ГЛАВА 18

В чем схожи пикты с глорхийцами, так это в любви к внешним эффектам. Но если у головожопых все происходит довольно скромно и уныло, если не считать диких воплей, то имперцы помпезны и пафосны до неприличия. Одни только развернутые знамена чего стоят. И барабанная дробь. И флейты. Не война, а парад. Хотя, если присмотреться повнимательнее, можно увидеть грязь на кружевных воротниках. Следы штопки и плохо застиранной крови на мундирах, посеревшие от усталости лица. Третья атака за сегодня и шестнадцатая за прошедшую неделю. Нескончаемую неделю, когда часы кажутся десятилетиями, а дни — веками. Сколько тысяч лет пролетело с момента высадки? Много… и для многих.

Десант держался на упрямстве — остального больше нет. Кончилось. Нет сил, нет злости, нет желания жить… есть только упрямство и заряды к огнеплюйкам. Двести человек в строю, включая раненых. Ровно двести… круглое число образовалось только что — Медведику доложили о смерти особиста, метавшегося в бреду со вчерашнего вечера И то долго продержался с пробитым ледяным копьем животом. Командир «Эльпидифора» погиб вчера. Славная смерть — подорвать себя кристаллом от корабельной пушки в гуще вражеского строя. Земля ему пухом, раз не получилось упокоиться в море. И вечная память.

— Михась, передай расчетам станкачей, чтобы пропустили фалангу над собой. И пусть не увлекаются голытьбой, как в прошлый раз.

Кочик виновато улыбнулся. Именно он при отражении утренней атаки положил из ДШК толпу вооруженных горожан, выпущенную колдунами впереди строя. Сами напросились! Если бы побросали дреколье да ржавые мечи и разбежались… Кто им теперь лекарь? Как говорит профессор Баргузин: «Есть пиктиец — есть проблема, нет пиктийца — нет проблемы».

Ерема тысячу раз прав. Кстати, он успел сделать обещанные амулеты? Без них боезапас обеих станковых огнеплюек, замаскированных в выкопанных наспех укрытиях, рванет так, что мало не покажется никому. Кристаллы не совместимы с пиктийской магией, разве что одноразовые из соляных кристаллов, но их подмочили еще при переходе, и кроме как на засолку драконьего мяса они не годятся. Зато заключенная в них энергия придает драконятине особый привкус и не позволяет портиться.

— Ты меня слушаешь? — старший сотник заглянул задумавшемуся Михасю в лицо.

— Уже ушел, товарищ командир!

Вольдемар проводил убегающего десятника задумчивым взглядом и усмехнулся — еще не наигрался парнишка в войну, хотя хлебнул того варева в горячем и холодном виде. Может, и лучше вот так-то? Наверное, да — лучше умереть, пребывая в свойственной юности твердой уверенности в собственном бессмертии. И никогда не узнаешь, что был неправ.

Фыркнула огнеплюйка на левом фланге.

— Вторая рота, мать вашу, куда палите?

До противника больше половины версты. Опять фаланга под развернутыми знаменами. Правильно, лучшего построения для поддержания защиты не существует, а тесные ряды позволяют удерживать даже купол. Впрочем, вряд ли пиктийцы его установят — защищать верх не от кого, а в тылу собственный город. Пока только город, будем надеяться.

Идею замаскировать станковые огнеплюйки таким образом, чтобы они оказались за спиной наступающих колдунов, подал начальник штаба тысячи. Младший воевода Назар Горехват отказался от командования десантом, хотя как старший по званию должен был возглавить его по одной простой причине — попытка прикончить тысяцкого Алечио Ченчика ударом циркуля в ухо закончилась карцером и сломанной ногой. Принудительное падение в трюм со связанными за спиной руками… мелкая месть со стороны командира тысячи. Вот для того, чтобы мелкая не переросла в крупную, начальник штаба и не рискнул остаться на «Эльпидифоре». Береженого Триада бережет, а не береженого… Мало ли что может случиться в пути?

— Никто Баргузина с Барабашем не видел? — Вопрос старшего сотника остался без ответа — уж если сам командир не ведает, где находятся его подчиненные, то откуда знать простым бойцам? Небось, опять развлекаются охотой на колдунов — пиктийцы приходят в ярость, когда видят в глубине роденийских позиций вкопанный столб с приколоченными ушами и подвешенными амулетами. И то и другое отдельно от бывших владельцев. Жестоко и бесчеловечно? Может быть… но покойникам уже все равно, зато острие атаки предсказуемо направлено именно туда. Вернувшийся Михась внес ясность:

— Амулеты готовы, профессор просил не беспокоиться и начинать без него. Он будет позже.

— А Матвей?

— С ним.

— Вот же…

— Что-то они задумали, товарищ старший сотник, нутром чую. И это что-то колдунам очень не понравится.

До войны Эдингташ считался глубоким захолустьем. Впрочем, он продолжал оставаться таковым и после ее начала, но появление в городе большого количества имперской аристократии немного развеяло извечную провинциальную скуку и придало некоторый блеск обществу. Ранее здешний высший свет состоял лишь из капитана береговой стражи, происходившего из захудалого и лишенного дара рода с севера Империи, да десятка очень старых дев, решивших поправить здоровье морским воздухом вдали от докучливой молодежи.

Почтенные девушки первыми пострадали от изменений — среди кадетов драконирской школы почиталась за удаль тайная ловля мопсов, мосек и болонок, с последующим скармливанием блохоносцев драконам. И даже существовало негласное соревнование по количеству.

А что делать, если в свободное от патрулирования время заняться нечем? Не балы же устраивать? Престарелые прелестницы и не против бы, но… И это «но» сводило на нет все остальные доводы. А если нет балов, то нет и приличных музыкантов.

— Барабанщики совсем ритм не чувствуют, а духовые так вообще… — когда-то профессор Баргузин не пропускал ни одной премьеры в столичной опере, и воспитанному на произведениях великого Саввы Бахуса слуху трудно переносить визгливые пиктийские флейты. — За фальшивые ноты убивать нужно!

— Да мы вроде бы так и собираемся сделать, — ухмыльнулся Матвей, не отличавший скерцо от адажио и из всей музыки уважавший лишь колокольный звон. — Или пленных брать будем?

Таскать языков Барабашу надоело. Тем более к колдунам, имеющим представление о планах командования, не подобраться, а городские ополченцы могут только нечленораздельно мычать и испуганно вращать глазами. Как же бедолаг запугали страшными и жестокими роденийцами! Такому после допроса даже глотку жалко перерезать.

— Нет, пленники нам пока не нужны, вот чуть попозже… — профессор сосредоточенно втыкал меч в склон неглубокого оврага. И когда клинок уперся во что-то твердое, с удовлетворением кивнул. — Ну вот, а ты говорил, что не найдем.

— Я говорил? Я даже не знал, что мы чего-то ищем.

— Это неважно, — Баргузин отстегнул от пояса лопатку. — Копай.

Матвей пожал плечами, но инструмент взял — за последние полгода привык к тому, что Ерема ничего не делает просто так. И если тому захотелось найти что-то закопанное в земле, то так оно и нужно. Только вот зачем?

Когда заработали ударившие фаланге в тыл станковые огнеплюйки, профессор приподнялся на локте и выплюнул измочаленную зубами травинку:

— И не отвлекайся, там без нас справятся.

Барабаш не отвлекался, только изредка вытирал пот со лба рукавом кольчуги. От волнения, наверное. Только спросил, кивая на показавшийся серый камень:

— Если это подземный ход в город, то как-то странно выглядит. Заметил, он на могильную плиту похож?

— Она и есть, — Еремей поднялся, подошел, осторожно положил руку, нащупывая едва заметные буквы, и повторил: — Да, она.

Матвей озадаченно посмотрел на товарища — осквернителем гробниц ему бывать еще не приходилось.

— Может, ты без меня? Знаешь, чужие могилы как-то…

— Чужие? — по лицу профессора пробежала легкая тень. — Не беспокойся, это моя.

— А-а-а… а в каком смысле?

— В прямом. Когда Эрлиха Белоглазого убили в первый раз…

— Не понял, — Барабаш почесал лопаткой затылок. — Был еще и второй?

— И даже восьмой. Девятый стал бы последним, но… — Баргузин запнулся и продолжил совсем не в тему: — Великие Перерождения надежнее — они не кончаются в отличие от жизней. Снимаем крышку!

Матвей ухватился за выемки сбоку, будто специально для того выдолбленные, и дернул вверх:

— Какого хрена?

Массивная и тяжелая на вид плита подалась неожиданно легко, а когда ее отпустили, то зависла в воздухе, чуть покачиваясь, как плот на волнах. Еремей пояснил:

— Антигравитация. Ересь, конечно, с точки зрения фундаментальной науки, но кое-что получалось. Ага, на уровне фокусов.

— Слушай, Ерема, — Барабаш опять почесал лопаткой голову и заглянул в открывшийся темный провал, — а чего это тебя в овраге закопали?

— Не меня — Эрлиха Белоглазого.

— Какая разница?

— Тогда — очень большая. В смысле, в то время.

— И все же?

— Я сам.

— Закопался?

— Нет, сам закопал… тьфу! То есть похоронил. А точнее, сам Эрлих, который был еще не я и который долго не станет мной.

Матвей округлил глаза:

— Сам-то хоть понял, что сказал?

Профессор хмыкнул и спрыгнул в могилу:

— Спускайся, а то сейчас колдуны обратно побегут, всего кровавыми соплями забрызгают. Или драконы на голову нагадят.

— Их в городе штуки три осталось, не больше.

— Тебе и одного хватит. Идешь или нет?

— Куда я денусь?

Как Барабаш и ожидал, скелета в могиле не оказалось. Да и откуда ему там взяться, если наглядное подтверждение того, что слухи о смерти Эрлиха Белоглазого несколько преувеличены, больше полугода перед глазами? Профессор и сейчас живее всех живых, что уж там говорить о прошлом! По утверждениям легенд, у древнего злодея, как у кошки, девять жизней, и Еремей только что это подтвердил.

— Ерема, а ты сейчас которую по счету жизнь живешь?

Камень, ничем не отличающийся от соседних в кладке, повернулся под рукой Баргузина, и он бросил через плечо:

— Надо же, работает. — И добавил, немного помолчав: — Первая она у меня, Матвей. Опять первая.

Барабаш поверил сразу, хотя раньше никогда не считал себя специалистом по Эрлихам. Или того, кого поминают страшилки и детские сказки больше не существует, и остался только один, правильный? Наверное, так оно и есть, потому что все поступки профессора Баргузина приносят неприятности исключительно пиктийцам. Куда уж правильнее-то? Проход в выложенной камнем стене открылся бесшумно, и Еремей с непонятной гордостью сообщил:

— Умели раньше работать, не то что нынче! Триста золотых грошей за механизм отдал.

Сколько это будет в сегодняшних ценах, Матвей выяснять не стал, да и гроши давно не в ходу. Но понятно, что очень дорого. Кстати, а если найти покупателя и… Еще можно после войны сюда любопытных возить за хорошие деньги. Почему бы нет?

— Догоняй. — Баргузин скрылся в проходе, и Барабашу пришлось шагнуть следом.

Вспыхнули светильники под низким сводом, разогнав веками копившуюся темноту. Она отступала неохотно и так и не ушла совсем, затаившись в углах клубящимся черным туманом. Казалось бы, откуда углы в небольшом, шагов десять в поперечнике, круглом помещении, а вот поди ж ты… нашлись. Не иначе профессор что-то начудил в свое время. В самом центре, на пересечении светящихся линий, стоял железный ящик со странной надписью на боку: «Горьковская железная дорога. Инвентарный номер 5276649». Буквы роденийские, а слова непонятные. Наверное, заклинание какое-то! На лицевой стороне выпирает круглая нашлепка с нанесенными цифрами. Часы?

— Ни разу сейфа не видел? — профессор подмигнул Барабашу и принялся колдовать над ящиком. — У нас таких не делают.

— А где делают?

— Представления не имею, это нужно у Эрлиха спрашивать.

— Так я и спрашиваю.

— У того, у прошлого, — нашлепка, оказавшаяся хитрым замком, щелкнула, и Еремей потянул за ручку. — Ага, на месте, родимая!

Внутри пусто, если не считать крохотной, с мизинец размером, стеклянной емкости и большой прозрачной бутылки с желто-красной этикеткой. Рядом два стакана и кусок хлеба, посыпанный крупной солью.

— Колбасу он не рискнул оставлять, — пояснил профессор. — Остановленное время плохо влияет на закуску.

— Он — это ты? А с хлебом ничего не случилось?

— Сейчас узнаем, — пальцы привычно подцепили язычок на пробке. — Арзамасский ликеро-водочный завод, цена три рубля шестьдесят две копейки… Будешь?

После первой в голове приятно зашумело, по телу пробежала горячая волна, и древняя магия перестала казаться страшной. А после второй Матвей осмелел настолько, что протянул руку за маленькой емкостью:

— Это тоже можно пить?

— Угу, — кивнул Баргузин. — Только один раз в жизни — он же станет последним.

— Ой… — Барабаш спрятал руки за спину.

— Бубонную чуму знаешь?

— Какую?

— Ничего, скоро все узнают. Ты не представляешь, как надоело это чистоплюйство! И на слезинку ребенка мне насрать! В конце-то концов, я легендарный злодей или мать Тереза?

— Хреновый из тебя злодей, Ерема, — глубокомысленно заметил Матвей. — Добрый какой-то.

— И это пройдет, как говорил один мой старый друг. И насчет доброты мы еще посмотрим! — пообещал профессор и спрятал склянку в карман. — Наливай.

Час спустя.

В окопах царило воодушевление. Эту атаку удалось отбить с минимальными потерями — всего пятеро погибших, зато пиктийцы оставили на поле боя не менее пятидесяти ополченцев и десятка полтора колдунов. Не выдержали тонкие аристократические натуры удара в спину, и хваленые имперские маги позорно бежали, бросив раненых, но прихватив знамена. Как же… людей у императрицы много!

— Не рано ли празднуешь победу? — старший сотник Медведик принюхался к исходившему от Барабаша запаху. — Что за дрянь ты пил?

— Мы и тебе оставили, — оправдывался Матвей. — Чудодейственное лекарство по фамильному рецепту профессора Баргузина. В лечебно-профилактических целях, да…

— Понятно. А сам он где опять пропадает?

— Пошел лечить пленных настойкой какой-то чумы. Вроде бы бубонной. Или что-то в этом роде.

— Не знаю такую.

— Я тоже недавно про нее услышал. Ерема говорит, что скоро все узнают.

— Добрый он у нас.

— Ага, есть немного.

Упомянутый профессор появился, как из-под земли, и строго кашлянул:

— Кто тут про меня гадости рассказывает? — а потом без всякого предисловия: — Слушай, Вольдемар, я твоей властью приказал пленных отпустить.

— И колдунов? — ахнул Медведик.

— Их в первую очередь.

В последующие дни десанту пришлось выдержать еще несколько атак, но с каждым разом напор пиктийцев становился все слабее и слабее — то ли силы колдунов подошли к пределу, то ли еще какая тому причина. Матвей все посматривал на мрачного профессора, явно чего-то ожидающего, но это что-то обманывало его ожидания — слишком уж четко читалось разочарование на лице Еремея.

А если прислушаться, то можно услышать недовольное бурчание:

— Должно было сработать на следующий же день, а эти еще воевали… Выдохлась, сволочь. Сам чуть не подох, добывая, а тут не действует… Вроде все правильно делал.

Дело дошло до того, что обеспокоенный состоянием товарища Вольдемар предложил Баргузину немного развеяться и еще раз сходить в город, дабы узнать о противнике что-нибудь новое.

— Да и так ясно, что в Эдингташе ждут подмогу, а замысел у них один — утопить нас в море, — отмахнулся профессор. — Но сходить нужно, заодно и проверю кое-что. Матвея со мной отпустишь?

Медведик не стал возражать, потому что в противном случае Баргузин забрал бы Барабаша без всякого разрешения. Он вообще в последнее время держался как-то отстраненно, переложив заботу о полусотне на Михася Кочика, и чувствовалось, что профессор привык к большим масштабам, чем командование пятьюдесятью бойцами. После десяти дней боев — тридцатью.

Старший сотник не удержался и пошутил:

— Слушай, Ерема, ты в прошлой жизни не был Верховным Главнокомандующим?

Баргузин вздрогнул, хотел что-то ответить, но лишь махнул рукой и отвернулся. Ну, совсем отсутствует чувство юмора у человека!

В город Матвей с профессором попали через распахнутые настежь ворота, охраняемые всего лишь двумя стражниками самого похабного вида. Переваливающиеся через ремень животы, доспехи со следами плохо отчищенной ржавчины, шлемы отсутствуют вообще, а из вооружения лишь короткие копья.

Столь приятное сердцу зрелище не оставило Барабаша равнодушным, и он толкнул товарища в бок.

— Смотри, Ерема, у колдунов даже стража закончилась. То-то они со вчерашнего дня из-за стен не вылезают.

Но Баргузина увиденное скорее расстроило, чем обрадовало, о чем он не замедлил высказаться:

— И ты считаешь нормальным, что мы вошли в Эдингташ, как в собственный дом?

— Ну и что? Ведь «полог невидимости»…

— В прошлый раз нас все же увидели. Здесь две с лишним сотни магов, из них половина ветераны, так что вычислят на раз.

— Тогда какого кагула поперлись? — Барабаш с беспокойством закрутил головой по сторонам.

— Но ведь никого нет!

— Это меня и тревожит. А еще чертовы барабаны…

Матвей прислушался — рокочущий звук почти не проходит сквозь потрескивание «полога» и ощущается скорее кожей, чем ушами. И сердце вдруг заколотилось быстро-быстро.

— Посмотрим?

— Обязательно.

На площади перед ратушей толпа, и не сказать, что собравшаяся добровольно — пути отхода перекрыты уже не стражниками. Улыбчивые дракониры вежливо отгоняют от переулков всех желающих покинуть столь представительное общество, и около десятка трупов указывают на серьезность их намерений. В самом центре эшафот — привычное украшение пиктийского городского пейзажа. Виселица не пустует, но болтающиеся в петлях иссохшие мумии больше дань традиции, чем средство устрашения. Да, когда-то, еще до Благой Вести, преступников и бунтовщиков в Империи вешали, но сегодня такая привилегия полагается лишь высшей аристократии — все прочие сначала отдают жизненную силу и лишь потом удостаиваются петли. Слева от эшафота сколочена небольшая трибуна. Человек на ней исполнен достоинства и уверенности в собственной правоте — жесты скупы и выверены, а в голосе угадываются оттенки презрения и превосходства.

— Какого хрена здесь делают благовестники? — удивился профессор. — Они же никогда не вылезают из молитвенных домов!

Было чему удивляться — служители Благого Вестника и в самом деле не вмешивались во внутренние дела Империи (во внешние тем более), а уж публичными проповедями отродясь не увлекались. Скорее сама императрица Элизия начнет подрабатывать срамными танцами в легойских кабаках, чем благовестник выйдет на трибуну перед толпой. Но вот поди ж ты…

— …и еще раз повторю! — унизанный перстнями палец указал на виселицы. — Побывав в плену, эти люди не только оскорбили Империю, но и принесли с собой проклятье Темного Владыки! И лишь вмешательство нашего небесного покровителя, благоволящего пиктийскому народу, избавило нас от страшной участи!

Еремей невольно дернул щекой и процедил сквозь зубы:

— Неужели нашли вакцину, уроды?

Между тем благовестник продолжал:

— Предатели принесли проклятье в наш город! Принесли на нашу благословенную землю! Оно в ваших телах и душах! Имя ему — черная смерть! Да, вы все умрете!

Толпа охнула и заволновалась, а кое-где для ее успокоения пришлось применить боевые заклинания.

— Умрете, да! Но одно дело — сдохнуть бесславно, возрадовав душу темного тирана, и совсем другое — возложить жизни на алтарь победы, возродившись потом у подножия трона Благого Вестника!

Барабаш с озадаченным видом обернулся к профессору:

— Слушай, Ерема, они всех сожрать хотят?

Баргузин не ответил, а благовестник на трибуне воздел руки к небу и отдал короткую команду. Прокатившийся над площадью вздох сменился коротким стоном… и оборвался.

— Что за… — Матвей упал на колени, прижав ладони к ушам. — С-с-суки.

Еремей с трудом устоял на ногах, но нашел в себе силы поставить щит поверх полога невидимости. И тут же пожалел об этом.

— Вот они! — голос благовестника гремел и отдавался болью в голове. — Убейте!

— Что… такое… происходит?.. — прохрипел Барабаш.

— Кирдык пришел, — Баргузин размял кисти, будто готовился к хорошей драке. — Извини, но я, кажется, подарил ублюдкам вундерваффе.

— Кого?

— Забудь… А умирать не страшно. Не страшно, понял?