Глава 24
Вот и все. Нет больше опасности для Монголии, долго не оправится Хорезм от нанесенного удара. А когда оправится – другие будут времена, другие люди. Все так, конечно. Все так…
Послевоенная судьба СССР. Есть такая тенденция у правителей стран–победителей – вырождаться. До сих пор в груди живо ощущение нашей общей вины. Глаза ветеранов. Где–то с начала восьмидесятых, когда домоуправы и прочие организаторы очередей переименовали их в ветеранов ВОВ. Хуже бы воевали – пили бы баварское… Тогда тоже трудно было представить, что за двадцать лет можно воспитать целое поколение холуев.
…Можно, конечно, завоевать весь Хорезм. Долго, наверно, и крови пролить придется немерено. А затем частями, по мере замирения и привыкания к жизни по нашим законам, включать территории и население в общий союзный состав. Будущих правителей втянуть в гонку завоеваний, дать идею на десятилетия, план, карту. Расписать все на годы вперед. Не до внутренней тирании будет, расширять и удерживать пределы придется. На войне чужой крови хватает, свою надо бы и поберечь. Пока суд да дело, законы наши укрепятся, привыкнут к ним люди, иначе уже не смогут.
Ладно, сейчас–то что делать? А что непонятного? Убить или (лучше) поймать Мухаммада, уничтожить центр управления, главнокомандующего и – просто плохого человека. Почему плохого? Труса ты из него сделал, а в остальном он – стандартный средневековый сатрап. Потому что из–за него я здесь. В быту такие и через тысячелетия не переведутся. В чем–то он даже лучше ублюдков, дорвавшихся до власти от сохи и грабящих страну, как ларек у выхода из метро. Кругозор пошире, цели попристойней, все–таки – царем воспитывали. Народ местный жил. Несправедливости навалом, поскрипывал, постанывал, но – жил. Шагу бы сюда не сделал, если бы не Мухаммад.
Жалеешь о содеянном, Сергей Петрович? Да. Это мой крест.
А отмотать все назад?
Еще больнее будет, вот и весь эффект от перемотки. Делай, что должно.
Три дивизии на поиск и задержание Мухаммада. Хоть с неба его достать, но не допустить повторения бегства китайского хитреца. Свободный поиск и совместное решение боевых задач при задержании. В авангард отправим Чжирхо, за ним спустим с цепи Собутая. А замыкающим и для контроля за дружной парочкой двинется Тохучар. Памятна мне битва на Калке, опасаюсь я этих друзей вдвоем оставлять. Пусть Тохучар на них своим авторитетом моего зятя влияет.
Далее: надо нам столицу Хорезма взять. Париж брали, Берлин брали и Гуркани возьмем. У меня под двести тысяч в туземных дивизиях. Еще трех дивизий монголов хватит для решения этой задачи. Остальных пора отправлять назад, на родину. Для полицейских функций местных вояк будет достаточно. Проведем выборы и назначения на местах, поддержим авторитетных крестьян, ремесленников, купцов. Из их среды сформируем нашу опору. Страной должны управлять местные жители, а не пришлые иноземцы. Прежнее руководство, администрацию, под нож вместе с семьями. Эти насквозь коррумпированы, восстановлению не подлежат. Да я просто не знаю, что с ними делать, как перевоспитывать верхушку рабовладельческого государства, их потомство и окружение. За зарплату никогда работать не будут, взятки вообще работать отучили.
Я с пленными поговорил. Чиновник, таможенник, за год взяток набрал, наворовал, а говорит «заработал». И окружающие в городской верхушке кивают – заработал. Что украл, что заработал – им один хер. Под нож. С семьями. Пока к захвату столицы готовимся, десять дивизий, сформированных в Самарканде, этим займутся. А посмеют грабить и наших новых подданных обижать – церемониться с преступниками не будем. Потом другие дивизии наберем. Или пополним, как пойдет. Желающие будут. Шестьдесят тысяч, добывающие урожай на полях под Самаркандом, вполне согласны. Эти уже знают разницу между «украл» и «заработал».
Надо сыновей приучать к правлению и войне, как будто нет меня уже на свете. Посмотрю, пока жив, как справляться станут. Хватит мне воевать и на блюдечке им победы над царствами, мир и покой в стране приносить. Ни сильнее, ни умнее пока они не становятся, а хочешь – не хочешь, править после меня в этом мире им. Увидят, что война – не грабеж, а способ создания и сохранения силы государства. Пусть сами Гургани возьмут. Чтобы не разграбили все, как дикари, не разорили, отдадим в управление весь этот край Зучи. Он у нас самый кровожадный. Но и пастух не режет своих овец, доказывая удаль молодецкую. Вот пусть Зучи свой новый народ хотя бы охраняет. Чагатай и Октай Отрар брали, опыт имеют, им задача Теркен–хатун живьем взять. Все то же самое, что и с ее племянником, только город разрушать не надо, тут Зучи пусть за новой столицей своих владений присмотрит, войска дам.
Следующий шаг – разрушить или заблокировать места возможной концентрации подкреплений в Хорасане. До взятия столицы возложим этот груз на троицу преследователей Мухаммада. Будут принимать верность городов, закрывших перед его носом свои ворота, и громить тех, кто попытается его укрыть. Пусть тремя реками огня прольются они вслед за хорезмшахом, мечущимся по стране и собирающим войска. И четвертое – наследник, Джелал. Самое сложное. Сыновья могут не справиться, но пусть хотя бы попробуют. А не выйдет – тогда вспомним, что я еще не умер. Только тогда.
…Съездил на местный невольничий рынок, поискать соотечественников, поговорить. В основном все рабы – местные. Кроме них были китайцы, индийцы, арабы, немного негров. Пара итальянцев затесалась, греческая семья. Всех реквизировал в казну и тут же отпустил. Говорят, по домам есть русские невольники, но – мало, искать надо на огородах, в полях. Отпущенные разбрелись, кто – куда, скоро опять попадутся работорговцам, продадут их в другом городе. У кого хватит ума, прибьются к нашим войскам, шанс я им все–таки подарил. Надо было детей в Монголию отправить, но – семьи разбивать? Пока думал, все разбежались. Придется опять разведку напрягать, хочется пообщаться, может, слова знакомые разберу, пусть поищут земляков.
…Отец закончил десятилетку в пятнадцать лет. Экзамены за четвертый и восьмой класс сдавал экстерном, тогда это разрешалось. Выпускной вечер был двадцатого, а в воскресенье, двадцать второго июня, началась война. Год проработал учителем математики в старших классах родной школы, шестнадцатилетним добровольцем ушел на фронт и – сразу под Сталинград. В сорок четвертом демобилизован по ранению. В восемнадцать. Его друг не доехал до фронта, эшелон разбомбили, потерял ногу. Другие люди, другое поколение…
Через пятьдесят лет. Дядя Юра до этого дожил, и я помню.
Кто унаследует мою Монголию? Пожалуй, я боюсь об этом думать. Это говорю я, Чингизхан.
Прибыл Боорчу, привел свежую дивизию на замену повоевавшим. Друг, конечно, понять можно, столько лет из Монголии не вылезал, решил, что кто–то трусом его посчитает. Приказ мой нарушил. Кому еще я страну в свое отсутствие доверить мог? Китай на Мухали, но тот постоянно воюет. Простим друга–неслуха и попытаемся побыстрее выпихнуть назад. А пока Джелме главным побудет, Убилай ему в помощь по военным делам и брат Хасар по семейным. Вот такая тебе цена, Боорчу, любитель подвигов. Хорошо хоть Бортэ разумный человек, на войну не убегает, тыл мне обеспечивает, страну изнутри оберегает. Этот труд для меня многократно важнее ратных успехов моих генералов. Так и я умею, сам научил, а без Боорчу и Бортэ мне не справиться, этого я и боюсь. Не дай бог убьют или ранят в бою? Хоть грудью его закрывай. И кто здесь у нас трус?
И еще нам с Люськой радость. Ну, Боорчу, ну, друг, называется! Два дня тихой мышкой сидел и, решив, что гроза откладывается, выложил. Хулан с ним приехала, Хулигана дома на Бортэ и Хасара оставила, а сама не выдержала, соскучилась сильно, за меня переживает, спать не могла, вдруг – убьют и больше не увидимся. Люська радуется, обещает охранять – волос с головы не упадет, соскучилась по любимой подруге. А я не могу воевать, когда жена рядом. Дома я другой: вся хитрость и жестокость исчезают. Перерыв у нас с войной намечается. Хулан прибыла. Кланяйтесь, Мухаммад и Джелал, благодарите. А и ладно, праздник у меня, моя любимая приехала! Ура! Ура! Как щенок. Она меня любит!
Доставила мне разведка пару местных русских, на разговор. Один – не намного младше меня, ребенком в полон попал. В какой–то деревеньке под Рязанью жил, языка не помнит, забыл давно: «Разан, Разан». Второй вообще викингом оказался, его новгородцы половцам продали, те – грузинам. Сюда из Дамаска попал, с караваном. Русских ненавидит, языка не знает. Здоров, как черт, взял его Люське в отряд охраны, будет ее молодцев северным премудростям в обращении с мечом учить. С японцами пообщается. Захочет уйти – уйдет. Согласился, клятву принес. Норвежец, наверно. Прохрипел ему: «Норге». Залопотал, в глазах слезы. Старику лачугу купили, денег немного дал, чтобы не ограбили. Пусть здесь доживает. Какая там Русь, здесь его родина и зовут его Али. Другого имени не помнит.
Если бы не Хулан, не видать мне трехмесячного отпуска как своих ушей. А так – начальник со мной согласился и, на свой шестидесятидевятилетний юбилей, отпустил мою душеньку восвояси, до осени. Старый перечник, что он в этих делах понимает! Любимая жена приехала, а он только три месяца дал. Ну ничего, нашли удобное место у Гиссарских гор для летовки, кони за лето в полях откормятся, воины отдохнут как следует. И нам с Хулан и Люськой неподалеку курорт достался – этакий зеленый и тенистый оазис, утопающий в садах. Лучше Самарканда. Городишко поблизости, Несеф прозывается, будем по утрам на рынок за парным молоком и абрикосами бегать. Или спать до позднего утра, если ночи не хватит. Сто лет у меня летнего отпуска не было. По такому случаю я гамак изобрел, в саду натянули. Хулан решила, что это – качели, визжит, радуется изобретению. Пойду, подремлю на гамаке, может, еще чего эпохального вспомню. А как сделать карусель без подшипника?
Ну вот, совсем другое дело! Теперь и покровожадничать можно. Кто хорошо отдыхает, у того потом голова хорошо работает. Сейчас и проверим. Есть такой город, Термез, на берегу Сырдарьи, напротив Балха. Уж не через него ли мы в старом мире из Афганистана выходили? И по месторасположению – вроде он. Обычно летел через Ташкент, аэродром Тузель, гостиница–общага, родное место, бля. Но там, после землетрясения, все заново страна отстраивала. Экскурсии я не проводил, ночь–две в гостинице, отметку получил, прививка, таможня и – вперед. Как–то на неделю застрял, из отпуска возвращаясь. Капитана помню, лейтенанта новенького помню. Бледный такой. Термез плохо помню, не до него было.
Да ладно, чего там. В Россию путь заказан, так хоть в Термезе побываю, может, что знакомое найду. И землекопы мои застоялись, так весь урожай, что в полях под Самаркандом выращивали, сожрут. Китайцы, опять же, с местными братьями–мусульманами намудрили что–то, наизобретали – для взятия крепостей. Если удачно получилось и их новые катапульты проверку боем пройдут, то и не нужны нам больше китайцы, местными силами воевать будем. Пусть побыстрее, с Мухали во главе, Кайфын берут, семьи свои обустраивают, монгольское гражданство им передают, законы наши разъясняют. Найдут, чем на родине заняться, мы здесь сами справимся.
Как белым людям, с хорошим настроением, предложил гражданам Термеза добровольно сложить оружие, открыть ворота и, не торопясь, спокойно, аккуратно самим разрушить цитадель в центре родного города. Потом платишь хорезмский годовой налог и – спи спокойно. Смотри, как въелось, до сих пор помню. Я же не российских налоговых бандитов под стены города привел, нам лишнего не надо, только Мухаммадова ежегодная доля – и все. Это те мели без разбора, до чего могли дотянуться своими трясущимися ручонками, долю со штрафов имели или на взятку болезного наклоняли. Не было в российском хозяйственном праве презумпции невиновности, сам доказывай, что не верблюд, если налоговики деньги живые заметили. А мои ребята – честные, взяток не берут, в налоге доли не ищут. Из моих рук кормятся, на зарплате сидят. Зато потом – как хорошо: раз монголов не убили, так и вас никого не тронут! Руководство поменяем, законы разъясним, и – сопи себе носом в сладком сне, сознательный горожанин. Когда–нибудь дети твои гражданами Монгольского государства станут, страну свою полюбят, сами на ее защиту вставать будут. В Монголии конкурс на право служить в армии. Бандитов нет, бедных нет. Стариков уважают. Так нет же – вражеская контрпропаганда сработала! Дикари пришли, прячьтесь, сейчас всех резать будут! Не сейчас, а только после гибели наших граждан и до окончания взятия города. Оставшихся отсортируем. Ремесленников в Монголию, воинов в землекопы, руководство безмозглое – под нож. За недальновидность. Законы у нас такие, вам их еще учить и учить.
На нет и суда нет. Тем более наши мусульманские инженеры просто из кожи вон лезут, чтобы продемонстрировать свою полезность и эффективность нового совместного оборудования. Китайцы тоже – не против, домой хочется. Согласие есть продукт непротивления сторон. Интересно, это у Ильфа и Петрова было или – только в кино появилось? Что–то я в книге такого не помню, а когда–то почти наизусть ее знал. Собираем, расставляем, переставляем, обеспечиваем проход землекопам, им места много надо, шестьдесят тысяч все–таки.
А брать городок будут пять пеших дивизий из–под Ходжента. Их мне передал в наследство Чжирхо. Бывшие бандиты и неумехи, но в каждой дивизии около ста монголов, начиная от сотника. Хотя и местные уже в начальство выбились, даже тысячники есть, монголами командуют. Посмотрим, чему они за полгода научились. Пара конных туземных дивизий, участвовавших в осаде Отрара, держат периметр. И моя гвардия держит под локотки меня, чтобы не рассыпался. После недавнего отдыха – не обязательно, готов сам, в первых рядах, с медным лбом наперевес – в ворота. Вицин отдыхает. Поберегись! Хочу Термез осмотреть! Гостиницу и аэропорт.
Девять дней мои туземцы демонстрировали превосходство новейшей монгольской метательной техники над устаревшими образцами оборонявшихся. Убедили. Собирается и разбирается быстрее, легко можно сосредоточить на направлении главного удара, в течение дня – сменить направление. Мечут больше и чаще. Прицельно закидали рвы мешками с землей, не пришлось привлекать землекопов. Хотя при чем здесь это? Сила крепостных стен никогда не бывает не более и не менее мужества их защитников. Приказал записать для народа. Китайцы свободны, могут отдыхать, это главный результат испытаний. Останутся только их командиры: местных потренировать, рано еще туземным инженерам в генералы, пусть поофицерствуют. Обороняющийся народ убедил себя в своей слабости и неподготовленности к осаде, пора переходить к штурму, публика ждет.
Шестьдесят тысяч землекопов, мечтая о возврате в воинскую среду, обрушив стены, пытались самостоятельно завершить штурм, но, без оружия, быстро выдохлись. Киркой и лопатой много не навоюешь, но я оценил, подумаю. Молодцы. Пять дивизий бандитов ввалились в город через бреши и уже сутки продолжают там с кем–то сражаться. По моим представлениям, в городе не больше двадцати–тридцати тысяч воинов, остальное – гражданское население, да и тех тоже – тысяч двадцать. Цитадель, конечно, есть, но в кои–то веки у нас такой перевес в силах. Чего возятся? Грабят, что ли? Придется и наших туземцев на сортировку выгонять. Городок небольшой, у нас даже шпионов в нем нет.
Термез пал. Наши потери. Около пяти тысяч землекопов. Более десяти тысяч пехоты. Сто двенадцать монголов. В городе осталось в живых чуть больше семи тысяч гражданских и военных, вперемешку. Этих вывели из города. Народ озверел в боях: женщины и дети наносили урон не меньший, чем вооруженные мужчины. Моя бандитствующая пехота никак не могла смириться с тем, что все кончилось. Вырезали еще около двух тысяч найденных здесь же, в поле, обидчиков. Сразу же пытались грабить. Пришлось казнить на месте около четырех сотен, пока успокоились. Дисциплины, конечно, никакой – бандиты. Вскрывают животы у трупов и шарят во внутренностях жертв, кто–то пустил слух, что нашел проглоченные драгоценности.
Спешно провели переформирование и отправили оставшиеся четыре пехотных дивизии под Гургани, готовиться к осаде. Обыска не производили: бесполезно и долго. Две отрарские конные дал им в конвой, чтобы не перебили друг друга по дороге, деля добычу. Лучше бы эти дивизии гурганийцы при осаде уничтожили, потом с ними мороки не оберешься, а самим перебить – политически неудобно: ветераны двух сражений, победители.
Сформировал дивизию пехоты из землекопов, без канглов и отрарцев. Оставил их с сорока пятью тысячами бывших товарищей доламывать цитадель. Местных не трогать, пусть живут как хотят, хватит с них. Дивизия следит, чтобы землекопы с горожанами не цапались, налог потихоньку из грязи и обломков собирает. Не украдут, честные все до невозможности.
В Бухаре, уже после ее взятия, но еще до пожара, я выступал перед собранными по моему приказу самыми уважаемыми горожанами. Было их человек триста, я рассказывал им о планах включения города в нашу торговую сферу, некоторых знал лично. Больше всего меня беспокоило скорейшее восстановление движения караванов по Великому шелковому пути.
Не помню кто, но кто–то из знакомых спросил, почему я пришел сюда как завоеватель? Ведь он несколько лет знал меня как мудрого правителя, всячески способствующего развитию торговли. Я не мог не понимать, какие убытки понесет государственная казна, если даже на несколько месяцев движение караванов будет приостановлено. Так зачем? Я пустился в объяснения, обвиняя в жадности Мухаммада, обломавшего нам торговлю с арабами, описывая агрессивность его мамаши, готовящей Крестовый поход против неверных, и, в конце концов, распалившись, заявил, что я – Бич Божий, занесенный Всевышним над спиной Мухаммада и прочих правителей, своей нечестивой жизнью прогневавших его. Аллах все видит и карает за дело! Бич Божий – это, конечно, Аттила, но мы не в Европе, народ был не в курсе и не спорил. Сейчас, после Тармеза, я думаю, что иногда мне надо просто отрезать язык.
…На зиму встал недалеко от Тармеза, несколько севернее, в городке Салисарай. Надо успокоиться, выработать план действий на следующий год, встретиться с сыновьями, собрать донесения о происходящем в стране. Нечего всем вразнобой за мною бегать, здесь я, не прячусь, кто не найдет – сам виноват. Поздняя осень – лучшее время для размышлений. Оккупированные территории приходят в себя, в Бухаре уже началось строительство. После войны пришлю им оставшихся землекопов, побыстрее дело пойдет. Пока оглядываются, осторожничают. Вдруг Мухаммад вернется, опять все сожжет за измену. Ну, пусть подождут, раз так считают.
Десять самаркандских дивизий полностью выполнили возложенную на них задачу. Страна наша, бунта не предвидится, серьезных разрушений при установлении законной власти не было. Этих надо в дальнейшем поберечь.
Первыми прибыли Чагатай с Октаем, младшего и так с собой постоянно вожу. Чагатай, похоже, долго думал и, наконец, решил донести на старшего брата. Хвалить не стал, приказал помалкивать, дал понять, что в курсе. Зучи приехал мрачный, наверно, тоже долго думал, а это ему пока тяжело. Порадовал будущего наследника своим предложением о передаче ему в управление вновь завоеванных территорий, со столицей в Гургани. Ну и кипчакские степи ему в подарок, раз он их так любит. Осталось этот вопрос с матушкой Мухаммада согласовать.
Чтобы не выглядело как издевательство, заменил остатки воинства Зучи свежей монгольской дивизией Хаадана и дал туземную бухарскую гвардейскую. У самого–то опять нет ничего, скоро зад на морозе отвалится. Завистливому и неторопливому доносчику Чагатаю передал под руку четыре уже ушедших к столице пехотных и две отрарских кавалерийских Толуна. Объяснил, что пехота ему на все про все. И копать, и штурмовать, и хоть с маслом их съешь, но задачу выполни, Теркен–хатун возьми живой. А Октаю дал дивизию Боорчу, назначил главным во всей столичной группировке и в сторонку отозвал. Поговорить.
– Хоть волос с головы Боорчу упадет – на глаза не попадайся, мало не покажется, ты меня знаешь! Не более пяти сотен погибших в дивизии. Монголов беречь. Пехоту палить нещадно. Бухарскую обкатать, если достойные ребята – тебе оставлю. С отрарскими – сам думай. Город желательно сохранить. Братьев придерживай, зверствовать не давай. Половину инженеров пришлю, через неделю выходят, береги.
Объяснил, как нефтью для поджогов в городе и для изготовления горящих снарядов пользоваться. На крайний случай.
– Три инженера проинструктированы. В резерве для тебя будет еще одна туземная конная дивизия, набирал в самом начале, с отрарскими вместе, в гарнизонах стояла, необкатанная. Но люди вроде наши, если что – поберечь. У меня свои дела, младшего пока при себе оставляю. Десять самаркандских страну охраняют и спокойствие поддерживают. Одна, пехотная – землекопов. Три дивизии Мухаммада гоняют. Одну, гвардейскую, в Ставке – я. Считай, половину войск тебе доверил, две из шести монгольских дивизий. Дальше сам, привыкай.
