ГЛАВА 12
Упорядоченная суета военного лагеря никогда не мешала сотнику Елизару Мартину думать и уж тем более никогда не надоедала. Мартин — это фамилия такая, а не собственное имя, если кто не знает. Впрочем, вряд ли в Родении кто-нибудь не слышал про нее, так как Елизар происходил из достаточно древнего и известного славными делами рода. В иных государствах дюки с беками не могли похвастаться столь выдающимися предками. Да, они не могли, а сотник просто не хвастался — родословная должна начинаться сверху, а не снизу. То есть чем лучше потомки, тем выше слава их пращуров. И наоборот, разумеется… один подонок в состоянии испортить репутацию не только родителей, но и бросить тень на прадедов.
Собственно, сейчас в обязанности Мартина как раз и входила задача по отделению немногочисленных подонков от общей массы вышедших из окружения нормальных бойцов. Из нескольких окружений, честно сказать, — война для Родении началась немного неудачно, и пиктийцы прорвались, оставив в собственном тылу вполне боеспособные на тот момент роденийские части. Торопились поскорее штурмовать Цитадель.
И до сих пор через линию фронта, где с боем, а где тайком, возвращались к своим разрозненные отряды. Оборванные, голодные, с только лишь холодным оружием, но чаще всего не сломленные и горящие желанием… Хм, про желания лучше вслух не говорить, ибо выражены они настолько грубо и разнообразно, что даже отрядные жеребцы восхищенно ржут, стучат копытами и закатывают глаза, тоже мечтая вступить в извращенную связь с пиктийской императрицей при помощи подручных средств, включая совковую лопату, набор пожарных багров и шестиствольную станковую огнеплюйку. Воображение у бойцов богатое, но нездоровое. Охальники, одним словом.
Но встречались и другие. Редко, но встречались. Среди тех, кто побывал в плену. Нет, они не заколдованы — имперская магия не совместима с силой Владыки, и в таких случаях даже обыкновенная огнеплюйка выдаст находящегося под чужим внушением человека, попросту взорвавшись у него в руках. Тут сложнее. Аристократы выискивают идейных, готовых отомстить… и всего лишь убирают желание жить. На войне такое у многих, особенно если видел пикирующего на родной дом дракона. И не отличить.
Это не подавление воли и не вмешательство во внутреннюю сущность человека, и это не магия. Мало ли недовольных среди проворовавшихся и отправленных на фронт тыловых жуликов? Или городских воров, поставленных перед выбором между войной и веревкой?
Не лазутчики и не соглядатаи — передать сведенья пиктийцам невозможно. А вот в подходящий момент выстрелить в спину командиру или сыпануть отравы в полевую кухню перед самым наступлением… Так месяц назад погиб двоюродный брат Елизара, младший воевода Фердинанд Грохот — удар копья в живот… и все.
— Десятник! — позвал Мартин.
— Я, — полог палатки чуть отошел в сторону. Опытный и хорошо знающий командира боец немногословен, обходясь без предписанных Наставлениями приветствий. В бою отвык говорить длинными фразами, а для заградительного отряда бой не заканчивается никогда.
— Приведи вчерашних. Их покормили?
— Да.
— Всех троих веди.
— Хорошо.
Не удивляется и не возражает. Уверен, что в случае опасности сотник легко справится с тройкой оголодавших окруженцев. Если, конечно, этой самой опасности представится удобный случай — Елизар не похож на прекраснодушного идиота. Без похвальбы.
Барабаш смотрел на сотника хмуро. А чему вообще радоваться-то? Столько было надежд и предвкушений… вот выйдем к своим, а потом… А эти мало того что взаперти держат, так еще при попытке возмущаться фингал здоровенный поставили. Под левым глазом, ага. Рядовому Михасю Кочику. Сам Матвей не настолько молод, чтобы ожидать торжественной встречи как легендарных героев, да и в армии уже второй десяток лет. Порастратил иллюзии.
Но обиднее всего не фингал. Тем более под чужим глазом, а то, что им не верили. Не верил вот этот самый человек, представившийся командиром заградительного отряда Елизаром Мартином. Да, немного скрыли из случившегося в пиктийском тылу, не без этого, но главное-то рассказали! Умолчали только про способности профессора Баргузина, тем более Еремей все равно их потерял. Вместе с памятью и отшибло напрочь. А если бы и сохранились… кто поверит в способность втроем смешать с землей кагулову тучу драконов вместе с хозяевами? Глорхи, как не заслуживающая внимания мелочь, не в счет.
— Итак, ты утверждаешь, что являешься старшим десятником? — в который раз переспросил сотник.
— Нет.
— Вот как?
— Не утверждаю, а говорю, как оно есть на самом деле.
— Забавно. И кто же может подтвердить твои слова? Только давай не будем опять про ополченцев — из той когорты никого в живых не осталось.
— До войны я служил в пятом учебном лагере.
— Том, что у деревни Чистая Сопатка в десяти верстах от Цитадели?
— Да, там проходили ежегодные сборы резервистов рядового состава, и…
— А потом все удачно сгорело при драконьем налете, в том числе и бумаги. Какое странное совпадение, не находишь?
Матвей стиснул зубы и засопел. В глотку себе забей эти совпадения, сволочь!
— Не нахожу. Я не терял.
— Замечательно! — обрадовался командир заградотряда. — Ты не терял, а вот твои товарищи… если их можно так назвать. В смысле, товарищами.
— Ну? — Барабаш смотрел в упор, ожидая продолжения. — Что не так?
— А все не так. Про одного говоришь, будто потерял память, другой же вообще потерял чувство меры. Как говорится — ври, да не завирайся! Сказки про полеты над пиктийской столицей и бомбардировки дворца императрицы…
Понуро молчавший Михась не выдержал:
— Не дворец, а драконий питомник! На дворец другие звенья шли! — обернулся за подтверждением к профессору, но, вспомнив, тяжело вздохнул. — Но я на самом деле там летал. Может быть, все засекретили?
— Ага, и открыли тайну только тебе, неизвестно каким образом оказавшемуся в тылу противника. Ты себе льстишь, молодой человек.
— Но проверить… — растерянно пробормотал Михась.
— Как только получу кристалл связи непосредственно с Владыкой или одним из адептов Триады, так непременно это сделаю, — рассмеялся сотник. — Или попросить, чтоб его сделали прямо тут? Профессор, вы же преподавали в университете кристалловедение?
Баргузин беспомощно развел руками, а вместо него ответил Матвей:
— Он говорил, что какую-то словесность и древний шаманизм. Или шаманство, кажется.
— А сам ответить не в состоянии?
— Но я же рассказывал — Еремей потерял память и онемел.
— Совсем?
— Надеюсь, не навсегда.
— Я тоже надеюсь.
Старший десятник мысленно грубо нарушил дисциплину и субординацию, обозвав про себя Елизара Мартина выкидышем от противоестественной связи лишайного гэльского варра с дохлым винторогим кагулом. Ну не объяснять же, что Еремей в разговорах часто начал переходить на неизвестный язык, одна часть слов в котором похожа на боевые заклинания, а другие звучат великолепными в своей красоте и сочности ругательствами. Нет уж, лучше объявить свихнувшегося профессора немым. Береженого Триада бережет…
Помолчать ему всяко лучше, ибо если даже Баргузина не примут за пиктийского лазутчика, что маловероятно, то отправят в столицу, дабы всласть покопаться в мозгах в поисках новых знаний. Не руками, конечно… есть более действенные способы у товарищей со значком Недреманного Ока на накидках. Оно кому надо?
— Не получается, значит, у нас разговора, — огорчился сотник. — Тогда другое подскажите… Что это такое и где вы его взяли?
Елизар сдернул лежавшую на раскладном столике холстину, открывая прихваченную из эрлиховой пещеры странную огнеплюйку. И что же ее Михась с собой таскал, аблизьян неумытый? Да и сам хорош — мог бы приказать закопать найденный артефакт куда поглубже. Нет же, пожалел добычу!
— Не хотите говорить, — командир заградотряда сделал правильный вывод и хлопнул в ладоши. Коротко бросил заглянувшему в палатку десятнику: — Увести.
В землянке, приспособленной под тюремную камеру, тепло и сухо. Походная печка в углу раскалилась до малинового свечения, рядом ящик с древесным углем, у выхода бадья для прочих удобств… живи и не тужи. Единственный вопрос — сколько той жизни осталось? Вроде бы не принято в Родении отправлять людей на встречу с Триадой лишь по подозрению без всякого суда и следствия, но нужно же когда-нибудь попробовать? Почему не начать с них?
— Что с нами будет? — Михась лежал на укрытых старым сеном нарах, закинув руки за голову, и вроде ни к кому не обращался. Мысли вслух.
— Ясное дело, — живо откликнулся мающийся от безделья старший десятник. — Завтра нас расстреляют перед строем, а послезавтра отправят на шахты. Кристаллы добывать будем.
— Мертвые на шахтах не работают.
— Ты откуда знаешь?
— У меня родной дядя до войны медным рудником заведовал.
— Вот! Медным! А кристаллы только мертвяками! Ерема, подтверди.
Бывший профессор вздохнул и повернулся лицом к забранной горбылем стенке, но старший десятник использовал его молчание как знак согласия.
— Вот видишь, Михась, если Еремей про это забыл, значит, было о чем забывать.
Летчик плюнул, попав в низкий потолок, и тоже отвернулся. В то, что сотник не разберется в их невиновности и честности, как-то не верилось. Не хотелось бы умирать глупо. В бою — еще куда ни шло, а лучше, конечно, при совершении подвига. Так не страшно. Умирать вообще не страшно, иначе бы не вызвался добровольцем в летный отряд, но хочется сделать это с чувством и толком. Но без расстановки. Да.
— Профессор, вы спите?
— Чего тебе?
— А как вы думаете…
— Обычно я думаю молча, — недовольно пробурчал Баргузин и попросил: — Ты тоже помолчи, а?
В палатке командира тоже происходил разговор, но куда как более оживленный и содержательный — фляжка с золотистым легойским способствует откровенному развязыванию языков. Здесь можно. Здесь не учебный лагерь с его возведенной в абсолют дисциплиной.
— Не предатели они, командир, точно тебе говорю, — десятник сделал осторожный глоток. — Немного темнят, не без этого, но не предатели.
— Да я сам понял, — сотник принял фляжку и с отвращением посмотрел на полоску вяленого мяса на столе — оскорбительная закуска для столь благородного вина.
— И что же?
— Хочу знать, что там на самом деле случилось с профессором.
— Зачем?
— Нужно, — Елизар все-таки отгрыз кусок мяса, вкусом и твердостью напоминающего подошву очень долго ношенного сапога. — Дело в том, что я закончил университет восемь лет назад и прекрасно помню заведующего кафедрой навийской словесности и древнебиармийского шаманизма Еремея Баргузина. Забавный такой толстячок с рассеянным взглядом, наплевавший на все, что не касается науки. Еще зануда страшный.
— Значит, там другой профессор был. Этот не на зануду похож, а на пиктийского дракона. Жилистый живорез со взглядом через прицел.
— Не был Баргузин бойцом. Вообще никем не был. Ученый же…
— Угу, — согласился десятник. — А чего сам дергаешься, когда его видишь?
— Дергаюсь?
— А разве нет? Внутреннюю чуйку не обманешь, командир.
— Может быть, — неохотно согласился Елизар. — Но все равно это тот самый профессор. Тот самый, но совсем другой.
— Нам какое до этого дело? Тухлости мыслей в них нет, а о прочем… Засовывай троицу в первую же формирующуюся манипулу да и забудь.
— Ага, служи по Наставлению — получишь прославление…
— Да, как-то так.
Сотник Елизар Мартин привык доверять мнению и советам опытного десятника. А почему бы не доверять отставному начальнику Разыскного Стола при столичном Разбойном Управлении? Ну и пусть ушедший в армию добровольцем пенсионер играет роль добросовестного и туповатого служаки. Зато как играет! И мозги никуда не делись, и способность определять внутренние качества человека по одному ему известным признакам. Быстро и безошибочно. Кстати, при желании Ферапонт Ницше вполне мог командовать чем-то большим, чем манипула в заградотряде. Но не хочет.
— А что с тем артефактом делать будем?
Десятник опять изобразил восхищение великолепным вкусом легойского вина и пожал плечами:
— Отправь по команде.
— Хочется разобраться самому.
— Зачем? Это же оружие. Неизвестного происхождения, но оружие. Жалко, конечно, что зарядов к нему нет… Оставшиеся не трогай!
— Скучный ты человек, Ферапонт.
— Зато ты, командир, излишне веселый. Пусть высоколобые мудрилы разбираются — глядишь, через полгодика у нас новые огнеплюйки появятся.
— Может быть, — кивнул сотник. — Но этот Барабаш все равно темнит.
— Тебе-то скрывать нечего, ага.
— Я во вражеском тылу не был!
— А они были, и что из этого? Дурак ты, Елизар, уж прости за откровенность. А еще слишком молод и соплив, чтобы в людях разбираться.
— Молод, да. Но кто недавно признался, что с профессором боится взглядом встречаться?
— Я, — подтвердил Ницше и решительно забрал у командира фляжку. — Вино, кстати, дерьмовое, с привкусом синского горного хвоща. Обязательно купцу в морду дай. Так вот… о чем мы?
— О профессоре Баргузине.
— Да? Или о его взгляде? Как хочешь, Елизар, но пусть этот кагулий выпердыш на пиктийцев смотрит, а у нас ему делать нечего.
— Предлагаешь закрыть дело?
— А оно было вообще?
Затопали тяжелые шаги по хлипким деревянным ступенькам, и в землянку вошел все тот же молчаливый десятник, что водил на допросы к командиру отряда и обратно. На пол упал внушительный тюк.
— Одевайтесь.
Барабаш соскочил с нар, наклонился, развязывая стягивающий горловину мешка шнурок, и спросил:
— Бывшее в употреблении, восьмая с половиной категория?
— Если знаешь, зачем спрашиваешь?
Действительно, глупый вопрос. Чистое, и ладно, а что это обмундирование носит следы аккуратной штопки, так то не беда. Но с размером угадали, однако.
— О, а это что такое? — Матвей вытащил короткую простеганную куртку черного цвета. Новую. Без воротника почему-то. — Слушай, а куда здесь знаки различия пришивать?
— У тебя их нет.
Старший десятник, теперь уже бывший старший десятник, сплюнул на пол. Разжаловали, значит? Ну и кагул с вами, охрами двухвостыми, воевать и рядовым можно.
— Куда нас?
— На войну, куда же еще.
— Понятно, что не к бабушке вареники со сметаной есть.
— Тебе не все ли равно?
— И то верно, — согласился Матвей. — Старое шмотье куда девать?
— Тут прямо и бросишь. И не засиживайтесь, построение по сигналу колокола. Да сам знаешь, чего объяснять.
— Знаю.
— И за своими присмотри.
Ферапонт ушел, оставив Барабаша в некотором недоумении. Почему десятник избегал встречаться взглядом с профессором и вообще старался не смотреть в его сторону? Очень старательно избегал. Неужели замыслил гадость? Вот сволочь, а на вид показался вполне приличным человеком.
Новый командир, вернее, командир вновь сформированной манипулы, Матвею сразу не понравился. Это что нужно было натворить, чтобы попасть на эту должность в звании старшего сотника? Не иначе, как сожрать все припасы у вверенного ему подразделения — морда-то вон как сыто лоснится, аж чуть не лопается. Значимая такая морда, кулакопросительная. И глазки хитрые-хитрые, будто хочет попросить денег взаймы, а потом не отдать. Или вообще взять без спросу.
Вот он стоит перед неровным строем, выставив вперед тренированное упражнениями с вилкой и ложкой пузо. Осматривает подчиненных, и, судя по всему, подчиненные ему очень не нравятся. На себя посмотри, орел горный!
— Ну что, бойцы, будем знакомы? Я командир манипулы и с сегодняшнего дня буду вашим всем. Да, так и говорите, мол, старший сотник Вольдемар Медведик — наше все. Кому это непонятно и у кого есть глупые вопросы? — прошелся со смешным пыхтением и ткнул пальцем Матвею чуть ли не в нос. — У тебя, например?
— Рядовой Барабаш! Вопросов не имею!
— Рядовой, говоришь? Ну-ну, пусть будет так. Заместителем моим станешь, понятно?
— А-а-а…
— Время, отведенное на глупые вопросы, закончилось. Веди людей на обед, заместитель. Да, а потом к отрядному складу за оружием. Надеюсь, никому не нужно объяснять, что такое армейская огнеплюйка?
Обедом это мог назвать только неисправимый жизнелюб, и до войны за подобное обращение с продуктами любой повар рисковал получить в морду, причем неоднократно. Бойцы по одному подходили к устроенной прямо на открытом воздухе кухне, где получали на руки деревянную ложку, кусок непропеченного хлеба и котелок со странным месивом из вареного зерна и рыбьих голов. Посуду потом подразумевалось оставить себе для дальнейшего пользования.
— Пока под арестом сидели, жратва лучше была, — заметил вяло ковыряющийся в бурде Михась.
— Так мы на довольствии в заградотряде стояли, — со знанием дела пояснил Барабаш. — А сейчас на общем пайке по тыловой норме последнего разряда. Ничего, скоро сухой паек получим, немного легче станет.
— Его можно будет съесть?
— Даже нужно. Какой смысл хранить, если завтра попадешь под драконий плевок?
— Спасибо, утешил.
— Да не за что, кушай на здоровье. Добавки не нужно?
— Сам могу поделиться.
Кочик насильно запихнул в рот пару ложек каши и замер, прислушиваясь к ощущениям. Нет, вроде бы обратно не лезет. Нужно пользоваться моментом и затолкать в себя остальное.
— А где они среди степей столько рыбы взяли, да еще мелкой?
— Это не рыба.
— Да?
— Хотя если снежному головастику оторвать лапы… Да ты кушай, Михась, кушай! Чего так позеленел?
— Уже не хочется, — бывший летчик бросил ложку в котелок.
— Согласен, — Барабаш тоже перестал есть. — После жареной драконьей печенки как-то не то. Приятной горчинки в головастиках не хватает, нужно было с лапами варить. Правильно я говорю, Ерема?
Баргузин неопределенно пожал плечами и продолжил наворачивать кашу так, будто это и не каша вовсе, а приготовленное лучшими столичными поварами блюдо. Вот непробиваемый профессор! Наверняка с детства привык к устрицам, ползунам, жаренным в меду каганитским саранчоусам, нетопыриным крылышкам в кисло-сладком соусе и прочей отвратной гадости, почему-то выдаваемой хитрыми легойцами за еду. Их кухня в последние лет сорок вошла в моду… тьфу!
Полученное оружие тоже принесло одни огорчения: старые огнеплюйки с выщербленными прикладами и признаками некачественной починки, соляные кристаллы на двенадцать зарядов, тупые пехотные мечи, иные даже погнуты…
— И как этим воевать? — донельзя мрачный Барабаш обратился к командиру без чинов. — С нашим хламом я на тушканчика побоюсь пойти, не то что на пиктийцев.
— Победа достается правому, а не сильному! — жизнерадостно рассмеялся старший сотник и похлопал себя по животу. Но потом вдруг наклонился к Матвею и зашептал в ухо: — Ты в своих друзьях уверен?
— В каком смысле?
— Во всех. И ты прав — этой дрянью даже самоубийство не совершить, — Медведик огляделся по сторонам, дабы убедиться в отсутствии лишних ушей, и его голос стал еще тише. — Дело есть, но нужны надежные люди.
— А поподробнее?
— Можно и подробнее. Слушай сюда, заместитель…
