7
На следующий день крестили Ивана Ивановича – ситуация позволяла. Гонцов с наказом исполчить рати выправили, дружина из Владимира еще шла, до дня, когда войско двинется навстречу Великому, оставалось время. А вот сын пребывал в нехристях месяц – скандально много, по местным представлениям.
Церемония проходила в соборе. Родителям на ней присутствовать не полагалось, о подробностях мы узнали позже. Иван Иванович не подвел – вел себя по понятиям. Истошно орал, когда его макали в купель, обмочил крестную мамку, после чего успокоился и уснул. Домой его так и принесли: спящим и с крестиком на груди.
Крестик подарила Ефросинья, в придачу последовал серебряный поднос с серебряным же кубком немецкой работы – княгиня, оценив честь, не поскупилась. Гости цокали языками, разглядывая дар. С княгиней мы прежде не встречались. Я представлял ее степенной, умудренной годами женщиной, а увидел девчонку, порывистую и смешливую. Ефросинье минуло лишь девятнадцать. Как ни старалась она казаться взрослой: говорить плавно, ступать степенно, но девичья непосредственность лезла наружу. Рассказывая о крещении, Ефросинья живо передавала подробности, дойдя до бесчинства, сотворенного крестником, не выдержала и засмеялась. Вслед захохотали гости.
– Летник пришлось менять! – пожаловалась княгиня, вытирая проступившие от смеха слезы. – Здоров у тебя сын, княже!
Момент был удобный. Я сделал знак слуге, тот шмыгнул в дверь и вернулся со штукой узорчатой паволоки.
– Прими за обиду! – Я вручил Ефросинье шелк. – Новый летник сошьешь!
– Отдариться хочешь, княже? – шепнула княгиня, лукаво сощурившись. – Не выйдет! Я тебя о чем-то попрошу. Згода?
Я кивнул – а что оставалось? Паволоку Ефросинья взяла, шепот ее другие не расслышали; после разберемся. Церемония продолжилась. Вслед крестной матери отдарился Ярослав. Когда он развернул сверток, за столами ахнули. Князь жаловал крестнику парадный пояс (обычный дар этого времени), но какой! Кожу пояса покрывали серебряные бляхи – величиною в ладонь ребенка. Неведомый мастер вырезал на каждой прихотливые узоры, после чего позолотил. Пряжка была отделана камнями и сверкала в лучах солнца. Редкая на Руси заморская работа, Великому князю не сором перепоясаться. Даже на первый взгляд пояс стоил с десяток весей, а то и с городок. Откуда он у Ярослава? Купить князь не мог: не те доходы. Оставалось одно: добыча, взятая в бою. Такие вещи становятся реликвиями, их тщательно сберегают, и если уж их дарят, то не просто так. Малыга был прав: Ярослав не поскупился.
Батька и здесь оказался на месте. Окинув пояс цепким взглядом, склонился к моему уху и шепнул:
– Будет просить!
Чего, батька не уточнил, но и без того было ясно: не безделушку. Поднесенный в ответ германский меч Ярослав принял спокойно, но я понял: отдариться не удалось. «Чего ему нужно?» – гадал я, сидя за столом. В Звенигород Ярослав явился с сыновьями. Старшему, Олегу, минуло восемнадцать; Глеб был годом моложе. Об этом поведал сам князь. Братья не были похожими. Высокий и статный Олег пошел в отца, а вот Глеб – скорее в мать. Низенький и не по годам степенный, он вел себя чинно. Пил мало и даже здравицу произнес, как будто читал Псалтырь. Олег крикнул «славу» громко, лихо опрокинул кубок, после чего немедленно забыл о князе. Склонившись к сидевшей рядом Ефросинье, зашептал ей что-то на ухо. Ефросинья, слушая, краснела и хихикала. Сердцеедом Олег, судя по всему, был еще тем.
«Сыновья Ярослава живут с отцом, – вспомнил я. – Князь будет просить им уделы – это к гадалке не ходи. Не дам! – решил я. – Нечего тут!»
Пир не затянулся. Веселиться накануне рати – грех, к тому же Звенигород знал: князь попойки не жалует. Гости выслушали здравицы, обильно спрыснули младенца вином и медом, плотно набили желудки и встали. Ярослав немедленно подскочил ко мне.
– Дозволь перемолвиться, брате!
Малыга метнул на меня взгляд: «Что говорил!»
– Ладно! – согласился я. – Только воеводу возьму! – Я указал на Малыгу.
– Воля твоя! – склонился Ярослав.
Из-за жары пир проходил в сенях, мы прошли в гридницу. Слуга притащил кувшин, разлил по кубкам вино, после чего исчез, затворив за собой двери. Мы с Малыгой сели рядом, Ярослав примостился напротив. Пригубив вино, он поставил кубок, но разговор не начинал, видимо, собираясь с мыслями. Я не торопил. Разглядывал князя. Прежде мы встречались дважды, но мельком: ни поговорить, ни чаши поднять. Ярослав был не старым – лет сорока. Собою хорош. Поджарое, мускулистое тело, продолговатое лицо с лапками морщин у голубых, «рюриковских» глаз. В Теребовле князь сидел тихо. На глаза не лез, советов не навязывал, милостей не просил. Со смердами ладил, дань слал вовремя – словом, вел себя тише воды ниже травы. Так и сидел бы, если б не позвали в крестные.
– Слыхал, брате, Волынь теперь твоя? – вымолвил наконец Ярослав.
Я кивнул и насторожился. Это он к чему?
– Посади меня во Владимире!
Малыга от неожиданности ахнул. Я сдержался, не зная, как реагировать, и Малыга опередил:
– Думай, чего просишь, князь! Волынь – и в удел?
– Разве я сказал: «Дай!» – обиделся Ярослав. – Я просил: «Посади!» Разницу между посадником и удельным князем ведаешь? К тому же не задаром. За Волынь отдаю Теребовль.
– Нашел чем прельстить! – хмыкнул Малыга. – Захочет Иван, так сам заберет!
– Однако ж не забрал! – возразил Ярослав. – Значит, доволен мной. Честь мне оказал, позвав в крестные. Что встреваешь, воевода? Не у тебя прошу!
Малыга побагровел: Ярослав указал ему место. Пропасть между князем и боярином в этом мире глубокая. Малыга мне – первый ближник, зато Ярослав – Рюрикович. Батька набычился, запахло ссорой.
– Зачем тебе Волынь? – поспешил я. – Теребовль хоть и мал, но там ты хозяин. Стоит ли менять на посадника?
– Не велика разница! – возразил Ярослав. – Сейчас дань тебе шлю и оттуда стану. В Теребовле суд правлю, и там придется. Честь одинакова. А что до слова твоего, брате, так скучно мне в Теребовле. Деды мои великими землями правили, мне того же хочется. Чем я хуже Мономашичей с Ольговичами? Воевал добре: девять раз в Поле ходил. Людей мало терял, добычу брал богатую. В княжестве моем справно, воевода твой подтвердит! Так ведь?
Малыга от неожиданности растерялся и кивнул.
– Волынь – своенравный край, – продолжил Ярослав. – Править им тяжко. Кому доверить? Поставишь боярина из Галича, волынские слушать не станут. Волынского возвысишь – того хуже. Начнет добро своим раздаривать, другие озлобятся и в котору уйдут. Я Рюрикович в шестнадцатом колене, со мной не забалуешь! Родни у меня во Владимире нет: ко всем ровным буду.
– На Волынь и другого можно сыскать! – буркнул Малыга. – Князей хватает!
– Посадником не схотят! – возразил Ярослав. – Разве что голый какой. Так неведомо, что он в мыслях держит. Вдруг к ворогу перекинется?
– А ты? – не удержался Малыга. – Ты не перекинешься? Теребовль тебе Володько давал, так? И ты ему верен был!
– Был! – согласился Ярослав. – Потому что крест целовал. Пока Володько не сбежал, присяга действовала. Чем ты попрекаешь меня, боярин, верностью? Было б лучше, если б изменил? Какая после того мне вера? Теперь я слово Ивану дал, нынче и вовсе породнились. Ежели сомнения есть, так я не случаем сынов привез. Останутся в закладе. Коли изменю… – Ярослав умолк и добавил твердо: – Сам знаешь, что с ними делать. Они у меня единственные, других нет.
Малыга растерянно умолк, я пребывал в изумлении. Детей в заложники… На Востоке практикуется, но на Руси? Как надо желать власти, чтоб пойти на такое? А ведь идет! Ради сыновей, так следует понимать. Олегу с Глебом пора княжить, но вот где? Уделы дает родня, а если ее нет?
«Стоп! – сказал я себе. – Ты плакался: некому править? Так любого княжича готовят к этому с детства! Он возле отца с малых лет, все видит, учится, впитывает… Что имеем? Школу управленцев, плодящую безработных. Князей на Руси слишком много, оттого и режутся за земли. Для них это вопрос выживания. Только междоусобица – дело рисковое, проще выслужить. Ярослав это сообразил. Умен! Будет верен – детям перепадет. Посадник, конечно, не удельный князь, Ярослав слукавил, заявив: «Честь одна!» Князь в уделе – хозяин, посадник – на службе. Зато удельного собьют с места – здесь это сплошь и рядом, ищи потом, где голову приклонить. А вот хороших посадников не меняют: зачем? Одному князю служил, другому пригодится. Лучше синица в руке, чем журавль в небе.
Пойдут князья ко мне в посадники? С Ярославом понятно: Волынь того стоит. А Плесенск, Кременец, Белз, Червен и другие города?.. А ведь пойдут! Не сами князья, конечно, их дети. Неважно, кем они будут считаться, главное, что князья и при власти. Бояре кланяются, купцы ручку целуют, ну, и дань. Галичу положенное отдал, остальное – твое. Перспектива для княжича из забытого богом Задрищенска ошеломительная. Да они задницы рвать станут! И ведь что хорошо: воровать не приучены. Отнять – это пожалуйста, а вот слямзить по-тихому – западло. Не по понятиям.
Значит, так! С уделов не зовем – гонору у князей много. Старших сыновей тоже побоку – пусть наследуют отцам. А вот тех, у кого перспективы мутные… Дядя Саша рассказывал о младших отпрысках британской знати. Это они создали империю. Деваться было некуда: титул и поместья наследовались старшими, младшие добывали свое на службе: водили корабли, командовали полками, шебуршились в политических партиях… Со временем становились лордами – уже по заслугам, а не по крови. Уинстон Черчилль, к слову, тоже из младшеньких. Был бы старшим, разве б упирался? Зачем?
Сдержанное покашливание отвлекло меня от дум. Ярослав и Малыга смотрели на меня во все глаза. Увлекся.
– Подожди, брате, в сенях! – сказал я князю. – С воеводой перемолвиться нужно.
Ярослав спал с лица, но поклонился и вышел. Я немедленно выложил батьке все, о чем только что подумал. Тот слушал, широко открыв глаза.
– Вон как… – пробормотал, когда я умолк. – Ишь, как измыслил! Хитро! Великий – и тот бы не догадался!
– Что ты! – Я обнял Малыгу за плечи. – Да я дурак! Сам говорил! Раньше сообразить следовало.
– Не наговаривай! – Он стряхнул мою руку. – Ишь, вспомнил! Да я любя… Значит, ставишь Ярослава? А ежели изменит?
– Во Владимире – Доброслава. Она сестру не пощадила, что ей чужак? Да стоит ей крикнуть…
Малыга глянул с изумлением.
– Да… – сказал, помолчав. – Розум. Наградил тебя им Господь!
– Скажешь! – не поверил я.
– Иногда я сам удивляюсь, – сказал батька. – Волынь дружиной малою взяли, смоки не понадобились. Я думал: город жечь будем, дружина к смерти готовилась. Что вышло? Двое убитых, трое поранены. Кто и когда так Владимир брал? Добычу богатую взяли… Благодаря кому? Кто хитрость против Болеслава измыслил и спину свою под стрелы подставил, людей от сечи спасая? Дружина за тебя молится, и если б только она! Смерды свечки в церквах ставят, просят Бога года твои продлить. Уж на что бояре галицкие привередливые, но и те довольны. Потому как нет у тебя среди них избранных, все жалуешь равно. Люди за тебя ратиться готовы. Володько ополчения не мог собрать, дружина воевать не хотела, а к тебе завтра тысячи придут! Великого разобьем! – Малыга грохнул кулаком по столу. – Это я точно знаю!
Я встал и пошел к двери. Ярослав сидел на лавке, опустив голову.
– Брате!
Он вскочил, шаря взглядом по моему лицу.
– Зайди!
Уже догадываясь (князь сам позвал!), но все еще не веря, Ярослав зашел в гридницу и сел напротив.
– Ставлю тебя во Владимире!
Он попытался вскочить, но я удержал.
– Теперь о сынах твоих. Бездельники мне не надобны. Раз оставляешь – пусть служат. Что умеют?
– Олег – добрый воин, дружину лихо водит. В походах бывал: на моравов ходили и угров. Хоть молод и горяч, но людей бережет. Коней и зброю ведает не хуже меня, рать любит…
– А мед?
– Дома я не позволяю, – смутился Ярослав, вспомнив поведение сына на пиру. – Это он здесь…
– А с девками? – встрял Малыга.
Ярослав смутился еще больше.
– Так они сами… – пробормотал, потупясь. – Унош-то гожий.
– Княгиня не жалует блуд! – предупредил батька. – Обрюхатит девку, заставит жениться! Не посмотрит: боярышня или смердка! Уразумел?
Ярослав кивнул.
– А Глеб? – спросил я, пряча улыбку.
– Этот в покойницу! – вздохнул Ярослав. – К рати не склонен. Не думай, брате! – поспешил князь. – Ратиться умеет! И с копьем, и с мечом, и с секирой. Только не любит. А вот хозяйство… Каждого смерда знает; какой у того надел, скот, урожай на полях. Все проверит, исчислит – не обманешь. Тиуны его боятся. Меня обвести можно, а вот Глеба – нет!
– Быть по сему! Даю Олегу сотню, Глеб сядет в Теребовле вместо тебя.
– Брате!
Ярослав попытался встать, но я вернул его взглядом.
– Старший не обидится, что меньшего предпочли?
– Нет! – сказал Ярослав, подумав. – Если дашь ему тысячу.
– Покажет себя, дам! Сиди! – Я хлопнул ладонью по столу. Этот «ванька-встанька» стал утомлять. – Не спеши благодарить! Все жалованное отниму, коли не справитесь. Уразумел?
Ярослав кивнул.
– Теперь о Волыни. Край сложный. Во Владимире моя мать, Доброслава, бояре за нее горой. Сладишь?
– Доброславу ведаю, – сказал Ярослав. – Вместе росли. Как батька мой сгинул, Мстислав приютил. Даже выдать ее за меня хотел, только не сладилось. Удела не было, а без него какой я жених?
«Блин! – подумал я. – Тут у них «Тысяча и одна ночь», индийский фильм с песнями и плясками. Не удивлюсь, если узнаю: «Доброславе сватался басилевс».
– Давно вдовствуешь? – встрял Малыга.
– Третий год, – вздохнул Ярослав.
– Что не женишься? Молодой еще.
– Не хочу! – ответил Ярослав и насупился.
«Однолюб, – подумал я. – Интересно, а с Доброславой он как? Любил? Наверняка! Такие-то глазищи! А ведь это неплохо! Ярослав до сих пор хоть куда, да и матушка не старая. Личная симпатия не помешает».
– Не забывай, княже, что посадником во Владимире ты, а не Доброслава, – предупредил я, вставая. – С тебя будет спрос.
Ярослав вскочил и поклонился – до земли. После чего немедленно выбежал. Задерживать я не стал. Сейчас он ворвется к сыновьям (те наверняка ждут!), сообщит новость… Дедом Морозом быть приятно.
– Не шибко ты: уношу – княжество? – вернул меня на землю Малыга.
– Не справится – отберем! В первый раз?
– Ладно! – вздохнул батько. – Пошли спать! Оляна, поди, заждалась.
«А тебя – Любава!» – добавил я мысленно. Мы и в самом деле засиделись: в окошках плескалась тьма. Я осторожно прокрался в ложницу, там, стараясь не шелестеть одеждой, на ощупь разделся и нырнул под одеяло. И мгновенно получил свое сокровище в обе руки.
– Истомилась вся! – пробормотала Оляна, прижимаясь ко мне так, будто собиралась забраться внутрь. От нее вкусно пахло молоком. – Что это вы? О чем говорили?
– О девках! – признался я.
– Старые – а туда же! – не одобрила супруга, запуская руки мне в волосы. – Как будто жен нету!
– Девки слаще! – возразил я.
– Трепло! – заключила Оляна. – А еще князь!
– Галицко-Волынский! – похвастался я.
– Лучше б сотником был! – вздохнула супруга. – Чаще бы видела!
Я не нашелся, что ответить.
– Три года минуло, а все мнится, что сплю! – продолжила Оляна. – Я – и твоя жена! Ведь без венца была согласная!
– Малыга заставил! – пожаловался я. – Сказал: зарежет, если не женюсь!
– Он может! – согласилась Оляна. – А я-то думала: по любви!
– Кто ж таких, вредных, любит? – возразил я. – Сын – и тот весь в мамку! Не успел на руки взять, как обгадил!
Оляна хрюкнула и, не удержавшись, прыснула.
– Ивана разбудишь! – встревожился я.
– Молока насосался и спит! – возразила Оляна, обнимая меня за шею. – Ты что как не родной? Вчера не тронул, сейчас сторонишься. Ладно, с дороги устал, а сегодня чего?
– Млава сказала: нельзя! У тебя там не зажило.
– Мне не говорила, – мурлыкнула супруга. – И кому лучше знать, что у меня зажило: ей или мне?
«Наверное, ей!» – хотел сказать я, но не успел. Рот мне заткнули качественно. Жаловаться не приходилось: сам целоваться учил…
