Глава 14
Черножопая любовь
– Ушли, странно, – удивился Трегуз, – а ведь должны были тебя, Тримайло, в водяника превратить и забрать.
– А что, такое часто происходит? – поинтересовался я.
– Сам не видел, врать не буду, но Пострел и Кряква из младшей дружины вот так же пропали. Раньше весны не возвратятся, до Африки путь неблизкий. Везучий ты, Васька. Ну да ладно, что делать-то будем? – ответил Трегуз.
– Давай до Косматкиного дома дойдем, повечеряем да спать. А завтра в лес нам надо, эльфов искать, – предложил я.
Трегуз заржал:
– Ага, вот вчерашний день найдем, а там и эльфы, глядишь, нас ждут! В лесу эльфов искать, что иголку в стоге сена, они, если сами захотят, найдутся, только встретиться с ними, так же как с водяниками – разойдешься добром – хорошо, а не разойдешься – кустом станешь или, там, осиной какой-нибудь. Да и с чего ты взял, что эльфы знают, где Лех?
– Точно знаю, – ответил я, решил про то, что у меня с водяниками вышло, помалкивать, – видение мне было: Лех у эльфов!
Трегуз всмотрелся в мое лицо, посерьезнел, нехотя сказал:
– Не хочешь говорить, не надо. А про то, как эльфов искать, у Косматки спросим, пошли, штоль?
И мы двинулись к Косматкиному зиккурату. Эта груда камней вынырнула из тумана неожиданно, вокруг нее был четкий круг, лишенный тумана. Выглядела пирамида, как и тогда, мрачно. Внизу лестницы стояла Василиса с узлом, похоже, нас поджидала. К моему удивлению, заговорила:
– Косматко велел вас встретить, поесть передать, а заходить вам не надо, раненый он: лежит – не встает. Как очухается, даст знать.
– Вот не было печали, а сильно ранен? – посетовал я.
– Не помрет, но лежать ему надо, ездить верхом не сможет, – ответила Василиса.
– Слушай, а ты его спросить не можешь, как нам эльфов в лесу сыскать? – спросил я.
– А чего старого беспокоить, спит он. Я и сама знаю, как с лесовиками встретиться, найдете полянку в самой чащобе леса, чтобы с ручейком обязательно была. Рядом с водой дары оставьте, что-нибудь такое, чего в лесу нет. К утру на том месте отдарок ищите, если положат они вам орехов или кореньев – будут с вами говорить, если стрелу найдете – уйти просят, если пусто – значит, мало. Тогда все снова начинать, так что на первый дар не поскупиться надо, чтобы наверняка. Вы тут постойте, я вам для лесного народа кой-чего соберу.
Ждали мы недолго, Василиса принесла мешочки с мукой, пшеном, репой, морковкой и свеклой, отрез белого льняного полотна.
– Переночевать можете в старом амбаре за нашим домом. С богом, богатыри! – благословила нас Василиса, перекрестила и ушла.
– Эх, хорошая у Косматки подруга, – похвалил Трегуз.
Собрали мы подарки и двинулись за зиккурат искать амбар. Времени это много не заняло, он находился именно там, куда нас отправила Василиса. Это было большое бревенчатое сооружение без окон, с огромными дверьми, стоявшими нараспашку, заполненное наполовину душистым сеном. Рядом был колодец с поилкой для лошадей. Мы напоили лошадей, накормили собак, перекусили и устроились на ночлег. Трегуз и Селезень пошли спать к лошадям в амбар, а я решил посидеть у костерка – сон не шел ко мне, испуганный событиями прошедшего дня.
Я сидел у угасающего костра и думал обо всем и ни о чем, перед мысленным взором мелькали образы всего, что случилось со мной за эти несколько дней. Как будто год прошел, столько всего было. А с чего началось – смешно вспомнить, так далек я от кухни Витькиной квартиры, и не только в расстоянии и времени дело. Тот, кто сидел пьяный тогда, и я сегодняшний – два разных человека. Славен изменил меня. И снова это ощущение, будто я должен что-то понять. Какая-то истина, простая и очень важная, рвалась к моему сознанию, но не могла достучаться, прорваться сквозь косность восприятия: я желал познания, но мой ум отказывался принять нечто, что выше его понимания, стараясь свести томление к понятным мне, вчерашнему, суждениям. На этот раз мне никто не мешал: даже собаки убежали в амбар к парням. Я был совершенно один, но тот, который сидит в наших головах и все всегда знает, объяснил мне, что неудовлетворенность – это просто результат воздержания, и не более того. Отчасти он прав, не до женщин было. Там, дома, то тюрьма, то враги, здесь еще свой размер найди попробуй, кроме Василисы, я дочерей грома и не видел. А Заря, моя сладкая боль, пусть счастлива будет.
– Вася, Василий, – послышалось из тумана.
Показалось, наверное.
– Васенька, ты здесь? – вот опять. На голос Зари похоже, но откуда ей тут взяться.
Я вскочил и пошел на голос, навстречу из тумана вынырнула Заря. Я подхватил ее на руки и прижал к груди. Она отстранилась, будто обожглась:
– Пусти, медведь, задушишь!
Я поставил ее на землю, какая она все же маленькая и хрупкая. Не зная, что сказать и как себя вести, я жестом пригласил ее к костру. В груди жгло, в горле пересохло. В голове все смешалось, даже умник, который все знает, заткнулся и ничего не мог придумать.
– Я к тебе сбежала… – просто сказала Заря и подсела близко-близко, так, что я почувствовал ее горячее бедро. Она протянула мне стеклянный пузырек с какой-то жидкостью:
– На вот, выпей, это нам поможет… вместе быть, – жарко прошептала она. – Хочу, чтоб в первый раз у меня… с тобой было…
Я взял склянку и, ни о чем не думая, нечем думать было, выпил. Ощущение падения, и вот я снова нормального – своего размера, путаюсь в одежде. Крест, подарок Сивухи, стыдно сказать, почти на причинном месте болтается.
– Иди ко мне, милый, – позвала Заря, нагая, как Афродита пенорожденная.
Не помня себя, я освободился от креста и одежды. А дальше… мы слились как ручей и река, как дождь и земля. Руки и ноги наши переплелись, губы сомкнулись, чтобы не размыкаться, сердца застучали как одно. В восторге затрепетали наши тела. В какой-то момент нашей упоительной борьбы она оказалась сверху, и я закрыл глаза, наслаждаясь близостью и жаром ее тела. Какая она все-таки горячая, и снаружи, и внутри, с такой и на полюсе не замерзнешь. Полностью захваченный происходящим, я все-таки услышал потрескивание и гул и открыл глаза. Костер пылал, как будто его раздувал невидимый ветер, и его отсветы отражались в рыжих волосах Зари, мне даже показалось, что на ее голове шевелятся языки пламени. Заря забилась в сладких конвульсиях оргазма и упала на меня, обжигая грудь и живот жаром своего тела. В этот момент пелена спала с моих глаз, я увидел, что на мне сидит диковинная тварь с черным телом, на голове вместо волос языки пламени, желтые глаза с вертикальными зрачками иногда подергиваются белой пленкой, как у птицы, и эти жуткие буркалы смотрят неотрывно на меня. Учитывая пикантность ситуации, я растерялся и сморозил:
– Эй, казябра, с меня-то слезь! Обоссу, облысеешь, гадина!
В ответ она пронзительно завизжала, и я отшвырнул ее от себя прямо в костер, вскочил на ноги и увидел, что пылает не только костер, но и амбар. Огромные двери были заперты толстенным брусом, а изнутри слышны крики, вой и ржание. Казябра стояла прямо в костре и визжала как циркулярная пила, ничуть, похоже, не обжигаясь. А со всех сторон к нам бежали ее собратья или сосестры, размахивая руками.
– Вот оно, значит, как, такая твоя любовь, черножопая! – заорал я, метнувшись к амбару. Огнеголовые старались меня схватить, но первый же, кто приблизился, нарвался на водяной удар, прямо между желтых фонарей. Ланс бы мною гордился, тварь взвилась в воздух и с шипением отлетела метров на пять, не касаясь ногами земли, потом покатилась как кегля и затихла, огонь на ее голове погас. Тут они все вместе завизжали, так же, как моя недавняя подружка, и накинулись на меня всем скопом, толкаясь и мешая друг дружке. Я раздавал гидроудары направо и налево с неизменным успехом и быстро приближался к горящему амбару, у которого уже занялась крыша. Двери содрогались от мощных ударов людей и лошадей, но каким-то чудом держались на месте.
Хотя путь мой был отмечен целой гирляндой огнеголовых, а валялось их на земле не меньше десятка, твари упорно бросались на меня, царапая когтями плечи, руки, ноги. Я весь был в крови, но серьезных ранений не получал, а только мысленно приказывал: «Левый апперкот, правый боковой, прямой левый кросс…» Не особо-то комфортно было сражаться нагишом, но на противниках тоже никакой одежды не наблюдалось, так что 1:1 в нашу пользу. После особенно удачного удара один огнеголовый рухнул на своих товарищей, и они изобразили игроков в куча-мала. Я воспользовался заминкой и подбежал к дверям, тут выяснилось, что размер имеет значение. Амбар явно строился для сынов грома, а я едва дотягивался до запорного бруса кончиками пальцев, когда стоял на цыпочках. Да, так его со скоб не сбросить. Тут еще и черные меня нагнали. Тогда я ударил вполсилы ближайшего под дых, он согнулся, я встал ему на спину, упершись руками в брус, и надавил что было сил, огнеголовый начал распрямляться, я перебрался ему на плечи, и брус соскочил со скоб нашими совместными усилиями. Двери распахнулись от удара изнутри, отбрасывая створками меня и огнеголовых в разные стороны. Мое тело описало дугу и грохнулось прямо на землю как мешок с мукой, и я отключился.
Я очнулся, открыл глаза, но так и остался в темноте, полежал, пытаясь сообразить, где же я и что со мной. Потом понял, что лежу на чем-то мягком и накрыт не то шкурой, не то одеялом. Рядом кто-то разговаривал, звучали голоса Селезня и Трегуза.
– Он теперь таким и останется? – спросил Селезень Трегуза.
– А я откуда знаю, – ответил тот, – живой, и ладно, чего он голый-то на них кинулся?
– Хотел, наверное, чтоб по справедливости: они без одежды, и он без ничего, чтобы по-честному биться, – предположил Селезень.
Вот так и рождаются легенды, эх, ребята, если б знали правду, добили бы нерадивого караульщика, и поделом. Вылезать из-под теплой шкуры не хотелось, но ко мне подошел Ассам, разворошил мягкими губами мое убежище, куснул за плечо, вставай, мол, чего разлегся. Трегуз с Селезнем, увидев, что я очнулся, чуть обратно не отправили меня в забытье, так трясли. Какие же все-таки они огромные, просто великаны.
– Ты чего голый был? Зачем мелким стал? Что дальше делать будем? Как тебя обратно? – Они засыпали меня вопросами, на которые я сам бы с удовольствием услышал ответы.
Сообразив, что причиняют мне боль, они наконец перестали меня трясти. Но так и остались стоять, умоляюще глядя на меня. Это и понятно, ведь я их командир, надежа и опора. Они растеряны, не знают, что делать. Верят, что я знаю. Чтобы вселить боевой дух в славное воинство, нужно сделать вид, будто это и вправду так. Одеться бы только, но во что, одежки-то нет подходящего размера. Ну что ж, начнем с простого.
– Селезень, сгоняй-ко к Василисе: пусть одежку на простого человека поищет и даст чего-нибудь съестного для эльфов! – распорядился я.
– Еды не надо, сберегли подарки, а насчет одежки, это я мигом, – с готовностью отозвался гридень, неуклюже затопал к Косматкиному зиккурату.
Трегуз засуетился, стал собирать разбросанный там и сям скарб, собираться в дорогу. Псы с радостным лаем устроили свалку, иногда подбираясь ко мне. Самый большой, кажется Хват, ухитрился лизнуть меня в щеку, будто мокрым полотенцем протер.
Селезень вскоре вернулся, притащил одежду: холщовую рубаху и порты, лапти и какую-то шерстяную дерюгу. Все это мне было велико, но с помощью тряпок и дерюги я кое-как облачился. Зрелище, видимо, было забавное, Трегуз и Селезень прятали ухмылки в бороду. «Смейтесь, смейтесь, – беззлобно подумал я, – главное, чтобы не грустили, тоска заставляет страшиться будущего, а смех заставляет верить в лучшее».
Кое-как с помощью Трегуза я залез в седло, и наша слегка потрепанная кавалькада тронулась в лес. Легкий ветерок разогнал туман, но нагнал серые тучи, пошел мелкий грибной дождь. На дорожку – хорошая примета. В лесу было тепло и сыро. Как нам посоветовала Василиса, мы съехали с дороги и звериными тропами забрались в самую глушь, но нужного места долго не находили: то поляны попадались заболоченные, то сухие и без ручейка. К самому вечеру набрели мы все-таки на красивую просторную поляну, слегка выпуклую в середине, на возвышении стоял плоский камень, покрытый мхом и лишайниками.
– Непростая это полянка, вишь, и каменный стол для приношений стоит, – заметил Трегуз.
