Глава 22
Почетный караул, а по нечетным – бухать

Проснулся я от нежных прикосновений чего-то теплого и влажного. К моему разочарованию, это была чистая тряпица, которой Беляна протирала мне лицо, руки и грудь. Увидев мои открытые глаза, она вопросительно в них заглянула. Мне показалось, взгляд имел сексуальный подтекст, что было вполне естественно, поскольку мой богатырь поднимал одеяло, образуя шатер, в котором могла спрятаться моя ключница, даже с подружками. Но сравнение наших антропометрических параметров меня немало повеселило. Если создать фразу-перевертыш из расхожего выражения «Как карандаш в стакане», то выйдет что-то вроде «Дышлом в мышиный глаз». А после того как Беляна сделала большие глаза и принялась делать сомкнутыми руками возвратно поступательные движения в воздухе, намекая на Tugjobs, меня уже было не удержать: я заржал в голос.

Беляна швырнула тряпку в таз и с недовольным видом удалилась. Хорошая все-таки девушка! Но похоже, я герой не ее романа.

Отсмеявшись, я вскочил, поупражнялся с мечом, отжался от пола соточку, наслаждаясь возможностями своего огромного тела, напялил льняные штаны и рубаху и собрался выходить из горницы, но путь мне преградила Беляна с заплаканным лицом.

– Светлый господин, извольте в баньку париться, – слегка надутыми губками пролепетала она.

Я обул липовые лапти и пошел на задний двор. Два бородатых мужика вытаскивали из бани угли и проветривали парилку. Вот что значит топить по-черному: камни разогревают на костре без трубы, потом костер убирают, стены и лавку протирают полынью – и готово. В парилке даже стены накалились, видно, прогревали с утра. Полынный дух приятно щекотал ноздри. Мужики вернулись, закрыли окно и дверь, встали на изготовку с вениками. И пошла жара. Банщики дело свое знали, так что через час я выполз на свет божий обновленный и чуть живой. Ощущение было такое, будто я стал легче на десять килограммов и моложе на десять лет.

Переоделся в красные шелковые штаны, белую вышитую косоворотку из тонкого сукна, в синюю парчовую епанчу, надел красные сафьяновые сапоги. Вышел на парадное крыльцо, где меня уже дожидался тарантас, запряженный четверкой обычных лошадей. Один из банщиков – Никодим, сидел на изготовку на кучерском месте, я же развалился на заднем сиденье, и мы понеслись по вечерним улицам Славена.

Возле дома воеводы собралось несколько гридней, все сыны грома. Среди них возвышался Тве. Я спрыгнул с тарантаса, пожал всем руки, с Тве даже обнялись. Четырехрукий гигант сгреб меня в охапку, приветливо улыбаясь. Правда, учитывая клыки, все это выглядело не слишком дружелюбно, но я привык.

Сивуха провел меня внутрь, к Осетру. Воевода пожал мне руку до хруста и треснул по спине так, что в голове загудело.

– Молодец ты, Васька, здравствуй долгие лета! – пробасил Осетр и, немного помолчав, продолжил: – У нас здесь неспокойно, и для тайной надобности следует отобрать трех добровольцев из тех, кто испытания пройдет. Волокитить не будем, идем со мной.

Я, воевода и Сивуха вышли на крыльцо. Пока меня не было, притащили огромную деревянную бочку, от которой разило спиртным. На борту этого чуда бондарского зодчества висел ведерный ковш.

На земле вбили три колышка на одинаковом расстоянии. Между ними было примерно полтора метра. Осетр встал рядом с бочкой лицом к колышкам и сказал:

– Братцы, кто за государя живота не пожалеет, подходи по одному!

Парни, похоже, знали, что делать. Тут же с шутками и прибаутками выстроилась очередь к бочке. Первый, незнакомый мне сын грома, выдул ведерный ковш из бочки и подошел к Осетру. Воевода без замаха ударил его в грудь, незнакомец не устоял на ногах, грохнулся на спину. Под хохот очереди хлопнул в сердцах свою шапку в пыль и, пошатываясь, пошел прочь. Следующий, по одежде гридень, после удара устоял, но сделал два шага назад, его нога оказалась за третьим колышком. Осетр отрицательно покрутил головой: не прошел. Я и Сивуха стали в хвост очереди. Воевода работал как паровой молот на конвейере, и мы очень быстро приблизились к бочке. Тве стоял впереди, когда тролль выпил ковш и сразу опьянел, у него даже глаза к переносице сбежались. После удара воеводы Тве сделал неверный шаг назад и наступил на колышек, потерял равновесие, но встал на свои четыре руки и поднял ноги вверх, став похожим на пьяного скорпиона. Осетр кивнул: дескать, годен. Когда пришла очередь Сивухи, Осетр дождался, когда он допьет, и участвовать в испытаниях запретил, сославшись на служебную надобность.

Теперь пришел мой черед, я хлебанул из ковша и чуть не закашлялся: в бочке был крепчайший самогон, градусов семьдесят, не меньше. Неудивительно, что многие опьянели. Задержав дыхание, допил до дна, хотя из глаз потекли слезы. Встав напротив первого колышка, я уловил момент начала удара и чуть наклонил корпус вперед, и, когда кулак воеводы коснулся меня, я прокатился грудью по его руке так, как пресс-папье – по листу бумаги. В результате меня слегка отбросило назад, но и Осетру пришлось отступить.

– Ловок! – похвалил Осетр и продолжил отбор.

Через час Осетр собрал всех, кто прошел испытание, и известил о том, что завтра всем нам следует явиться на стрельбище на конях, и всех отпустил отдыхать. Я отнекался от предложений выпить, мне ковша вполне хватило, да и хотелось побыть одному.

Когда вернулся домой, велел Беляне притащить в горницу мои дорожные мешки и стал их разбирать, прежде всего кизир положил в карман, Тричар бросил на кровать, решил под рукой держать, так же как и дубовую ветку. Разбирая вещи, наткнулся на свернутую в трубку бумагу, которую мне дали водяники, развернул, стал читать:

«Трактат о слугах Корроха премерзостных

Сей Каррох является антиподом Бархудара, потрясателя вселенной – языческого бога, которому покланяются народы горные и проживающие в Диком поле.

Каррох обитает в заболоченных лесах и залитых водой пещерах, которые доходят до царства мертвых, и является владыкой всяческого зла.

Поклоняющиеся ему почитают за жертву Карроху причинять зло всем живущим на земле. Называют они себя кириками. Цитадель их находится за землями Белых Мрассу в Горной Жории, точное местонахождение неизвестно, но, судя по фрагментам трактата «Жидкая тьма», добытым монахом-стратигом Марком Лихтором из ордена «Знание-сила», во время похода на Казар, называется сия нечестивая крепость Каррохова пустошь и находится в пещерах рядом с рекой Черный Июрз. Разделена сия богопротивная обитель на Пять уровней: Первый предел, Темная яма, Глубокая глотка, Глиняная труба, Стакан.

В самой верхней пещере собираются желающие познать тьму, их называют низшими.

Низшие кирики день начинают с взаимного избиения, причем надевают рукавицы, повязки на рот и войлочные сапоги, дабы уменьшить причиняемый вред. Однако нередки среди них убийства и калечства. Покалеченные, если после лечения не способны участвовать в утренних схватках, приносятся в жертву.

При этом чем более жестокой смертью они умрут, тем считается среди нечестивцев лучше. Способы, которыми они это проделывают, неописуемы.

Останки несчастных перемалывают в муку и готовят лепешки, которые называют цисса.

Те из кириков, которые утренние схватки выдерживают в течение года, допускаются к обучению, но упражнения свои не оставляют ни на день. Другая вражда и интриги во время обучения запрещены и жестоко караются, но те, которые все же ухитряются своих врагов уничтожать, переводятся служками в Темную яму, где после нового этапа обучения между ними проводят смертельное соревнование. Выжившие становятся посвященными в таинства кириков. Часть из них, именуются Хранителями, обучает низших кириков способам совершения зла. Другие, наиболее успешно прошедшие нечестивые испытания, становятся Ищущими и продолжают обучение в Глубокой глотке. По результатам новых испытаний среди Ищущих избирают шесть человек, из них двое становятся Избранными, остальные четверо – Знающими.

Избранные и Знающие проходят обучение у старых Знающих в Глиняной трубе, потом одного из Избранных называют Мокрым, второго – Сухим.

Мокрого опускают в Стакан, бросают ему циссу, которую он должен съесть. Когда он начинает ее есть, Знающие начинают темный ритуал (описание отсутствует), Стакан наполняется гнилой водой из царства мертвых, и в ней появляется сам Каррох, с присными его.

Каррох превращается в женщину, потом – в козлоголового человека и с блеянием бросается на Мокрого и начинает его грызть и душить. Мокрый должен превратиться в такого же козлоголового, только с зеленым лицом (!), и заблеять. Если этого не происходит, Каррох его убивает. Тогда в Стакан бросают Сухого и циссу. Все повторяется, если Сухой потерпит неудачу, в воду бросают всех новых Знающих, Каррох убивает и их. Затем исчезает.

Если же Мокрый сумеет оборотиться, то Каррох дает ему часть своей силы. Сухого тут же умертвляют, но в воду не бросают, а его дух сопровождает Мокрого всю жизнь. Если же оборачивается Сухой, его провозглашают Мокрым и он правит кириками единолично, без духа-советника.

Затем убивают прежних Знающих, но в воду их не бросают, и их духи образуют Незримый совет, и они не переходят, как и дух Сухого, в царство Мертвых, пока жив Мокрый, при котором их умертвили. Мокрый редко покидает пещеры, но если появляется в миру, его легко узнать по понятным причинам: у него козлиные рога и зеленое (!) лицо».

Мда, бред какой-то – Сухие, Мокрые, козлорогие. После разберемся. Спать не хотелось, и я вышел на задний двор. Над головой простерлось звездное небо, половинка Луны уютно освещала мой надел. Земля дышала, скотинка спала, и захотелось, чтобы кто-нибудь большой и мохнатый ткнулся в колени. Завтра попрошу у Осетра собаку, скучно без четвероногого друга. Сходил в конюшню к Ассаму, конь куснул меня за плечо, вопросительно посмотрел в глаза: поедем? Нет, Ассамушка, завтра поработаем. Ассам был причесан и почищен, странно, это кого же он к себе подпустил, надо узнать.

Когда вернулся, отполировал кусочком замши и без того сверкающий Тричар, побросал кинжалы в стену и поймал себя на том, что спать-то я хочу, но робею, боюсь того, что меня ждет в том мире. Эта мысль придала мне решимости, там мой дом, пусть не такой красивый и спокойный, как здесь, но убегать от него – предательство. Там Виктор Борисович, Настя, я должен их сберечь. А сделка с Лобанем? Мне бы посоветоваться с кем-нибудь. Только что спросить? Теперь я дубиус симплекс – колеблющийся в чистом виде. Просто у меня слишком мало сведений о сделках господина Лобаня, нужно бы Беппе расспросить, так что спать все равно придется. Я улегся в кровать, бросил рядом Тричар, но никак не мог расслабиться, и тогда я стал повторять краткую молитву: «Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи, помилуй!..»

Через некоторое время меня все-таки помиловали, и я услышал: «Когда господствующая идеология создает модель правильного поведения для своих вольных или невольных последователей, то выработанные алгоритмы передаются для населения с помощью средств массовой информации, доступных для существующей технологии.

Для создания необходимых образов требуются представители творческой интеллигенции, готовые транслировать идеологически правильные версии реальности, и здесь кроется конфликт между творческой энергией, суть которой хаос, и волей функционеров, надзирающих за культурой, которые стремятся установить определенную последовательность потока вдохновения, проходящего через призму восприятия творца, художественных произведений.

Проводник хаотического дыхания ноосферы Вернадского, или потока идей ментального мира, если говорить языком мистики, подчиняется только этому вечно изменяющемуся водопаду и не способен заставить себя производить нечто строго обусловленное. Творец пытается воплотить в доступные всем формы послания мироздания, призревая инструкции и решения комиссий.

Любое вмешательство в этот процесс создает помехи, которые могут исказить и даже блокировать и без того хрупкую связь. Произведения, созданные без подключения к вечному генератору, не имеют необходимой силы психологического воздействия на умы массовых потребителей, а значит, не могут в полной мере соответствовать задачам идеологии.

Поскольку законы мироздания созданы по всеобщей универсальной модели, уместно провести аналогию с законами проводимости электрического тока. Чем больше сопротивление проводника, тем меньше сила тока.

Каждая творческая личность обладает удельной проводимостью потока посланий Универсума – мерой способности не искажать смысл полученных сообщений.

Но идеальный приемник не может контролироваться представителями господствующей идеологии, поэтому с необходимостью следует создание специального резистора (активного сопротивления) в виде цензуры.

Только могучий проводник способен сквозь резистор цензуры протащить суждения, не вписывающиеся в идеологически правильные рамки».

Очнулся я в машине от собственного храпа, «дэзовцы» лыбились одними глазами, но также смотрели перед собой с отсутствующим лицами. Беппе заметил, что я проснулся, вопросительно посмотрел на меня, никогда бы не подумал, что можно взглядом высказать «Чего изволите?» с таким артистизмом. А изволил я беседы.

– Итак, Беппе, можем ли мы с вами обсудить наши вопросы? – спросил я его.

– Разумеется, господин, наш диванчик расположен в куполе тишины, наши спутники нас не слышат, а если бы и услышали – не беда, ни один из них не знает русского. Слышат нас только Виктор и Настя, но их тоже можно пересадить к охране, – объяснил Беппе.

– Нет, этого не требуется, я думаю, они и так знают достаточно, иначе полковник не применил бы к ним «Чистый лист», – отказался я.

– А, не берите в голову! Аркадий Михайлович, при всем моем к нему уважении, зациклен на выполнении инструкций, протоколов и прочая. Хотя, нужно признать, неожиданная казнь всего окружения всегда хорошо сказывается на сохранении режима секретности, но плохо отражается на корпоративном духе, – улыбнулся доктор.

– Да, вы правы, полковник этого не учел, иначе не стал бы меня приводить в чувство раньше, чем сделал свое черное дело, – согласился я.

– Он вас разбудил, чтобы сделать сопричастным, просто недооценил ваших выдающихся боевых возможностей. При той дозе наркотиков, которые он вам вкатил, ни один Брюс Ли не смог бы и пошевелиться, не то чтобы устроить заварушку. А ведь Бударин способен вступить в противоборство с целым взводом, и я бы не поставил на несчастный юнит ни пфеннига. Собственно, из-за беспокойства за мою жизнь Саппо представил нас лично, чтобы вы не переключили свое зубодробительное внимание на меня, – лукаво поблескивая пенсне, рассказывал доктор, – но не судите Бударина строго, он слепо следовал каким-то там пунктам какого-нибудь устава.

– Пусть полковник себе лечится, расскажите лучше о сделках Лобаня, – решил взять быка за рога я, хотя, признаться, еще немного послушал бы про то, какой я крутой.

– О, это слишком широкий вопрос, кстати, раз уж вы его так называете, правильно – Чен Лобань. Но я понимаю, о чем вы спрашиваете: о его сделках с людьми. Я сразу отмечу, чем отличается ваша сделка от всех остальных: он вас нашел сам и предложил ее заключить, тогда как обычно люди ищут возможности и пытаются заинтересовать его предложениями и, как правило, общаются с посредниками: со мной, другими сотрудниками или специально созданными сомбрэнами. Если предложение интересное, Саппо просто позволяет заключить сделку, если нет, предоставляет нам самим решать, как использовать обратившегося.

– А отчего такие привилегии для моей скромной персоны? – поинтересовался я.

– О, об этом сейчас напряженно размышляют и ваши друзья, и недоброжелатели. Я вынужден честно признаться, что не знаю ответа на этот вопрос. Сам я, к примеру, здорово попотел, прежде чем смог предложить свои услуги Саппо, а усилия, которые мне пришлось приложить, чтобы попасть в его ближайшее окружение, можно назвать поистине титаническими. Предвосхищая ваш вопрос о нашем столь расторопном противнике, поясняю: существует несколько группировок, по разным причинам страстно желающих вашей нейтрализации. Первые: идейные противники Саппо, которые находятся в состоянии давней конфронтации с ним и считают благом уничтожение всех его начинаний. Вторые: идейные сторонники Саппо, не желающие ему успехов по соображениям корпоративного соперничества. То есть вторые желают его унижения перед вышестоящей инстанцией. И те и другие – люди тертые и готовые на все, в чем вы уже смогли убедиться. Я понятно объясняю? – прервал речи Беппе, внимательно наблюдая за мной.

– Вы обладаете уникальной способностью говорить, не сообщая никаких сведений. Первые, вторые, нельзя точнее! – возмутился я.

– На общий вопрос – соответствующий ответ, – спокойно парировал Беппе.

– Хорошо, тогда скажите: люди, которые за день до нашей встречи с Ченом Лобанем напали на меня и вывезли в лес, к какой группировке принадлежат? – скрывая раздражение, но пытаясь быть как можно точнее в формулировках, сказал я. Посмотрим, как теперь ему удастся юлить.

– Вы имеете в виду Короткого и компанию? – задал Беппе риторический вопрос и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Мы не знаем, к какой организации они принадлежат, но, судя по методу воздействия и отсутствию ресурсов, – это люди, которых мы договорились называть первыми. Личностный состав установлен и взят под наблюдение, помешать нам во время путешествия им будет весьма затруднительно. Но пусть вас не беспокоят ни первые, ни вторые, чем чаще они себя будут проявлять, тем удобнее их брать под контроль. Пока мы едем, они наверняка целый фейерверк устроили. Если захотите, потом кинофильм об этом посмотрим. А поскольку мне поручено все вам рассказывать, а у вас сложилось превратное впечатление, что я скрываю какие-то сведения, я поведаю вам историю о сделке, обстоятельства заключения которой мне доподлинно известны. Итак, представим амбициозного молодого человека, не лишенного таланта, который решил посвятить себя врачеванию недугов. В эпоху потрясений и войн ремесло более чем востребованное, тем более что он был убежденный национал-социалист, а значит, обласкан вниманием власти. Здесь следует напомнить, что большинство немцев поддерживали режим Гитлера, иначе он не смог бы сделать того, что ему удалось совершить: пройти путь от унтер-офицера до главы государства. Не стоит нас судить очень строго, Германия находилась в тяжелом положении: проигранная война, революция, интервенция. И как следствие: инфляция, безработица, разруха. Еще в начале тридцатых во многих округах Германии стояли оккупационные войска. А обесценивание денег шло такими темпами, что заработную плату выдавали каждый день до обеда, ибо к вечеру на эти деньги уже ничего нельзя было купить. Подняли голову коммунисты, а их боялись на тот момент как чумы. Естественно, немцы страдали от чувства неустроенности, они ощущали себя не только побежденными, но и несправедливо отброшенными на задворки Европы. Единственными, кто предлагал достойный путь спасения и возрождения, были, как казалось большинству, национал-социалисты. После окончательной победы этой идеологии многим не понравились жесткие меры нового правительства. Об этом неплохо сказал пастор Мартин Нимеллер: «Когда нацисты пришли за коммунистами, я молчал, я же не коммунист. Потом они пришли за социал-демократами, я молчал, я же не социал-демократ. Потом они пришли за профсоюзными деятелями, я молчал, я же не член профсоюза. Потом они пришли за евреями, я молчал, я же не еврей. А потом они пришли за мной, и уже не было никого, кто бы мог протестовать».

Но наш герой наслаждался свежим ветром новых идей о сверхчеловеке и сверхнации, увидел новые горизонты медицины. Он отказался от старых представлений о морали, и это вознесло его на вершину человеческих возможностей. Эксперименты над людьми давали удивительные результаты, познание обрело новое качество. Но Третий рейх пал, и настала расплата. Платили все, даже те, кто осуждал нацистский режим и не имел никакого отношения к военным преступлениям или политическим репрессиям. Что говорить об известном враче, который работал на СС? Он отправился в изгнание. Влиятельный и могущественный некогда человек влачил жалкое существование эмигранта в чужой стране под вымышленным именем. Но лишения не причиняли таких страданий, как жгучее чувство вины и осознания ложности идей и идолов. Красные не только низвергли Гитлера, но и явно демонстрировали более прогрессивную общественную формацию, чем предлагал Третий рейх. Сам факт поражения опровергал старый девиз германской империи: Gott mit uns, а новый девиз: Meine Ehre heißt Treue был попран многочисленными сдачами в плен солдат и офицеров СС в конце войны. А главное, наш герой понял, что натворил. Его путь исчез во тьме, и ему хотелось, словно герою древности, подвергнуть самого себя суровому наказанию: подобно Эдипу, выколоть себе глаза, по примеру Муция Сцеволы сжечь правую руку или лишить себя гениталий по собственному почину. И, будь он хоть капельку смелей, это случилось бы. Но доктор Зло просто запил. И скорее всего, он умер бы от пьянства в одном паршивом отеле в Перу, если бы не встреча с местным индейцем, который рассказал ему легенду о Саппо и братьях-ягуарах. В пьяном бреду, на грани человеческих возможностей, каждая фраза врезалась в мозг врача-убийцы. От мудрой лягушки, Саппо, и бога-ягуара родились два брата-близнеца – Старший и Младший, они росли очень быстро и захотели уйти в мир людей. Саппо не пустила их без даров для людей, ей хотелось, чтобы люди полюбили ее детей. Она дала им корзину с кофе, пшеницей, кукурузой, перцем и кокой. Старший и Младший понравились людям, они были сильные и ловкие, а то, что они принесли с собой, навсегда изгнало голод из их края. Но благополучие долины навлекло на них зависть земных демонов. Их глава Рекуай, зверь с хвостом-змеей, направил своих подручных разорить богатые земли. Но их встретили братья-ягуары и перебили, только Рекуай спасся, сбежав на Луну.

Индеец еще долго рассказывал, не забывая поедать куй и запивать его писко, кого еще избили Старший и Младший, иногда даже изображая, очень артистично, то победителей, то побежденных, но повторять этот рассказ ни к чему. Естественно, что в конце концов братья всех перебили и больше в долину плохие не приходили. В процветании жили люди и жабоягуары. Но Рекуай не забыл унижения и направил к Младшему ведьму с волосами из змей, которая оплела его словами. Она сказала, что неблагодарные люди забыли заслуги братьев, они больше не почитают их, как раньше, и что людей нужно наказать. Младший был бесхитростный малый и поверил ведьме. И тогда ведьма вручила ему еще один дар: оружие. И Младший отдал его людям. Теперь каждый из людей почувствовал себя могучим и непобедимым. Начались раздоры, а затем и войны.

Главное небесное божество увидело это безобразие и спустилось с небес на землю, благо тогда свод небес лежал на горах. Оружие было отобрано и уничтожено, ведьма казнена, Рекуая так прихлопнули к Луне, что на ней до сих пор пятна. Божество больше не захотело быть так близко к людям, и Младший держит теперь где-то в Кордильерах на своих плечах небеса в наказание за преступный дар. Старший покинул мир людей, и когда он вернется, то наступит новый Золотой век.

И наш герой понял, что он тоже может сделать что-то важное для всего мира, надо только найти этот край небес, который он будет держать. Самую страшную вину можно отработать и попытаться искупить. Наутро доктор Зло протрезвел и составил план действий тут же, не откладывая. Он понял, что нужно делать.

Да, когда-то он ошибся, ошибся фатально, но когда ты молод, голоден и неизвестен, ничто не имеет значения, кроме денег, власти, славы. Ты просто за ними мчишься, мечтаешь, что станешь тем, кем хочешь, когда догонишь их. Но в результате превращаешься в адскую гончую, которая желает только гнаться. А этот изнуряющий бег только повышает аппетит.

Но теперь, когда русские объяснили, что у палки два конца, незачем пилить свой член тупым ножом, можно попробовать переменить жизнь. И преступник снова надел белый халат, теперь только для того, чтобы спасать жизнь. В Бразилии тогда было не много квалифицированных врачей, и убийца нашел, где применить свой богатый опыт и добытые неправедным путем знания. Он преуспел на этом поприще, теперь его скальпель дарил людям новый шанс. Но неуемному лекарю этого было мало. Подобно герою Курта Воннегута, своему коллеге, он произвел нехитрый расчет: для того чтобы восстановить баланс, то есть спасти хотя бы столько же, сколько убил, ему понадобится несколько тысяч лет.

– Дальше вы знаете или догадываетесь. – Беппе помолчал. – Я заключил сделку с Саппо. Я предложил ей свою душу, но продать удалось только тугор. Ее заинтересовали мои идеи в медицине, и он стал финансировать мои проекты. Я могу лечить только очень богатых людей, это одно из условий нашего договора. Мне хочется применить свои знания к массам, чтобы улучшить статистику, но я многого добился. Клонирование, стволовые клетки, выращивание органов, нанотаблетки – я спас жизнь и улучшил ее качество многим людям. Только не подумайте, что я выращиваю людей или безголовых уродов, а потом вырезаю им органы, ничего подобного. Я изобрел метод, близкий к гидропонике, причем питание нового органа осуществляется кровью будущего реципиента, что исключает отторжение. Терапия лекарственными препаратами в моих клиниках…

Но рассказ Беппе был прерван резким звонком. Один из «дэзовцев» вытащил из ниши в бронированной стене трубку, передал ее доктору. Беппе послушал несколько секунд, что-то пролаял не то на немецком, не то на испанском, а может, это и вовсе было тюркское наречие. Наша охрана поднялась и подошла к дверям. Створки распахнулись, и все «дворники» вышли наружу, внутрь вошли четыре девушки-азиатки в синих униформах, с несколькими коробками в руках. Двери за ними тут же захлопнулись. Стюардессы жестами пригласили нас пересесть на лавки вдоль стен и трансформировали наш диванчик в два стола, красиво их сервировали, расставили разнообразную снедь и напитки. Одна из восточных красавиц открыла в передней части большой шкаф, продемонстрировала нам умывальник и другие удобства, без которых человек долго находиться не может. Контейнер, безусловно, предназначен для далеких путешествий.

В этот момент я осознал, что едем мы уже часа четыре, не меньше. Я поделился своими наблюдениями с Беппе, но тот предложил покушать, а уж потом продолжить нашу беседу. Я возражать не стал, стол выглядел очень аппетитно. Чего тут только не было: устрицы, икра, гребешки, семга, муксун, осетрина. Я понял, что проголодался, когда набросился на еду. Когда с рыбой было покончено, настал черед мяса. Нам подали шашлыки из баранины и телятины, горячие, еще пахнущие дымком. Запив все это стаканом виски и чайником зеленого чая, я понял, что мир прекрасен и жить в нем одно удовольствие.

Стол убрали, из ниши в стене достали еврораскладушки, поставили их в проходах между диваном и лавками так, что получились две большие кровати. После сытной еды и спиртного я с удовольствием развалился на одной из кроватей и задремал. Вот проснусь и выясню, куда мы держим путь.

В Славене было утро. Мой дом уже проснулся. На кухне гремели горшками, пахло блинами и гречневой кашей. Я с удовольствием потянулся, взял в руки Тричар, наслаждаясь идеальным балансом старинного оружия, сделал пару выпадов. Меч отозвался легким звоном. В спальню вошла Беляна, принесла кувшин теплой воды и деревянный таз. Умытый и размятый, я спустился на кухню, позавтракал гречневой кашей с овощами и мясом и блинами с медом. Потом почти бегом влетел в конюшню, счастливый и полный энергии. Возле Ассама терся тот самый подросток, которого я раньше видел. Увидев меня, парнишка прекратил чесать густую черную гриву коня и бросился наутек. Но шалишь, теперь поближе познакомимся. За три шага я легко нагнал беглеца и подхватил на руки. С головы упала шапка, освободив водопад огненных волос.

– Пусти, медведь, больно! – крикнула Заря.

Я тут же поставил ее на ноги и замер, пораженный. Я уже забыл, как на меня действует эта девушка. Я мялся и блеял, как школяр, которого застали с порнографической открыткой. Заря посмотрела мне прямо в глаза, подобрала шапку и стремглав бросилась прочь. Вот и пообщались, какой же ты все-таки лопух, корил я сам себя. Столько надо было ей сказать, а ты только бе да ме.

Я наверное, еще долго бы так стоял, но Ассам подошел и, по своему обыкновению, куснул меня за плечо. Я взобрался в седло и, не думая о последствиях, представил стрельбище. Вороной встал на дыбы и за два прыжка очутился там, только по сторонам дороги замелькали смазанные картины Славена.

На стрельбище уже собирался народец, зеваки и витязи, которые прошли испытания. Осетр заметил меня, подозвал.

– Василий, здравствуй, ты чего носишься как угорелый? – с укором произнес воевода. – Чай, не война. Стопчешь кого-нибудь, тебя самого конями разорвут. Будь потише!

– Буду! Прости, воевода, не совладал с Ассамом, – повинился я.

Когда все собрались, начались конные соревнования. Всего было три этапа: лук, копье и меч. Из лука на полном скаку нужно было попасть в квадратную мишень примерно полметра на полметра. Для нас с Ассамом это семечки. Когда настал мой черед, первая стрела сломала мишень на три части, и я еще в каждый обломок всадил по стреле под одобрительный гомон зрителей.

Копье было специальное, больше похожее на дубовый кий. Этим кием нужно было попасть в намертво закрепленное стальное кольцо на железной палке, торчавшей из земли примерно на метр. Кольцо было размером с обручальное и точно соответствовало диаметру острия «кия». Задача была бы сложной, если бы не мой конь. Ассам настолько точно приблизился к кольцу, что мне осталось только, пардон, вставить. В долю секунды, пока длилось попадание, я внезапно понял, что «кий» нужно бросить, иначе он или поломается, или вышвырнет меня из седла. Но я не просто его отшвырнул, я точным движением метнул копье через кольцо и подхватил с другой стороны, только кольцо и удерживающая его штанга задрожали от мощного рывка, и во все стороны брызнула деревянная стружка. Все произошло так быстро, что Осетр подозвал меня и осмотрел «кий», чтобы убедиться, что попадание все-таки было. Но свежие царапины на палке и мой невозмутимый вид убедили воеводу в том, что испытание пройдено честно.

Если первое конное испытание прошли почти все, то колечко многих вывело из борьбы. На стрельбище стоял треск сломанных копий и крики вылетевших из седла всадников. Тве немало всех позабавил. Когда его мохнатый шестилапый варан поравнялся с колечком, тролль точным ударом вогнал копье в цель, но бросать его не стал, а вывернул железную штангу и потащил за собой вместе с огромным комом земли и травы, победно рыча и размахивая тремя свободными руками.

Когда настал черед меча, на поле выставили дощатые заборы, притащили веревки, вывели на поле конные упряжки. Теперь нужно было поразить мечом деревянного болвана, сидящего на деревянном коне. Через хитрую систему блоков «всадник» и его «скакун» были привязаны к четырем настоящим лошадям, которые очень шустро его тащили вдоль деревянного забора. При этом «буратинки» крутились вокруг своей оси, размахивая топорами и булавами, как мельница Дон Кихотом. На груди и голове деревянного «ротора» были нарисованы красные мишени. Как объяснил Осетр, достаточно поразить одну из помеченных целей, чтобы испытание считалось пройденным.

Осталось нас не больше десятка, испытание обещало быть коротким, тем более что заборчиков поставили в аккурат для каждого. По сигналу воеводы все выставили коней на исходные точки, отмеченные красным шестом. Запели рожки, я пустил Ассама в галоп. Навстречу мне мчался вращающийся древоид, размахивая топором и булавой. Для пущего устрашения моему противнику намалевали страшную харю: оскаленные зубы, черные глаза без зрачков, сросшиеся брови, словом, тот еще красавец. Метров за десять до точки встречи я достал из ножен Тричар, клинок зазвенел.

Учитывая длину моей руки, испытание не выглядело запредельно сложным, но как только Ассам поравнялся с мои деревянным визави, шар булавы вылетел из руки болвана и увлек за собой железную цепь, которая захлестнула передние ноги моего коня. Скакун, спасая конечности, остановился как вкопанный, погружаясь в рыхлую землю почти по колено. Меня же неумолимая сила инерции легко подняла в воздух и потащила через голову Ассама. В полете я рубанул по цепи, освобождая скакуна, и, ухватившись за забор, уселся на деревянного коня позади «ловкого» соперника. Пока мы доехали до конца спортивного снаряда, я ему крестов на мишенях наставил, да таких, что деревяха переломилась.

Осетр по результатам испытаний отобрал нас троих: меня, посадского бойца Никулу и, к моему удивлению, Тве.

Провел нас в княжеский дом и оставил в светлице, сам прошел во внутренние покои и долго не показывался. Через минут сорок вышел, показал на меня, буркнул: останься. С Никулой и троллем протопал во двор.

Еще с часок я в светлице потоптался, и ко мне вышел – ба! – сам князюшка, светлый государь. Я его до этой минуты ни разу так близко не видел.

Невысокий крепкий блондин лет пятидесяти, редкие светлые волосы, голубые глаза. Ничего особенного, если бы не ощущение внутренней силы и убежденности. Стоит и просто рассматривает, а хочется стать по правую руку и – сделать все, что скажет, все, что надо для России-матушки, и пусть только укажет цель – дальше наше дело. Вот что значит харизма.

– Думаешь ты правильно, богатырь, только проще будь, без всяких там хризмов.

Я, как видно, задумался вслух или…

– Или, Вася, или. Не ты один по земле похаживаешь, уму-разуму набираешься. Но давай времени не терять, оно этого не любит и наказать может.

И поведал мне князь историю про своего первенца, наследника власти и земель, княжича Романа.

Рос мальчик добрым, веселым, крепким и умом, и телом. А вот выискалась напасть, стал плохо спать, плохо есть. И ничего никто сделать из лекарей не может. Как ночь, так сны его мучают. Посоветовал духовник сон стеречь с оружием в руках. Как словом, так и делом. Стали сон наследника стеречь двое охранников, оружных. Поначалу заладилось дело, легче княжичу стало.

А сейчас снова беда. Не могут сторожа ночь полную не спать: и меняли их, и по четверо стояли, и без зелена вина пробовали – ничего не помогает, как полночь – все в княжича палатах засыпают, а его кошмары мучают – беда. И сны повторяются с небольшими расхождениями: снится наследнику козлоголовый человек с зеленым лицом и показывает всякие гнусности, вида которых и взрослый не всякий выдержать сможет: мертвые моря, полные трупов животных, кладбищенских червей, пожирающих плоть, мерзких тварей, сражающихся между собой из-за добычи, а добыча – люди, разные виды казней жестоких и прочая и прочая.

И решил князь поставить дозор другой, из священника и богатыря.

Идея ясна – интеллект и святость плюс физическая сила, где здесь супостату устоять. Но идея – одно, реальность – другое. Как только представили меня моему напарнику – отцу Никодиму, понял я, что не сработаемся. Представьте себе кусок теста с бородой, на мешке с… отрубями – вот точный портрет борца с демонами. А еще на куске теста пририсуйте два кусочка свиного студня-глаза, пятачок и полуулыбку из двух красных червяков, утонувших в серых волосах, – это уже фотопортрет получится. Вот Тве повезло: у него напарник здоровенный, как лось, отец Евгений, хоть сейчас на картину про Пересвета: высокий, черная борода лопатой и синие глаза – до костей пропекают. Никуле достался благообразный старичок, сухопарый и опрятный, по имени Никифор, тихий и неприметный.

Первую смену стоять выпало нам с Никодимом, вторую – Никуле с Никифором, третью – Тве с Евгением. Караулку нам выделили просторную, поставили шесть широченных лавок, даже Тве на любую уляжется свободно, огромный стол в углу. Приодели всех: бойцам синие жупаны с вышитыми желтыми двуглавыми орлами, желтые сапоги; святым отцам – рясы новые.

Места нам определили: боец у дверей, инок в спальне. Я возле дверей встал, Никодим в спальню к Роману прошел. Началось наше боевое дежурство.

Около десяти часов появились проверяющие: Сивуха и еще двое незнакомых дружинников из обычных людей. Сивуха приветливо поздоровался, потом нахмурился и показал на Тричар:

– Извини, Василий, только нельзя во внутренних покоях князя меч носить. Надо сдать до конца дежурства.

– Ты, Сивуха, тоже прости, но меч этот очень много для меня значит, я не могу его отдать, – спокойно ответил я, глядя ему прямо в глаза.

Сивуха на секунду смешался, но служебное рвение, читай – мелкий бюрократизм, взяло верх, и он, кося глазами на подчиненных, начал мне что-то объяснять насчет правил, и что не он их устанавливает, а вот за их соблюдение как раз он и отвечает, раз ему выпало быть проверяющим.

Сивуха все лопотал и косился на спутников, я никак не мог поймать его взгляд, но в какой-то момент мне Сивуху стало просто по-человечески жаль, и я отступил:

– Смотри, головой отвечаешь! – сказал я, снимая Тричар, и передал Сивухе.

Гридень улыбнулся во все зубы и поклялся хранить Тричар как зеницу ока. Потом, приосанившись, двинул дальше, вход к Роману запрещен даже ему. Прошел еще час.

Караул – это всегда думы, делать нечего, да и нельзя ничего делать, кроме как бдить. Как там в УГиКСе сказано: «… бдительно охранять и стойко оборонять свой пост; нести службу бодро, ни на что не отвлекаться, не выпускать из рук оружия…» Да лучше перебдеть, чем недобдеть. Но голова была пустая, и в ней лениво ползли вялые мысли, что вот неплохо бухнуть на такой нудной работе, что удалых бойцов можно было бы как-то и по-другому занять. Сам я не заметил, как от всего этого УГ голова предательски начала клониться на грудь, а глаза слипаться. Я встряхнулся, поприседал, размахивая руками, но сонный морок не развеивался. Пришлось растирать себе уши, сделать несколько приемов с алебардой – ничего не помогало. В кармане толкнулся кизир – значит, кто-то наводит чары.

Я взял со стола маленький металлический поднос, поставил его рядом с креслом, зажал в серебряную ложку и по примеру Сальвадора Дали повесил ложку над подносом, удерживая ее пальцами.

Несмотря на толчки кизира, я задремал, и ложка грохнула в поднос. От звона я подскочил, снова поупражнялся с алебардой, снова уселся, удерживая ложку-будильник в руке. Но задремать не успел, как послышалось громкое сопение, дальняя стена коридора затуманилась, и оттуда дохнуло сыростью. Из тумана вышел козлоголовый человек с зеленым лицом и деловито зацокал копытами мимо меня, прямо в спальню наследника. Я схватил алебарду и рубанул прямо по рогам непрошеного гостя, но алебарда прошла сквозь него как сквозь дым и врезалась в пол. Козлоподобный повернул ко мне удивленное лицо и спросил:

– Ты меня видишь?

Я риторические вопросы вообще игнорирую, а уж разговаривать со злонамеренным призраком и вовсе не собирался, поэтому схватился за рукоять меча: ан нету его, отобрали блюстители порядка.

– Смотри какой неугомонный! – криво ухмыльнулся козел и выдохнул прямо мне в лицо облако синего, как будто сигарного, дыма.

Я задержал дыхание, но это не помогло: дым проник мне в ноздри и всосался в легкие без моего участия. Рогатый разбежался и саданул с развороту копытом мне под дых. Пришлось выдохнуть, и коридор стал вращаться, а потом наступила знакомая тьма. И знакомый голос монотонно забубнил: «Вызывает удивление тот факт, что национальные правительства не предпринимают явных и понятных массам действий в отношении крупных хеджфондов, играющих на бирже. А ведь инструментов для получения данных о ведущих нечестную игру на рынке ценных бумаг у национальных правительств в избытке: финансисты, посольства, агентства, спецслужбы и т. д.

Напрашиваются выводы:

1) у крупных биржевых игроков есть серьезные покровители, предположительно – крупные финансовые корпорации;

2) капиталы, которыми управляют упомянутые хеджфонды, принадлежат отчасти коррумпированной элите национальных правительств.

На первый взгляд может показаться, что защита международных махинаторов и коррумпированная элита – суть одно и то же, но это не может соответствовать действительности.

Трансконтинентальные финансовые институты гораздо старше большинства национальных экономик, даже в странах со стабильной политической системой, что же говорить об опереточных режимах стран-калейдоскопов, где режимы и правительства меняются с вызывающим удивление постоянством.

История создателей и покровителей транснациональных корпораций уходит в далекие времена и к древним созданиям…»

Трансляция лекции была прервана, и перед моим лицом выросла каменная шершавая стена. На каплях конденсата играли отблески близкого костра.

Не оборачиваясь, я сказал:

– Здорово, Кондратий! Как жизнь пещерная?

– Жизнь зашибись, может, не такая интересная, как у некоторых штатских, однако ничо, грех жаловаться, – проскрипел в ответ старик, – проходи, присядь, чего как не родной.

– Надоело, что все чего-то знают, а со мной делиться не спешат, еще каждая сволочь побеседовать норовит, причем явно свой непонятный интерес имеет… – начал было я жаловаться на несправедливый мир, но Кондратий меня прервал:

– Погоди, погоди, воин, не части! Времени у нас с тобой мало, чтобы истерики твои выслушивать. Кругом злые бяки, напали и хитрят. Да тебя все облизывают с ног до головы, кого ни возьми! А что всего не открывают, стало быть, резон есть, не просто так, дитятке чего-то недоговаривают, чтобы оно по причине простодырости своей и недалекого ума не проболталось… – Кондратий замолк, отдуваясь и посверкивая глазами, потом неожиданно сменил тон: – Прости, сорвался, Володя, не обессудь, то зависть и страх выхода ищут, вот и понесло…

– Да ладно, понимаю… – не стал и я увлекаться взаимными упреками, – только и ты поставь себя на мое место. То одни наскакивают, то другие, а некоторые так и норовят лизнуть то огнем, то железом. А которые без огня и железа, те еще страшней. От неизвестности мороз по коже продирает так, что лучше бы уж с оружием пришли…

– Слушай, Тримайло, меня внимательно: выбор мы делаем постоянно, а правильный он или нет, только спустя немалое время сказать можно. Далеко ходить не будем, поговорим обо мне. Ты, поди, думаешь, я бог весть какой маг и волшебник. А вот и ошибаешься, я в недавнем прошлом – клиент Плавильни. Я разбойником промышлял с 1789 по 1817 год в Курской губернии. Аккурат до учреждения жандармских команд. Вот лихой поручик полуэскадрона Воловского уезда, Тарареев Илья Кузьмич, буйну голову мне и снес возле села Чесночное отцовской шашкой. Подробности моей смерти оный поручик мне изложил, когда его самого на шестой круг Плавильни закинули. Тока не подумай, что за меня или там дружков моих, нет. За исполнение служебного долга, даже эсэсовцы под амнистию попали: срок свой на втором круге тащат, правда, не все, только те, которые удовольствия от своей работы поганой не испытывали. А поручик уже в возрасте 52 лет, через тридцать лет после нашей памятной встречи, зарубил жену с ее любовником, не вовремя с охоты вернувшись. А после рассудил, что теперь каторга все равно, застрелил тестя, потому как сильно его не любил. Потом хотел еще застрелить сестру жены по той же причине, но полицейские по-другому рассудили: когда ротмистр Тарареев, известный стрелок на всю округу, из дома тестя выходил с дымящимся пистолетом в руке, был тут же убит пятью выстрелами из пяти стволов напуганными стражами порядка. Вот ротмистра в Плавильню и определили, на шестой круг для закоренелых убийц, в основном за убийство тестя и черные мысли про свояченицу. Там, среди печей, и повстречались мы с ним. Закадычными друзьями стали… да. Что же до меня, то история моя как у Опты, только с точностью до наоборот. Не успел я раскаяться и покаяние принести, ушел из жизни во время налета, снедаемый кровожадностью и алчностью, да еще и пьяный в стельку. В общем, все по Шекспиру: «Руби его, чтоб он свалился в ад, ногами вверх, весь черный от пороков». Судьбу свою я принял смиренно, и, когда знакомец твой Жбан сотоварищи салазки тугору моему завернули и утащили потехи свои выделывать, я на судьбу не роптал и из повозки ихней выпрыгнуть не пытался. Они тогда на четырех огнедышащих конях передвигались, очень впечатляло. Про шестой круг особо распространяться не стану, скажу только, что не у тещи на блинах, нахватался шилом патоки. Потом японцы стали пачками поступать и с Первой, и со Второй мировой войн. А умник этот Кура стал человеческий опыт изучать и на ус мотать: особенно его заинтересовали японские лагеря военнопленных, где администрация целиком состояла из заключенных. И накатал он грамотную докладную: а не использовать ли, дескать, клиентов Плавилен из старопытуемых для распорядительной работы в канонах. И главное, правильного гуся адскому руководству вывел: на заключенных черняшку тратить не надо, научил паре фокусов и вперед – служить. А чистокровных демонов – на трудные задания, тугорам – непосильные. Там и черняшки побольше, и неквалифицированного труда поменьше: короче, отовсюду выгода. Мысль эта Наичернейшему сиятельству очень понравилась, ему слуги всегда нужны. Кура очередного звания – действительный Энки третьего класса – удостоился, и награду на рог получил, при случае попроси показать, он это очень любит. И на практике плавильные кадры себя показали неплохо: оно и понятно, люди тертые, знающие. А если что не так – будьте любезны мучиться согласно старым приговорам.

Кондратий замолчал, задумчиво глядя в огонь. Я тоже помалкивал, что тут скажешь?

– Теперь, прежде чем главное тебе скажу, ты запомни: и я, и товарищи мои знают, что с ними будет, но помогать тебе готовы во всем, – продолжил пещерный житель, не отрываясь от бушующего пламени.

– За это спасибо, конечно, но вам-то что за резон? – удивился я.

– И то, что со мной случится вскорости, я тоже знаю, но иду на то добровольно и сознательно, – будто не слыша меня, лихорадочно бормотал Кондратий, – человек всегда покаяться может, и просим мы у господа прощения за все деяния прижизненные и посмертные и на тебя Василий уповаем, чтоб ты не ошибся. Ибо верим в то, что если ты спасешься, то и у нас надежда есть. А верим потому, что ты…

В этот момент из костра высунулась огромная огненная рука и сгребла Кондратия, как ком бумаги, меся в бесформенную массу, и утащила его прямо в полымя. Пещерный мой наставник, исчезая в зыбком воздухе, просительно простер ко мне руки и исчез в красном зареве.