. Богатырь оказался стойким, не поддался. Однако чародейка не отстанет. Надо придумать, как их разлучить. Обязательно!

На ночь думалось плохо, Евпраксия не заметила, как уснула. Встала на заре. Едва умылась, как явился Богдан.

— Поскачу к ведуну! — сообщил, поздоровавшись. — Его пещера там, где мы встретились. Дай проводника!

— Кольчугу надень! — посоветовала Евпраксия. — Вдруг нарвешься на Жидяту…

— У меня пулемет!

Княжна догадалась: говорит о железной палке, из которой убил наемников.

— Могут ударить стрелой из засады! Возьми людей!

— Конрад выделил десяток… Но они не знают дорог.

— Девку свою берешь?

— Во–первых, она не моя, — сказал Богдан. — Во–вторых, не девка, а сержант Красной Армии. Понятно?

Княжне было совсем не понятно, но она кивнула. Богдан говорил неласково.

— В–третьих, — продолжил Богдан, — она не умеет ездить верхом. Дашь проводника?

Княжна распорядилась, и Богдан ускакал. Евпраксия проводила его до ворот. Зачем ему ведун? Княжне хотелось спросить, но не решилась. Рано или поздно узнает. До места, где они встретились, полдня пути. Это по реке плыть долго. К вечеру вернется. Пока следовало заняться другим.

Иерей Преображенской церкви, отец Пафнутий, к просьбе княжны отнесся серьезно. Неёла отвела его девке. Вернулся Пафнутий скоро, сердитый.

— Язычница! — иерей в сердцах плюнул на пол. — Отказалась от исповеди и причастия! Сказала, не верует. Заявила: Христа нет!

Евпраксия ахнула.

— Не знаю, откуда ее привезли, но, по ее словам, во Христа там веруют только старики, непросвещенные. Просвещенные по ее словам Господа отринули. Поведала, что состоит в языческом племени, которое называется «комсомол», а этот комсомол ставит целью искоренить веру в Христа! Опасного человека ты приютила, княжна!

Иерей был вне себя, его едва успокоили. Получив заверения, что язычница в хоромах не задержится, отец Пафнутий ушел. Евпраксия внутренне ликовала. Богдан не ведает, кого держит рядом! Отцу Пафнутию удалось чародейку разоблачить. Богдан как узнает, прогонит! Непременно! В сонме многочисленных дел, которыми был полон этот день, княжна не раз возвращалась к этой мысли. Улыбалась. День тянулся бесконечно, но все ж кончился. В княжий двор въехал запыленный кмет — проводник Богдана.

— Не нашли ведуна! — сказал с порога. — Весь ручей обшарили — нет там пещеры! Богдан попрекал меня — не туда завел, но я места те добре знаю. Нет там второго ручья! Я его и к броду водил, где кметов Жидяты убили, и лес показывал, где стан беженцев сожгли…

Кмет выглядел расстроенным.

— Что Богдан? — спросила княжна.

— Обратной дорогой слова не проронил. Почернел с лица. Как вернулись, пошел к своей птице, взял какую–то флягу. Позвал свою девку и наемника, велел принести соленых огурцов и хлеба, более никого не пускать.

«Пусть поест! — решила княжна, отпуская кмета. — Успокоится…»

Она сменила платье, глянула в серебряное зеркало. Хороша! Княжна села на лавку и стала думать. Как держать себя с ним, что сказать? Что Богдан знает о пророчестве? До сих пор виду не казал, ну так времени перемолвиться не было. Зачем ему ведун? Что хотел узнать? Может, о ней? Княжна забылась в сладких грезах. Прервала их Неёла.

— Матушка! — завопила, врываясь в светелку. — Богдан помирает!

Словно вихрь сорвал Евпраксию с лавки. Она бежала по переходу изо всех ног, но казалось, что медленно.

— Девка его прибежала, — тараторила едва поспевавшая за княжной Неёла. — Мы кинулись, а он в непритомности. Никого не видит, не слышит…

Ворвавшись в ложницу, княжна сразу ощутила запах. Резкий, неприятный. Возле отцовской кровати сгрудились люди. Евпраксия разметала их.

…Богдан лежал на спине, безжизненно свернув голову. Евпраксия наклонилась над милым лицом. Богатырь дышал, но тяжело. Тот самый резкий, тревожный запах исходил из его уст. На Евпраксию накатило тяжкое воспоминание. Неловко повернутое, безжизненное лицо отца… Упавшая с кровати холодная рука… И запах! Другой, едва уловимый, но страшный запах смерти… Беда не ходит одна: опоили Богдана… Княжна повернулась. Под ее взглядом люди порскнули по сторонам. Княжна увидела на лавке миску с недоеденными огурцами, надкушенный ломоть хлеба, рядом — флягу, обтянутую тканью цвета навоза. Княжна шагнула, взяла флягу. От нее исходил тот же запах. В глазах княжны потемнело. На мгновение свет исчез. Затем стали проступать испуганные лица. И среди них одно, ненавистное.

— Ты! — княжна выхватила нож. — Ты его опоила! Поняла, что не поддастся! Язычница, чародейка!..

В лице девки проступил страх.

— Он сам! — сказала жалобно. — Я говорила: не надо так много! Не слушал…

— Лжа! — зашипела княжна, подступая. — Я слышала: ты говорила ночью! Требовала, чтоб взял тебя! Отец Пафнутий тебя разоблачил. Язычница! Гореть тебе в геенне!..

Княжна замахнулась. Девка сжалась, но цели удар не достиг. Железная рука схватила княжну за кисть. Евпраксия попыталась вырвать руку, но противник был сильнее.

— Пусти! — закричала она в ярости. — Как смеешь! Я княжна!

— Я не служить тебе! — сказал Конрад. Княжна не заметила его ранее. — Я давать клятва кондотьер. Я сечь мечом любой, кто нападать на кондотьер и его люди.

— Велю вас убить!

— Вы пробовать, — усмехнулся наемник, — не выходить. Я не советовать. Мы рубить кметь в рагу!

— Ты в сговоре! — догадалась княжна.

— Нет сговор! — сказал Конрад. — Я рассказать!

— Пусти! — сказала княжна, и Конрад разжал стальные пальцы.

— Кондотьер приехать грустный, — сказал Конрад. — Брать фляга и звать меня пить. Это — спиритус вини, его еще называть «аква вита», вода жизни. Дорогое лекарство, помогать от болезнь. Я говорить кондотьер, что нельзя его много, он не слушать. Я не мог мешать — он кондотьер. Он сказать, чтоб я рядом сидеть, я соглашаться. Он пить, есть огурец. Много пить. Потом петь пестня. Он мне переводить. Хороший песня, душевный. О птиц, который лететь все выше и выше — к спокойствию наших границ. Потом кондотьер обнимать и целовать меня. После чего падать на пол. Я носить его на постель. Анна бежать, звать люд. Она не наливать. Она просить его не пить. Кондотьер ругаться. Ее нет вина.

— Он может умереть? — спросила княжна, отступая.

— Так, — сказал наемник. — Аква вита — крепкий. Его надо пить совсем мало. Кондотьер выдуть фляга.

— Как его спасти?

— Я пробовать, ты не мешать!

Евпраксия кивнула и спрятала нож. Конрад снял с головы берет, вытащил из украшавшего его пука длинное перо. Подошел к Богдану, разжал рот и засунул перо глубоко в горло. Богдан замычал, задергался, елозя ногами. Евпраксия едва не бросилась на помощь, но сдержалась. Внезапно судорога пробежала по телу богатыря. Конрад перевернул его на живот. Поток жидкости хлынул изо рта воина, образовав на полу зеленую лужу. Мерзкий запах наполнил спальню. Конрад выждал окончания рвоты, и аккуратно уложил Богдана на бок.

— Теперь он спать! — сказал, разглядывая испачканное перо. — Утром просыпаться, болеть голова, но зато жить.

— Я буду с ним! — сказала Аня.

— Только попробуй! — рыкнула Евпраксия.

— Здесь оставаться я! — сказал Конрад. — Бабы нет. За дверь стать мои парни. Ульяна забрать Анна, я не советовать беспокоить их ночь. Я буду рубить такой в капуста! Пусть баба прибрать здесь и нести мне кушать. Много пива! Кондотьер утром мучить жажда…