Книга: Рота Его Величества
Назад: 21
Дальше: 23

22

В третьем рейде мы напоролись на засаду. Маршрут передвижения нам прокладывали в Генштабе, его привозили в пакете, запечатанном сургучом, засада исключалась по определению, но все-таки она случилась. Мы катили по пустынной луговой дороге, впереди показался лес, и у меня засосало под ложечкой. Как стреляный волк дырявой шкурой я ощутил опасность. Приказал колонне встать и достал бинокль.
— Что случилось? — спросил подбежавший Рик.
— Тебе не кажется странным, — спросил я, — что никто не встретился нам на пути? Мы долго едем, а нет ни повозки, ни путника.
— В самом деле! — согласился Рик.
— Так случается, когда дорогу перекрывают. Вопрос: для чего?
В его глазах плеснулась догадка.
— Машины развернуть! — приказал я. — Бойцов рассредоточить! Командира минометной батареи ко мне!
Очхи позволили нам провести маневр, наверное, надеялись, что мы постоим и одумаемся. Нас следовало подпустить поближе: гладкоствольные ружья не стреляют далеко. Надеялись они зря: я велел обстрелять опушку. Если там никого, отклика не последует. А вот засада обстрела не выдержит, потому как подумает, что обнаружена. Первые мины разорвались; из леса ответила батарея. Их прицел был не точен: не успели пристрелять местность. Я велел отогнать машины за пригорок, а бойцам — занять оборону. Минометчики получили приказ: умереть, но батарею накрыть. Они это сделали: помог лес. В поле мина рвется, едва коснувшись земли, в лесу — ветки. Батарею трехдюймовок засыпало осколками, и она умолкла. Вываливших из леса солдат мы заставили лечь автоматным огнем. Лишившись поддержки артиллерии и ряда командиров (бойцы отстреливали их прицельно), очхи не выдержали и откатились. Я немедленно отвел роту, посадил ее в грузовики и дал деру.
Бой стоил нам дорого. Погибла половина минометчиков — они до конца вели артиллерийскую дуэль, девять моих бойцов были ранены, один убит — снаряд разорвался рядом. Мы бросили минометы, но погибших забрали. Так мы поступали на Кавказе, и я не собирался менять правила. Возвращаться прежним путем было самоубийством: дорогу наверняка перерезали. Я свернул на первый же проселок и катил по нему до леса. Здесь мы отыскали дорогу, забрались по ней в чащу и остановились. Я велел Рику разведать местность, сам же стал вызывать Горчакова. Не получилось. Или холм глушил сигнал, или же мы находились вне зоны покрытия — рация молчала.
Я приказал осмотреть раненых, а погибших не трогать. Одно дело, когда павших хоронят в людном месте при стечении народа — под оркестр и прощальный залп, другое — когда закапывают, как собак, в лесу. Мертвым это все равно, а вот живым — нет. Я надеялся прорваться к своим. Фельдшер подошел с докладом нескоро. Я не ждал радостных известий — все ранения были осколочными, это много хуже пулевых, но реальность оказалась горше.
— Трое очень тяжелых! — доложил фельдшер. — Их нужно доставить в госпиталь хотя бы к ночи, иначе ни за что не ручаюсь. Остальные потерпят.
Лицо фельдшера было смурым, и оно сказало мне больше, чем его слова. Вернувшийся из разведки Рик доложил, что неподалеку есть деревня. В нее они не заходили, по внешним признакам противника нет. У опушки пасутся коровы, возле них — пастушок. Выбора у меня не оставалось. Я взял автомат и пошел с Риком.
Осмотрев деревню в бинокль и не обнаружив врага, я направился к пастушку. Он встретил меня настороженно.
— Меня зовут Ильей, — сказал я, присаживаясь рядом. — А тебя?
— Степкой! — ответил он.
— Тут такое дело, Степка! Я с товарищами заплутал, нужен проводник. Хорошо заплачу! Золотом!
— Ты за веев или очхи? — спросил паренек, насупившись.
— За веев! — успокоил я и снял шлем. — Видишь уши?
— Ружье подержать дашь? — спросил он деловито.
— Непременно! — обещал я.
— Сбегаю за батькой, — сказал он. — Ты за коровами смотри, не то в лес порскнут!
— Заметано! — согласился я. — Но учти. Приведешь очхи, буду стрелять! В них! — Я указал на коров.
Он кивнул и убежал. Я на всякий случай переместился к опушке. Степка вернулся скоро. Следом за ним шагал вей средних лет в зеленом кителе и такой же фуражке. Других людей в обозримой видимости не наблюдалось. Я вышел навстречу.
— Моя фамилия Пузиков, — представился вей. — А вы Князев?
— Откуда знаете? — удивился я.
— Очхи в деревню заскакивали, вас ищут. Приметы сказывали: высокий, плечистый…
— Давно были?
— С час назад!
Ситуация вырисовывалась хреновая. Если навестили даже глухую деревню…
— Я вас выведу! — сказал Пузиков. — Не беспокойтесь! Только поспешим!
Я дал Степке подержать автомат, после чего мы пошли. Лесные дороги Пузиков знал. Мы ползли сквозь чащи, пересекали болота, взбирались на холмы и спускались в балки. Дважды «УАЗ» садился на днище, его вытаскивали лебедкой и ехали дальше. Хваленый «Хаммер» застрял бы здесь навек, родная техника не подвела. Мы кружили и кружили по лесам, я потерял ориентацию; окажись на месте Пузикова местный Сусанин, мы бы сгинули, как поляки. Однако лесник не подвел: к вечеру мы выползли в поле.
— Дальше — большак! — указал Пузиков. — По нему и доедете. Очхи здесь не ходят!
Я достал пригоршню золота.
— Помельче есть? — спросил Пузиков.
Я порылся и нашел в кармане серебряный рубль.
— Возьму! — сказал лесник, забирая монету. — На память! Золото сохранить трудно: куда-нибудь да потратишь. Внукам буду рассказывать: самого Князева вывел!
Я обнял его и расцеловал. К своим мы добрались к полуночи. Из троих тяжелораненых двое умерли дорогой, в кузове лежало одиннадцать трупов: никогда за всю историю роты мы не несли столь ужасающих потерь. В штаб корпуса я ворвался разъяренным зверем. Меня немедленно связали с Ливенцовым, и я, не стесняясь в выражениях, доложил о случившемся.
— Уверен, что засада ждала именно вас? — спросил Ливенцов.
— В деревне искали Князева! Или нас тут много?
— Побудь у аппарата, — сказал он и отключился.
Минут через десять перезвонил Зубов. Он расспросил обо всем и умолк.
— Какие мысли? — спросил я, устав ждать.
— Грустные! — ответил он. — К плану рейда в Генштабе имели доступ двое: офицер, который прокладывал маршрут, и сам Ливенцов. Ты получил запечатанный сургучом конверт. Если ты не проболтался…
— Счас! — возмутился я.
— Значит, пакет вскрыли в пути, — продолжил Зубов.
— Горчаков? — удивился я. — Не верю! Чтоб Николай…
— Вера — дело личное, а вот утечка сведений — государственное! — перебил Яков. — Разберемся! Пока помалкивай! Ливенцов велел передать: рейды отменены! Отдыхайте, залечивайте раны…
Рейды по тылам не возобновились: отпала нужда. Наступательный порыв Союза мы сбили, а подошедшие кавалерийские дивизии атаковали очхи на марше. Союз не учил кавалеристов конному бою, ибо так же делали и в СССР. Очхи не поняли одного. В Отечественную у Красной армии не было противника, атакующего в конном строю, а вот казаки пики имели. Будь у армии Союза пулеметы, она б отбилась, но пулеметов не было у обеих сторон. Конная лава смела захватчиков и погнала их к побережью. Стремительное наступление сменилось таким же стремительным бегством, чему в немалой степени способствовало разложение армии вторжения. Насчет этого постарался Зубов. Самолеты засыпали очхи листовками. В них рассказывалось, как сытно живется в плену, приводились нормы довольствия военнопленных. Солдаты имели возможность сравнить: их армейский паек был скуднее. В листовках имелась приписка. Добровольно сдавшимся в плен и не повинным в военных преступлениях дозволялось после войны остаться в Новой России.
Эту идею подсказал я, вспомнив лопоухого насильника. Яков хмыкнул и вынес вопрос на Государственный Совет. Сановники были против, но владельцы поместий голосовали «за». У них и до войны не хватало рабочих, а тут фронт забрал молодых и сильных. Веи гибли в боях, послевоенное будущее представлялось безрадостным. Экономический расчет взял верх — царь подписал указ. Текст размножили и сбросили противнику. Очхи стали сдаваться пачками. В прежние времена плен для них означал лагерь по окончании войны, теперь они не боялись.
Военные преступления в листовках помянули не зря. Стремительным наскоком казаки освободили лагерь военнопленных — его не успели эвакуировать. Освобожденные рассказали о трагедии. Рядовых пленных очхи не мордовали, а вот офицеров били. Двоих из них, ари по происхождению, вовсе распяли, пригвоздив к воротам церкви. Действо сопровождалось шуточками: будете, как ваш Христос! Офицеры умерли в мучениях.
Услыхав это, казаки озверели. На ари им было плевать, но поругание веры! Охрана лагеря убежать не успела, о чем пожалела очень скоро. Всех очхи, солдат и офицеров, развесили на сучьях, не больно задумываясь над провинностью каждого. Командир сотни препятствовать не стал: один из распятых был ему братом. История получила огласку, о ней написали в газетах, а газеты сбросили с самолетов противнику. Отношение к пленным со стороны очхи резко поменялось. Говорили, что кого-то из больших начальников они даже судили.
Не все очхи пали духом, нас пытались контратаковать. Мою роту раздербанили повзводно и послали гасить прорывы. Кавалерия Союза так и не усвоила урок, раз за разом попадая в одну и ту же ловушку. «Монки» и огонь «калашей» косили наступающих, наши потери были ничтожными. Обстреляв колонну, мы обычно уходили: в дальнейших действиях не было нужды. Лишь у госпиталя я повел взвод в атаку. Оставить уцелевших очхи возле сестричек и раненых было нельзя: выместили б злобу. В том бою ранили многих, зацепило и меня. В который раз спасли «броники»: они выдерживали пулю 12-го калибра…
Армия гнала врага, пока фронт не спрессовался. У Союза остался плацдарм: километров двадцать в ширину и десять в глубину. Здесь они окопались и вознамерились стоять. Ливенцов не погнал людей под снаряды. Плацдарм окружили и окопались. Канонерские лодки и мониторы Новой России, обогнув материк, стали патрулировать море у плацдарма. Подвоз боеприпасов окруженным резко сократился, возможность эвакуации не просматривалась вовсе. Запертых на плацдарме очхи ждала незавидная участь. Бои гремели лишь на севере. Невзирая на потери, очхи атаковали пограничные укрепления. Их отбивали, но они не унимались. Говорили, что там командует лично Курочкин.
Работы нам не стало, роту отозвали в Петроград. Мы возвращались домой: сотня уцелевших солдат и офицеров. Обстрелянные, спаянные, пережившие горечь потерь и радость побед. В обтрепанном камуфляже, в разбитых ботинках, многие со шрамами или в повязках, но все, как один, с наградами. Офицеры — с орденами Святого Георгия, солдаты и унтеры — с крестами. Трое выслужили полный бант. Ни в одной части не было столько награжденных, ни о ком так часто не писали газеты. За подчиненных я более не волновался: не пропадут! Любой командир оторвет их с руками. Роту можно довести до полного штата или развернуть в батальон или даже полк — это не проблема. Есть кому учить новобранцев, есть кому вести их в бой. Рика хоть сейчас ставь ротным, другие офицеры не хуже. Из унтеров выйдут командиры взводов. Служба моя завершалась.
В казарме я привел себя в порядок и отправился навестить общежитие имени монаха Бертольда Шварца или же Воронью Слободку — я не знал, во что превратился мой дом. Поразмыслив, я решил зайти с черного хода: в коммуналках парадный обычно забивают. Я нырнул в подворотню и немедленно увидел давнюю знакомую. Катя тащила кота, держа его за передние лапы и прижимая спиной к себе. Задние лапы и хвост Васьки болтались в воздухе, вид у недавнего наглеца был ошарашенный. Я остановился полюбоваться картинкой, но в этот момент из дверей выскочили пацаны. Их намерения читались на лицах.
— Стоять! — сказал я.
Они затормозили с видимой неохотой.
— Почему обижаем девочку?
— А что она, — сказал первый.
— Кота забрала, — продолжил второй.
— Это мой кот! — просветил я. — Пусть берет!
— Почему твой? — возмутился первый.
— Потому что я его привез. Это мой дом!
— Не ври! — насупился второй. — Дом наш! Мы здесь живем!
Спорить не хотелось, и я поступил так, как обычно поступают взрослые в таких ситуациях. То есть нахмурил брови и сделал зверское лицо. Огольцы порскнули в дверь, я взялся за ручку и нос к носу столкнулся с Провом.
— Ваше высокоблагородие? — Он не на шутку растерялся.
— Он! — подтвердил я. — Здравствуй, Пров Савельевич! Не рад?
Он пришел в себя и посторонился. Прежде чем войти, я оглянулся. Катя опустила кота на лапы, но твердо держала его за шкирку, не позволяя убежать. Другой рукой она тыкала Ваське в нос сорванную траву.
— Кушай, Васенька! — приговаривала оторва. — Кушай!
Кот закрывал глаза и воротил морду, но Катя не унималась. К сожалению, полюбоваться вволю мне не удалось: Пров ждал.
Я ожидал увидеть что угодно, но только не то, что оказалось. Мы шли чистым коридором, заглядывали в такие же прибранные комнаты; нигде не было ни веревок, ни белья, ни примусов. Не носились по коридорам дети, а мужики в грязных майках не курили у открытых окон.
— Где люди? — удивился я.
— Женщины работают! — пояснил Пров. — Кто горничной, кто в прачечной, кто на завод пошел.
— Не хватает на еду?
— Кормим, как вы велели, бесплатно. И одежду покупаем. Это они сами решили не сидеть без дела. Копейка каждому нужна. Скоро вернутся!
— А дети?
— Мультики смотрят!
Я заглянул в гостиную. Маленькие веи и веечки сидели на диванах и в креслах, как птички в гнездышках, и завороженно смотрели на экран плазмы. Здесь же обретались вспугнутые мною огольцы. Моего появления они не заметили.
— Кто готовит еду? Где сушите белье? Кто убирает в доме? Присматривает за детьми? — засыпал я Прова вопросами и на все получал обстоятельные ответы. Придраться при всем желании было не к чему.
— Вот что, Пров Савельевич! — сказал я. — Коньяк у нас остался?
— Прошу ко мне! — поклонился Пров.
За время моего отсутствия комната дворецкого изменилась. Узкую железную кровать заменила двуспальная, появилась софа, на столе лежала кружевная скатерть, кружевная накидка укрывала и пузатые подушки. Я мысленно хмыкнул. Пров достал из буфета бутылку и бокалы, мы чокнулись и выпили. Я не успел поставить бокал, как в комнату ворвалась женщина. Я с трудом узнал в ней вейку, некогда подобранную на дороге, — так она поправилась и похорошела.
— Провчик! — крикнула Мария. — Ты не видел Катеньку?
В этот момент она заметила меня и ойкнула.
— В последний раз, когда я видел Катю, — сказал я, наслаждаясь моментом, — она кормила кота травой во дворе. Не знаю, чем питается Васька, но, по-моему, его надо спасать.
Мария охнула и выбежала. На дворецкого было больно смотреть.
— Так! — сказал я. — Значит, Провчик? Седина в бакенбарды, а бес в ребро! Завел, понимаешь ли, гарем!
— Илья Степанович! Ваше высокоблагородие! — взмолился он. — Это не то, о чем вы подумали! По молодости у меня случалось баловство: ну там с горничной или с кухаркой, но с Марией серьезно. Венчаться думаем!
— Тебе сколько лет?
— Сорок пять.
— А ей?
— На двадцать меньше.
— И?
— Думаете, легко вдове найти мужа? Скольких на войне убило! Я ее не принуждал, даже намека не делал. Сама предложила! Говорит: нравлюсь!
«Отчего и нет? — подумал я. — С хорошим жалованьем, столичной пропиской… А может, и вправду любовь?»
— Счастья вам! — пожелал я. — Спасибо тебе!
— За что? — удивился он.
— За то, что согласился.
— Сколько вам служу, столько удивляюсь, — сказал Пров. — Это мне вам «спасибо» нужно говорить. Хотя бы за Машеньку. Не вздумай вы привезти женщин, так бы и не встретил ее! Помер бы бобылем! Зато теперь при жене и дочке…
За дверью послышался шум. Пров подошел и выглянул.
— Женщины собрались! — сказал тихо. — Вас видеть хотят.
Я отстранил его и вышел. Коридор был полон. Женщины стояли, прижимая к себе детей, и смотрели на меня вопрошающими взглядами. Как некогда из кузова грузовика.
— Здравствуйте, милые дамы! — сказал я. — Я зашел вас проведать, только и всего. Все остается, как было. Продолжайте жить, сколько нужно! Вот!
Толпа вздохнула и стала приближаться.
— Так! — предупредил я. — Целование рук и прочие буржуазные штучки отменяются!
— Нешто и поцеловать нельзя? — крикнула одна из веек, по всему было видать, веселая и разбитная.
— Можно! — согласился я и указал на Катю. — Вот ей!
— Ур-ра! — завопила оторва и ринулась ко мне.
Я подхватил ушастика на руки, и она залепила мне поцелуй, причем попыталась сделать это взасос.
— Настоящая вейка! — сказал я, отрывая от себя развратное чудище. — Маленькая, а туда же!
Женщины засмеялись и рванулись ко мне. В следующий миг меня заобнимали, зацеловали, а затем повели пить чай. Мы сидели в гостиной, беседовали, смеялись, маленькие веи и веечки сновали у моих ног. Они взбирались мне на колени, пытались отковырнуть пуговицы с мундира — словом, вели себя, как с отцом, заглянувшим домой после долгой отлучки. Я их не прогонял. Впервые с начала войны я чувствовал себя счастливым.
* * *
Назавтра мне позвонил Зубов и попросил зайти. Какие у Якова ко мне дела, я знал, потому облачился в парадный мундир, нацепил ордена и даже кортик с георгиевским темляком — полагался по форме. Будут фотографировать! Зубов занимался пиаром роты и меня лично. Если твой портрет продают за рубль и этот рубль идет сиротам и увечным, есть резон потерпеть.
За решетчатыми воротами казармы роилась толпа, состоявшая преимущественно из барышень, в ней мелькали какие-то личности с фотоаппаратами, от удивления я притормозил.
— С утра толкутся, ваше высокоблагородие! — сказал часовой. — Вас ожидают!
— Это он! Он! — зашелестело в толпе. — Сам Князев!
Я подумал, что с пиаром Зубов переборщил. Отступать было поздно.
«Гвардия умирает, но не сдается!» — приободрил я себя и шагнул за калитку.
Толпа подалась ко мне и застыла, преграждая путь.
— Здравствуйте, милые барышни! — сказал я. — Рад вас видеть!
— Господин Князев! — Из толпы вынырнул тип с блокнотом. — Правду говорят, что вы любите веев?
— Люблю! — подтвердил я. — Но веек — больше!
Толпа засмеялась.
— Раз уж все собрались, — сказал я, — сфотографируемся на память!
Предложение было принято с восторгом — фотографироваться в этом мире обожали. Репортеры с камерами засуетились, выстраивая публику. Я, понятное дело, оказался в центре и в первом ряду, чем незамедлительно воспользовался. Едва фотографы кончили щелкать, я помахал барышням ручкой и вскочил в экипаж. Преследовать меня не стали. Барышни окружили фотографов, те раздавали визитки, предвкушая доходы от продажи отпечатков.
— В госпиталь! — велел я кучеру.
Встреченный во дворе санитар позвал Улу. Она вышла и остановилась, не зная, как себя вести. Я улыбнулся и развел руки. Она подбежала и повисла на шее. Я осторожно чмокнул ее в щечку.
— Как ты? — спросил, ставя сестру на землю.
— Работы много! — пожаловалась она. — Раненых везут и везут. На минутку выбежала.
— Рик приходил?
— Он у Лены! — фыркнула Ула. — Совсем меня забыли. Рик не приходит, ты не приходишь, если б не Антон Витальевич…
— Лапин? — удивился я.
— Да! Он такой милый, обходительный! Приглашает меня в парк, в театр…
«Что еще ему делать? — приревновал я. — Мы там воюем, а он портянки считает!»
На Антона, впрочем, я сердился зря. Он рвался на войну, но я запретил. Нотариус не служил в армии, отправлять на фронт этого теленка было равносильно тому, что на убой. Антон мне был нужен живым. Других проходчиков в Новой России не имелось.
— Мне все девочки завидуют! — хвалилась Ула. — Братья — герои, кавалер — писаный красавец! Смотри! — Она указала на госпиталь.
Я обернулся. В окнах торчали женские лица.
— Илья! — сказала Ула, потупившись. — Давно хотела спросить. Ты не сердишься на меня за давешнее?
— Что было, то было, — ответил я. — Ты моя сестра, и я тебя люблю!
Она расцеловала меня в щеки и побежала к крыльцу.
Я сел в экипаж и скомандовал к Зубову. Я собирался попенять ему за усердие, но лицо полковника было хмурым, и я молча сел в кресло.
— Царь умирает! — сказал Яков.
Я не нашелся что сказать.
— Цирроз печени, водянка, — продолжил он. — Врачи говорят: неделя — самое большее!
Я вспомнил: об Алексее давно не писали в газетах, что выглядело странно: Верховный главнокомандующий! Хотя любой знал: реально командует начальник Генштаба.
— Грядет смута! — продолжил Зубов. — Наследника-то нет!
— Если кого из дочек? — предложил я. — Изменить закон?
— Ты их видел? — вздохнул он. — Без слез не глянешь!
Он замолчал, я тоже.
— Илья! — сказал он наконец. — Даже не знаю, как начать… Знаешь, что о тебе говорят?
— Разное! — предположил я.
— Люди считают тебя сыном Алексея!
Челюсть не отвисла у меня потому, что ее вовремя подхватили.
— Не знаю, кто пустил этот слух, — продолжил Зубов, — но ему верят. Целую историю сочинили! Будто бы царь охотился в северных краях, встретил там красавицу вейку, у них родился сын… Ты чрезвычайно популярен, едва ль не в каждом доме есть твой портрет. Веи спят и видят тебя на троне! Я уполномочен предложить…
— Ты охренел? — спросил я ласково.
— Если думаешь: сам придумал, то ошибаешься! Государственный Совет провел тайное заседание, меня уполномочили. Ты чистокровный ари, капитан гвардии, кавалер многочисленных наград…
— Яков! — сказал я. — Что за бред! Кто поверит, что я сын царя?
— Это не трудно! — возразил он. — Госсовет рассмотрит показания свидетелей, признает их достоверными…
— Обманывать нехорошо!
— Политика — сплошной обман! — возразил он. — Для пущей легитимности женишься на принцессе!
— Ты их видел? — спросил я. — Зачем мне эти слезы? И потом: кто женится на сестрах? Фараоны этим баловались, но они плохо кончили.
— Илья! — Он встал и заходил по комнате. — Подумай! Столько хорошего можно сделать!
— Не позволят! — возразил я.
— Кто?
— Те, кто уполномочил. Они ведь не предлагают избрать меня царем; обещают признать наследником. Это означает: на определенных условиях, причем, как следует ожидать, очень жестких. Государственный Совет Новой России — это Сенат эпохи Петра Первого, формируемый самим монархом. Веев там нет. Большинство сенаторов — родовитые ари. Перемен они не хотят и дадут мне это понять. А вот страна перемен ждет, если не провести реформы, веи разочаруются. Стоит кому-нибудь крикнуть, что царь ненастоящий… Мне выводить армию на улицы, стрелять в людей? Илья Первый Кровавый?
— Ливенцов говорил: ты не согласишься! — сказал Зубов.
— Гордей — умный мужик! Не забывай и о том, что на царство следует помазать. Митрополит Сергий знает, кто я, и откажет самозванцу. Гнилая идея! Я не участвую!
— Значит, смута! — сказал Яков. — Роды схлестнутся в борьбе за власть, стать царем захотят многие. А у нас война…
— Зачем нам царь? — перебил я.
— То есть? — удивился он.
— Механизм смены власти отработан в семнадцатом году. Назначают Временное правительство, которое правит до созыва Учредительного собрания. Собрание определяет государственное устройство и выбирает постоянную власть. Все уже придумано!
— В семнадцатом не получилось…
— У них была Дума, которая назначила болтунов. Болтуны развалили армию и прозевали большевиков. Если во главе правительства встанет решительный человек…
— Кто? — заинтересовался он.
— Ливенцов! Он выиграл войну, его поддержит армия.
— Госсовет его не изберет! У Гордея жена вейка!
— Это вопрос караула.
— То есть? — удивился он.
— Представь! — сказал я. — Госсовет собрался для решения будущего страны. Ввиду важности мероприятия дворец охраняют «танки», я хотел сказать: Отдельная Его Императорского Величества гвардейская рота специального назначения. Солдаты и офицеры стоят в карауле при боевом снаряжении. Это видят сенаторы, направляясь на заседание. Начинаются дебаты, кандидатура Гордея не проходит, и тут появляюсь я, громыхая и постреливая…
— Илья! — попросил он. — Посерьезнее!
— Ладно, стрелять не будем! Рота входит в зал, я становлюсь перед Госсоветом и заявляю: «Господа, караул устал! Сколько можно болтать, когда Отечество в опасности! Неужели не ясно, что Гордей Иванович Ливенцов — единственный человек, который спасет Отчизну? У фронтовиков другого мнения нет! Назначайте его председателем Временного правительства, поручите сформировать кабинет и созвать Учредительное собрание. После чего можете самораспуститься!»
— Если учесть, что говорит это человек, настолько популярный в народе, что стоит ему только крикнуть… — продолжил Яков. — Ты в самом деле это сделаешь?
— Если позовешь!
— Илья! — Он обнял меня так, что кости затрещали.
— Задавишь! — сказал я.
— Только не тебя! — засмеялся он. — В правительство войдешь?
— У меня дембель! — возразил я.
— Чем займешься? — удивился он.
— Куплю ферму, привезу трактор из России и буду землю пахать. Давно мечтаю! Найду себе вейку — вдову с тремя детьми, женюсь…
— Почему с тремя? — удивился Яков.
— Своих детей когда еще сделаешь, а тут готовые!
Мгновение он смотрел изумленно, а потом расхохотался.
— Я думал: всерьез! Ты — да землепашец!
— Почему бы и нет?
— Хватит шутить! Не уезжай из Петрограда в ближайшие дни!
— Чего не сделаешь для хорошего человека! — Я встал.
…Заседание Госсовета состоялось ровно через неделю. Эти дни мы провели с пользой: тренировались. Офицеры роты поначалу удивились, а когда я рассказал, для чего все, долго смеялись. Как предусматривалось планом, рота встала у дворца. Солдаты в камуфляже, касках и с автоматами прибыли с раскрашенными лицами — как в засаду. Непривычному взгляду вид их был дик и страшен. Командир роты стоял без раскраски, но явно навеселе. Стоило очередному сенатору приблизиться, как он восторженно орал: «На кар-ра-ул!» Солдаты били затыльниками прикладов в брусчатку, вертели автоматами с примкнутыми штыками, гнусно при этом ухмыляясь. Сенаторы пугались и шарахались. В зал входить мне не пришлось…
Назад: 21
Дальше: 23