Глава 1

Когда меня только поместили в следственный изолятор и я первый раз рассказал окружающим свою историю… Подследственные выли от веселья так, что вертухай утихомирил камеру, только проорав в отверстие «глазка» обещание строгого карцера за нарушение режима пополам с матерной бранью. Вот уж, воистину, «от сумы и от тюрьмы не зарекаются». Мне просто не повезло.

Жизнь моя сложилась так, что несмотря на отличные способности к точным наукам, денег, чтобы я мог получить высшее образование в престижном вузе, у нашей семьи не было. Сколько я себя помню, их нам хронически не хватало. Даже на еду. Грамоты, которые я привозил с математических и физических олимпиад, грели душу, порождая радужные мечты о будущем, но совершенно не наполняли кошелек. Зарабатывать репетиторством — не получилось. Не в чести были глубокие знания в моем родном городе. Примером для подражания здесь считался умеющий делать деньги буквально из воздуха. Либо — мастер на все руки.

Поэтому, в 9–м классе я слегка подкорректировал свои планы на будущее. Не просто юрист с красным дипломом, выпускник престижного вуза. Но инженер, имеющий востребованную профессию, с навыком работы руками и вторым высшим образованием юриста. Путь к мечте теперь лежал через Наро–Фоминский городской лицей — научиться зарабатывать себе на жизнь руками. Чтобы потом, в перспективе — иметь возможность изучить профессию, позволяющую зарабатывать деньги умственным трудом.

Сначала все складывалось вполне прилично. Я окончил лицей (бывшее ПТУ) по специальности «автомеханик», поступил на заочное отделение МАДИ и целых четыре года совмещал учебу с работой автослесарем. В маленькой фирме на по ремонту машин. Зарабатывая неплохие деньги на ремонте и «тюнинге» подержанных иномарок, которые перегоняли из Европы. Пока в один прекрасный день к нам не вломился ОМОН. На допросе, следователь сказал, что перекрашиваемые мною машины — числятся в угоне. А я — прохожу по делу, как свидетель. ПОКА, как свидетель. Но, если не захочу сотрудничать со следствием, дав нужные показания — стану «членом преступной группировки». И сяду вместе с остальными.

В общем, классическая ситуация, когда любой выбранный вариант только ухудшит мое положение. Немного подумав, я выбрал третий путь, казавшийся тогда наиболее разумным. Разыскал в шкафу повестку и пошел в городской военкомат, который раньше обходил десятой дорогой. Благо, как раз шел весенний призыв. Медицинской комиссии была рассказана сказочка о том, как я всю жизнь мечтал Родину защищать, да здоровье не позволяло. А сейчас — выздоровел. И горю желанием исполнить свою заветную мечту. В тот момент, я надеялся, что за время, проведенное «под погонами», вся эта история как–нибудь утрясется сама по себе. А если что — я ни от кого не скрывался. Наоборот, честно исполнял свой конституционный долг. Воистину, благими намерениями…

Врачи признали меня годным без ограничений и направили для прохождения воинской службы в ремроту Н–ской Гвардейской, ордена Ленина, ордена Октябрьской Революции, Краснознаменной бронетанковой бригады. В которой я отслужил почти год. А потом случилось банальное происшествие: машина, в которой наше отделение ехало с учений, попала в аварию. Всех, и живых и мертвых, доставили в армейский госпиталь. В том числе и меня с черепно–мозговой травмой и прочими переломами. А потом, уже в госпитале, кто–то что–то напутал, и против моей фамилии написали «мертв». И даже отправили матери гроб с телом моего невезучего сослуживца. Дело житейское, с кем не бывает. Заживо отпетые, говорят, до–олго живут. Вот только получила мама гроб, и прихватило ей сердце. Похороны, и ее и гроба с «моим» телом, объединили.

А меня, тем временем, осмотрел консилиум военных врачей. Черепно–мозговая травма, вылившаяся в нарушение адекватности поведения и повышенную возбудимость… в просторечии — «гиперактивная психика», повреждение зрения: правый глаз " — 9», левый — " — 8» (не читать мне теперь книг), травма левого коленного сустава (перемещаться можно только с костылем). Сломанные ребра, ссадины и гематомы — не в счет, ибо скоро пройдет. И постановили коновалы армейские, что лечить меня — долго и хлопотно, проще, дешевле и быстрее — демобилизовать, чтобы долечивался как штатский. Документы выдали на руки, все как положено: по прибытии по месту жительства, пройти повторную медкомиссию на предмет оформления инвалидности и пенсии по утрате трудоспособности.

Приехал я домой аккурат на 40 дней, собранные сердобольными соседями. В тот славный момент, когда народ выпил достаточно, чтобы забыть, зачем, собственно собрались, но жаждет продолжения банкета. И узнал в перерывах между тостами, что все мои проблемы только начинаются. В соответствии с Законом, на основании присланных из в/ч бумаг для меня и свидетельства о смерти — последнего документа матери, нас быстренько вычеркнули из всех списков, как покойников. А отец мой погиб давным–давно. Я еще ходить толком не научился. По закону, квартира должна еще полгода ждать наследников. Но чиновник из мэрии решил иначе. И уже через три дня после похорон перевел жилье в городской фонд, как бесхозное имущество. А еще через день — передал эту квартиру беженцам, которые в ней крайне нуждались.

За три дня выправив все документы, откормленные, сверкающие золотыми зубами и увешанные драгоценностями «беженцы» быстренько вселились в полученную квартиру, поставив свой роскошный «Мерседес» прямо в палисаднике, сделали евроремонт и вообще, устроились всерьез и надолго. «Дети гор», отлично знающие о своих правах, которые имеет от рождения каждый гражданин Российской Федерации, обладающий большими деньгами и приобретенными на эти деньги связями, справками и знакомствами, по такому случаю немедленно «забывшие» русский язык, устроили мне скандал с детским визгом, мужским матом, женскими воплями о недопустимости ущемления этих самых гражданских прав всякими мерзавцами. Скандал завершился вызовом наряда, доставившего меня в отдел милиции. Где я коротал время до утра в беседе со школьными товарищами. В том числе и о том, по каким именно причинам некое уголовное дело было прекращено через месяц после моего призыва. А утром оставил у дежурного вещмешок, взял костыль, документы и, не слушая сказанных от чистого сердца советов, побрел искать правды на земле Русской. Вот ведь дурак.

В больнице мне сказали, что прежде, чем обращаться к ним, следует принести направление на прохождение медкомиссии из военкомата, так как сейчас я еще числюсь за МО РФ. Военком объяснил, что я должен принести справку о постоянной регистрации из паспортного стола, что в Управляющей компании, к которой относится бывшая моя квартира и меня немедленно поставят на учет. Все остальное — не их проблемы. Домоуправление сообщило, что меня вычеркнули из списков и сняли с учета, как умершего, на основании официальных документов. И отправили к чиновникам, переславшим эти самые документы.

Все должно быть по Закону, вежливо объясняли мне чиновники. Вы пишете заявление в письменном виде, указываете наименование получателя, адрес местожительства (которого у меня и нет) отправителя, и в течение 30 (тридцати) календарных дней получаете ответ, куда Вам следует обратиться для решения этой проблемы. А сейчас идите, не отвлекайте нас. Вы нам мешаете работать, Вы это понимаете или нет? Через несколько минут разговора, измученный болью в ноге и бесконечными хождениями по всевозможным учреждениям, я не выдержал и перешел на «великий и могучий». Слово за слово, мордой по столу…

Очнулся я в медблоке следственного изолятора, куда попал после тесного общения с поднявшимся на шум драки и женские крики нарядом милиции. Дядя Слава, он же — следователь прокуратуры Наро–Фоминского района Михайлов Вячеслав Петрович, отец Ленки–отличницы, с которой я встречался, пока та не поступила в МЮИ, ознакомил меня с бумагами, из которых вытекали следующие факты:

1. Против меня возбУждено уголовное дело по статье … УК РФ за нападение на чиновника, сиречь — государева человека;

2. Против меня возбУждено уголовное дело по статье … УК РФ за нападение на работников правоохранительных органов при исполнении ими служебных обязанностей;

3. Ввиду моей опасности для общества, мерой пресечения до момента суда избрано заключение под стражу.

В частной беседе мне так же было сказано, что совершенно незаконная передача квартиры была произведена по решению ни много, ни мало, племянника «Самого» (рука тычет куда–то вверх). И перерешить этот вопрос — невозможно, так как в этом случае авторитет «Самого» упадет ниже плинтуса. И выдать мне жилье взамен отобранного — тоже невозможно, ибо нет в городе свободной жилплощади. А оставить все так, как оно есть — я ведь, неугомонный, продолжу свою беготню по инстанциям, добьюсь возбУждения уголовного дела по факту… И тогда придется сажать уже племянника. А это — родная кровь, как–никак.

Совесть у племянника есть. Ко мне, убогому, он претензий не имеет. А посему, вместо банального убийства с имитацией моей смерти от естественных причин, для устранения проблемы в моем лице, решено воспользоваться Законом. Так что ближайшие три года я проведу на полном гособеспечении. Положительной стороной всего этого было то, что уже сейчас признана моя принадлежность к миру живых (ну нельзя же осудить покойника), а после выхода «на свободу — с чистой совестью», у меня на руках будет некоторый комплект документов, позволяющий начать жизнь заново.

Осознавая, что если не принять правила игры с Системой, то «гуманное» решение создаваемого самим фактом моего существования затруднения можно заменить и на более быстрое и эффективное (ибо сказано: нет человека — нет и проблемы), я решил согласиться с грядущим приговором. А о своей невиновности — никому не заявлять и не орать всем и каждому о нарушении загадочных «прав человека». Все равно никто, кроме сокамерников не услышит. А они мне просто не поверят. Сами такие же истории рассказывают регулярно всем, кто согласен их слушать.

О произволе правоохранительных органов, в лучших традициях тоталитарного прошлого выбивших из них признание и теперь «шьющих» им срок за преступления, которых они не совершали. Да о роковом стечении обстоятельств, из–за которого именно этого конкретно в натуре кристально честного человека и абсолютно законопослушного гражданина совершенно незаконно отправили за решетку, выгораживая настоящего преступника, у которого имеются влиятельные родственников и хорошие связи.

Вот так началась моя жизнь в качестве подследственного. Еще в казарме, с подачи сослуживцев, мне пришлось максимально тщательно изучить правила поведения в местах, не столь отдаленных. Стараниями однополчан, как успевших полностью отбыть свой срок перед призывом «в ряды Вооруженных Сил Российской Федерации», так и принявших присягу, чтобы не попасть в тюрьму, наша часть стала тем еще гадюшником. А взаимоотношения между военнослужащими срочной службы строились по правилам, имеющим очень мало общего с Уставом. Так что косяков в камере я не порол. Сокамерная шпана, поняв, что взять с калеки нечего (ценного — ничего нет, передачи мне носить было некому, а от вида солдатской формы 3–го срока кривились даже бомжи), просто не замечала меня.

Два раза в неделю происходили вызовы к следователю, который задавал одни и те же дурацкие вопросы и, получив на них одинаковые ответы, старательно заполнял какие–то бумаги. Через день — в медблок на процедуры. Особой пользы от них для себя я не наблюдал. Справедливости ради, особого вреда — тоже. Иногда появлялся назначенный мне адвокатом старшекурсник юридического (нет бы пожрать чего принес!), набиравший часы практики.

Следствие по моему делу продвигалось не просто быстро, а стремительно. За какой–то месяц были собраны все необходимые бумаги, опрошены свидетели, пройдены всевозможные бюрократические процедуры. Папка с материалами по моему делу растолстела и приобрела солидный вид. И вот, на прошлой неделе, в ознаменование очередного месячника борьбы с преступностью и коррупцией, вся эта макулатура была передана в суд.

Начался завершающий этап спектакля по имени «правосудие». Роль свою я выучил хорошо, остальные участники шоу тоже внимательно прочитали сценарий, поэтому процесс шел без запинок. На первом заседании я решительно отказался признавать свою вину, предоставив работникам органов возможность доказать, что они не зря ели свой хлеб и могут предоставить суду исчерпывающие доказательства совершения вменяемых мне преступлений именно мною. На аккуратно сформулированные судьей вопросы, свидетели и я давали столь же тщательно сформулированные ответы. Некоторые моменты (например — состояние здоровья подсудимого и причина драки) аккуратно обходились. Интересно, что все, от адвоката, до конвоиров, уже к первому заседанию знали приговор: три года общего режима.

— Подсудимый! Я к Вам обращаюсь! — голос судьи вырвал меня из раздумий. А сейчас ей чего еще надо?

— Подсудимый! Встаньте! Своим поведением вы выражаете неуважение к суду! — а на х… мне его уважать? Тем более, что вставать с моим коленом — то еще удовольствие. Вон, конвой под руки водит.

— Подсудимый! Встаньте! Вам предоставляется последнее слово! — у нее что, месячные? Чего орать–то.

— ПОДСУДИМЫЙ! — и тут во мне что–то переклинило. Накатила тупая, не рассуждающая злоба, жажда добраться до этой …, походя ломающей мою судьбу сменила обычное в последний месяц мое состояние «Ну и х… с ним».

— Кончай балаган, нах. Невиновному срок давать — не по понятиям!

— ТЫ ЧТО … СЕБЕ ПОЗВОЛЯЕШЬ? ДА Я ТЕБЕ…

— Ты, б…ть , базар фильтруй. И кончай эту….! За… … ать! — забыв, что зал суда — на редкость неподходящее место для скандала, я матерно орал на судью и чего–то требовал, до тех пор, пока конвойные не очнулись от ступора и не бросились на меня, с молодецким хеканьем нанося удары.

Когда ко мне вернулось сознание в ставшем в какой–то мере родным медблоке СИЗО, выяснилось, что все не просто плохо. Все очень плохо. Во–первых, судья обиделась и приговорила мне десять лет. Результат арифметического сложения максимальных сроков по обеим моим статьям. Во–вторых, в процессе «усмирения» мне пробило легкое осколком ребра. Хорошо, врач успел обнаружить гемоторакс вовремя. Так что я чудом остался жив. В третьих, мой нервный срыв обошелся мне не просто дорого, а очень дорого. Против меня прямо в зале суда было возбУждено дело по факту попытки захвата заложников, попытки совершения террористического акта и чего–то там еще. Ввиду моей особой опасности для общества, за свои поступки я получу полной мерой. Новый, молодой и энергичный следователь изложил ситуацию и пообещал организовать передачу дела в суд уже к моменту выздоровления.

На этот раз всю бюрократию прошли за какие–то три недели. Я как раз начал вставать с койки и более–менее сносно передвигаться по камере.

— На выход! Руки! Лицом к стене! — вот и за мной.

В коридоре кроме конвоя меня ждал и следователь. Интуиция взвыла сиреной.

— Ты, Максим, доставляешь окружающим проблемы. А мне проблемы не нужны. — страшный удар по ребрам швырнул меня на пол. Под нос сунули нашатырь, похлопали по щекам, приводя в чувство и подняли на ноги.

— Либо ты, козел, признаешь вину. — движения кулака я не увидел. Просто, потеряв сознание, рухнул на пол. Опять дают нашатырь, чтобы привести в чувство, снова поднимают для продолжения разговора. Делаю над собой усилие, чтобы вдохнуть воздуха и повисаю на руках конвоиров от приступа боли. Прокашлявшись, сплевываю кровь, стараясь попасть на модельные кожаные туфли следователя. Попадаю. В ответ, меня снова обрушивают на еще минуту назад чисто вымытый бетонный пол коридора, выбивая сознание, да и саму душу профессионально поставленными ударами.

— Либо ты сдохнешь! Понял меня, п…р? По глазам вижу, понял.

Меня доставили в зал суда, где посадили на скамью, потом пару раз подняли, задавая какие–то вопросы. Ощущал я это смутно. Где–то на грани восприятия. Все вокруг занимала БОЛЬ. Дышать нечем, во рту вкус крови. Опять пробили осколком ребра легкое? Мне конец.

Пинок, заставляют встать, поддерживая под руки. Чего им всем от меня надо?

— По…мый, приз… се… …ным ? — уши ловят обрывки фраз, но мозг просто не воспринимает их смысл. Опять пинок, рычащий шепот: «Да».

— Да… — мой хрип весьма затруднительно услышать в трех шагах.

Меня куда–то несут. Боль. Темнота…

— Очнулся? — медблок СИЗО. Тот же следователь. Выражения лица мне не разобрать. Судя по голосу — доволен, сука. Ведь расследованное им дело успешно завершено. Причем обвиняемый чистосердечно признал свою вину уже на первом заседании.

— Распишитесь, что Вам вручено решение суда. — тупо смотрю на протянутый мне лист бумаги. Потом начинаю понимать ситуацию и смотрю вниз, пытаясь найти приговор и назначенный мне срок. Глаза подводят, буквы расплываются, и я ничего не могу разобрать, кроме внушительного оттиска гербовой печати.

— Вы здесь уже пять дней. Согласно постановлению городского суда Наро–Фоминска, за совершенные Вами преступления, суд приговорил Вас, в общей сложности, к двадцати двум годам лишения свободы. — уловив заминку, приходит мне на помощь следователь. — Учтите, что с учетом «чисто сердечного» признания и помощи следствию, Вас приговорили к минимальной мере наказания по каждому эпизоду Ваших преступных деяний. — больше, чем исполниться мне через месяц…

— Вот здесь расписываемся. Если хотите — можете подать кассационную жалобу. Но лично Я — не советую. Так что, готовимся к отправке.

Что подавать жалобу не стоит, мне было очень даже понятно. Мой нервный срыв кем–то на вершинах Власти был воспринят, как одностороннее нарушение с моей стороны абсолютно добровольно признанного мною же несколько ранее «джентльменского соглашения». Нарушение, не подкрепленное ничем, чтобы иметь реальное значение. Поэтому мне было вынесено «предупреждение с занесением в грудную клетку». Противоположная сторона заказывала (и оплачивала) именно мое предупреждение, а не ликвидацию, поэтому я и остался жив. По крайней мере — на сегодняшний день. А может — просто слишком живучим оказался.

Но, если я продолжу возмущаться и чего–то требовать, «джентльмены» с той стороны могут счесть меня опасным для своего существования В этом случае в отношении меня будет продолжено применение дополнительных мер и я банально не доживу до пересмотра дела, покончив жизнь самоубийством. Что и засвидетельствует тюремный врач, которому совсем не нужно, чтобы осужденный помер у него на руках, испортив всю статистику по больным и выздоравливающим.

Но все равно, не раскисать. Что бы не происходило — держаться. Держаться, мать вашу.

— Пять дней назад, говоришь?

— Да, а что?

— Значит, пять дней уже отсидел. — следователь оценивает немудреную шутку в духе Гашека и заразительно смеется.

— Бывай, остряк!

Уже через неделю медицинских процедур, больше похожих на средневековые пытки, врач признал меня способным выдержать этапирование к месту отбытия наказания. Где лечение будет продолжено. А на следующий день за мной пришли.

— На выход! Лицом к стене! Голову вниз! Вперед! — вот и все. Сейчас меня на пересылку в Москву. Оттуда — в исправительную колонию строгого режима. Которая и станет моей могилой. Уже этой осенью. С моими легкими осенней сырости пережить нельзя.

— Стоять! Лицом к стене! — лязгает дверь.

— Вперед! Голову вниз! — вот и двор. Стены, решетка над головой. За решеткой грозовое небо. А мне в «воронок». Обычная «буханка». Водитель, двое конвойных, старший группы. А это еще кто? И чего здесь мой следователь забыл? Он что, на нормальную машину не заработал? Или не настучался по моей тушке, как по боксерской груше?

— Сидеть! Руки! — в закутке для перевозки арестантов, где и повернуться негде, меня приковывают к металлической скобе и закрывают на замок.

Лязгают двери СИЗО. Осмотр в тамбуре. Вот открылись внешние ворота. Поехали.

Ну что за невезение. Сколько держали под следствием, солнца не видел. Прогулки мол, «не положены». Так и сейчас, опять солнца нет. Гроза намечается. Нет в жизни счастья. Едем по улицам города. Стекол в моем закутке нет, сквозь решетку в лобовое стекло видно немного, но центр я знаю и сейчас понимаю, как и куда мы едем. Вот пошли вдоль железки. Сейчас мост. За ним новостройки, подстанция и с ветерком до Москвы. То есть с дождичком.

О как хлынуло. Ливень прям стеной ударил. Молнии сверкают так, что в глазах рябит. Куда ты гонишь, придурок? Скорость сбавь. Не–ет! Мы кувыркаемся по откосу вниз. Я цел только потому, что со всех сторон в тело впиваются железные решетки. Что–то гудит. Подстанция? ЛЭП? Вспышка! МОЛНИЯ! СВЕТ! УДАР!…

Темнота. Жарко. Душно. Металл раскален так, что плюнь, зашипит. Но плюнуть нечем. Пить! Здесь же дождь шел. Вода была… Куда все делось? Лужу мне…