Рассказ седьмой
На дальнем берегу…
Помнишь детские сны
о походах Великой Армады?
Абордажи, бои, паруса
и под ложечкой ком?
В. Высоцкий
Одиннадцатые сутки «Большой Секрет» болтался где-то на широте экватора.
Жаркими ночами огромный Южный Крест смотрел на нас сверху сияющими глазами крупных звезд. Днем в мертвейшем штиле жарилось в небе солнце – желтком яйца на раскаленной сковороде. Вода была теплой, как парное молоко. Наша – в трюмных бочках – вода была в порядке, мы предохранили ее комочками смолы. Вот только расходовалась она быстро…
Ни ветерка. После почти месяца ураганных встречных ветров, мешавших нам добраться до цели…
Я заточил огрызок карандаша, задумчиво посмотрел на него и, отложив, начал махать бортовым журналом, стараясь нагнать хотя бы минимум относительно прохладного воздуха себе на лицо и грудь. За этим занятием меня и застал Сергей.
– Прохладней стало? – осведомился он не без иронии.
– Сгинь, – лениво попросил я его. Он не сгинул, а уселся напротив, широко расставив босые ноги. – И перестаньте трахаться с Ленкой, когда остальные слушают.
Сергей быстро выбросил вперед кулак. Я перехватил его и, выгнув наружу руку, припечатал ее к столу.
– Очень неплохо, – оценил Сергей, выворачивая запястье из моих пальцев.
– Слушай, – спросил я, – а ты пойдешь со мной в Город Света?
– Да, – кивнул он. – Даже если больше никто не пойдет… Но те, кто сейчас на корабле, пойдут с тобой куда угодно. Отсев произошел, Олег. Теперь можно шагать в легенду.
– Отсев… – пробормотал я. – Думаешь, Джек испугался? Или… Вадим?
– Я не об испуге, – ответил он. – У каждого свои пути.
– Сергей, – тихо спросил я, наклоняясь через стол, – тебе никогда не снилось, что ты вернулся домой?
Несколько секунд мой друг молчал. Потом еле слышно выдохнул:
– Тебе… тоже?
– Да, – кивнул я и не стал развивать эту тему. – Интересно, сколько нам еще тут париться? Ленка говорит, что воды осталось не больше, чем на месяц.
– А что с продуктами? – осведомился Сергей. – Ты уже прикинул, кого будем есть первым? По-моему, надо кого-нибудь из девчонок. У них мясо понежней. А у тебя, например, одни жилы.
Я не успел подыскать достойного ответа – в дверь просунулась белобрысая голова Анри:
– Олег, – позвал он, – поди сюда.
– Иду. – Я отпихнул по столу журнал и выбрался наружу, под оглушающее солнце, от которого не было тени. Но тут, по крайней мере, поддувал ветерок снизу, от воды. Он тоже был теплый, однако создавал хотя бы иллюзию прохлады. Анри стоял возле борта вместе с Джерри. Остальные раскинулись на палубе тут и там, кто-то лениво плескался в купальне – спущенном за борт парусе, который решили использовать хоть так.
– Че случилось? – поинтересовался я.
Джерри негромко сказал:
– Тайфун идет. – А Анри подтвердил это несколькими энергичными кивками. Я быстро осмотрелся – нигде на белом от зноя небе не было ни облачка, море лежало ровное, как стекло.
Я поинтересовался:
– Вы что, перегрелись?
– Послушай, – предложил Джерри, – только внимательней.
Я прислушался, сам не зная, к чему… и услышал.
Воздух, вода и небо тихо звенели. Это была не та звонкая тишина, которая рождается иногда в полном молчании. Это был именно звук. И в нем жила угроза.
– Слышу, – коротко ответил я.
– Мы с отцом ходили на яхте, – сказал Джерри. – Ну – там. И один раз такое было в Коралловом море. Я не знаю, как нас не утопило, – трепало трое суток.
– Подъем, блин!!! – уже не слушая его, заорал я. – Все на палубу! Живей! Тревога!..
Ураган обрушился на нас через семь минут после того, как мы в бешеном темпе приготовили все, что только можно, к «трепке». Я не знаю, как это описать толком. Только что все было, как прежде, лишь этот страшный звон сделался слышен всем. А через какие-то секунды уже не было ни неба, ни океана, ни воздуха, ни воды, ни солнца – ничего.
Ни-че-го.
Мы оказались среди черно-синего воющего пространства. Верха и низа тоже не оставалось… Голоса исчезли. Дышать стало почти невозможно – воздух смешался с водой. А необъяснимая молниеносность произошедшего давила ужасом.
Я приказал всем убираться в надстройки. Сергей и я прикрутили себя к румпелю, Ясо привязался к бушприту, хотя вряд ли там что-то можно было увидеть – но тут должно было быть полно коралловых рифов, а на такой напороться значило погибнуть.
Во время шторма в Атлантике такого – даже похожего – не было.
– Поставить бортом – перевернет! – крикнул Сергей. Он орал мне буквально в ухо, я видел, как жилы вздулись на лбу и шее, но мне казалось, что он шепчет. – А так ничего! Пока идем вразрез – ничего!
Я подумал, что, если сорвет закрышки люков, то мы пойдем ко дну после первой же волны так и так, без разворота бортом. И тут же мысль оборвало – когг застыл над водяной пропастью с Останкинскую башню глубиной, а главное – застыл точно носом вниз. Потом он рухнул, и я не закричал только потому, что закусил щеку до крови. Но глаза удержать открытыми не смог. Абсолютно чужой голос Сергея простонал: «Дер-жи-и-и!..» – переходя в хрип, и я вцепился в румпель и окаменел, сросся с ним и с палубой, понимая, что сейчас миллионы тонн водяной горы расплющат нас сверху, и последнее, что я почувствую, будет чудовищная боль в лопающихся легких…
Мы летели куда-то вверх, и я знал, что дышать нельзя. Потом я открыл глаза. Палуба кипела скатывающейся по ней водой. Когг летел на гребне волны почти на боку. Я выплюнул кровь, рот наполнился соленой водой, раненую щеку обожгло болью. Сергей смеялся, мотая слипшейся гривой.
Мне показалось, что меня окликают. Наклонив голову, я увидел у ног лицо Кольки – вцепившись руками в леер, он что-то кричал перекошенным ртом.
– Что?!?! – крикнул я.
– Течь! – донеслось до меня, как с другой планеты. – В трюме! М-мать!
– Затыкайте! – заревел я. – Заделывайте!
Колька исчез. Вода мешалась на мне с таким же соленым, но холодным потом. Если подались доски, то – все… Неужели где-то что-то не проверили?.. Все, все, все… Я ждал удара, разворота корпуса… после чего от нас или останутся щепки, или мы пойдем на дно.
Это был даже не страх. Страх – когда видишь опасность, контролируешь ее и можешь избегнуть, ищешь и находишь выход. А сейчас – что я мог контролировать, как избежать?
Мы прошли через волну.
– Успеют залатать! – крикнул Сергей. – Смотри, Ясо держится!
Действительно, грек, распластавшись на бушприте, махал нам рукой. Я успел различить на его лице улыбку – и корабль вновь ухнул вниз…
* * *
– Терпи, Олег, – сказала Танюшка. Огонь свечи мотало вместе с ней, а мне казалось, что я сижу нормально, все остальное же пляшет бесконечную дикую сарабанду.
Я положил руки на стол, и Танюшка, сжав зубы, словно ей тоже было больно, плеснула на них морской водой из котелка. Прямо на кровоточащие лохмотья «живой» кожи и открытые раны.
Это была не боль. Я не знаю, что это было, потому что я просто потерял сознание. Милосердно. Сразу же, до того, как мозг успел осознать ощущения…
А вот пришел я в себя от боли. Танюшка обрезала своим коротким ножом самые торчащие куски кожи, бросая их на пол. Я смотрел на это и держал руки плотно прижатыми к столу.
– Больно? – в глазах у Таньки стояли слезы.
– Тань, давай, давай, – спокойно сказал я. У Сергея терпения не хватило – или Ленка оказалась не такой ловкой, я слышал, как он ругается. – Делай. А я буду рассказывать тебе, какие у тебя красивые глаза… только немного заплаканные… это почему?
– Да ну тебя, ты бы хоть на левую свою крагу надел! – Танька достала самодельные бинты. – Сейчас еще срезать буду…
– Как там Олег? – тоскливо спросила в пространство Ленка Власенкова. – Пойду выгляну…
– Сиди, – приказал я.
– Одним глазком! – жалобно попросила Ленка. Я ничего не стал повторять, и она осталась сидеть.
Боль стала нестерпимой, жгучей – я почти воочию увидел языки пламени, лижущие мои ладони. Как тогда, зимой, когда меня пытали урса… очень больно.
– И попка у тебя очень красивая, – зло сказал я, почти выключаясь. И не выдержал: – Ну больно же, Танюшка, очень больно!
– Радица! – не выдержала Танька. Спокойная, замкнутая сербиянка подошла и, присев на ее место, занялась моими руками. А Танюшка присела рядом со мной и запечатала мне рот поцелуем. Потом снова и снова, горячо шепча: – Потерпи, миленький… чуть-чуть потерпи… вот так, вот так… поцелуй меня тоже…
Губы у нее были горячие и соленые от слез.
Каюту швыряло и кидало, как обувную картонку, которую пинают ногами развеселившиеся мальчишки.
* * *
Нас мотало больше шести суток, слившихся в сплошную череду часовых вахт – больше выстоять было нельзя – и трехчасовых перерывов-отдыхов, во время которых, в каютной сырой болтанке, уснуть помогала только невероятная усталость. Мы даже не понимали, куда нас несет, да и не очень пытались это понять. Если у кого-то и была морская болезнь, то заметить ее было просто невозможно.
На свои руки я, если честно, старался смотреть пореже. Танька перебинтовывала мне их после каждой вахты – и каждый раз плакала. Я как-то взглянул – и тоже едва не заплакал… От постоянной влажной жары в тех местах, где кожаная одежда терла тело, обнажилось живое мясо. Ходить нагишом тоже было нельзя – от ударов морской воды кожа немела, начинался страшный озноб, а снасти полосовали незащищенное тело с совершенно зверской силой.
Утром седьмых суток тайфун выключился. Мы болтались посреди океанской глади, дул ровный, хотя и несильный ветер с востока, а впереди – на самом горизонте – маячила полоска земли. Следом выключилась и моя команда, а я, мысленно завывая от злости и тоски, повесился всем телом на основание бушприта и, то и дело промывая себе глаза морской водой, чтобы не уснуть (жгло дико), начал таращиться вперед.
Князь добровольно стоял вахту за всех.
А как иначе-то?
Впрочем, предел сил имеется у любого человека. Часа через полтора все промывания перестали помогать, и я поймал себя на том, что сплю с открытыми глазами – смотрю вперед, а мозг выключен, ничего не фиксирует. И требуется усилие, чтобы осознать волну, солнце или берег в отдалении.
– Олег, – я замедленно оглянулся. Возле меня стоял, протирая кулаками глаза, Ромка. – Олег, ложись спать, я постою. Я уже выспался.
Он врал. Не выспался, конечно. Но «заспал» усталость, это правда. И все-таки я медлил. Ромка расценил это по-своему.
– Не доверяешь? – тихо спросил он. Даже без обиды, скорей тоскливо.
Несколько секунд я смотрел на него и думал, что за то время, пока он у нас, Ромка ни с кем так и не сошелся, хотя и пожаловаться на него не мог никто. Я сознательно гонял его по самым разным работам, какие только мог изобрести. Мальчишка вкалывал безропотно. Но своим его так и не признали.
– Дурак ты, – устало сказал я. И решился: – Слушай, Ром, я отключаюсь. Ва-а-ще. Если что – ты меня буди.
– Конечно! – Он просиял. – Ты ложись, все будет нормально, я чесслово не усну!
Я его уже не слушал. Спустившись под лестницу с носовой надстройки, я, испытывая физический кайф, растянулся на теплых досках, которые почти не качало, последним усилием принял максимально удобную позу и, испытав короткий прилив невероятнейшего наслаждения, уснул…
Когда я открыл глаза, то первое, что я ощутил, – полный отдых. Именно так. У меня ныли руки, а раньше я этой боли вообще не замечал за чувством общей разбитости. А все остальное было отлично – голова ясная, тело совершенно послушное, настроение хорошее. Я потянулся и посмотрел вверх. В просветы между ступеньками лестницы заглядывали огромные звезды, но как-то странно, и я понял, что стоит парус. Тихо бурчала за бортом вода. Слышались разговоры, шаги и смех по всему коггу, потом я услышал, как несколько голосов где-то на корме распевают a capella:
– Человека трясло, ломало —
Все ему, человеку, мало!
Подавай ему плод запретный —
Очень любит он плод запретный!.. —
И голос Танюшки взвился к звездному небу:
– Он к нему простирает руки,
На губах ощущая сладость!
Он не может без этой муки —
Это старая его слабость!
Я с завыванием потянулся – и почти тут же сверху, с носа, свесилась взлохмаченная башка Ясо, и грек торжествующе завопил:
– Проснулся!!!
Я засмеялся, услышав, как на корабле усилилось «звуковое оформление». Так значит, они себя вели относительно тихо, просто дожидаясь, пока я проснусь! От переполнявшего меня теплого чувства благодарности я влепил дикой силы щелбан в лоб Ясо и, вскочив, выкатился из-под лестницы кувырком через плечо.
– Ну как? – бросил я глядевшему на меня Сергею.
Тот улыбнулся:
– Да все отлично. Идем прямиком к Пацифиде!
– Черт побери! – Я взлетел на нос. – Так эта земля – Пацифида?!
– По уверениям Джерри – да, – подтвердил Сергей, – и, во всяком случае, для острова она слишком огромна – во весь горизонт!
– Второй раз ураган оказывает нам такую услугу, – заметил Басс, поднимаясь сюда же. – В прошлый раз нас одним махом донесло до Америки…
– Ну й що гэто нам дало? – ответил я фразой из анекдота. И спохватился: – А почему никто не спит?
– А потому, что все выспались, – пояснил Сергей.
Я почесал нос:
– Вообще-то я есть хочу. Ле-ен?..
– И тут же «Ле-ен?..». И сразу все меня зовут… – в каком-то песенном ритме отозвалась она из района кухни под нашими ногами, и Сергей, хихикнув, проскандировал «припев»:
– Бу-ра-ти-но-о!..
Однако уже через минуту я, сидя у основания бушприта со скрещенными ногами, поглощал жареную рыбу. Последние шесть дней горячего у нас не было, а мокрый сухпаек ужасно надоел. Кстати, надо будет перетряхнуть и просушить то, что осталось от наших запасов…
– Кавалергардов век недолог,
И потому так сладок он, —
напевал я, стоя возле борта и глядя чуть в сторону, за плечо:
– Труба трубит, откинут полог,
А где-то слышен сабель звон.
Еще рокочет голос струнный,
Но командир уже в седле.
Не обещайте деве юной
Любови вечной на земле.
Течет шампанское рекою,
И взор туманится слегка,
И все как будто под рукою,
И все как будто на века.
Но, как ни сладок мир подлунный —
Лежит тревога на челе.
Не обещайте деве юной
Любови вечной на земле.
Напрасно мирные забавы
Продлить стараетесь, смеясь.
Не раздобыть надежной славы,
Покуда кровь не пролилась!
Крест деревянный иль чугунный
Назначен нам в грядущей мгле.
Не обещайте деве юной
Любови вечной на земле.
Я улыбнулся в ночную звездную тьму и, повернувшись, встретился со встревоженным взглядом Танюшки. Тогда я снова улыбнулся уже ей.
– Тогда я спою тоже, – сказала она. И, не сводя с меня глаз, заставила всех замереть.
– А напоследок я скажу…
А напоследок я скажу:
«Прощай! Любить не обязуйся!
С ума схожу – иль восхожу
К высокой степени безумства?!»
А напоследок я скажу…
«Как ты любил – ты пригубил
Погибели… Не в этом дело!
Как ты любил – ты погубил,
Но… погубил так неумело!..»
– Зачем ты это спела?! – спросил я, догнав Танюшку у кормы и схватив ее за плечо.
– Зачем ты это спел?! – яростно возразила она.
Я опустил руку:
– Прости.
Она обняла меня за шею и прижалась щекой к щеке. А я в этот момент понял, что, скорей всего, уже завтра мне придется решать, кому уходить на Пацифиду – а кому огибать ее на когге.
Я не знал, что решу. Но был уверен, что не возьму с собой Танюшку. Хотя не знал я и другого – как буду жить без нее…
Если я богат, как царь морской,
Крикни только мне: «Лови блесну!»
Мир подводный и надводный свой
Не задумываясь выплесну…
Дом хрустальный на горе – для нее,
Сам, как пес бы, так и рос – в цепи…
Рудники мои серебряные,
Золотые мои россыпи!
Если беден я, как пес, один
И в дому моем – шаром кати,
Ведь поможешь ты мне, господи,
Не позволишь жизнь скомкати!
Дом хрустальный на горе – для нее,
Сам, как пес бы, так и рос – в цепи…
Рудники мои серебряные,
Золотые мои россыпи!
Не сравнил бы я другую с тобой,
Хоть казни меня, расстреливай!
Посмотри, как я любуюсь тобой —
Как Мадонною Рафаэлевой!
Дом хрустальный на горе – для нее,
Сам, как пес бы, так и рос – в цепи…
Рудники мои серебряные,
Золотые мои россыпи!
В. Высоцкий
Йенс. Ромка. Видов. Ясо. Колька. Раде. Игорь. Олег. Димка.
И я.
Эти идут. Десять человек.
Девчонки плывут на когге. С ними Сергей, Юджин, Джерри и Анри.
Я обхватил голову, подергал волосы. Вздохнул, чертыхнулся. Мне было не по себе – не хотелось выходить на палубу и объявлять решение, потому что я предвидел волну народного возмущения. Отодвигая этот момент, я придвинул контурную карту Пацифиды.
Континент был почти круглым – конечно, берега искромсаны, но в целом похоже на круг, почти не заполненный обозначениями. И этот круг пересекал решительный штрих нашего будущего похода.
Я отпихнул карту и, встав, так же решительно вышел наружу.
Берег был метрах в трехстах от правого борта. Солнце еще только встало, его лучи падали прямо на древесную стену, и она казалась непроницаемой, сплетенной из сочной зелени. У корней деревьев клубился туман, стекая в океан густыми струями. До корабля доносились свист, шорох и потрескивание, уханье и завывание.
Все наши теснились у борта, но, услышав мои шаги, обернулись. На мне скрестились взгляды множества глаз, и я, чтобы не продлевать этого ожидания ни им, ни себе, заговорил:
– Мы добрались до Пацифиды. Те, кто пойдет на когге, обогнут материк с юга и будут ждать нас у устья большой реки, которую Лотар называл Гьелль. Остальные пойдут напрямик. Скоро сентябрь. По моим прикидкам, к началу лета следующего года они выйдут туда же, и «Большой Секрет» их подберет. На всякий случай он подождет до следующей осени. Если к следующему сентябрю никого не будет – когг уйдет…
– Олег, – тихо сказал Сергей (он не сводил с меня встревоженных глаз), – хватит, это потом… Кто идет, кто остается?
– Да. Конечно. – Я посмотрел поверх голов, но заставил себя опустить глаза. – То, что я сейчас скажу, не обсуждается. Я так решил. Это все… – Я помедлил, набрал воздуху в легкие. – Я говорю имена тех, кто идет со мной.
Лицо Таньки окаменело. Я заставил себя не вздрагивать.
– Йенс.
Лицо немца осталось непроницаемым, только в глазах что-то дрогнуло, как рвущаяся паутинка… Страх? Нет. Я вспомнил, что он последнее время часто разговаривает с Радицей, и сербиянка, окаменевшая после гибели Бориса, вроде бы оттаивает возле немца…
– Ромка.
Роман откровенно просиял. Наверное, он так же просиял бы, объяви я, что он в качестве разведчика должен первым отправиться в ад.
– Видов.
Серб кивнул, как кивает человек, услышавший то, в чем не сомневался, и, отвернувшись к борту, лег на него скрещенными руками и грудью.
– Ясо.
Грек вскинулся и, не сдерживаясь, закусил губу. Я уловил, уже отворачиваясь, как он посмотрел на Клео, и понял, что Ясо не хочет с нею расставаться. Они были хорошей, счастливой и очень подходящей парой…
– Колька.
– А то, – спокойно отозвался он, поддергивая на плече автомат и крепче прижав к себе печальную Лидку.
– Раде.
– Спасибо, – искренне сказал македонец. Зорка перекрестилась, но глядела на своего парня с гордостью.
– Игорь, – равнодушно отозвался Басс, ободряюще кивая Ингрид. И сразу отошел с ней куда-то к мачте.
– Олег.
Крыгин никак не подал виду, что услышал, но до меня донеслось, как он чуть позже шепнул Ленке: «Поможешь собраться».
– Димка.
– Да, хорошо, – кивнул тот, закладывая большие пальцы рук за пояс.
– Все. Остальные плывут, – сказал я. И ушел в каюту.
* * *
Самое странное, что «бури» не было. Я сидел в каюте и ждал ее, а ничего не было, и до меня дошло, что там, снаружи, все уже просто собираются. Наверное, «вступительное слово» получилось у меня внушительным.
Но ко мне не пришли ни Танюшка, ни Сергей. И это почти пугало. И, чтобы избавиться от страха, я пошел делать дела…
Ясо на мое предложение остаться замотал головой и, не став ничего слушать, убежал от меня. Йенс выслушал. Хмыкнул. Посмотрел на небо. И спросил:
– Ты знаешь, что такое Гьелль?
– Знаю, – вздохнул я. – Я читал книжку про богов Асгарда в детском переложении. Река в царстве мертвых, вода которой несет ножи.
Йенс кивнул и ушел.
Как-то так получилось, что уже через час собирать стало нечего, все, кто должен был плыть, собрались у спущенного в лодку, которую уже давно опустили на воду, трапа.
И стало ясно, что пора отправляться.
Танюшка принесла мой вещмешок, бросила к моим ногам, посмотрела вокруг… и, как и большинство девчонок, повисла у меня на шее. Ее губы уткнулись мне в ухо.
– Ты не смеешь не вернуться, слышишь? – ровным голосом сказала она.
– Я вернусь, – так же ровно ответил я. И не стал ничего объяснять, просить прощенья, вообще что-то говорить. Вместо этого я поцеловал ее – в губы, в глаза, в губы… и, отстранившись, надел ей на руку свои часы… и снова поцеловал в губы, в губы, в губы, в губы…
– Все, иди. – Она оторвалась от меня и со стоном отвернулась.
Я сделал два шага – и наткнулся на Сергея. Около трапа была сумятица, и он показал глазами, что надо отойти. Мы отошли за мачту – и я получил удар в грудь, бросивший меня на нее: Сергей стоял напротив меня с поднятыми кулаками, весь ходя ходуном.
Я перевел дыхание и, улыбнувшись, встал прямо. Сергей размахнулся… и не ударил. Его рука упала.
– Как ты мог?.. – с мукой спросил он. – Ну как же так?.. Мы же… мы с тобой…
– Сергей, – прервал я его, – представь себе: мы выходим – а корабля нет. В прошлый раз я был уверен, что Вадим и Джек его доведут и сохранят… его и всех на нем. А сейчас?.. Йенс?.. Но ведь ты сам сказал – мы с тобой. Мы не с ним, Сергей. Значит – только ты.
– А если я доведу когг – а вас не будет? – Он оскалился в отчаянье. – Ни через девять месяцев, ни через год?!
– Тогда тем более, – тихо сказал я. – Тогда ты и только ты сможешь сделать так, чтобы все жили и дальше… И об этом, Сергей. Плыви, куда захочешь. Но не на Скалу. Скала пуста.
Он не удивился моим словам. Позднее он, наверное, спохватится, подумает: откуда я мог это знать? Не мог же я объяснить свое давнее видение – пустая Скала и драккары Лаури, лежащие на песке в портовой пещере… Но сейчас Сергей не обратил внимания на мои слова – он стиснул мои плечи и твердо сказал:
– Я приду к Гьеллю. И ты придешь.
– Конечно, – кивнул я. – Мне пора…
Пока Анри и Джерри гребли, везя нас к небольшому пляжику, я ни разу не оглянулся. Я не позволил себе оглянуться и потом, когда мы вошли под сплошной полог, в сумрак и туман лесов Пацифиды.
Струйкой дым понесло. Тишина.
Запечалилась в небе луна.
Ну и пусть – мне печаль не страшна.
Главное – что есть ты у меня.
А ты – там, там, там,
Где черемуха растет,
И рябина тонким прутиком песок метет…
А ты там, где весна,
А я здесь, где зима…
Главное – что есть ты
У меня!
Вновь поход. И опять мы идем.
Ловим воздух, как лошади, ртом.
Ну и пусть впереди западня.
Главное – что есть ты у меня.
Фотокарточку нежно храню.
Ты смеешься на ней. Я – кричу:
«Я вернусь, по-другому нельзя!
Главное, что есть ты у меня!»
А ты – там, там, там,
Где черемуха растет,
И рябина тонким прутиком песок метет…
А ты там, где весна,
А я здесь, где зима…
Главное – что есть ты
У меня!
Группа «Любэ»
Сколько бы я ни прожил еще на этом свете – умри я завтра, умри через год, десять лет или судьба (ха-ха!) отпустит мне век Хаахти или хоть Джека с Нэдом, – так вот, сколько бы я ни прожил, мне не забыть того первого дня на Пацифиде. Именно первого, хотя, честное слово, там хватало куда более насыщенных дней.
Мы шли через душный, насыщенный испарениями сумрак. Уже через сотню шагов ветерок с берега океана перестал долетать до нас. Казалось, что мы погрузились на дно невероятного океана. Глубокий свет зеленоватого оттенка полосами лежал в бархатной полутьме, и лишь кое-где пробивались вниз чистые солнечные лучи. Если поднимаешь голову – взгляд натыкался на все новые и новые ярусы листвы, уходившие вверх фантастическими террасами, переплетенными сетью лиан. Тут и там цвели прямо на стволах деревьев неизвестных пород крупные, сочные, даже страшные какие-то цветы.
Но внизу, там, где мы шли, было неожиданно довольно просторно – не так, как я представлял себе джунгли по книжкам, где каждый шаг прорубают мачете. Подлеска, травы не было совсем. Земля мягко пружинила, выпуская воду – это чувствовалось, но не было видно, потому что плотный, как сметана, туман клубился чуть ниже колен. Он ощущался, как вещественная теплая субстанция, вроде бы даже чуть противившаяся шагу.
Окружающий мир казался безжизненным, но десятки самых разных звуков таились и крались в листве и тумане. Духота оказалась невыносимой. Жарче всего в моей жизни мне было, когда мы шли через солончаки Дикого Запада, но там была сухая жара, а тут – постоянно действующая парилка, которых я терпеть не мог, кстати. И при мысли, что это – на ближайшие полгода, а то и больше, – мне стало не по себе.
И все-таки я был доволен. Сколько лет я шел к этой своей мечте – и вот она сбылась, мы на Пацифиде. И, переполняемый этим чувством, я оглянулся на остальных и взмахнул рукой:
– Пошли скорей! – возбужденно позвал я. – Ну?! Что же вы?!
* * *
Я проснулся оттого, что в джунглях ухнуло и затрещало. Это вполне могла быть одна из тех чудовищных плюющих ядом тварей, с которыми мы близко свели знакомство в последнее время.
Кожа в паху и под мышками зудела. Я провел ладонью по телу и, ощутив на бедре скользкий нарост, сквозь зубы выругался. Как ни старайся, а все равно добираются. Внутренне вздрагивая от омерзения, я завозился, нашаривая кисет с мокрой солью, ощупью посыпал нарост. Подождал с полминуты, тронул – пальцы попали в кровь, но пиявки уже не было. Тварь… Помнится, когда я первый раз нашел на себе такую, я даже не заорал – завизжал. Круче был эффект только от пауков величиной с суповую тарелку (без лап!), от которых я при первом знакомстве бросился бежать…
Нашарив штаны, я влез в них, а потом и в сапоги, не выбираясь из гамака. Одежда, сделанная из кожи, стала нашим уязвимым местом – она осклизала, плесневела и воняла. Но хорошо защищала от большинства неприятностей, так что приходилось мириться…
Легкие с натугой прокачивали воздух с влажностью больше ста процентов. Ночью было не менее душно, чем днем. И я ощущал, что скоро мне так и так заступать часовым.
Вокруг в гамаках спали еще семь мальчишек. Шумно спали. Кто-то тянул воздух открытым ртом, кто-то стонал, кто-то храпел, кто-то чесался изо всех сил. Мелкая мошкара, слабо фосфоресцируя, вилась над лагерем. Стояла угрожающая тишина, лишь кто-то скрипел в джунглях. Потом снова послышались уханье и треск…
За пять месяцев странствий по джунглям мы не видели ни урса, ни белых, ни каких-либо следов их пребывания здесь. Но путешествие было тяжелым чисто по природным причинам.
На нас ополчились сырость, духота и бездорожье. Какая-то мерзейшая плесень зеленого цвета возникала на теле. Кожа между пальцами ног трескалась и кровоточила, а кое-где – отслаивалась лоскутами. Оказалось неожиданно плохо с водой – мы как-то пару раз налетели на роднички, хлебнув из которых по нескольку суток мучились поносом. С продуктами тоже было не слишком. Джунгли кишели жизнью, но эта жизнь была либо совершенно неуловимой, либо смертельно опасной – ядовитые огромные слизни, чудовищные водяные змеи, крокодилы, гигантские паучищи, существа вроде носорогов, протаптывавшие в джунглях бетонно-твердые тропы и мгновенно впадавшие в ярость, черт-те что еще… Туманный, душный мир таил в себе настоящий заповедник невероятной нечисти, словно вышедшей из ночных кошмаров горячечного бреда.
За эти месяцы мы не видели солнца и чистого неба ни разу. Разжечь огонь вечером тоже было нелегко, да и вообще не всегда удавалось. Я время от времени начинал опасаться, что кто-то сорвется со вполне естественным вопросом: «На кой черт ты нас сюда затащил, Олег?!»
Если бы я знал…
Видов торчал за толстенным деревом, прислушиваясь к темноте. Поведя плечом, он дал мне понять, что ощущает мое приближение.
– Что там? – тихо спросил я.
– Вроде ничего, – так же шепотом отозвался серб. – Они далеко, если это вообще они… Ты чего встал?
– Все равно менять пора… Где Димка?
– На другой стороне…
– Иди, поднимай Раде. Потом можете с Димкой идти спать.
Он бесшумно канул в полосатый мрак.
Я провел ладонью по кобуре. У меня оставалось одиннадцать патронов к нагану, у Кольки – восемь последних к автомату. За это время мы не стреляли ни разу. Но меня не оставляло ощущение, что эти патроны нам еще понадобятся.
Меня беспокоило одно. За все пять месяцев с нами не произошло ничего такого. Как ни крути – ничего, что могло бы оказаться «выходящим за рамки». А я ведь помнил рассказы о Пацифиде.
И я пошел сюда за этим. Вот и ответ на незаданный вопрос, зачем я «их» сюда затащил.
Но пока ничего нет. И это меня беспокоило.
Если где-то нет кого-то —
Значит, кто-то где-то есть…
* * *
Мы вышли к речке около десяти утра. Последние полчаса были очень тяжелыми – лианы словно бы сговорились нас не пропускать. Да и сама река не слишком радовала – над ней все тем же пологом смыкались ветви деревьев, ровная, казавшаяся неподвижной, вода отливала вороненой сталью.
– Сонной, зловонной реки Лимпопо… – пробормотал Ромка.
– А? – не понял Йенс, пробовавший воду веткой.
– Это у Киплинга, – пояснил Ромка. Нам было так тяжело, что его перестали чуждаться уже в конце второй недели, но он по-прежнему был стеснительно-зажатым и редко что-то говорил сверх деловых бесед. – Про Слоненка… «Откуда у слона хобот?»…
– А, – безразлично отозвался Йенс и сказал мне: – А река-то течет на запад, или мой «компас» отказал… Чувствуешь? – Я кивнул. Река в самом деле текла на запад, я это ощущал тоже. – Если это и не один из притоков Гьелля, то почему бы нам хоть немного не сплавиться?
– На чем? – хмуро спросил Ясо. – Здешние деревяшки тонут, как железо.
– Сын мой, – Йенс бросил ветку в воду (она и правда утонула), – вон там, у излучины, я вижу бамбук. Мы свяжем плот лианами и устроим себе хотя бы сутки курорта.
– А если повезет – то и больше. – Олегу идея Йенса явно понравилась. – Пошли строить плот!..
Сухие (относительно) бамбуковые палки – а точнее, стволы толщиной в ногу – отлично держались на воде, да и вязать из них плот было легче, чем из деревьев средней полосы, а уж с ними-то у нас опыт был. Короче говоря, ближе к часу дня мы уже сплавлялись по течению, временами отпихиваясь шестами от довольно близкого – метра три, не больше – дна. Настроение поднялось. Перспективы заиграли в несколько цветов радуги. Даже воздух тут вроде бы был посвежей. Мы разулись, потом сбросили и одежду – кусачая гнусь тут почти не попадалась, а залетных одиночек можно было просто бить, как европейских комаров. Зашел разговор о девчонках, но я объявил мораторий на воспоминания.
– Давайте природой любоваться, что ли? – предложил Димка, вытягиваясь на животе.
* * *
– Олег, проснись!
– Уди.
– Олег, проснись, я говорю!
– Уди н’х.
– Да Олег же!
– Н’х!!!
Меня беспощадно затрясли, и я, открыв глаза, сел, зло глядя на встревоженное лицо Игоря. Все спали, только Ромка с шестом торчал на корме и смотрел куда-то вперед с неослабным вниманием.
– Че надо? – свирепо спросил я. Я в самом деле разозлился – уж больно хорошо спал. Очевидно, организм отпустил тормоза, подсознательно определив плот на реке как очень безопасное место.
– Смотри, – Игорь, повернувшись всем телом, указал – даже скорей ткнул – вперед.
Я встал на колено и заморгал глазами. Мы подплывали к плоскому каменному зданию, сложенному из больших шероховатых плит, как захоронения в Англии. Было не очень понятно, каковы его настоящие размеры – по стенам вползали все те же лианы, верх тоже закрывала зелень. Только вход и прилегающие к нему блоки оставались почти свободными.
– Крепость? – вырвалось у меня. – Нет… Игорь, давай, буди всех… Ром, пихайся к берегу, посмотрим, что это такое! – Я уже влезал в штаны. На плоту завозились, пытаясь выяснить, что происходит в окружающем мире – разморило, как оказалось, всех.
– Эй, тут мелко! – Ясо соскочил в воду с носа плота – там было до середины его сапог. – И, похоже, тут был причал – вон, видно доски!
В самом деле – чуть в стороне под темной водой различались остатки настила. Пока я их рассматривал, кое-кто уже добрался до непонятного здания и заглядывал внутрь.
– Полезай.
– Ага, а ты чего?
– Темно…
– Факел, может, сделать?
– А вдруг там какая тварь?
– А там вон, дальше, там свет…
– Дайте-ка я, – решился Колька и – с автоматом наперевес – полез в проем входа. Поскользнулся и с матерком съехал вниз. – Ой, бля!
– Ты что, ушибся? – спросил Димка.
– Да тут просто грязно, – ответил Колька. – Я пошел дальше…
– Погоди! – окликнул я. – Иду!
– Ну как же без тебя, – с иронией заметил Йенс, подавая мне руку. – Сползай…
Очевидно, каменное здание постепенно уходило в болотистый берег. Под ногами шлепала грязь. Но впереди и в самом деле проникали внутрь рассеянные потоки зеленоватого света из широких окон, заплетенных лианами. Постояв, мы привыкали к темноте, она уже не казалась полной, хотя следом уже сползали, закрывая свет от входа, остальные любопытствующие.
Когда-то тут жили. В грязи лежали остатки «пирамиды» для оружия и снаряжения, а подальше видны были остатки стола и нескольких топчанов. Дерево разбухло и ползло под пальцами, как мыло. На каменных стенах сохранились следы деревянной обивки из планок. А на них, в свою очередь, еще различались лохмотья, в которых я с удивлением узнал когда-то висевшие на стенах рисунки, плакаты и прочее. Что там было на них изображено – непонятно, однако не вызывало сомнений: когда-то тут жили, и жили постоянно.
– Смотри! – изумленно сказал Колька, касаясь пальцами стены. Там сохранились остатки более плотной бумаги – старая фотография на толстом картоне: – Это же…
– Черт побери, это ваш Сталин! – вырвалось у Йенса. – Честное слово!
Да, с фотографии на нас смотрел мудрым и веселым взглядом «отец народов» – слегка расплывшийся, но еще вполне узнаваемый. Пока я переваривал увиденное, Игорь тронул меня за плечо:
– А вот тут посмотри, Олег…
В углу лежали ящики – много, тоже наполовину утонувшие в грязи, – а на них доска, очевидно, упавшая со стены, в ней торчали ржавые остатки гвоздей-самоковок. На доске сохранились разводы, когда-то бывшие буквами, но еще вполне читаемые и сейчас.
– «Полевой… лагерь… – прочитал я, – 2-й Кругосветной Сталинской пионерской… экс… а, экспедиции!.. 1934 год». Ничего себе…
В ящиках, крышки которых распадались в руках, лежали когда-то продукты, но это угадывалось только по запаху гниющей органики. Точнее – пере-перегнившей.
– Вторая Кругосветная Сталинская пионерская… – повторил я. – Ну, давали парни.
– Если они и погибли, то не здесь, – все еще озираясь, сказал Йенс. – Но запасов не забрали, значит, что-то случилось…
– Да что случилось, что случилось, – проворчал Олег, – убили. Или урса, или еще кто…
Он, кажется, собирался и дальше развивать эту тему, но внутрь соскочил Ромка.
– Олег! – крикнул он. – Посмотри, что там! Это… Это что-то!
– Что – «что-то»? – Я, подтянувшись в прыжке за каменную притолоку, выдернул себя наружу. Ромка заторопился к зарослям чуть подальше, то и дело оглядываясь, его глаза горели. – Ну… блин!!!
– Смотри, вот, он большой! – Ромка рывком сорвал остатки покрывала из лиан, и я увидел остальную часть корабля, от которого до этого видел только корму, на которую и наткнулся Ромка.
Это был драккар. Он лежал с креном на правый борт в заводи, которая высохла и превратилась в болото грязи. Борт драккара был проломлен, палуба осклизла и заплесневела, торчали весла. Но все это я отметил мельком. Мой взгляд приковало носовое украшение.
Любой из наших узнал бы его. Любой, кроме Ромки. Его с нами не было, когда мы последний раз видели этот корабль.
– Олег, ты чего? – тихо спросил Ромка. Я посмотрел на него и, кажется, испугал своим взглядом. – Ты чего, Олег? – Он даже чуть отшагнул.
– Я знаю этот драккар, – сказал я. Но больше ничего объяснить не успел. Подошедший первым из остальных Видов тихо сказал:
– Драккар Игоря.
Да. Это был тот драккар, на котором когда-то плавал Саня… а потом уплыл в никуда Игорь Летягин по прозвищу Сморч.
Для того дорога и дана,
Чтоб души вниманье не дремало.
Человеку важно знать немало,
Оттого дорога и длинна.
Человеку важно знать свой дом —
Весь свой дом, а не один свой угол.
Этот дом замусорен и кругл,
Чердаки в нем крыты белым льдом.
Закон дороги простой:
Шагай вперед не спеша.
И пусть – верста за верстой —
Внемлет дороге твоя человечья душа.
Человеку важно знать людей,
Чтоб от них полезного набраться.
Чтоб средь всех идей идею братства
Ненароком он не проглядел.
А еще полезно знать, что он —
Не песчинка на бархане века.
Человек не меньше Человека,
В этой теме важен верный тон.
Иногда в дороге нам темно,
Иногда она непроходима.
Но идти по ней необходимо,
Ничего иного не дано…
Д. Сухарев
Если экспедиционный лагерь был оставлен, в общем-то, в порядке, то драккар носил явственные следы боя. Очевидно, Сморч поставил свое судно в заводи на ночевку, и его отсекли тут – за кормой драккара мы обнаружили остатки перегородившего выход бревна, с тех пор сгнившего. Какое-то время они держались, используя драккар, как крепость. Потом…
Мы нашли изъеденное ржавчиной оружие. И скелеты в остатках одежды. Наверное, их было больше, но погибшие не на драккаре давно стали частью земли, ила, воды… Определить, когда все это произошло, было невозможно.
– Он прошел сюда по реке, значит – есть выход в океан, – сказал Йенс, но я не слушал его.
На носу, перед самыми первыми скамьями, лежал скелет с гизармой поперек груди. Лезвие съела ржа, мох вырос на костях и остатках одежды. Скелеты одинаковы. Но не узнать гизарму я не мог.
Несколько секунд – очень долгих секунд – я глядел в черную глубину глазниц черепа. Одна глазница была повреждена, кость возле нее треснула и разошлась. Именно сюда пришелся смертельный удар.
Казалось, что эта глазница сощурена.
Желудок у меня подпрыгнул к горлу. С трудом удерживая его содержимое, я отвернулся и пошел к борту, чтобы не видеть останков.
Но я знал, что не забуду увиденного.
Не смогу забыть, хотя очень постараюсь.
Изо всех сил постараюсь.
– Игорь? – спросил Олег, на которого я наткнулся, как слепой. Я кивнул. – Вот так… Значит, урса тут все-таки есть.
Я соскочил в грязь. И застыл, скорчившись и чувствуя, что холодный пот струится между лопаток.
До нашего слуха донеслись ритмичные размеренные удары. Глухие, но громкие и мощные, они неслись откуда-то из разом притихших джунглей, пульсируя меж древесных стен по берегам реки, как кровь в артерии.
Бум-бум-бум-бум-бум-бум.
Барабаны.
Барабаны в джунглях.
Барабаны, за которыми нельзя ходить.
* * *
– Ты хочешь себя убить с упорством, достойным лучшего применения! – прихлопывая москита, Олег треснул себя по шее с такой силой, что едва не упал в воду.
– Слушай, тезка, – спокойно ответил я, – сказать тебе, за каким чертом я вообще сюда поперся? Кормить москитов и облезать от местного лишая? Нич-чего подобного. Меня лично интересуют здешние тайны.
– В их числе – барабанный бой? – уточнил Олег.
Я кивнул:
– В их числе – и в первую очередь! – барабанный бой.
– Я пас, – поднял руки Олег и вдруг рассмеялся. – В конце концов, если даже мы погибнем, то… – Он помедлил, подыскивая слова, и тогда вместо него закончил Йенс:
– … то мы же все равно погибнем, так о чем разговор?
Барабаны бухтели весь день. Стемнело, а их рокот продолжался в ночи, и временами начинало казаться, что это повторение боя наших сердец… или что наши сердца подстраиваются под бой барабанов…
Мы заночевали посреди реки, расчалив плот между вбитых в дно шестов. Собственно – «заночевали» не то слово. Было уже за полночь, а мы все еще обсуждали вопрос о том, что делать с этим боем. Точнее – как делать. Наконец я сказал:
– Ладно, давайте поспим наконец, – и, подавая пример, вытянулся на бамбучинах, сунув под голову вещмешок.
– Хорошая идея, – признал Йенс. – Торопиться некуда, они, похоже, не умолкнут долго. Часовых будем ставить?
– Непременно, – зевнул я. – По часу…
– Я встану первым, – сказал Олег, усаживаясь на краю плота со скрещенными ногами…
– Вставай, пора дежурить. – Ромка открыл глаза и несколько секунд сонно пытался сообразить, что к чему. – Проснулся? – убедившись в этом, Олег улегся и тут же уснул.
Ромка зевнул, несколько раз плеснул себе в лицо водой из реки. Она была теплой и пахла цвелью, но мальчишка проснулся окончательно. Он присел с краю и несколько минут вглядывался и вслушивался. Барабаны продолжали рокотать, и этот звук пугал. Он был причиной плохого сна, в котором звучал, как наяву, но Ромка уже не мог вспомнить этот сон… и был доволен, что не может.
Кто-то отчетливо сказал за спиной: «Ну и что, ну и пусть – как хочется… ладно, да…» Ромка оглянулся, понял, что это во сне. Ясо перевернулся на живот, что-то пробурчал – говорил не он. Остальные спали спокойно.
Ромка вздохнул и поморщился, слушая барабаны. Его взгляд упал на Олега Верещагина, и Ромка подумал, насколько странной и в то же время приятной оказалась их встреча. В свое время он мечтал стать его другом и ужасно жалел, что между ними – пять лет разницы. Для Олега он был восторженным болельщиком-младшеклассником, который ходит на каждую схватку… ну или сыном библиотекарши, который поглядывает, как старший мальчишка с серьезным лицом листает толстые непонятные книги…
А сейчас – сейчас они были ровесниками! Эта мысль неожиданно насмешила Ромку. Больше того – он был на три или четыре месяца старше! Физически…
Ромка вздохнул – коротко и печально. Нет. Ровесник – да, может быть… но не ровня. Нет. Не ровня. Они жили бок о бок, но в определенной степени были даже дальше, чем там, в Кирсанове. Здешний Олег был воином и героем. На самом деле, не как в книжках или кино… вернее – как раз как в книжках или кино, но по правде. Иногда он казался совсем прежним – когда смеялся или дурачился с остальными, когда просто сидел и думал, когда спал… Но иногда его лицо твердело, на лбу становился виден тонкий шрам, и слова его делались несгибаемыми, отточенными и определенными, как острие его же палаша, а между ним и остальными отчетливо проступала прозрачная, но непробиваемая стена.
Ромка часто думал, знал ли сам Олег об этой стене. И приходил к выводу, что знал. Да, знал и жил с этим. У него была Танюшка – для нее не существовало этой стены. Был Сергей, который умел эту стену преодолевать. Был Йенс, который не обращал на нее внимания.
Для остальных Олег был – Князь. Сколько бы искренности ни было в их совместном веселье.
За последние пять месяцев Ромка наладил отношения со всеми, а Кольку, пожалуй, мог бы назвать своим другом.
Но Олег – Олег, который вытащил его из болота, дал шанс стать человеком! – был там. За стенкой. И то, что он там был для всех, не успокаивало.
Ромка снова вздохнул. Олег, словно отвечая на этот вздох, стиснул пальцами рукоять палаша, потом отпустил оружие. Ромка отвернулся и стал смотреть и слушать ночь…
Йенс на смену проснулся сам. Ромка не уловил даже, как он оказался рядом – сидел со скрещенными ногами и прислушивался тоже.
– Тихо? – спросил он.
– Тихо, – кивнул Ромка. – А что, ты на смену?
Теперь кивнул Йенс. На плоту кто-то снова забурчал, потом тонко вскрикнул.
– Как ты думаешь, что с нами будет? – спросил Ромка.
Йенс пожал плечами:
– Мы все умрем.
– А… – Ромка поперхнулся. – Нет, я понимаю, но сейчас конкретно…
– Возможно, мы умрем сегодня днем, – равнодушно ответил Йенс. – Или через несколько минут.
– Да ну тебя… – уныло сказал Ромка.
Немец рассмеялся:
– Тебе что, страшно? Не бойся, незачем…
– Ты что, не боишься умирать? – удивился Ромка. Йенс пожевал бамбуковую щепочку, сплюнул в воду, пожевал снова… Ромка терпеливо ждал.
– Как сказать… – медленно произнес немец наконец. – Я еще не все увидел. Хотелось бы посмотреть хоть одним глазком этот Город Света… и еще кое-что хотелось бы сделать… Но особо бегать от смерти тоже не собираюсь. Я германец. Это обязывает.
– Это, наверное, страшно… – прошептал Ромка, поежившись.
– Это, наверное, больно, – поправил Йенс. – Но наверняка – не так больно, как при некоторых ранениях, после которых болит неделями и хочется как раз умереть. Поскорее… Ложись-ка ты спать, римлянин.
– Почему римлянин? – удивился Ромка.
– Роман – это «римский» в переводе с латыни, – охотно пояснил Йенс и засмеялся.
– Я сейчас пойду, – пообещал Роман. – Я только еще спросить хочу…
– Давай, – согласился Йенс.
– Олег… чего он хочет?
– Ты знал его там? – вопросом ответил немец.
Ромка вздохнул:
– Да, немного… Я и Сат… Арниса знал тоже, только не люблю про это вспоминать…
– Какой он был, Олег?
– Ну… – вопрос озадачил Ромку. – Спокойный… аккуратный… учился неплохо… фехтовать и читать любил… Он старше меня был, он меня и знал-то только потому, что я за него на фехтовании болел, а моя мама была… она школьный библиотекарь.
– Олег хочет, – начал Йенс, никак не реагируя на ответ Ромки, – чтобы о нем помнили. Помнили долго. Может быть – вечно. Но этого он уже почти добился – о нем поют песни. И будут петь долго… может быть, и вечно. Еще он хочет того же, чего и я, – посмотреть этот мир. К этой цели он тоже близок. По крайней мере – в его понимании. И наконец, он хочет залить кровью улицы того места, где в нас играют – Города Света. Вот до этого он еще не добрался. Но, когда доберется, я хочу быть рядом, потому что это будет самое интересное место на белом свете на тот момент… А теперь ты идешь спать, Роман.
Я делил с вами хлеб и соль…
Вашу воду и водку пил,
Я с каждым из вас умирал в его час.
Я вашей жизнью жил.
Что осталось из вашей судьбы
В стороне от жизни моей?
Ни в тяжком труде, ни в горькой беде,
За волнами семи морей?
Я так нашу жизнь описал,
Что людей забавлял мой рассказ…
Только мы с вами знаем, что шутка дурная:
Веселого мало для нас!
Дж. Р. Киплинг
«Идти за барабанами» в прямом смысле слова было бы не подвигом, а глупостью. Мы сплавлялись еще сутки. Первые шесть часов звук становился все сильней, потом – начал удаляться, и под утро, когда рокот уже был слышен не очень хорошо, я приказал остановиться, причалить к берегу и, спрятав плот в прибрежных зарослях, высадиться и залечь в засаде неподалеку от берега.
Честно? Я не очень верил в сверхъестественное происхождение этого навязчивого звука. Нет, в этом мире имелась разная «нечисть», несомненно. Но барабанный бой у меня с этим не «монтировался», хоть убейте…
Около трех часов дня пошел дождь. Это оказался настоящий тропический ливень – теплый, пахнущий чем-то сладким и пряным, упругий и сильный, словно струи из поливочного шланга. Лес вокруг наполнился грохотом водяных струй. За прошедшие пять месяцев мы ни разу не попадали под дождь, и нынешнее светопреставление наводило на грустные мысли о сезоне дождей, разливах рек и прочем.
Струи ливня вбивали нас в раскисшую землю, делая ее частью. Рокот барабанов стал не слышен совсем. Дождь стер его…
Пальцы Игоря коснулись моего бедра. Я чуть повернулся. Игорь указал глазами в сторону берега, и я усмехнулся.
Урса пробирались через кусты. Рысцой, неспешно, но уверенно, не меньше сорока воинов. Они явно преследовали плот, собираясь напасть на ночевке. Я рассматривал их и думал, что уже успел от них отвыкнуть – последний раз видел прошлым летом, во время схватки у дирижабля.
Я показал два пальца и сжал кулак. Мой жест, означавший двоих пленных, пробежал по цепочке.
– Рось!..
Я перелетел куст, в прыжке ударив ногами в грудь урса – упал на него сверху опять же ногами, раздавливая грудную клетку. Звиг-загг – сказали клинки, ятаган переломился с высоким звуком, выбрызгивая искры, урса отлетел к дереву, и моя дага наискось перерезала ему горло. Крутнувшись, я поймал и отбросил дагой брошенную в спину толлу. Хозяин ее, метнувшийся ко мне с занесенным топором, получил пинок в грудь и рухнул прямо на тесак Димки. Еще один до меня не добежал – в левом ухе у него вырос метательный нож Игоря.
Но я не особенно огорчился – передо мной вновь маячила раскрашенная маска… Урса отбил мой палаш верхним краем щита, дагу – ятаганом. Я скользнул на нижний уровень и отрубил ему ноги ниже колен. Он смешно заковылял по грязи на обрубках, поливая ее кровью, потом дико завыл и рухнул на живот. Ударом ноги сверху вниз я сломал ему шею.
– Все, не оглядывайся, Олег, – со смехом сказал Ясо, вытирая палаш о широченный лист, – остались только пленные.
– Раненые есть? – уточнил я.
– Плечо, – весело признался Колька. – Кость цела, ничего…
Кость у него и правда была цела, но левое плечо сильно разрубили ятаганом.
– Но зато я его в плен взял, – похвастался Колька, кивнув на связанного урса.
– Аж пятерых взяли! – восхитился Раде.
– Ну оно и к лучшему. – Я ткнул в одного из урса. – Вот этого поставьте на ноги… – Подождав, пока мой приказ выполнят, я подошел к остальным четверым и начал их рубить…
– Думаю, вопрос ему вполне ясен? – уточнил я, обращаясь к Йенсу, который держал урса, и одновременно подставляясь под льющие с деревьев потоки, чтобы смыть кровь.
Йенс, ударяя урса локтем в позвоночник, начал задавать вопросы – отрывисто, его знаний языка хватало только на то, чтобы объясниться, а другие (и я в том числе) вообще ни слова не знали. Тот отвечал высоким от ужаса, визгливым голосом, умоляюще косясь на немца.
– Он ничего не знает о барабанах. – Йенс, сдувая с губ воду, с улыбкой посмотрел на меня. – Они их слышат, потом приходит бокор и говорит, что делать. Они живут прямо тут, на плоскогорье.
– На плоскогорье? – отрывисто переспросил я. Йенс кивнул. – Спроси его, что сказал бокор на этот раз. Что он сказал о нас?
Йенс продолжил допрос. Похоже, урса боялся отвечать, но немца он боялся еще больше. Йенс отпихнул его, с такой силой ударил по лицу, что урса швырнуло в грязь, где он скорчился, глядя на нас расширенными, бессмысленными глазами.
– Он говорит, что бокор сказал: на реке плот с белыми, их надо убить, как убили прошлый раз тех, кто приплыл на лодке со звериной головой.
– Значит, См… Игоря убили они, – сказал Олег, доставая топор. Я перехватил его запястье, ощутив злую силу сопротивления:
– Подожди. Если мы его убьем, кто поведет нас?.. Йенс, скажи этому выродку, что он будет жить, если проведет нас на это плоскогорье.
* * *
Когда голубое, яркое небо резануло по глазам, я невольно отшатнулся и вскрикнул – настолько это было неожиданно. Последние три часа мы поднимались в каком-то тумане, и до меня только теперь дошло, что мы поднялись выше слоя дождевых облаков, затянувших джунгли в каком-то полукилометре от земли.
– Небо… – сказал Раде, потягиваясь. Следом выходили из джунглей остальные, и я рассмеялся, глядя на них в свете только-только поднявшегося солнца. Они тоже ржали, как кони, глядя на меня и друг на друга. В самом деле, зрелище было то еще. Отряд леших на прогулке. Причем мокрых и истощенных леших.
– Отдохнем, а? – предложил Ромка умоляюще. – Ну хоть часок…
– До места еще далеко? – кивнул я Йенсу на урса. Тот задал пленному несколько вопросов и повернулся ко мне:
– Говорит, что вон там – спуск, и все, их селения в долине.
– Угу, – кивнул я, и Олег, подойдя к урса, раскроил ему череп топором. – Теперь можно отдохнуть…
– Мы запаршивели, как помоечные щенята, – буркнул Ясо. – Черт побери, что с моими волосами – не видел раньше, и при солнце не видеть бы!
Я не был склонен уделять столько внимания своей внешности, как Ясо или Раде, но не мог не согласиться с ними сейчас. Хотя бы на своем примере. Обычно волосы мне подрезала Танюшка, и сейчас мокрая, спутанная грива кое-как обкромсанная клинками товарищей, могла напугать кого угодно, особенно если учесть, что на две трети от корня волосы вернули себе свой природный темно-русый цвет, а ближе к концам сохранили темно-бронзовый выгоревший оттенок. На плечах, над бедрами, на пояснице, у колен и вокруг щиколоток – короче, везде, где кожи плотно касалась одежда или ремни, – кожа слезла до крови и осклизла от грибка. Почти то же самое было под мышками, в паху и между ягодиц, а межпальцевые промежутки на руках и ногах кровоточили. И так жилистый, я еще больше похудел, ребра и ключицы выступили наружу, а все остальное тело обвивали жгуты жил и мускулов.
Я почти заставил себя разложить вещи, оружие и одежду на камнях – и рухнул в траву, наслаждаясь сухим теплом. Судя по отдельным междометиям, остальные тоже вовсю ловили кайф.
Как и когда я уснул – заметить не удалось. Убитый у Тихоокеанского побережья Америки Сережка Лукьянко говорил, что невозможно поймать момент наступления сна… Зато всегда замечаешь, когда и как проснулся.
Солнце выползло в зенит и пекло вовсю. Раньше, уснув на таком солнышке, я проснулся бы свежесварившимся, да и сейчас суставы ломило. Рядом со мной, обхватив одной рукой коленки, сидел Ромка. Другую ладонь – слегка дрожащую – он держал над моим лицом, защищая его от солнца.
Несколько секунд я смотрел на эту ладонь. Потом – Ромка отдернул ее – сел, опираясь на руку.
Все остальные еще спали. Часовых не было, и я выругался про себя – на себя же. Одно-единственное вот такое «упущение» вполне способно перечеркнуть годы жизни.
– Давно так сидишь? – спросил я, ощущая блаженство уже просто от того, что в первый раз за пять месяцев просох.
– Нет, – он пожал плечами. – Тебе солнце прямо в лицо светило.
– Ромыч, – я помедлил. – Ты только не обижайся. Давай сразу все выясним, – он не сводил с меня удивленных глаз. – Ты что, в меня влюбился?
Глаза – хлоп-хлоп-хлоп. И не наигранно, а – первый «хлоп» удивленно, второй «хлоп» непонимающе, третий «хлоп» обиженно. Четвертого «хлопа» не было, но именно во время, нужное для него, я понял, что смертельно обидел мальчишку – и успел перехватить его за плечо, заставив сесть обратно; он уже вскочил почти и выдохнул:
– Пусти.
– Ладно, – я убрал руку. – Понимаешь, у нас…
– Я знаю, мне рассказывали про Сашек… ну, про Бубненкова и Свинкова… – ответил он. – Но я ничего такого… – Он вздохнул, и я правда понял, что обидел его зря.
– Извини, – покаянно сказал я. – Просто, знаешь, я столько тут разного навидался… в том числе и того, про что ты говорил…
– Я просто… – Ромка помедлил и вдруг выпалил: – Ты мне правда нравишься… ну, не то, что так, а просто… в общем, я просто хотел помочь…
– Эх, Ромыч-Ромыч… – я улыбнулся, и Ромка тоже заулыбался в ответ, а потом сказал:
– А это здорово, что нам с тобой теперь поровну лет, и мы можем… – Он вновь запнулся, но закончил, – …дружить.
– Здорово, – согласился я. А про себя подумал, что Ромка быстро разочаруется, ну да ничего. Он себе и настоящих друзей теперь найдет быстрее…
* * *
Дождь шел и над этой долиной, по склонам которой кучками среди росчистей лепились хижины урса. Никто из нас, в том числе и я, не видел, как живут урса, и мы, лежа в кустарнике у нижней кромки туч, не без интереса рассматривали пейзаж.
– Нас десять, а их тут сотни, – сказал Димка. – Многовато…
– Да, всех не переловим, разбегутся, – задумчиво кивнул Видов, и Димка ткнул его локтем в бок:
– Остряк…
– Меня не интересуют эти курятники, – нетерпеливо прервал их я. – Ищите тропку, по которой может ходить этот бокор!
– Кажется, я нашел. – Йенс вытянул руку. – Смотрите, вон последняя группа хижин, дальше – голый склон, а тропинка идет, и утоптанная… Видите?.. А вон там сворачивает за камни и в ущелье. Кому и зачем туда ходить?
– Точно. – Я усмехнулся, приподнимаясь на локте. – Отлично… Ну что, наведаемся в гости к этим барабанщикам?
– Пошли, – кивнул Раде, подкидывая и ловя свой барте.
Вернее, он хотел его поймать… но почему-то промахнулся – и едва спас ногу, возле которой вонзился в землю топор.
* * *
Обходить долину по склонам было довольно сложно – склоны оказались достаточно крутыми, да еще и заплетенными зеленью, корни которой расшатали камни верхнего слоя. Камни эти не только срывались из-под ног – они грозили и наступившего на них утянуть следом. Утешал одно – урса тут явно не ходили.
Лил дождь. Долина внизу кипела, как грязевое озеро, из хижин почти никто не появлялся – и это было как раз хорошо. Плохо было, что мы падали. Лично я упал трижды. Первый раз наметившийся глобальный перелет склон – дно долины (метров двести кубарем под углом в 45 градусов) без особой нежности и решительно прервали кусты. Второй раз я сам вцепился в камни и выполз обратно. На третий раз меня поймал в самом начале все того же славного пути Димка – мы едва не продолжили путешествие вместе, но удержались. Сам я ловил поочередно: Ромку, Кольку, Игоря и еще раз Игоря, а ни разу не сорвался только закаленный суровым балканским детством Видов. Когда я второй раз поймал Басса, то увидел, что он смеется.
– Представляешь, – ответил он на мой немой вопрос, – мы лезем, рискуя сломать шею… а куда и зачем? Чтобы подраться. Мы сумасшедшие, Олег, просто е…тые, ты это понимаешь?!
– И это наполняет мое израненное сердце гордостью, – сообщил я. – Лезь давай.
Короче говоря, до тропинки, на которую указал Йенс, мы добрались только к вечеру, злые, со сбитыми коленками, локтями и пальцами – кому как повезло. Если бы урса – в любом количестве – попались бы нам в этот момент, мы бы раскатали их в блин просто со злости. Лично у меня от подметок сапог остались одни лохмотья, и я, плюнув, разулся и подвязал сапоги к вещмешку – починю, как освобожусь… Широкие кожаные клеши, удобные, если снимать-надевать, на шаге хлестали по ногам с мокрым звуком. Это страшно раздражало почему-то.
– Ждем до утра? – шепнул Олег, останавливаясь рядом со мной. Я на несколько секунд задумался, потом помотал головой:
– Нет. Долго уже идем, они там могут забеспокоиться, куда группа захвата делась. В гости, так сейчас.
– Ну что ж. – Олег положил свою длинную шпагу на плечо. – Знаешь, о чем я жалею? Что тут я не могу рисовать. Придется потом по памяти, когда воссоединюсь со своим альбомом.
– И с Ленкой, – я толкнул его локтем, – а?
– И с Ленкой, – согласился Олег. – А тебе не хочется к Танюшке?
– Хочется, – согласился я, – почти против воли вспоминая Танюшку – ее лицо мелькнуло в памяти на миг, а потом вспоминалось только тело. Я, конечно, не стал развивать эту тему, но Олег, наматывая на палец свою левую косу, вдруг сказал:
– Мне, Олег, когда мы там, в траве, дрыхли, сон приснился. Странный, правда. Как будто мы с Ленкой оказались в лесу. Мы ехали верхом и одеты были, как обычно… как там одевались. А потом выехали к дому… такой, посреди леса, с огородом, садом, большой. Мы вошли внутрь, а там чего только не было, а главное – представляешь?! – документы на нас с Ленкой, и куча денег, разных, даже золотые монеты… Потом пришел араб. Прямо как ты рассказывал. Он сказал, что все это наше. Что это ферма где-то в брянских лесах, что наступил 94-й год… Помню, что мы с Ленкой отказались, потому что вас никого не было, а он сказал – это только для нас, потому что только мы заслужили… Странный сон, правда?
– Да. Странный, – хрипло сказал я, натягивая на левую руку крагу и не глядя Олегу в глаза. – Пошли?..
У нас не было другого выхода, кроме как подниматься по тропинке – иного пути не существовало, а по этой тропке валом катилась грязная вода. Мы были видны отовсюду – из долины и от пещеры, – и оставалось надеяться, что ночная темнота не позволит нас разглядеть, а дождь остудит пыл тех, кому приспичит гулять снаружи. Если кто-то появится наверху и увидит нас, то вполне может в одиночку закидать камнями.
За каким чертом я это делаю?! За каким чертом все это делают?! Ноги скользили по камням, и, если бы я не ходил до фига босиком, то от моих подошв остались бы только кровавые лохмотья. Так или иначе, но мы добрались до площадки над тропой. Все. И без особого ущерба.
Йенс был прав. Сразу за этой площадкой был поворот тропинки, уходившей точно в жерло пещеры, похожей на вход в церковь – мне почему-то вспомнилась Казачья Церковь на черноморском побережье. Но если там были спокойствие и величавость, то здесь из отверстия веяло холодным мраком.
– Дер Энтритт цу Хэлль, – тихо сказал Йенс. И я понял: «Ворота в ад». Да, было похоже. Если на свете есть ад, то вход в него выглядел бы примерно так.
– Знаешь, – задумчиво сказал Димка, – там, где я жил… живу, короче… есть две деревни. Представьте: стоит дорожный указатель. И написано – две стрелки с надписями, – он показал руками: – Рай… Иерусалим. Деревни так называются.
– Врешь, – буркнул Раде.
– Честное слово.
– А ты откуда, Дим? – поинтересовался Колька.
– Из Костромской области…
– Пошли. – Я обнажил клинки, первым шагая в темноту. Это было мое право и моя обязанность.
Я вполне доверял слуху, да и в темноте видел неплохо. Но сейчас тьма, окружавшая меня, была совершенно полной, как… как не знаю что. И не слышалось звуков – никаких, кроме осторожных шагов ребят за моей спиной. Меня почему-то преследовало видение трещины в полу – широкой, бездонной и незаметной. Вот странность, идиотизм, дичь – я по-прежнему боюсь высоты. И пауков.
Черт, а что, если тут живут пауки?! Огромные пауки, и я сейчас врежусь лицом в паутину?! Как в пещере Шелоб, про которую рассказывал Кристо?!
Мысль была страшной, но додумать ее я не успел. В следующий миг мне почудилось, что я оказался внутри огромного барабана.
Грохот послышался… нет, не со всех сторон. Мы были внутри этого грохота, он давил и взрывал артерии изнутри. Кажется, я что-то кричал, но своего голоса не слышал.
Не знаю, когда это прекратилось. Я лежал на каменном полу, всхлипывающе дыша. Было тихо, только кто-то стонал и ругался. А главное – мы находились в ярком, резко очерченном круге электрического света, падавшего откуда-то сверху и наискось. Мы вскинули головы, но свет бил прямо в глаза, заставляя жмуриться и отворачиваться. А потом – потом зазвучал голос. Он был насмешливый, уверенный. И он говорил по-русски!
– Добро пожаловать! – отзвуки загремели, и я понял, что, во-первых, пространство вокруг нас большое, а во-вторых, говорящий использует усилители. – Любопытство, ах, любопытство… На какие глупости ты их толкаешь! И добро бы одного, двух… так нет – постоянно, постоянно… Раз, два… о, десять. Видели больше, но бывало и меньше.
– Ты кто?! – крикнул Игорь, вертясь на месте.
– А какая тебе разница? – удивился голос. – Ты же все равно труп… Мальчики! Можете начинать! К вам пришла еда и развлечение!
Свет погас. В окружавшей нас вновь кромешной тьме послышались странные, непонятные звуки, множившиеся, откликавшиеся эхом, скрещивавшиеся и сплетавшиеся в общий вкрадчиво-жуткий фон.
– В круг, – приказал я, – на мой голос, скорее, все!
И ощутил, как меня касаются плечи и спины.
– Урса, – сказал Видов возле меня. – Тут тьма урса.
Вспыхнувший на этот раз свет шел на нижнем уровне, но зато освещал все. Мы находились в самом центре огромной пещеры, верх которой тонул в темноте. Видимая часть стены была замощена черепами – один к одному, они смотрели на нас излучавшими тьму глазницами. Но самым насущным было не это.
А то, что Видов оказался прав. Вокруг нас стояли урса. Они стояли сплошным кольцом.
И их было не меньше трех сотен.
Они заполняли всю пещеру.
Передний ряд стоял, плотно сдвинув щиты и выставив широкие лезвия ассегаев.
Равнодушные маски смотрели на нас в упор.
– Убейте их, мальчики! – с дурацкой жизнерадостностью, сорвавшись вдруг на визг, проорал тот же голос и добавил еще что-то на языке урса. Мы сбились в кучу теснее, выставив клинки во все стороны. Я слышал, как тяжело дышат ребята… – А Короля Поединков берите живым! Живым берите! Ему отрубим руки и, пожалуй, отпустим!
– Хочешь сдаться, Олег? – шепнул Игорь. Я хмыкнул, хотя про себя облился холодным потом. С них станется – задавят толпой и… Нет уж, лучше смерть!.. Ха, но этот голосистый ублюдок меня знает – это вряд ли урса…
– С общефилософской точки зрения похоже, что нам конец, – спокойно сказал Йенс.
– Мне удариться в истерику и просить прощенья за то, что я вас вовлек в это? – уточнил я.
– Не стоит, – покачал головой немец.
– Прости, Ясо, я в октябре стащил у тебя из вещмешка последний кусок лаваша, – послышался голос Димки.
– Так это ты?! А я думал – крыса… хотя все равно, так и есть, – отвечал грек.
– Прости меня, Раде, – всхлипнул Колька, – я давно мечтаю тебя поцеловать, но боюсь признаться… давай сейчас, а?!
– Олег, попроси урса подождать, я отрежу этому придурку голову, – попросил Раде.
Ребята все еще шутили. Не думаю, что они не понимали того, что нас ждет. Но просто стоять и ждать смерти было страшно.
– Паршиво, – прошептал Йенс так, чтобы слышал только я. – Чувствуешь себя жучком, которого сейчас наколют на булавку… Свалить бы хоть одного…
– Подожди-ка, Олег. – Олег Крыгин протиснулся мимо меня. Я поймал боковым зрением его улыбку… и она была странная. Он чуть вышел вперед из общего круга и, повернувшись вполоборота, сказал – всем сказал, не мне одному: – Ладно. Вы только живите, ребята. Вы только живите, вот и все… РОСЬ!!!
Он прыгнул вперед.
Ассегаи остановили его, и я увидел, как из спины Олега выскочили с треском три широких, залитых кровью лезвия. Но полностью затормозить бросок урса не смогли – и Олег, падая на их щиты, пробил в кольце брешь.
А потом я перестал слышать, видеть и воспринимать мир вообще. Остался только багровый вихрь, подхвативший меня…
Жаль, мало на свете свободных зверей.
Становятся волки покорней людей.
Ошейник на шею, убогую кость
В те зубы, где воет природная злость.
А ловкие сети калечат волчат,
Их суки ручные вскормят средь щенят.
И будет хозяин под свист тумаков
Смеяться, что нет уже гордых волков.
Пусть лают собаки, таков их удел.
Восстаньте волками, кто весел и смел!
Кто верит в удачу и лютую смерть,
Кому бы хотелось в бою помереть!
Учите щенят, есть немало волков
Средь них, не запятнанных сталью оков.
Вдохнут они волю и примут ваш вой,
Как клич, как девиз на охоту и бой!
Собачьи идеи в собачьих богах,
Ошейник Исуса – их слабость и страх.
Но вольные звери не знают преград,
Поймут волкодава тупой маскарад!
Поймут и оскалят кинжалы-клыки,
Пощады не будет вам, горе-стрелки!
Ведь вольные ветры в их воют лесах.
И символ для волка – свобода, не страх!
А. Симонов
…Урса… Нет, это голова – без маски, лежит в луже крови с оскаленными острыми зубами… Так, а это что? Еще один урса? Да, вернее – нет, это его половинка… а вот еще одна, но от другого, и его разрубили не сверху вниз, а пополам по поясу. Мотки кишок… А кровищи-то вокруг сколько!
Во рту был вкус металла. Я даже не очень понимал, стою или лежу… Кажется, все-таки стою… А в чем-то у меня руки… в чем это я вообще?.. А, да, это тоже кровь, и оба клинка, намертво засевшие в руках, в крови, и кровь сползает по ним не каплями, а сгустками…
Я огляделся.
Свет горел по-прежнему. Урса лежали вокруг. По отдельности. Грудами. Частями. И просто трупами. Среди расколотых щитов и масок, среди раздробленного и просто брошенного оружия. Я увидел тех, кто стоит на ногах, но это были не урса, а мои ребята. Я считал их и не мог сосчитать, потому что забыл цифры. А еще не понимал, почему они так на меня смотрят. Их надо было окликнуть, но мне пришлось делать усилие, чтобы начать говорить:
– Все живы?
– Олег… – начал Ромка, но я скривился:
– Я знаю… остальные… все?..
Я и сам видел уже, что все живы, хотя они, как и я, с ног до головы были в крови.
– Урса? – У меня наконец восстановился нормальный голос. И Йенс, не спуская с меня глаз, тихо сказал:
– Последних ты убил у выхода. Там, где стоишь, Олег.
Я машинально оглянулся. За моей спиной в самом деле был выход из пещеры.
– Где этот! – торможение отхлынуло, я стал прежним. – Этот, который говорил… Раде, назад!!!
Я увидел все сразу.
Лепившуюся к стене лестницу, уводящую на кольцевой балкон под потолком пещеры.
И – грузную, невысокую фигуру на верхних ступенях лестницы… с пистолетом в руке.
– Колька, убей его! – крикнул я, выхватывая наган. – Колька, убей!.. Автомат!.. Выстрел.
Раде упал, придерживаясь рукой за перила. В следующую секунду я – не знаю как! – оказался на балконе за спиной этого, с пистолетом. Прямо возле динамика, закрепленного в перилах, одного из многих. Стоящий с пистолетом обернулся, и я увидел, что это араб – испуганные глаза, какой-то комбинезон… Я выстрелил, он покачнулся, но, удержавшись рукой за ограждение, выстрелил в ответ. Меня ударило в левое плечо, толкнув назад… я выстрелил второй раз и увидел на этот раз, как пуля отлетела от комбинезона.
Выстрелить в меня еще раз он не успел – тяжелый удар калашниковской пули в правый бок швырнул араба на стену. Я бросился вперед, перепрыгнул через слабо копошащееся тело. Раде внизу шевелился… Я, перелетая через ступеньки, ринулся вниз… Ясо успел первым, подхватил македонца… Я упал рядом на колени.
– Черт, как больно… – Раде отнял руку от бока. – Пистолет, вот так штука… – Его красивое лицо исказилось, и я вдруг понял, что македонец умирает. – Князь, я что-то не вижу тебя, тут очень темно… свет!.. Включите… свет… Зорка!.. Позовите Зорку… я… я не хочу так… Как неудачно… – Он перешел на македонский, а мы стояли и сидели вокруг него. И ничего не могли сделать. Потом он нашарил мою руку и ясно сказал, улыбнувшись: – Я счастлив, что был с тобой до конца, князь.
Горлом у него хлынула кровь. Раде несколько раз дернулся – и его не стало.
Игорь принес Олега и положил рядом. Глядя на меня, тихо сказал:
– Вот и еще одного нашего нет… Теперь только ты, я, да Сергей на корабле. Из всех наших парней, Олег. Из всех.
– Где эта паскуда?! – прохрипел Ясо, вскакивая на ноги. В его руках алыми отблесками вспыхнули кинжалы.
С площадки упала вниз, тяжело ударилась и раскололась, как спелый арбуз, голова с налитыми ужасом глазами. Мы посмотрели вверх. По лестнице тяжело спускался Йенс (и когда успел туда взлететь?!) с окровавленным топором в руке.
– Почти уполз, – сказал немец. – Хотя бок ты ему прострелил, Коль… Олег, там проход, про который ты рассказывал, только он не работает.
– Филиал Города Света… – Я поднялся. – Коль, спасибо, ты мне жизнь спас… Я и не думал, что у него комбинезон пуленепробиваемый…
– Ребята, неужели мы три сотни положили? – неверяще оглядывался Ромка, зажимая грудь справа, где куртка висела лохмотьями, набухшими кровью.
– «Мы», – хмыкнул Колька. Подумал и согласился: – Ну, сотни две наши. А остальные… – И он покосился на меня. – Только фарш летел…
– Олег, ты ранен. – Йенс подошел ко мне. – Пуля в плече, ты не чувствуешь? Пошли, я выну… – Мы отошли к лестнице, я сел, тихо попросил:
– Пальцы мне разожми, я клинки не могу выпустить…
– Сейчас… – Йенс усмехнулся. – А ты знаешь, что ты в крылатого пса умеешь превращаться? Все видели, но молчат, потому что не верят… Как ты на баллюстраду махнул…
– А ты? – по какому-то наитию спросил я. Немец, надрезая мне плечо, кивнул обыденно:
– И я тоже.
– Я за собой первый раз это на Кавказе заметил, почти четыре года назад, – признался я. – Только тогда не понял, что к чему, а уж в Америке Юджин мне сказал, что видел, как я… с-с-са-а!..
– Все. – Йенс бросил окровавленный кусочек на пол пещеры. – Ну что, будем шить. Урса, я думаю, сюда явятся не скоро.
– Это точно, – согласился я, откидываясь затылком на ступеньку. – Йенс. А как я скажу, что… Ленке и Зорке, что… я же ни разу этого никому не говорил, Йенс… всегда на глазах…
– Придется сказать, – ответил немец, вдевая в иголку самодельную нить из кривобокой маленькой склянки с кустарным спиртом. – Но это еще не скоро. Мы все можем просто не дойти. Так что не беспокойся особо.
* * *
Мы вынесли ребят туда, где не было дождевых струй и сырых, шепчущих джунглей. Я не знаю, как нам это удалось. Я вообще не знаю, как мы выбрались обратно. Знаю, что было утро, и земля под палашом поскрипывала камешками и упругими корешками.
– Он мог вернуться, – сказал я Йенсу, когда мы закончили копать. – Ему предлагали. Ему и Ленке. Понимаешь, он мог вернуться. А вместо этого…
– Кладем их? – спросил Игорь.
– Да, – я поднялся с камней – с тех самых, на которых мы недавно сушили свою одежду, возле которых, дурачась, боролись в теплой траве. – Кладем. Тайне барабанов Пацифиды конец. Все очень тупо.
Возле города Кабула —
В рог труби, штыком вперед! —
Захлебнулся, утонул он,
Не прошел он этот брод,
Брод, брод, брод вблизи Кабула.
Ночью вброд через Кабул-реку!
В эту ночь с рекой бурлившей
Эскадрон боролся плывший
Темной ночью вброд через Кабул-реку.
В городе развалин груды —
В рог труби, штыком вперед! —
Друг тонул, и не забуду
Мокрое лицо и рот!
Брод, брод, брод вблизи Кабула,
Ночью вброд через Кабул-реку!
Примечай, вступая в воду, —
Вехи есть для перехода
Темной ночью вброд через Кабул-реку.
Солнечен Кабул и пылен —
В рог труби, штыком вперед! —
Мы же вместе, рядом плыли,
Мог прийти и мой черед…
Брод, брод, брод вблизи Кабула,
Ночью вброд через Кабул-реку!
Там теченье волны гонит,
Слышишь – бьются наши кони?
Темной ночью вброд через Кабул-реку…
Взять Кабул должны мы были —
В рог труби, штыком вперед! —
Прочь отсюда, где сгубили
Мы друзей, где этот брод,
Брод, брод, брод вблизи Кабула.
Ночью вброд через Кабул-реку!
Удалось ли обсушиться,
Не хотите ль возвратиться
Темной ночью вброд через Кабул-реку?
Провались она хоть в ад —
В рог труби, штыком вперед! —
Ведь остался б жив солдат,
Не войди он в этот брод,
Брод, брод, брод вблизи Кабула.
Ночью вброд через Кабул-реку!
Бог простит грехи их в мире…
Башмаки у них, как гири,
Темной ночью вброд через Кабул-реку…
Поверни от стен Кабула —
В рог труби, штыком вперед! —
Половина утонула
Эскадрона там, где брод,
Брод, брод, брод вблизи Кабула
Ночью вброд через Кабул-реку!
Пусть в реке утихли воды,
Не зовем уже к походу
Темной ночью вброд через Кабул-реку.
Дж. Р. Киплинг
В середине июня, продравшись через полосу прибрежных мангров, мы вышли к побережью Пацифиды на западе, пройдя континент насквозь.
Еще двое суток у нас ушло, чтобы добраться до места, где нас ждал «Большой Секрет».
* * *
В конце июня мы отплыли на северо-запад, к побережью Азии.
