Глава 10
Уже давно пора было переходить к планированию мирного строительства в собранной мною стране, «глубоко задуматься о» или хотя бы систематизировать предстоящие реформы, но, видимо, сказалось постоянное напряжение последних двух лет, и я устал. Нет, физически я был в форме, никаких проявлений болезни, как говорят, ничего у меня внутри не оборвалось, но я затягивал время перехода к обдумыванию, находя для себя все новые причины влезать в текущую работу на вновь захваченной территории. Буквально – во всех бочках затычка. Тем более что все шло не слишком гладко.
Поскольку мы обошлись без массового уничтожения войск противника, часть людей убежала за рубеж, но беглецы постоянно возвращались и вели привольную жизнь кочевого народа. Другая часть побежденных дала положенные клятвы, но была недостаточно испугана – не видела резни, и поэтому на эти клятвы плевала и разбойничала. Наконец, третья часть, довольно крупные племена и роды, просто играла с нами в прятки. Жили на своей территории, в руки не давались, присягу не приносили. И, естественно, тоже разбойничали.
В восточной части страны и в центре все шло хорошо, в соответствии с планами, там моего присутствия не требовалось, и я стал играть в догонялки и борьбу с басмачами, забирая то одну, то другую дивизию и уничтожая крупных и мелких жуликов вместо того, чтобы подумать и разом решить все накопившиеся вопросы такого рода, используя мощный кулак кавалерии, имевшийся у меня под рукой. В общем – как ребенок, занимался игрушками и никак не желал перейти к серьезным делам.
Одним из последствий подобной жизни оказалось то, что наш лагерь украсили две дамы. Первой появилась главная или старшая жена погибшего западного хана. Нет, все–таки главная. Именно она в высшем свете исчезнувшего ханства наиболее активно выражала всеобщее западное мнение о своих центральных и восточных соотечественниках, как о стаде грязных животных, недостойных существовать рядом с западной цивилизацией. Не совсем недостойных существовать, а близко находиться – воняют. Считалась дама самой красивой женщиной страны. В общем, я заинтересовался, хотелось побеседовать о возможном интеллектуальном влиянии на взгляды местного общества.
После краткой встречи, когда она подтвердила свое мнение о нас, отправил даму в специально организованную юрту, придав ей статус жены и всех ее бывших служанок и прочих прихлебал. Чтобы ко времени нашей второй встречи сохранилась в первозданном виде. А может, зря, о чем беседовать, это просто испуганная женщина, лишившаяся покровителя и возможности говорить глупости, пожалеть ее надо, может быть, пусть Бортэ ее куда–нибудь пристроит?
Разгромил уже осенью, в степи, где мы хана кострами пугали, одно мятежное племя, удачно в свое время воспользовавшееся лазейкой на горе и приписавшее себе это деяние как подвиг, пример хитрости и коварства. С этим и жить продолжили, пригибая слабых и гордясь своей безнаказанностью. Обычное дело при азиатской психологии, месяца три погордились, и я им этот праздник поломал. Большая часть попала в плен и в разбивку была отправлена на восток, к козам. Главный герой бежал за рубеж, что называется, в одних трусах.
Его жену я переслал Бортэ для второго сына, она ему понравилась, пусть пока для него придержит, а ускользнувшая часть племени решила срочно породниться со мной, отдав мне в жены дочь своего вождя. Здесь у нас уже опыт имеется, схема наработана, вторая дама украсит наш лагерь, а воины получили новых командиров и отправились в центральные районы, осваивать дисциплину. Это все понятно. Занятно было увидеть, как Ная, командир дивизии, прибывший на замену Мухали и доставивший дочь вождя в лагерь, оправдывался за трехдневное опоздание вместе с невестой. Красные оба. Целовались, наверное. Не знает Ная своего счастья, вот ему ее потом и передам. И без Бортэ справлюсь.
А из полезного – есть у них письменность, есть! Взял я в плен, а потом и на службу бывшего хранителя печати покойного ханства. Будет мне сыновей Бортэ грамоте учить, а потом и прочих, кто по судьбе достоин и потянет. И к интеллектуальной работе со мной привлеку, как только мой интеллект очнется.
Начинаю приходить в себя. Например: моих новых родственников, как приличных людей, недолго потренировав, то есть не слишком помучив дисциплиной, поставил охранять обоз с добычей, следовавший из Запада в Центр. Конечно, они его тут же разграбили и подались в бега, в родные леса и горы, забаррикадировались всякими завалами и прочей ерундой. Сколько ни женись – история одна.
Так вот, сам я никуда не поехал, а поехал Чимбай, взяв столько людей, сколько посчитал нужным, все сам и быстро сделал, а бунтарей поштучно рассеял по всей территории страны. А я даже не поинтересовался, как он это провернул. Молодец, конечно, но неинтересно, так и должно быть. Выздоравливаю. Государство обязано работать без меня, а я должен сидеть у входа в свою юрту, любоваться осенним небом и степью и думать о высоком. О всех нас…
…За полгода мирной жизни выяснилось, что оптимальное количество дивизий для поддержания порядка и боеспособности армии в стране и на рубежах – двенадцать. Пробовали набирать тринадцатую, но сразу ощутили напряжение в гражданской среде. Явно стало не хватать мужчин на земле, что допустимо только во время военных действий. Поэтому набранных в новую дивизию срочно раскидали по старым, тем более что пришло время, когда часть воинов пожелала вернуться к мирной жизни на постоянной основе – старые раны, возраст подошел, понять можно.
И меньше двенадцати дивизий держать не получится, народ такой, все воины по природе. Иначе – опять появятся самоорганизовавшиеся боевые отряды, считай – банды. А так мы молодежи и суровым мужчинам предоставим все условия для доказательства своих мужественности и благородства с пользой для всего народа. Карьерный рост обеспечим, будет, где себя показать. В мирное время для порядка и охраны границ постоянно в строю стоит держать только четыре дивизии, остальные по одной ежемесячно будут менять уже отслуживших.
Вот и получится, что каждый воин четыре месяца в году отдает службе в армии, а восемь месяцев находится с семьей. И мы приобретем сто двадцать тысяч профессиональной конницы, которую сможем выставить за три дня, давая отпор любому внешнему врагу. А очень надавят, да на своей территории – до полумиллиона, если старики и подростки сядут в седло. Не боись!
Для поддержания боеспособности проводим учения. До настоящих крупных учений народ, конечно, не созрел: перережут в шутку друг друга, стрелами закидают. Поэтому для отработки взаимодействия дивизий проводим охоты, неделями организовывая оцепление и загоняя зверье в петлю. Хитрость в том, чтобы из района, обложенного тремя дивизиями, ни один зверь не ушел и не был убит. Слаженность действий колоссальная, вот уж действительно природные охотники. Недели за две зверье сгоняется в кучу, и можно с ним делать все, что угодно. Зверство, конечно, но как их по–другому учить – просто не знаю. Я себе двух маленьких котят гепардов подобрал, пока в юрте у меня живут. Кстати, сусликов мы оставили в покое, они в норки прячутся и в учет не попадают. А люди после прошедшего мирного лета перешли на баранину поголовно.
Учения внутри дивизий проводят командиры: различные перестроения, походный порядок, развертывание в лаву. Стрельба залпами, навесная и прицельная, при строенном проходе по дуге. Не знаю, как это все по военной науке называется. Что–то сами изобретают, что–то я из кино вспомнил или где–то прочитал. Даже парад через год провести смогли бы, но не будем – некому показывать. Генштаб работает, игра в шашки получила большое распространение. Дела идут.
Есть задумки освоить атаку рыцарской конницы с копьями, но это далеко идущие планы, у меня пока один кузнец на тысячу и лекарь на дивизию. Перевооружение надо производить, типовой образец воина легкой и тяжелой кавалерии продумать, но это дело очень долгое и дорогое. Пока никто не нападает. Да и с напавшими, надеюсь, мозгами бы справились.
Сложнее всего было согласовать график службы, но выход нашли быстро. Каждый командир дивизии получил кошель, куда бросает ежедневно по одному камешку или другому предмету по своему выбору. Набралось двадцать четыре руки – свободен со всей дивизией, пока не позовем. Календаря основная масса не знает, живут временами года, годы обозначают названиями животных, – кто как, что–то вроде нашего китайского календаря. Племен очень много, от этого и путаница, чуть ли не у каждого все по–своему. Своего точного возраста никто не ведает, считать не принято – незачем.
Стараемся перемешивать население. В армии примерно десятая часть людей, так что всего у нас в стране от миллиона до полутора миллионов человек. Естественно, все по–прежнему помнят, из какого они рода–племени, но здесь у меня есть идея, как объединить их в один народ. Пока кочевники пользуются своими самоназваниями, а я хочу предложить назвать наш народ монголами. Ну, очевидно, раз монголоиды. И страна – Монголия. Будет напоминать мне о моей Земле. Будет у всех нас общее самоназвание, сплачивающее народ. Будут гимн, знамя. Как вводить – еще не придумал. Пока запустил проверку по племенам: нет ли у них такого слова – монгол, вдруг у кого–то оно вызывает неприличные или просто неприятные ассоциации. Жду информации, через год будем посмотреть, здесь все очень медленно происходит, а ошибиться в таком деле никак нельзя.
Хе! Еще назначить кого–нибудь Чингизом и – чем не Земля?
…Мои социальные проекты получили поддержку благодаря гигантскому состоянию западного хана, доставшемуся мне. Для вознаграждения моих воинов, участвовавших в походе, хватило имущества родов, которые никак не могли смириться с новыми реалиями и желали сохранения той вольницы в грабеже и убийствах, которая существовала при прежнем правителе. В результате теперь пасут коз по всему Центру и Востоку – и в имуществе пока не нуждаются – хозяева кормят.
Никак не могу понять западного хана, как можно называть себя культурным демократом при той нищете, которая царит в нижней прослойке здешних кочевников, при абсолютной незащищенности людей от произвола власти и сильного соседа? Да этот хан сам был главным разбойником, а не государем своего народа. Умный он, налоги с людей драл, а куда же они делись? Только пальчиком подтолкнули, и все его государство развалилось. Армия была – просто курам на смех. Где деньги, Зин? И я их нашел – в тумбочке хана. И опять почти все роздал.
Основную часть – западным беднякам перед послевоенной зимой, все–таки мы здесь крепко повоевали. Для выравнивания уровня жизни до среднемонгольского. Остальная часть пошла на прошлогодние программы в Центре и на Востоке. С Западом решил немного повременить, пока не почувствую реальной поддержки от стариков и семей, потерявших кормильцев. Все–таки те кормильцы убивали моих воинов, вот семьи этих и поддержим по максимуму. Через годик на Западе придут в сознание, ощутят себя частичкой единой монгольской нации, тогда и распространим на них все привилегии, как это положено в цивилизованной стране. А пока вся помощь – беднякам, которые всегда ни в чем не виноваты, а все шишки валятся на них. Тем более что вернул им только то, что наворовал этот «эстет».
Таким образом я пустил на ветер состояние еще двух ханов, так и не увидевшее хозяйственных рук Бортэ. Двух, потому что вместе с западником на горе сидел и утек второй, срединный хан, мой названый побратим. Воины его в полном составе, без всяких вяков, перешли под мою руку, а состояние, которое он так старательно переправил на Запад, пошло в Центр и на Восток – на социалку. Вот так. Прислал мне посланника с сообщением, что это он меня так расхваливал западнику, что тот совсем упал духом и в результате помер. По–моему, нахал, на долю в добыче намекает. Что с людьми жадность делает.
…На зимнюю стоянку встали в предгорьях, недалеко от тех мест, где Мухали вышибал из страны сына прежнего хана. Тот далеко не ускакал и, по слухам и донесениям, собирает у границы всех мною обиженных и угнетенных, вроде того вождя, который убежал в одних трусах. Как всегда, обидеть я успел многих, так что народу у них набирается порядочно, тысяч до десяти. Это сейчас, а к весне, может быть, еще подойдут. Поэтому остался на зиму здесь, пусть боятся – я рядом. А весной к ним загляну, и мы еще раз поговорим.
Не надо мне никакой войны на моей территории, пусть люди спокойно живут. На Западе пока держу две дивизии, на Востоке и в Центре – по одной. Думаю для беседы одной дивизией Убилая обойтись, вроде весна на его дежурство выпадает. Но вообще – все хорошо. Я по деревьям соскучился. Береза, пихта, еще какие–то, на кедр похожие. Немного, но я себе лесочек недалеко от лагеря присмотрел, езжу в него, катаюсь. Как в парке, и думается там легко. А воздух здесь горный и не пахнет ничем.
Весной, откуда–то прознав про предстоящую превентивную маленькую победоносную войну, в наш лагерь стали отовсюду съезжаться мои родственники, подчиненные и просто знакомые, считающие, что мне без них никак не обойтись. В своих президентских посланиях к народу с разъяснениями и замечаниями по хозяйству я ни словом не упомянул о предстоящей беседе с собравшимися у границы недовольными. Надо что–то делать, болтун – находка для шпиона, и этот болтун, похоже, я. Не говорил, но! – и не скрывал. Пора задуматься о статусе государственной тайны, а то у нас планы правителя скоро старухи и дети по стойбищам обсуждать будут. Это мне на заметку – раз!
Второе: прибыли, слава богу, без сопровождения, но гостей набралось человек пятьсот, и все желают знать мой мудрый план разгрома противника. Обижаются, когда отказываю, думают – не доверяю, удаляю от своего тела. А плана–то и нет, я и не задумывался о плане, придем на место – разберемся по факту. Всю зиму голова была занята размышлениями о мирных делах, о сплочении страны и народа, об укреплении государства. Надо было хоть какой–то левый план набросать для предъявления страждущим. Вывод: нельзя разочаровывать свой народ, могут потерять уверенность в вожде или, как сейчас, в себе, в моем благосклонном к ним отношении, и это – два!
Три! – полезно, если появится возможность создать группу наблюдателей из моих военачальников, пусть на конкретных примерах во время боя рассмотрят действия своих коллег и проведут разбор полетов. Чтобы дурость каждого была видна и могли учиться, перенимать военный опыт друг у друга. Забираем у Убилая две тысячи в охрану добровольных помощников, будущего экспертного совета. Пусть работает с оставшимися восьмью и радуется, что тысяч пять народа на охоту не приехало. Справится, и я, если что, помогу. Помощнички – охотнички, вашу мать, как будто у себя на местах дел нету! Вернемся – проверю!
…На полноценный бой произошедшая стычка никак не потянула. Увидев нас, прошлогодние враги снова вспомнили свои страхи и через несколько минут борьбы с ними и рубки с моими всадниками бросились удирать. Кстати, могли бы хоть засаду сделать, а так – повторилась история с котом и псом. Но Убилай – молодец, понимал, сколько людей наблюдает за его действиями, очень чисто поработал. Организовал безупречный охват и загнал эту толпу в разлившуюся в половодье реку. Кто из степняков и горцев умел плавать – переплыл. Говорю же, любое приобретенное знание и умение полезно, а они учиться читать и писать не хотят. И зря. Вот же пример.
Основную часть народа мы из воды выловили, тех, кто желал, само собой. Мы же не убийцы. Очень даже много желающих получилось. Тысяч двенадцать на первый взгляд.
Вскоре после разбора полетов, никто из гостей еще уехать не успел, прискакали пятеро, привезли связанного человека. Им оказался мой названый побратим, бывший срединный хан. Впервые человек такого ранга попал ко мне в руки. То, что он меня сразу не узнал, или узнал сразу, что я не его названый брат, было ясно, и я попросил оставить нас в моей юрте вдвоем. Ситуация вышла немного дурацкая, я как–то сжился со своим ханским образом, и работа Бортэ была выше всяких похвал. Так что, с одной стороны, его надо бы выпереть за границу под обещания: никогда и ни за что, а с другой стороны, он мне такой скандал с Лжедмитриями может организовать, ни боже ж мой. Дилемма.
Названый братец пытался со мною говорить, но мне–то с ним о чем шептаться? Не понимает он моих проблем. А я придумать ничего не могу. В это время он меня отвлек, попросил друзей или приятелей своих наказать за предательство. Вышел, отдал приказ, и на пять свидетелей моего непонятного замешательства стало меньше. Народу–то вокруг сколько собралось. Подозвал одного из малознакомых, приказал взять из юрты пленника, ничего ему не говорить и снести голову, заведя в юрту совета. Так, чтобы народ не понял, вроде пленника на дальнейший допрос повели. Глупо как–то получилось. Что–то не так я сделал. Труп убрали ночью, поползли слухи всякие… Похоронили на вершине холма, как хана, со всеми почестями, народу было много, ничего вроде не упустили. А иначе что – гражданская война, самозванец? Но ханов казнить не то чтобы нельзя, но лучше бы – не надо. Особенно мне. Переживем, а что делать?
…Второе мирное лето на Востоке и в Центре, первое на Западе и во всей Монголии. Про себя я страну уже называю так. Жизнь входит в нормальное русло, и, если до зимы ничего экстраординарного не произойдет, количество скота удвоится, и с меня на следующий год спадет большая половина обязательств по поддержке беднейших слоев населения. Люди начали поднимать голову. На Востоке и в Центре отары могли бы учетвериться, но народ, надеясь на меня, так хомячит баранину, что реально пока только удвоение. Вот что называется настоящими реформами. Время, отпущенное для роста наших табунов, ограничено: при таких темпах все упрется в площадь выпасов, но это неважно, драться за них между собой я им не позволю. Будут богатеть за счет продажи скота за рубеж неорганизованным братьям по разуму. Купечество начнем развивать, мои караваны первыми пойдут. Зато вся армия теперь имеет по три коня на всадника, третий конь под вьюки и добычу. Скорость переброски войск радует, четыре дивизии на страну – в самый раз, их содержание в следующем году буду перекладывать на состоятельных людей, богатеющих на мирных просторах. Обложим умеренно, но рассчитываю, что мои вояки о такой гарантированной добыче даже не мечтают. Этот вопрос практически продуман и вчерне решен.
Главное, разбойничать почти перестали, я очень боялся, что не удастся быстро перебороть инстинкт. Чтобы не потерять население, за грабеж, похищения и изнасилования назначил порку, и только за убийство монгола – смерть. Пока действует: эксцессы незначительны, порки еще много, но казней – за прошедший год менее трехсот. Надеюсь, сохранив таким образом жизнь нескольким десяткам тысяч монголов в год, где–то через десяток лет будем иметь удвоение населения и никаких проблем с продовольственным вопросом.
Да, это все не касается воинских преступлений, там практически за все смертная казнь, порка лишь за небрежный уход за конем, общую леность и прочую недисциплинированность. Так у военных в результате почти нет эксцессов. Иначе с такой массой организованных вооруженных людей было бы просто не справиться.
Бортэ лепит из меня народный образ, там такая страшилка, просто – Зевс, выходит! А я что – я ласковый и пушистый, почти никогда с ней не спорю… Пошутил насчет страшилки. Бортэ у нас теперь министр пропаганды, стимулирует в народе разговоры о моей божественной сущности и моих достоинствах в качестве отца нации. Народ жрякает баранинку и поддакивает. Всячески пропагандируется патриотизм, народные певцы поют славу мне и моим полководцам. Культивируется образ врага – диссидента и закордонника: сбежавших ханов не осталось, вместо них покинувшие наши просторы племена, не пожелавшие жить по нашим законам.
Вообще–то Бортэ настоящий министр, под ее крепенькой ручкой развернулся почти целый женский батальон ближних и дальних родственниц. Если так пойдет, то скоро в нашем народе одна половина будет яростно в чем–то убеждать другую, не зная, что обе работают на одного хозяина, Бортэ. У нее хорошие организаторские способности, и когда я ей объяснил схему: больше детей – больше воинов, здоровые матери – здоровые дети, она сразу прониклась и не ворчит, когда отправляет очередную партию скота для поддержки этих программ.
По–моему, не слишком себя афишируя, она эту программу и контролирует, иначе ни черта бы у меня не получилось. Несмотря на мою сумасшедшую филантропию, кое–что у нас с ней осталось и приносит хороший приплод, поскольку бедности, не только в стране, но и у себя в семье, не ощущаю. Жену западного хана, самую красивую женщину ханства и так далее, Бортэ куда–то пристроила, я даже не успел с нею второй раз поговорить, да и ладно. А моя новая жена, родственница неисправимых разбойников, пока находится с нами. Все–то у меня руки не доходят поговорить об этом деле с Наей. Пока так. Да, всех пленных лекарей – в стойбища, как говорится – лекарь в каждое село.
…Вот и осень, четвертая осень в этом мире. В голове крутится какая–то земная песенка, все слова уже стерлись из памяти, а фраза «четвертая осень» осталась. А была ли там она? Заунывные песни акынов меня не привлекают, пару раз заставал себя напевающим старые песни на людях, но никто не проявил интереса. Их наши песни не привлекают или мое исполнение? Еще первым летом сорвал себе голос и теперь хриплю под Высоцкого, только не столь приятно для слуха. Поскольку Высоцкий пел, а я просто хриплю.
Ладно, не отвлекаемся. Все у меня получилось с социалкой, а что не получилось – продолжу грядущим летом доделывать, значит, с наскока такую проблему не решить, специалисты нужны, а нас всего полтора миллиона, и мы читать не умеем. Нормально, люди стали жить лучше и веселее. Никто на нас не напал в этом году и, похоже, уже не нападет. Радуемся. А то народ смотрит, решит, что все еще впереди…
…Если честно, есть у меня проблема. Власть у меня нелегитимная, не ощущает себя страна единой, захватчиком меня считает. Войны давно не было, люди спины распрямили, не только бедняки, но и солидные, уважаемые персоны, и первый вопрос, который начинает брезжить в их отупевших от обжорства и пьянства мозгах – почему не я? Оторву себе кусочек пятьдесят на пятьдесят километров и стану царствовать на нем. Пара тысяч подданных – тоже хорошо. И объяснение есть: присягу от страха дал, а теперь не боюсь, хана много раз видел, плевал я на хана, я сам себе хан.
Суверенитета они себе желают, сколько смогут его взять. Национально–освободительного и племенного. А я нисколько не дам! Я вообще почти не пью и с ума не сошел. В общем, выборы надо проводить всенародные, от всей страны, хватит этих: Центр, Восток и Запад. Пусть все в открытую в ногах валяются и ханство принять униженно просят. Иначе опять – кровь и все назад.
Ну что, с Бортэ это надо обсуждать, к весне коронацию готовить – и будем нашу страну Монголией объявлять, людей – монголами, меня – великим ханом, а знаменем – мое копье с девятью конскими хвостами. И с шаманами надо все согласовать, свинья я, ничего им от добычи не дал, сложными будут переговоры. Они ведь еще и лекари первостатейные, тут явная моя ошибка и недопонимание ситуации. Их слово для народа, может, важнее, чем слово вождей. В общем, опять – Бортэ, выручай! А гимна не надо, петь его некому.
С одной стороны – приятно, что все можно передать в надежные руки Бортэ, а самому наблюдать за процессом со стороны, подтверждая и озвучивая отданные ею приказы и распоряжения для подготовки страны к выборам и организации этой страны в государство. А с другой стороны – мандраж. Вдруг ошибется, я поправить не смогу, сам в этом ни бельмеса. Нельзя ошибаться.
Хорошо, что Верховным шаманом Востока оказался тот самый шаман, которого я вылечил во время эпидемии в стойбище. Не потому, что он был благодарен за выздоровление, и не мне его укорять – сам, скотина, за три года шаманам ничего не присылал, а они мне спину лечили. А потому хорошо, что умница Бортэ не забывала все это время отправлять ему все необходимое, плюс к тому – все, что он требовал, плюс – долю с добычи, которая даже не попадала к Бортэ, но кто поверит? И еще хорошо, что шаман со мною уже работал, был полностью в курсе произошедшего и видел для себя перспективу. Возможность которой я с удовольствием (правда!) подтвердил.
Да, именно он – достойнейшая кандидатура на должность Верховного шамана новой Монголии, а все прочие шаманы Центра и Запада должны ему подчиняться. Мне действительно приятнее работать рука об руку с человеком, который знает меня и понимает ситуацию досконально, без недомолвок. В этом мире присутствуют еще две религии, как минимум. Представители одной из них встретились у болота, когда мы накапливали силы после сражения на Востоке. Мне было не до исследования их религиозных воззрений, я только понял, что они иные, чем здесь принято. Главное – не шпионы. Другую религию исповедовало и племя хитрого деда. Помня о религиозных войнах в Средние века, я просто не стал совать нос в этот вопрос и не разделяю подданных по вероисповеданию.
Так и сказал шаману, когда он пытался надавить на меня, требуя, чтобы все религии, кроме его шаманизма, у нас преследовались. Не выгонять же мне половину населения из страны, и Варфоломеевская ночь нам не нужна. В общем, удалось договориться о свободе вероисповедания. Обещанная доля со всей будущей добычи сказала свое веское слово. Если я ее ему одному отдам, то руководителям остальных конфессий вовсе ничего не достанется. Они и не просили. Здесь он прав, он первый очередь занял. В конце концов, именно он будет меня благословлять на великое ханство. Когда завершали разговор, шаман спросил: если народ и страна принимают новое имя, то не стоит ли и мне объявить свое новое имя народу? И я, не подумав, произнес – Чингизхан. Ляпнул. Устал, перенервничал, пошутить захотелось? Хорошо, пусть будет так. Кажется, договорились.
Всенародное собрание назначили на конец весны. Кони западных и центральных избирателей должны успеть набрать вес, чтобы легко выдержать путешествие. Местом выборов единогласно определили Восток: никаких народных волнений, гарантированы только праздник и пляски. Армия присмотрит за своевременными отправкой и прибытием всех выборщиков. Нет–нет, только безопасность передвижения прогарантирует, никакого принуждения. И никаких волнений на местах во время отсутствия уважаемых хозяев. Армия берет под защиту детей и женщин, спите спокойно, в смысле – езжайте. И еще. Граница – на замке.
…Это утро, воистину – утро великого дня рождения новой страны. Я вглядываюсь в высокое синее небо над степью – сегодня я поклянусь в верности моему народу и сам принесу присягу служения. Я настоял на этом. Пока стоящий рядом со мной глашатай своим классическим оперным басом будет повторять мои слова, так, что их услышит каждый из двадцати тысяч собравшихся представителей степи, у меня останется время подумать над ними, и все–таки я хочу дать клятву моему народу. Сейчас, утром, я могу это повторить: я полюбил тебя, мой народ, и я восхищаюсь твоими мужеством и стойкостью перед любыми невзгодами, мудростью старейшин, сохранивших племена в страшные века междоусобиц, и гордым самопожертвованием матерей и детей, никогда не становившихся рабами. Я горжусь тем, что я ваш хан, я монгол, и клянусь вам в этом Вечным Синим Небом.
Участок степи площадью примерно пять на десять километров был подготовлен нами для проведения всеобщего собрания племен и последующего праздника. Разбили около двух тысяч гостевых юрт, шатров и палаток, выделили место под развертывание городков для гостей, прибывающих с большой свитой, и место для передвижных юрт и шатров для менее обеспеченных приглашенных. В центре расположили мой золотой шатер, окруженный в три ряда юртами ближайших родственников и военачальников, у входа я водрузил наш флаг и символ власти – бунчук с девятью конскими хвостами.
Всего ожидалось около пятидесяти тысяч человек. Первыми появились слуги вождей самых крупных племен и приступили к оборудованию городков для приема хозяйской свиты. За десять дней все пространство вокруг, куда ни кинешь взгляд, покрылось шатрами, огромные табуны выкашивали ближайшие выпасы, и мы приступили к процедуре принесения присяги. Толпы празднично одетых людей три дня подряд при всеобщем стечении народа приносили мне свои клятвы верности, а потом Верховный шаман Монголии Кокочу всенародно провозгласил меня Чингизханом, ханом Монголии волею Вечного Синего Неба. И я принес клятву верности своему народу.
