Выходила на рубеж "катюша"…
Оставив меня на пороге явно "свежесбацаного" домика об одном этаже, офицер нырнул за дверь, но достаточно быстро нарисовался обратно и пригласил войти.
Несколько метров по коридору и я вошел в кабинет, где меня поприветствовал артиллерийский подполковник:
— Здравствуйте, уважаемый Вадим Федорович. Заждались вас уже. Рад вашему прибытию и знакомству с таким выдающимся ученым, — хозяин кабинета протянул мне руку. — Засядько Александр Дмитриевич.
Мой новый начальник был среднего роста, с совершенно неярким, но приятным и открытым лицом. Слегка кучерявящиеся темные волосы с небольшой рыжинкой… И как бы нечего больше сказать – обычная славянская внешность, глаз ничего не цепляет, но в целом впечатление очень благоприятное. А еще Георгий четвертой степени, значит настоящий боевой офицер.
— Во-первых, поздравляю вас чином штабс-капитана, — огорошил меня подполковник, — приказ на производство пришел еще позавчера.
— Благодарю, — еще раз пожал я руку Засядько, — прошу простить опоздание – дорожные неприятности.
— А что случилось?
Вкратце пришлось рассказать о произошедшем, что произвело впечатление на собеседника, но он поторопился перейти непосредственно к делу:
— Меня приказом самого министра выдернули из турецкой войны, дали достаточно четкие, но не совсем понятные инструкции, которые я, тем не менее, выполнил: построена лаборатория, прибыли пятеро химиков из различных городов, завезено немало всевозможной химической дряни и посуды, все это окружено забором и взято под тщательнейшую охрану… А теперь, извините, просто сгораю от нетерпения: ради чего это все?
— Видите ли…
В общем, рассказал я о бездымном порохе и новых пулях. Некоторое впечатление на подполковника это произвело, но, кроме того, на лице читалось еще и некоторое разочарование.
— Все это очень хорошо и перспективно, но я, честно говоря, не совсем понимаю: зачем потребовалось мое участие? Я ведь артиллерист, а пушками вы заниматься вроде бы не собираетесь.
— Так не я же вас назначал, Александр Дмитриевич.
— Это понятно, но несколько неприятно – руководить тем, в чем не очень-то разбираешься…
А вот тут у меня и всплыла некая идея из далекого "загашника" сознания.
— Знаете, пожалуй, я смогу предложить еще и кое-что, представляющее интерес и для артиллериста. Только дайте мне сначала наладить производство пороха, хорошо?
Это я зря. То есть по загоревшимся глазам своего начальства сразу понял, что "живым" оно меня теперь не отпустит – придется "колоться". Не зря я в свое время попросил Барклая подключить к проекту именно этого "энтузязиста", который, дай бы ему Господь долголетия Мафусаилова, мог Россию еще в девятнадцатом веке чуть ли не в космос вывести… Загибаю, конечно, но действительно – первый российский "ракетчик" реальной истории этот самый Александр Дмитриевич Засядько.
Да и ладно – чего томить неизвестностью хорошего человека:
— Александр Дмитриевич, — начал я отвечать на безмолвный, но совершенно явно "кричащий" вопрос подполковника, — вы ведь наверняка наблюдали всевозможные фейерверки. Так?
— Разумеется. Это вы к чему?
— К тому, что шутиха, взмывающая в небеса, может нести не только "развлекательный" заряд, но и боевой. И лететь не только вверх, но и во врага. Что скажете по поводу такой идеи?
Задумался. С ответом не торопится. И это неплохо – значит действительно мыслящий человек, а не представитель большинства, представители которого сначала начинают говорить, а потом думают над тем, что сказать хотели…
— Боевые ракеты? — с удивлением посмотрел на меня Засядько. — Слышал я про обстрел англичанами Копенгагена. Думаете, что имеет смысл воспроизвести это оружие в России?
— Именно. Только я химик, а не баллистик и могу сделать для них заряды – движущий и поражающий, а насчет всего остального, это как раз по вашей части.
— Но подождите: я уже представляю, что сделать такую ракету можно, но ведь она практически неуправляема. Точность огня такими "средствами доставки" будет ничтожна, разве нет?
Ишь ты! Значит не Штирлиц придумал заканчивать ответ в дискуссии вопросом.
— Разумеется, с точностью пушечного ядра ракета не сравнится, но не стоит рассматривать ее одну отдельно взятую. Ведь и орудие не наводят в конкретного солдата. А если пускать ракеты залпами? Сделать станок из десятка… Нет! Лучше из шестнадцати направляющих, трубы четыре на четыре, и из него по наступающим колоннам неприятеля, а?
— Идея конечно интересная, — засомневался подполковник, — но…
— Сырая? Незрелая? – Правильно! Но ведь есть над чем подумать и поработать, верно?
Семена в очередной раз упали на подходящую почву. Можно было не сомневаться.
Засядько отпустил меня на обустройство, но можно было спорить на что угодно: моя идея засела у него в мозгу зазубренным гвоздем и пока не доведет ее до ума – не успокоится.
На следующий день познакомился с коллегами-химиками.
Только один из пятерых – природный русский: Козлов Илья Савватеевич из Московского университета. Трое из остальных хоть и сильно обрусевшие немцы, говорили без акцента, но немцы все-таки: Клюверт, Миллер и Клаус. А пятый так вообще с трудом по-русски изъяснялся. Гиппенберг Рудольф Оттович.
И вот как тут секретность соблюдать?
Но зато лабораторию к моему прибытию подготовили на ять! С чисто немецкими тщательностью и аккуратностью, просто глаз радовался – захотелось начать работать немедленно, но этот дурацкий порыв я быстренько задавил в зародыше. В стахановца начну играть с завтрашнего дня.
А с завтрашнего дня действительно и понеслось: мне потребовалось только объяснить коллегам суть синтеза, дать пропорции, а дальше местные химики справлялись уже получше меня – все-таки сказалась привычность в обращении с современным им оборудованием. Кстати, как я узнал позже, и жалование им было положено поболее моего, и даже больше, чем у Засядько. Но зато они не имели права выходить за забор на протяжении года, только в церковь по праздникам и то в сопровождении конвоя.
Но пошли на это и не пищали – работали так, что я просто диву давался. Запасы пороха за две недели перекрыли мою трехмесячную работу в Риге. И это при всем при том, что я отошел от непосредственно синтеза и занялся исследованиями и рационализацией. И общением с подполковником, который загорелся подкинутой идеей. Оказалось, что проблем – до чертовой матери, начиная от банальных трубчатых направляющих, до способов стабилизации ракеты в полете. Что самое смешное: на данный момент самым лучшим решением оказались не стабилизаторы на предмет которых я и не сомневался, а банальная палка, вставленная в хвост летящего на реактивной тяге снаряда.
Но коли производство пороха в разы превосходило рижское, то и количество отходов – соответственно. Теперь, их выливать некуда, да и жалко – кислоты тогда ой как дороги были.
Разделить отработанную нитрующую смесь, конечно, по тем временам, нереально – не сделать мне установку для вакуумной перегонки таких здоровых размеров. Но кое-что ценное из данной гремучей смеси выжать все же можно: дважды в сутки мы относили накопившееся для утилизации сырье к здоровенному глиняному кувшину и там аккуратно нейтрализовали в известковом молоке. Через несколько дней, с соблюдением необходимых мер предосторожности, этим занимались несколько солдат, а химики на такое уже не отвлекались.
Гипс, конечно, получался при этом никуда не годный, но зато полтора пуда кальциевой селитры в неделю мы таким образом отбивали. А это очень немалая экономия для казны.
Кстати о гипсе: именно его образование в качестве побочного продукта нашей "научной организации труда", заставило меня вспомнить, что я совсем забыл о гипсовых повязках – во дурак! Разумеется, это нужно как можно быстрее довести до ума и отправить идею вместе с образцами Бородкину. Тут даже и секретить необязательно…
Не беда, что получавшийся в результате нашей переработки отходов сульфат кальция был сильно загрязнен непрореагировавшей известью – природный гипс, сырье весьма доступное и дешевое, а аккуратно превратить его в алебастр тоже не проблема.
То есть это можно организовать достаточно быстро и эффективно.
Куда там! Когда я обратился с данной идеей к Засядько, то выслушал он терпеливо и вежливо, но, как показалось, просто из вежливости дал возможность выговориться. И я не ошибся: мои мысли не зацепились за его сознание – думал он все время только о своем. Кой черт меня дернул подкинуть этому подполковнику идею с ракетами?
Как только я закончил, мой начальник торопливо выдал: "Об этом потом". И вывалил на стол несколько своих чертежей.
— Вот смотрите, Вадим Федорович, здесь несколько набросков будущих ракет…
Вот оно мне надо? Тем более, что в этом деле я не рублю совершенно.
Но Александр Дмитриевич пристал как банный лист к известному месту. Не с первого раза удалось добиться понимания того простого факта, что я химик, а ни разу не баллистик.
Еще со школы ненавидел кинематику: как только там в формулах появлялись синус или косинус – мое сознание мгновенно отключалось. Со всей остальной физикой я дружил, кроме волновой – "косинус омега тэ", это вообще было для меня абсолютно нецензурным словосочетанием.
Так мало того, что мой начальник совершенно конкретно грузил своего подчиненного совершенно чуждыми для основной работы проблемами, он вообще стал в значительной степени манкировать своими основными обязанностями: обеспечивать сырьем и оборудованием работы по производству бездымного пороха. Мне, за последние пару недель, уже пришлось не раз вежливо напоминать подполковнику, что кончаются то кислота, то селитра, то хлопок, то спирт…
Нет, я понимаю – сам человек увлекающийся, но нельзя же быть таким мальчишкой… Ведь есть же госзадание, а ты назначен главным… Понимаю и то, что очень хочется воплотить свою идею, внедрить ее в массовое производство… Но елки-палки!
Он ведь кроме всего прочего стал у меня бездымку для своих ракет выцыганивать. Нормально, да?
То есть мало того, что сам на своем ракетном полигоне постоянно пропадает, так еще и то, что мы тут впятером вымучиваем за два дня хочет выпшикать для пары полетов своих экспериментальных снарядов.
Вроде проникся и в дальнейшем довольствовался простым черным порохом, который в данном деле, кстати, ничем не уступал бездымному, а еще и шлейф оставлял, что при массовом применении ракет должно весьма способствовать нужным настроениям у обстреливаемых ими.
Работали около десяти часов в сутки, так что на быт времени хватало. Только вот заполнить его было практически нечем. Понятно, что про развлечения двадцатого века типа кино или телевизора можно и не мечтать, но ведь и чтива подходящего не найти – на мой вкус, все книги того времени написаны очень уж тяжеловесным языком. Может кто-то и получает удовольствие от чтения "Слова о полку Игореве" даже в адаптированном варианте, или находит великим творчество Сумарокова с Тредиаковским – я не из их числа. Даже пьесы Фонвизина как-то не очень… Ну что поделаешь – я такой как есть… И что? Бушковскую "Пиранью" в не знаю какой уже раз перечитывать?
Так чем заняться в свободное время?
К тому же отлучки за пределы периметра без особой на то необходимости, мягко говоря, не приветствовались.
Некое подобие офицерского собрания нашего гарнизона, куда кроме пятерых офицеров допускались еще и химики, работавшие вместе со мной, так же не представляло из себя развлекательный центр – там даже бильярда не было. Только что в картишки перекинуться, но я любителем такого времяпрепровождения никогда не был.
И что прикажете делать в свободное от работы, которая тоже изрядно поднадоела, время?
Писал письма. Насте регулярно и пару раз доктору Бородкину, когда возникала какая-нибудь подходящая идея.
Кстати постепенно насобачился пользоваться гусиным пером, а ведь сначала был уверен, что никогда эту премудрость не освою.
Но однажды, когда коротал свой досуг, нанося уколы шпагой качающемуся на шнуре мешочку с репой, раздался стук в дверь.
— Войдите! — машинально отреагировал я.
— Добрый вечер, Вадим Федорович! Ого! — в мою "келью" шагнул Засядько. — Оригинальное времяпровождение. Не думал, что вы так любите фехтование.
— Есть такой грех, — улыбнулся я. — Извините, сейчас…
— Совершенно излишне извиняться – вы только выросли в моих глазах еще больше. Я ведь и сам грешен в этом вопросе – люблю сойтись лицом к лицу с достойным соперником. И чтобы в руках только сталь… Судя по вашим упражнениям, вы неплохо фехтуете?
— Смею надеяться, что это так.
— Я смею надеяться о том же относительно своей особы, — рассмеялся подполковник. — Так может нам скрестить клинки? Что скажете?
Ни фига себе! Он что собирается боевым оружием драться? Что-то я здесь, внутри ограждения, не встречал фехтующих в масках учебными шпагами людей.
— Простите, Александр Дмитриевич, а что здесь имеются возможности для учебного фехтования?
— Пока нет, но дайте мне неделю, и в Туле я это обеспечу. Согласны?
— Конечно. Будет очень приятно разнообразить нашу скуку именно таким образом. Только…
— Да, слушаю, — лицо подполковника выражало готовность немедленно исполнить любую мою просьбу.
— Вы ведь пришли не на предмет фехтования со мной побеседовать?
— О Господи! Разумеется! — рассмеялся мой собеседник. — Совсем из головы вон – так загорелся мыслью о наших будущих поединках. Я хочу пригласить вас, Вадим Федорович, завтра на полигон. Понимаете: начало кое-что получаться с ракетами, хотелось бы, так сказать, похвастаться и, очень надеюсь, получить какие-нибудь советы от образованного человека. Не откажетесь поприсутствовать на испытаниях?
Лихо! Еще и месяца не прошло, а у него уже результаты, которые не стесняется демонстрировать.
— Польщен вашим доверием, Александр Дмитриевич. Непременно воспользуюсь приглашением. Только не расскажете ли, что уже удалось сделать? Хотя бы в общих чертах.
— Прошу простить, но позвольте я вас поинтригую до завтра, — улыбнулся Засядько. — Дело не в моем пристрастии к театральным эффектам, просто я сейчас распишу в красках какое зрелище планирую продемонстрировать, а на практике выйдет "пшик… Надеюсь на ваше понимание.
— О чем речь! Мое любопытство потерпит до завтра.
— Тогда: до завтра! — поспешил откланяться подполковник.
Нормально, да? И теперь до завтра пытаться представить, что он там наворотил. Вряд ли уже готовая "катюша" на конной тяге, но явно не просто "ракета полетела" – таким и древнего китайца не удивить.
Всю ночь проворочался в ожидании грядущего дня. Под утро мысли о начальстве были уже насквозь матерные: ну вот трудно было сказать, в чем там у него "бублик"?
На следующее утро, наспех позавтракав, был уже в седле. Глаза слипались – отдых, который положено было получить организму ночью, он настойчиво требовал сейчас.
Засядько тоже не был эталоном невозмутимости – нервничал подполковник.
Ехали молча. До полигона было версты три. Я увидел это поле впервые. Ну то есть не поле, конечно – пустырь. Здоровенный такой. Вот только откуда он взялся? Как вообще пустыри такой площади в России образоваться могут? Ну то есть догадываюсь как…
Блин! Ведь сколько зерна или картошки можно с такой площади ежегодно брать!
А на агрохимию у меня времени сейчас "хрен да ни хрена". Да и какой я к едреням агрохимик – только в общих чертах. Ох, сколько еще работы!
Но на данный момент актуально не это: на холмике стояло такое…
Натурально "катюша". С поправкой на девятнадцатый век, конечно: на колесном лафете четыре трубы связанные в "пачку". То есть все достаточно понятно на перспективу. Если это сработает… Однако загадывать не будем.
— И как вам, Вадим Федорович? — подъехал ко мне на своем коне Засядько.
— Впечатляет, но надо бы посмотреть в действии.
— Так за тем и приехали.
Подполковник соскочил с седла и отправился отдавать указания своим артиллеристам.
Я тоже спешился и передал Афину под опеку подбежавшего солдата. К установке не подходил – не приглашали ведь пока.
Александр Дмитриевич суетился у станка, готовя его к испытаниям еще минут двадцать, и все это время мне пришлось топтаться в одиночестве: и не уйдешь, и помогать не сунешься. Дико курить захотелось во время этого ожидания.
Но деваться некуда – стоял и ждал начала демонстрации.
Как говорится, будем посмотреть.
Любое ожидание когда-нибудь заканчивается и наступил момент пуска.
Засядько не удосужился поостеречься и остался возле установки, когда подожгли запальные шнуры. Все четыре ракеты вышли из направляющих на протяжении приблизительно пяти секунд. С фыркающе-шипящим звуком, оставляя хвосты белого дыма они пролетели где-то с полверсты и грохнули взрывами.
Разбросало снаряды приблизительно по площади в гектар, так что для залпового огня точность вполне удовлетворительная: если так шарахнуть по плотным колоннам наступающих пехоты и особенно кавалерии, то выкосит немало, нужно только придумать хорошие осколочные боеголовки.
Поскольку демонстрация уже состоялась, я позволил себе направиться к своему начальнику.
— Ну, что скажете, Вадим Федорович? — весело обратился ко мне Засядько.
— Впечатляет. А что за заряды в ракетах?
— Пока просто порох, но впоследствии что-нибудь придумаем.
— Наверное, стоит попробовать снарядить картечью, правда тогда нарушится балансировка…
— Ничего, этот вопрос решаем. Продолжим?
— А что, еще планируете стрелять?
— Еще два залпа, попробуем дистанции побольше.
На этот раз я остался возле установки. При первой пробе направляющие были практически параллельны земле, а теперь угол увеличили, и вторая серия легла уже на расстоянии версты, а третья, при еще большем возвышении – около двух. Наверное, можно было бы стрельнуть и подальше, но полигон для этого у нас оказался явно неудачным – пустырь не безразмерный, а стрелять по лесу не стоило.
Засядько был всерьез раздосадован. Понятно, он и дальностью похвастаться хотел. Да и не только мне, в рапорте этот показатель тоже указывать нужно.
Хотя… Чего расстраиваться-то? Если добросил взрывчатку почти до самых деревьев, и видно, что можно и дальше, значит, испытания прошли успешно. Более чем.
Пришлось задуматься на предмет моей идеи с шестнадцатью направляющими – сыровата. Это со стороны пуск ракет выглядел эффектно и красиво, а возле самой стартовой площадки даже четыре снаряда выпущенные за короткий промежуток времени давали столько дыма, что очень хотелось покинуть это место с максимальной скоростью – дышать было и неприятно, и затруднительно. Что же будет твориться, если одновременно выстрелить хотя бы из девяти труб, не говоря уже о шестнадцати.
Что же мне все бросать, чтобы переделать для ракет мой бездымный порох? В итоге одно точно не закончу, а второе, может быть и не успею.
Кстати, при увеличении дистанции возрастало и рассеивание. То есть издалека имело смысл бить только по крупным силам противника или по осаждаемым городам. Точность ракет пока с пушками не сравнить: слишком много факторов влияют на полет реактивного снаряда данного времени, это вам не банальное ядро, которое "пнули под зад", а дальше оно уже направляется по строго расчетной траектории. Слегка колеблющиеся массы ядра и заряда или скорость ветра – "сопли", практически не влияющие на результат.
То есть с одной стороны, стрелять нужно залпами, а с другой – не выжить личному составу батареи при залповом огне – перетравятся газами к едреней фене.
И с осколочным действием нужно что-то делать. Картечь тяжеловата будет. Наверное, насеченные железные полоски стоит вокруг боевого заряда намотать.
Надо будет все это с подполковником обсудить.
По дороге обратно этим и занимались. И не ограничились: приехав на "базу" мы тут же засели за чертежи Александра Дмириевича часа на три. Просидели бы и больше. Но под вечер в кабинет начальника "шарашки" заявился один из караульных:
— Так что прощения просим: у ворот какой-то мужик к господину штабс-капитану…
Тихон! Неужели добрался?!
— Александр Дмитриевич! — вскочил я со стула. — Вероятно это мой слуга. Разрешите?
— Ну конечно, Вадим Федорович, ступайте. Только… Да на вас лица нет! Вы из-за слуги так разволновались?
Я выскочил из кабинета подполковника, не успев ответить.
Все-таки, даже очень хорошие люди – дети своего века. Засядько совершенно искренне был удивлен, что меня так взволновало прибытие "какого-то мужика". И ведь не объяснишь же…
Тихон здорово похудел и выглядел не очень бодро, если что – не поленюсь к мельнику заехать и переставить на уши всю его семейку…
— Здравствуй, Тихон! Как добрался? — как мне хотелось обнять этого славного человека, но не поймут ни находящиеся рядом солдаты, ни он сам.
— Здравия желаем вашему благородию! Добрался вот потихоньку, — было видно, что он слегка не в своей тарелке.
Ну да ладно – позже разберемся. Я приказал пропустить прибывшего и провел в свою "келью".
Хорошо, что после стрельб Засядько распорядился вне срока баню протопить – Тихону она явно сейчас кстати будет.
— Как рана? Все в порядке?
— Благодарствуйте, Вадим Федорович, все зажило, рука почти свободно работает.
— А почему исхудал-то так? Неужто денег, что я оставил, не хватило? Или эти Петряковы…
— Нет, ваше благородие, у мельника меня хорошо кормили. Слова худого про эту семью не скажу. И ни копейки, сверх того, что вы оставили хозяину, не взяли.
— Так в чем же дело? У тебя же достаточно денег было.
— Обшептали меня, ваше благородие. На первом же постоялом дворе. Хорошо хоть бумагу, что вы оставили, не увели. Вот пять ден и добирался почти не снедавши.
Ни черта себе! Пять дней не есть!
Я быстро метнулся на кухню и распорядился насчет ужина. Легкого ужина. Помню, что после длительной голодовки наедаться не стоит.
После того, как мужик умял половину отведенной пайки, отобрал то, что осталось и отправил слугу в баньку – пусть пропарится-прогреется. А доест попозже.
Сам тем временем решил вопрос с его проживанием.
Три дня ушло на акклиматизацию моего "Планше", а потом жизнь наладилась. Моя. Тихон, придя в обычное состояние, избавил меня от всех проблем с бытом: больше не приходилось беспокоиться о чистоте одежды, питании и порядке в своей комнате.
То есть я и до этого и питался нормально, как все офицеры, и бардака в своем жилище не разводил, но для этого приходилось напрягаться, а теперь жизнь пошла как в отеле: все делалось само собой.
Вот елки! Как же агрессивно фехтует! И ведь умело. Дико трудно пробиться сквозь его "парады", а самому в защите работать приходится очень аккуратно.
На короткой "дорожке" Засядько бы меня уделал – только работа на дистанции позволяла нейтрализовать атаки этого артиллериста-фехтовальщика. Не ожидал, честное слово. Такого соперника в этом веке у меня не было. Ни Кнуров, ни мэтр Жоффре, ни Егорка таких проблем не доставляли, а ведь они не из последних…
Он, впрочем, тоже был удивлен, нарвавшись в дебюте наших поединков на мои связки из двух-трех защит и подготовленные флешь-атаки.
Если взять среднее по нашим поединкам, то счет будет где-то "пять-два" в мою пользу, но напрягаться приходилось изрядно – ни полсекунды расслабухи – наказывал мгновенно.
Когда Александр Дмитриевич снял маску после первого нашего поединка, на его лице читался весьма сложный коктейль чувств: удивление и восхищение, слегка приправленные легким раздражением.
— Удивили, Вадим Федорович, — произнес соперник, пожимая мне руку, — совершенно необычная у вас техника.
— Тоже удивлен, — не остался в долгу я, — вы самый сложный соперник из всех, с кем мне приходилось скрещивать клинки.
— Здесь-то как раз ничего удивительного. Я, простите за нескромность, один из самых титулованных фехтовальщиков в армии. Но о вас-то я в этом плане никогда не слышал. Тем не менее, разделали вы меня под орех.
— Во-первых "под орех" – это слишком: десять-шесть – вполне себе пристойный счет. И я выиграл во многом из-за того, что некоторые мои приемы вам незнакомы, не так ли?
— Не столько сами приемы, сколько связки из них. И двигаетесь не совсем обычно…
— Двигаюсь как учили…
— А кто, позвольте узнать?
Итак… Очередная порция вранья про соседа-испанца в Америке, что, разумеется, вызвало тьму вопросов про страну, "где ни разу я не был"… В общем, вечер прошел в "теплой, дружественной обстановке" за парой бутылочек вина.
В дальнейшем мы с Засядько многому научили друг друга в плане фехтования и мне во всяком случае парочка вновь узнанных приемов здорово помогла в будущем.
А в начале лета пришел приказ о моем назначении в Новгород.
