10

— Ты как, Борька?

Сашка держал мою голову на коленях. Я оттолкнулся и сел.

Мы сидели в телеге. Точнее — сидели Сергей Викентьевич, Эйно и Сашка, а я до последнего момента лежал. Возница похлопывал вожжами, слева, справа и сзади шагали с десяток полицаев — устало и молча. Я обнаружил, что изо всей одежды на мне остались одни штаны. Сашка, поймав мой растерянный взгляд, невесело усмехнулся:

— А как же… Тебя гранатой оглушило. Я к тебе — а тут сзади навалились. Нас четверых и взяли. Недолго мы на свободе пробыли.

Я промолчал, подумав, что между прежней несвободой и нынешней всё-таки есть разница. Сейчас-то я пленный. А точнее — бандит, потому что партизан считали бандитами. И я не удержал вопроса:

— И чего теперь?

— Теперь расстреляют или повесят, — буднично отозвался Сашка. — Если не извернёмся удрать… А ты здорово стреляешь, я видел. Раз — и тот только башкой дёрнул… Кольку жалко.

— Нас пожалеть надо. — выдавил я. Сашка подумал и кивнул:

— И то…

— Болтать-то хватит, хватит болтать, — уныло пробурчал длинный полицай.

— А что? — Сашка огрызнулся. — Застрелишь, шкура? Давай…

— Да ладно, чего ты… — буркнул полицай. — Не надо болтать-то…

— Мальчишки, — услышал я шёпот Сергея Викентьевича, — если удобное место увидите — прыгайте и бегите. Мы с Эйно их задержим. Сразу бегите, как увидите, что можно.

Я бы не испугался бежать, честно. Но тут было некуда. Я зло спросил в пространство:

— Кто мои колёса с…дил? Они же вам малы, пидарасам, — и подумал: «Господи, прости за ругань…»

— Мне в самый раз, — отозвался без обиды один, шедший сбоку. — Важные ботинки. А тебе что. Тебя всё равно шлёпнут. Лучше я буду носить, чем немцы.

— Да лучше чёрту, чем тебе, — искренне сказал я. — Хорошо вас кормят-то хоть, шакалы? Или объедки позволяют подбирать?

— Лайся, лайся, — опять не обиделся он. Я пожелал:

— Можешь ещё из моих носок суп сварить и схавать, козлина.

Голова, болевшая сначала, прошла быстро. И, оглянувшись в первый раз, я увидел, что мы вползаем на деревенскую улицу. Посреди неё стоял танк — какой-то не страшный, смешной, похожий на утку, даже без пушки, с двумя пулемётами в маленькой башенке. Возле большого дома, стоявшего в вырубленном палисаднике, замер мотоцикл, легковушка, возле которой возился шофёр. Больше солдат не было видно. Над входом висел флаг. Ближние дома тоже были разрушены, хотя подальше деревня была вполне обычной, я даже увидел людей — гражданских, так сказать.

На крыльцо вышел длинный — не высокий, а именно длинный, худой и нескладный — молодой офицер. Не армейский, а эсэсовец, я званий не знал, но по петлицам отличил. Наверное, он нас увидел в окно и сейчас смотрел недовольно, что-то дожёвывая. Обедать помешали… Или завтракать, судя по времени. Один из полицаев подбежал к немцу и начал что-то объяснять на ломаном немецком. Немец смотрел сверху, с крыльца, как смотрят на пытающуюся подражать человеку обезьяну. Потом махнул рукой и свистнул.

Из-за дома появились четверо солдат — тоже эсэсовцев, здоровых, как шкафы. Офицер ушёл в дом, несколько раз ткнув пальцем и что-то прогундев. Если бы эти чёртовы полицаи тоже куда-нибудь ушли… но они торчали вокруг и смотрели, как нас сдёргивают с телеги.

Один из эсэсовцев вывернул мне руки — так, что локти сошлись за спиной, и я невольно вскрикнул и рванулся. В тот же момент второй ударил меня кулаком в грудь, и я пришёл в себя только внутри дома, когда меня, абсолютно голого, впихнули в небольшую комнату.

Этот самый офицер сидел за столом в углу и пил кофе. (Сволочи, ну что они, сговорились, что ли?!) У торца стола пристроилась пышноволосая красавица в безукоризненном мундире, перед ней лежали блокнот и ручка. Она сразу уставилась на меня, дёрнула углом рта и что-то сказала офицеру. Тот засмеялся. Я понял, что им смешно, как я прикрываюсь ладонями, но отвести их не мог. А в углу, около другого небольшого столика стоял амбал в резиновом фартуке поверх формы. А на столике лежали предметы.

«Вот и всё,» — подумал я, уже не в силах отвести от них взгляда. Я даже не сразу сообразил, что женщина меня спрашивает — почти без акцента, только очень медленно и раздельно, явно подбирая слова:

— Мальчик. Твоё имя?

— Шшшшшалыгин… Ббббборрис, — это получилось унизительно, но я ничего с собой не мог поделать.

— Сколько тебе лет?

— Ччччетрнацть…

— Ты бежал из поезда?

— Ддддда.

Они какое-то время что-то сверяли по бумагам. Амбал перекладывал с места на место свой инструмент и зевал, потом щёлкнул резиновой плёткой и подмигнул мне. Я чуть не обоссался и судорожно стиснул ладони. Женщина тем временем снова начала спрашивать:

— Ты стал партизан?

— Ддда…

— Где младшие дети?

— Й…йа нннн… я не знаю. Они ушшшли.

— Куда?

— Я не ззззз… я не знаю. Им кккомандир скк… сказал.

— Кто ваш командир?

— Он уббббб… Убит он.

Она кивнула. Потом сделала амбалу жест ладонью. Я почувствовал, как по спине катится пот и слабеют ноги. И попросил:

— Не надо. Пожалуйста.

— Кто ваш командир? — повторила она.

— Я честно говорю… — меня снова тряхнуло: — Уббит…

Амбал рывком отбросил меня к стене, и я опомниться не успел, как мои руки за спиной взлетели к потолку. Я выгнулся, стараясь сохранить контакт с полом хотя бы кончиками пальцев — и поперёк живота лёг удар той самой плёткой. Мне показалось, что всё тело ниже живота оторвалось и упало на пол. От боли я даже не закричал, хотя из глаз хлынули слёзы.

— Кто ваш командир? — снова спросила женщина. Я всхлипнул, подавившись воздухом. Если я скажу — Сергея Викентьевича точно расстреляют. А нас? А меня? Так и так ведь убьют… Мои мысли прервал новый удар — между ног. От него я закричал и пополз ногами вверх по стене. Офицер допил кофе и засмеялся. Женщина сказала:

— Тебя могут просто расстрелять. А могут тут долго мучить. Если хочешь получить пулю, мальчик, то ты должен говорить, кто ваш командир.

— У! У! У! Би-ит! — выкрикнул я, корчась так, чтобы прикрыться от новых ударов. Их не последовало… в тот момент. Когда же я снова обвис, женщина сказала:

— Пауль, бейте его, пока он не скажет правду…

…Воду мне выплеснули прямо в лицо. Она была ледяная, колодезная. Женщина со стаканом в руке стояла передо мной.

— В конце концов, это не важно, — сказала она, допив из стакана остатки. — Мы вас всё равно расстреляем. Но если кто-то из других скажет, что командир среди вас, то его мы расстреляем. А вас, — она улыбнулась, — вас посадим на колья. Прямо на заборе.

— Вам… — я давился дыханием, страшно болело всё тело. — Вам не… противно это… делать? За… зачем? Если бы что-то… важ… ное… А так… за… зачем?

— Профилактика, мальчик, — пояснила она так, как будто объясняла классу новую тему. — Вы должны нас бояться. Нас — своих будущих хозяев. Только так можно держать в повиновении рабов. У нас с Клаусом, — она улыбнулась офицеру, — будет имение недалеко отсюда, когда война закончится. Нужно тренироваться уже сейчас. Если бы у нас было побольше времени, я бы приказала Паулю поработать над тобой, как следует и ты бы назвал командиром любого, хоть самого себя, только бы это прекратилось. Но надо отдать тебе должное — ты выносливый. Посмотрим, что скажут твои товарищи…

И она, отшагнув назад, нанесла мне удар — ногой в изящном сапоге в пах. И засмеялась…

…Мы с Сашкой провалялись на соломе в каком-то сарае до полудня почти без сознания. Его били ещё сильней, чем меня, а вот взрослым нашим товарищам досталось меньше — очевидно, их бить было не так интересно. И вообще у меня создалось впечатление, что эта сука не лгала — им в принципе не было дела до того, что мы скажем и что мы можем знать.

Они были настолько уверены в своей победе, что не боялись нашего сопротивления.

Земля в сарае, куда нас бросили, под соломой была утоптана до каменного состояния. Стены — щелястые, но вокруг ходили аж трое часовых. Это Эйно и Сергей Викентьевич проверили без нас, пока мы валялись никакие.

Когда я пришёл в себя и смог натянуть брошенные следом трусы и штаны, то первым делом нащупал галстук. Он был цел. Почему-то это меня успокоило.

Странно, но правда.