ГЛАВА 23
— Покажите язык.
— Бе-е-е… — Михась скорчил смешную, как ему показалось, рожу.
— Замечательно, — седая женщина со значками в виде обвивающих чашу змей на петлицах улыбнулась невинной шутке Кочика. — Думаю, что восемь или десять очистительных клизм окончательно поправят ваше здоровье.
Бывший летчик от испуга икнул, дернул рукой и сшиб стоявшие у кровати костыли. Он вообще не любил лечебницы, а некоторые процедуры все больше и больше укрепляли его в этом мнении. Вот скажите, каким образом по высунутому языку можно определить правильность срастания костей в переломанных ногах? Неужели странные конструкции из спиц и обручей как-то влияют на его цвет и влажность? Вот ракия влияет, да… Но вроде бы вчера употребили в меру, без этого, как Еремей говорит… без фанатизма. И закусывали хорошо — Вольдемар постарался.
Медведик, как наименее пострадавший (сквозную дыру в кишках заштопали еще в полковой лечебнице), тоже не любил лечиться и скрашивал госпитальную скуку самовольными отлучками. Нет, не подумайте ничего дурного, у него в столице жена и трое детей! Как не навестить семью несмотря на все запреты? А на обратном пути, естественно, заглянуть в кабачок на углу Зеленого проспекта и улицы Пантелеймона Целителя. Отставной десятник, что там заведует, для раненых товарищей делает солидную скидку. Понимающий человек.
Тем временем седая лекарка продолжала исследовать Михася. Зачем-то заглянула в глаза, оттянув поочередно нижние веки, заставила посмотреть на молоточек, потыкала пальцем в живот, еще раз заставила высунуть язык…
— Жить будете.
— Спасибо!
— Не стоит благодарности, — усталое лицо на краткий миг осветилось слабой улыбкой. — Это случится совсем не скоро.
— А когда? — с надеждой спросил Михась, которому до смерти надоели железные капканы на ногах.
— Всему свое время. Отдыхайте пока.
Кочик откинулся на подушки. В глубине души он боялся этой женщины с застывшими во взгляде колючими льдинками. По госпиталю ходили слухи, будто Матильда Жайворонок может не только вернуть человека к жизни, но и высказать в лицо собственные мысли о нем, причем не смотрит ни на звание, ни на должность. Поговаривают, что она самого Начальника Генерального Штаба однажды гоняла по забитым ранеными коридорам, а парочку проворовавшихся каптенармусов лично расстреляла из наградной огнеплюйки. Серьезная женщина! И что Матвей в ней нашел? Нет же, наплевал на все предупреждения и засыпает комплиментами…
Самое странное — профессор Баргузин действия Барабаша полностью одобряет и поддерживает. Более того, он вчера вечером заставил Вольдемара, как единственного ходячего, принести цветы из госпитального парка. Тот и принес, маскируя в букетах бутылки с ракией. Они все, наверное, посходили сума.
— А вы как себя чувствуете? — Матильда осторожно положила ладонь на лоб Матвея, проверяя температуру. Ртутные тепломеры определяли ее точнее, но почему-то всегда хотелось дотронуться до…
Отдернула руку, боясь признаться самой себе, что простое прикосновение отдается щемящей болью в сердце. Нельзя признаваться… нельзя. Злая судьба ревнива и вот уже который год наносит удары, забирая любимых людей одного за другим. С потерей мужа, погибшего на границе с каганатом, смирилась… или просто за прошедшие с того момента пятнадцать лет притерпелась. А в прошлом году война унесла сразу и сына, и внучку. Нет, больше такого не случится, потому что терять уже нечего.
— Это вам, товарищ младший воевода! — чуть слышный шорох, и из-под кровати будто сам собой вылетел букет роз, неведомым чудом сохранивший на лепестках капельки утренней росы.
От обращения к Матильде по званию Барабаша отговаривали все, и он согласился… чтобы в решительную минуту позабыть обо всем.
— Спасибо, — Матильда вдохнула давным-давно позабытый запах. — Спасибо, Матвей.
И она уже не замечала ничего. Не видела, как профессор подхватил костыли, сунул кулак под нос Михасю Кочику, заставляя того укрыться одеялом с головой, и, поддерживаемый Медведиком, вышел, осторожно прикрыв за собой дверь. Сложно смотреть на мир, когда в глазах стоят слезы, а в ушах звучит музыка, слышная только двоим.
— На прогулку, товарищи? — человек в форменной накидке без знаков различия махнул рукой, и еще один, точно такой же боец с добрым лицом прирожденного головореза, подкатил кресло на колесиках. — Карета подана, товарищ профессор!
За прошедший месяц Еремей привык к ненавязчивой опеке, состоявшей из постоянного вооруженного караула у дверей палаты, сопровождения на расстоянии даже на прогулках в госпитальном парке, и не протестовал против этого. Нужно, — значит, нужно… У людей работа такая, не хуже прочих, и жаловаться бесполезно, да и некому. Уже некому — невидимый собеседник на вопрос об охране выразился грубо и просил не обращать на них внимания, даже если те захотят лично проводить охраняемый объект до толчка.
Вольдемар помог профессору усесться в каталку, оглянулся по сторонам и прошептал прямо в ухо:
— Слушай, Ерема, я тут одно местечко знаю… Посоветовали… Как думаешь, твои мордовороты нас не сдадут?
— Кому?
— Матильде, кому же еще.
— Смотря что мы будем делать.
— Я же говорю — местечко. Оргий с энейскими гетерами не обещаю, но скучно не будет, зуб даю!
— На сладкое потянуло? Клубнички со сливками захотелось?
Медведик сделал вид, что обиделся:
— Все благопристойно будет. Ну… почти. Я же женатый человек! И ты немножко развлечешься.
Да, в столице сейчас с развлечениями туго, только выпивка и осталась. Указом Верховного все театры закрыты, хипподромы отданы в распоряжение армии, а уличных акробатов вообще отправили на фронт, предварительно почистив от пиктийских шпионов. Впрочем, и те и другие в результате оказались в составе того самого десанта.
— В таком виде пойдем? То есть поедем? — Еремей оглядел Медведика и задержал взгляд на исподних штанах, выглядывающих из-под длинного стеганого халата. — Красавчики!
— Нам что, жениться, что ли? Тем более раненых героев должны обслуживать со скидкой.
Финансовый вопрос заботил профессора меньше всего — за пребывание в пиктийском тылу денежное содержание насчитали в тройном размере, добавили премию за каждого уничтоженного дракона, приплюсовали наградные за командование десантом… Вексель Роденийского Народного банка внушал почтение итоговой суммой, а кошелек с наличностью с трудом помещался в карман. Интересно, зачем наличные в госпитале?
— Одежду приличную найдешь?
Вольдемар, довольный тем, что уговорил профессора на самоволку, махнул рукой старшему из охранников:
— Товарищ Густав, ваши бойцы не желают приятно провести время за наш счет?
Дом на столичной окраине не производил впечатления злачного места. Двухэтажный особняк, в каких любят селиться негоцианты средней руки, вышедшие на покой и уставшие от городской суеты. Высокий забор с крепкими воротами, цветы вдоль посыпанных кирпичной крошкой дорожек, улыбчивые и предупредительные слуги в парадных ливреях, приветствующие гостей с легким легойским акцентом. Это настоящие легойцы или свои, но прикрывающиеся чужим подданством от призыва?
— Мы рады видеть вас на нашем скромном празднике! — у сбежавшего по ступенькам круглолицего толстяка уже пелейский говор с характерным проглатыванием окончаний. Уж в этом бывший профессор и заведующий кафедрой словесности разбирался хорошо. — Эй, лентяи, помогите поднять Его Превосходительство!
Ну точно, только пелейцы осмеливаются переиначивать роденийские звания на свой лад, не рискуя получить по зубам. Смешные люди из крохотной смешной страны… У них десятник именуется полублагородием, полусотник — благородием, а сотник — полным благородием. Дальше идут полугосподин, просто господин и надгосподин, а высшие чины зовут превосходительствами. Да-да, так и есть — полупревосходительство, превосходительство и сверхпревосходительство.
Видимо, на толстяка произвел впечатление парадный мундир Баргузина. Новую форму только начали вводить в войсках, и даже в столице редко можно было увидеть человека, одетого подобным образом, а тут аж целая толпа… Густая золотая бахрома эполет, звезды на них, аксельбант от плеча к пузу, дорогущее даже на вид сукно. Наград нет — с приказом Верховного ознакомили под роспись, но сами знаки грозятся вручить в торжественной обстановке после окончательного выздоровления.
В общем, выглядел Еремей преуспевающим купчиной, по какой-то неведомой причине решившим пойти на службу.
Вольдемар, отъевшийся за все голодные месяцы и немного наперед, вернул румянец на физиономию и объем живота, так что смотрелся не менее представительно. Даже охрана, все четверо, принарядилась, только ручные огнеплюйки в открытых кобурах все такие же потертые. Хорошие охранники, каких и полагается иметь богатому человеку.
Густав одним лишь взглядом остановил бросившихся было на помощь лакеев, и молчаливые товарищи сами внесли кресло с профессором в дом.
— Пожалуйте сюда, Ваше Превосходительство! — пелеец сделал широкий жест. — Лучший столик в этом зале!
— В этом? — удивился Еремей. — Есть еще и другие?
Толстяк доверительно понизил голос:
— Если Ваше Превосходительство желает уединиться, то имеются отдельные покои.
— К кагулам отдельные, — отмахнулся профессор. — Остаемся здесь.
— Замечательный выбор, Ваше Превосходительство! Ведь именно сегодня в нашем заведении дает представление знаменитая легойская танцовщица Иродиада Олоферн.
Имя заграничной дивы показалось Баргузину знакомым, но, покопавшись в памяти, он так ничего и не вспомнил.
— И чем же она знаменита?
— О! — пухлые губы пелейца влажно зачмокали. — Вы сами все увидите!
Постепенно зала заполнялась народом. Странно было наблюдать, как появившиеся в пыльных и потертых плащах дамы сбрасывают эти рубища на руки подбежавшим лакеям и предстают перед восхищенной публикой в блеске драгоценных камней и тихом шелесте тончайшего шелка. Мужчины, все до единого в военной или полувоенной форме, расправляли плечи в присутствии сих прелестнейших созданий, и их глаза сияют ярче перстней на собственных пальцах.
— Суки, — прошипел Медведик, ни к кому конкретно не обращаясь. — У того ублюдка только запонки стоимостью в полк «Левиафанов», а за пуговицы целую дивизию вооружить можно.
— Расслабься, Вольдемар, — профессор раскланялся с поймавшим злой взгляд сотником интендантского ведомства. — Мы не на фронте.
— Ага, но такое ощущение, что в пиктийском тылу.
— Научись отдыхать. Понимаю, война слишком глубоко въелась в наши души, но все же…
Еремей откинулся на спинку каталки. Честно сказать, его посетили те же самые мысли, и он предпочел бы рассматривать здешнюю публику через прицел станковой огнеплюйки. Предпочел бы, да… Но нужно хоть один вечер прожить без войны, иначе попросту сойдешь с ума. Нужно заново привыкать к мирной жизни. Пусть ненадолго… но это необходимо.
Центральную часть залы занимала круглая сцена с торчащим из нее шестом из полированного металла. Приподнятая на столбиках дорожка соединяла сцену с чем-то, напоминающим театральный занавес. Там, скорее всего, дверь, откуда и будут появляться артисты. Ага, музыканты уже занимают места. Начинается?
Нет, устроители зрелища не торопились, давая посетителям время на утоление жажды и аппетита.
И надо сказать, меню вполне позволяло удовлетворить оба желания даже самому утонченному гурману. Профессор Баргузин себя к таковым не относил и потому заказал простые блюда роденийской кухни — суп из спинного плавника молодой меч-рыбы, седло барашка с гарниром из зеленого горошка, обжаренного с перепелиными крылышками, сыр с медом и орехами, а также бутылку вина с Таркейского полуострова урожая позапрошлого года. Не легойское, конечно, но именно сегодня творение виноделов Южной Родении подходит больше всего.
Только оно дает легкую грусть вместо беспричинной веселости и философскую задумчивость вместо бессмысленной лихости.
Цены, однако, кусались. Даже грызли кошелек со всей страстью оголодавшего хищника — в мирное время за такие деньги можно было купить приличную квартиру с собственным выходом на улицу и комнатами для прислуги. Впрочем, стоит ли экономить сегодня, если завтра еще поживешь, а послезавтра уже под большим сомнением?
Вольдемар в выборе поскромничал — тоже заказал суп, но всего лишь с белугой, потом ее же, но уже в жареном и копченом виде, а на десерт ограничился варенной в меду северной кислицей. Вина брать не стал, доверительно сообщив напудренному лакею:
— Я воспитывался на мухоморовке, поэтому буду пить ракию. Вот им, — Медведик показал на охрану, — принеси чего-нибудь легкого, а на закуску… Густав, вы любите легойскую кухню?
Еремей фыркнул:
— Они еще не оголодали до такой степени. Несите мясо! Воины едят мясо!
Публика встретила слова Баргузина понимающими улыбками. Ведь где же еще, как не здесь, можно услышать воинственные речи сугубо мирных людей, даже издали не видевших пиктийские войска? Ведь не кем иным, как поднявшимся на военных поставках тыловиком, этот наряженный в парадный мундир человек быть не может.
— Вот суки, — Медведик отсалютовал бокалом в ответ на приветствие с соседнего столика. — Ерема, они же нас за своих приняли, за таких же…
— Ублюдков, — продолжил фразу профессор. — Так давай сегодня ими и побудем. Эй, халдей, мать твою с кагулом видели, почему пятна на салфетках?
Тут оркестр заиграл нечто бодрое, и оправдания лакея утонули в визгах скрипок. На сцене появилась стайка танцовщиц, одетых ярко, но очень скудно.
— Откуда здесь знают канкан, дада шени? — удивленно пробормотал Еремей, и от его неосторожного заклинания сами собой задернулись тяжелые шторы на окнах, а на столах вспыхнули свечи, придавая полумраку особую прелесть. Иные прелести, весьма потасканные и бывшие в употреблении, в неярком свете тоже начали смотреться очень даже неплохо.
— Вот! — оживился Вольдемар. — Сейчас они нам кое-что покажут, а потом появится сама Иродиада!
Баргузину восторженный тон товарища не понравился, и он решил охладить его замечанием:
— А разве бывает так, что и не сама выходит, а только ее часть? Задница, например.
Видимо, Медведик представил эту картину слишком ярко, так как поперхнулся ракией и закашлялся.
— Ну, ты сказал! Скоро сам увидишь!
Профессор пожал плечами и достал из кармана трубку:
— Подождем. Густав, отвези-ка меня в курительную комнату.
Привычка курить листья табака, ранее применявшиеся только для борьбы с вредителями виноградников, появилась в Родении совсем недавно и не была очень уж распространенной, но в каждом приличном доме ей отводили отдельную комнату. Где еще можно укрыться от навязчивого женского общества, как не в клубах сизого дыма? Где еще мужчины могут поговорить о самых увлекательных вещах — войне, деньгах и политике? Где есть возможность просто помолчать?
Вот Еремей и молчал, бездумно глядя в выходящее во внутренний дворик окно, а пальцы левой руки непроизвольно отбивали по подоконнику дробь, в которой знающий слушатель легко смог бы опознать «Марш Буденного». Увы, таковых здесь не было, да и быть не могло.
Вольдемар выбрал себе новомодную сигару из стоявшего тут же на столике ящичка. Снял с нее серебряную фольгу, потянул носом, вдыхая запах дальних стран.
— Ерема, а правда, что их на женских бедрах скручивают?
— Угу, — профессор выпустил кольцо дыма. — И чем ближе к… хм… ну ты понял… тем дороже стоит.
— Тьфу! — Медведик бросил сигару на пол и потянулся к великолепной коллекции трубок. — А вот…
— Тихо! — оборвал его Еремей и, насколько смог, привстал в каталке, рассматривая что-то за окном. — Густав, вези меня туда.
— А что там?
— Уж точно не Иродиада Олоферн.
Воздушный кулак отбросил напудренного лакея к кирпичной стене, и опыт подсказывал Вольдемару, что тот уже никогда не встанет. С переломанными ногами вообще трудно вставать, а если еще и свернутая голова смотрит на собственные пятки… Второму повезло больше, и он остался жив. Или наоборот, совсем не повезло — невидимая удавка вздернула его вверх так, что лакированные башмаки с розовыми бантами вместо пряжек едва доставали до земли.
— Эй, там, вылезайте! — Медведик пошевелил ногой ближайшую мусорную корзину и отшатнулся, когда из-за нее с визгом выскочили два чумазых существа. — Густав, лови их!
Старший охранник сообразил даже раньше, чем услышал крик, — подхватил на руки и прижал к груди… мальчишек? Может, и девчонок, под слоем грязи сразу не разобрать.
— Дяденька, я больше не буду! Дяденька, отпусти! — в огромных ярко-синих глазах плескался ужас, а вспухающий рубец от лакейской плетки еще больше подчеркивал его. — Это все я придумал, а Лидка не виновата!
— Пацан, значит, — кивнул профессор. — Лидка тебе сестра?
— Не виновата она, — повторил мальчишка, размазывая слезы кулаком, в котором крепко зажата отбивная со следами чьих-то зубов. — Отпустите ее.
Только сейчас Баргузин разглядел разницу — у девчушки и волосы подлиннее, и помельче она, и потрепанная ленточка в неумело заплетенной косичке имеется. Лет шесть, не больше. Двумя руками держит крупное, подгнившее с одного бока яблоко. И тот же ужас в точно таких же синих глазах.
Еремей вздрогнул под этим взглядом, и висящий в воздухе лакей безвольно свесил голову, высунув посиневший язык.
— Твою мать, Ерема… при детях… — прошипел Медведик, забирая у Густава девочку. — Вы что здесь вообще делали?
— Возьми, — яблоко, такое огромное на маленькой ладони, повернулось целым боком к Вольдемару. — Не бей нас, дяденька. И хлеб забери. Мы больше не будем.
Кусок булки, перемазанный соусом. Мелкая дрожь руки, протягивающей драгоценность огромному сердитому дядьке в блистающей золотом одежде. Пусть возьмет… Ведь мама когда-то говорила, что воровать нехорошо. Они с Севкой больше не будут! Возьми хлеб, дяденька…
— Отпустите ее, — мальчишка попытался вырваться.
— Отдай им мясо, Севка, — строго произнесла сестра. — Нам папка другое купит. Потом.
Севка еще раз дернулся и затих, чуть слышно прошептав:
— Папка купит… потом…
— Где ваш отец? — голос Вольдемара дрогнул.
— Он сотник пограничной стражи в Городнее. И мамка там.
— А вы?
— А мы к бабушке приехали, — пояснил мальчишка. — Только ее еще зимой драконы сожгли. Отпустите нас, дяденьки.
— Где живете?
— Везде.
— Это как?
— Дом-то у бабушки тоже сгорел, — ответила Лидка сердитому, но такому бестолковому дядьке. — Папка придет с войны и новый построит.
— Построит, — машинально повторил Вольдемар. — Обязательно построит.
Когда-нибудь дети вырастут и узнают, что из каждой тысячи пограничников, принявших первый пиктийский удар, выжил только один. Узнают… но пока пусть верят в будущее. В то будущее, где нет войны, где отец и мать, где новый дом…
— Ты нас отпустишь, да? — Лидка попыталась затолкать кусок булки Медведику за пазуху. — А Владке мы щавеля принесем, он вкусный. Правда-правда! Только за ним ходить далеко. Возьми хлебушек, дяденька, нас Владка ждет.
Голос в голове прозвучал поздно вечером и начал сразу с вопроса:
— Сколько их там было?
— Штук сорок, а что?
— В штуках считаешь?
— Были бы люди, сказал бы — человек сорок.
— Там даже фундамент оплавился.
— Я знаю.
Голос сделал паузу — видимо, неведомый собеседник задумался, а потом продолжил:
— Не надоело убивать?
— Этих? Этих не надоело.
— Пора взрослеть.
— Да пошел ты…
— Я пойду. И ты пойдешь. Ко мне.
— Раздача слонов?
— Человека из тебя делать будем, идиот!
— А сейчас?
— Пока частично. Пока вижу слегка поумневшего Эрлиха Белоглазого. Заготовку человека.
— Не говори так красиво, Владыка!
— Не хами самому себе. Завтра.
— Да, я обещал.
— Жду.
— И что будем делать?
— Разгребать завалы и чистить авгиевы конюшни.
— Все так плохо?
— Увидишь сам. Утром увидишь.
notes
