Книга: Беспризорный князь
Назад: 12
Дальше: 14

13

Колокола зазвонили, как только мы ступили на берег. Сначала ударили за частоколом Печерского монастыря, где с высоты углядели ладьи, монахов поддержали в Десятинной церкви, а уж затем подключилась София. Праздничный перезвон поплыл над Киевом, отражаясь от глади реки, он звучал густо и зазывно, как будто говоря: «Радуйтесь, братия! Веселись!»
– Слышь, как тебя встречают! – улыбнулся Всеволод.
– Почему меня? – удивился я, но в этот момент завопила сгрудившаяся у берега толпа.
– Слава! Слава князю Ивану!
Всеволод ухмыльнулся: дескать «Я же говорил!» – и полез в седло подведенного коня. Я вздохнул и последовал его примеру. Возмущаться было глупо: сам подписался. Вчера, когда мы вышли на левый берег, у переправы ждал посланец Великого. Он и оговорил предстоящий церемониал. Победители подплывают к пристани, садятся на коней и в сопровождении свиты из отличившихся дружинников следуют к Золотым Воротам. Следом под охраной, пешью и связанными, ведут пленных половецких ханов: Кончака, Гзу и других помельче. Благодарный киевский люд, столпившийся вдоль прохода, приветствует героев криками «Слава!» и маханием шапок. Женщины бросают вверх чепчики… До чепчиков здесь пока не додумались, убрус стаскивать с головы невместно, так что женщины ничего не бросают, а просто орут. На площади перед Софийским собором победителей встречает Великий князь с присными, и все отправляются на благодарственный молебен. После молебна – пир.
– А смоков под стенами Киева быть не должно! – заключил посланец после оглашения программы.
– Почему? – удивился я.
– Митрополит воспретил! Богомерзкие чудища…
«Крыса греческая! – возмутился я. – Когда требовалось половцев бить, богомерзкими не были!» Обижаться, впрочем, было глупо: с митрополитом мы не ладили. Я выставил из княжества прежнего епископа – вредный был гречин, попросив взамен рукоположить архимандрита Софрония. Как водится, подкрепил просьбу сотенкой гривен. Не тут-то было! Митрополит обиделся, а после и вовсе прилетел увещевать. Дескать, отчего ты, князь, поганым в княжестве волю даешь и латинян привечаешь? Грех! Как ни поили мы грека, как ни улещали – все попусту. Митрополит отбыл недовольным. Софроний остался на галичской кафедре местоблюстителем. А что сделаешь? Хиротония князьям не подвластна.
С Софронием мы сдружились после того, как я сел в Галиче. Князь являлся ктитором местного монастыря, побывать в обители велел долг; я и посетил. Думал ограничиться коротким визитом, но задержался. С архимандритом мы проговорили до звезд и отлично поняли друг друга. По происхождению Софроний был из князей, но из рода, лишенного уделов. Не захотев воевать за земли, он принял постриг и прошел путь от послушника до архимандрита. Строгий, но справедливый, умный, образованный, с красивым, одухотворенным лицом, он был любимцем галичан в отличие от прежнего епископа. Софроний был не стар и горел стремлением служить церкви.
Приказ держать смоков в отдалении отвечал моим планам. Люди и змеи нуждались в отдыхе. Под стенами их одолели бы любопытные. Я велел расположиться в затоке и ждать моего возвращения. С братьями осталась и Млава – к великому моему облегчению. После случая в бане я не знал, как себя с ней держать. Млава, к счастью, не навязывалась, возможно, ждала моих действий. Меня жег стыд. Как предстану перед Оляной? Она-то не узнает, но от себя не спрячешься…
Киевляне орали «Слава Ивану!» не переставая. Мы проехали под аркой Золотых Ворот, вступили в город, а они все надрывались, махая шапками. На Всеволода не обращали внимания. Слава богу, что Игорь остался в Путивле, а Давыд ушел в Смоленск. Обиделись бы. Половцев громили вместе, Киев славил одного. Причина этого лежала на поверхности. Гонцы постарались. Рассказом о сече не удивишь. Ну, сшиблись, взяли врагов на копья, достали мечи… То ли дело змеи! Плюются огнем, хватают поганых, рвут тех на части. У тех, кто слушает, – глаза на лбу, челюсти – на столах, рассказчику внимают, затаив дыхание.
Не ясно было, зачем это Святославу? Отметить победу – дело святое. Великий на месте, ворогов одолел. Но зачем устраивать триумф врагу? Ведь теперь Святослав не то что воевать, дышать в мою сторону побоится. Киев – город своеобразный. Чуть не по нему, скажет князю: «Иди отсюда! Не надобен более!», и князь пойдет, никуда не денется.
Впереди показались купола Софии. Встреченные криком толпы, мы подъехали к храму. На паперти ждали Святослав в парадном облачении, митрополит с причтом. Мы с Всеволодом спешились и поклонились. Великий шагнул навстречу и заключил меня в объятия. Толпа, заполнившая площадь, заревела.
– Здрав будь, князь Иван! – велеречиво, чтоб все слышали, произнес Великий, и я осознал: здоровье мне сегодня понадобится…
* * *
Голова раскалывалась. Казалось, что некто запустил руку мне в череп и сейчас копался в мозгу, отдирая кусочки пожирнее. О том, чтоб пошевелиться, не хотелось даже и думать, глаза открыть – и то было страшно. Однако, как это ни мучительно, следовало забыть о боли и припомнить…
На здешних пирах упасть рожей в блюдо или свалиться под стол считалось обычным делом, но тот, кто выходил из-за стола сам, заслуживал уважения. Вчера Святослав старался, чтоб я его не обрел. Одна за другой следовали здравицы, и каждый, кто возглашал, внимательно следил, чтоб тостуемый пил до дна. Не требовалось обладать прозорливостью, чтобы понять: подстроено. Конвейер открыли князья, продолжили знатные бояре, к ним подключились лучшие мужи киевские. Вежество требовало каждого выслушать, поблагодарить, стукнуться чашей и, конечно же, выпить. Ожидая подобное, я подстраховался: перед поездкой в Киев заглотил шмат сала, да и за столом налегал на жирное; это помогло, но ненадолго. Список тостующих оказался очень длинным. В конце застолья я плохо разбирал, что мне говорят, только улыбался и кланялся, как китайский болванчик. И пил…
Вспоминай, Иван! Из-за стола ты вышел сам и к выходу добрался на своих ногах, хотя пол под ногами качался и норовил кинуться в лицо. Что дальше? В дверях кто-то ласково обхватил тебя за талию и повел. Что было потом, покрыто мраком. Судя по мягкой шкуре, которая ощущалась под плечами, меня благополучно довели и уложили. Кто? В раздираемом болью мозгу мелькнуло воспоминание о поддерживающих меня могучих руках. Глоба?
Кузнеца на пир я взял из вредности. Гонец сказал привести отличившихся, подразумевалось, бояр и дружинников, но вслух это сказано не было, чем я и воспользовался. Смерду за столом Великого сидеть невместно. Но, во-первых, в Киеве не знали, кто таков Глоба, а во-вторых, честь он заслужил. Упокоить колом десятки половцев… Глоба мне нравился, да и ватаге тоже. Он не чурался любой работы: ловил рыбу, чистил смоков, помогал Млаве носить раненых и ухаживать за ними и вообще держался молодцом. Ватага мое решение одобрила, а вот сам Глоба впал в панику. Самым большим городом, в котором он прежде бывал, был Путивль. А тут Киев! Княжеский дворец! Пир у Великого!..
Кузнец побежал к перевозу и вернулся затемно. В шикарном, по его мнению, прикиде. Шелковая рубаха песочного цвета, такие же порты и желтые сапоги с загнутыми носами сидели на нем, как жилетка на слоне. На голове слона красовалась атласная шапка. Учитывая количество и стоимость пошедшей на наряд ткани, а также срочность пошива, Глоба изрядно потратился. Братья прятали улыбки, только Млава презрительно хмыкнула. Возможно, позавидовала: у нее шелков не было.
Ключник Великого дело знал: статус Глобы он вычислил сразу. Кузнеца усадили за дальний конец, где он затерялся среди незнатных персон. Я не видел, что Глоба ел и пил, но сам факт, что в ложницу меня тащил именно он, говорил, что не усердствовал. Да и подавали незнатным мед, а он слабее ромейского.
Воспоминание о вине принесло новый приступ боли, я скрежетнул зубами и открыл глаза. И почти сразу увидел перед собой кувшин.
– Выпей, княже!
Не спрашивая, я приник к краю. Чудесный, живительный бальзам пролился в опаленные внутренности, он утолял нестерпимую жажду и приглушал боль, и я глотал его, пока кувшин не опустел. После чего облегченно откинулся на подушку. Рассол. Холодный, в меру соленый и пряный. Человеку, который его принес, памятник надо ставить! Из золота…
– Еще?
Подумав, я покачал головой (теперь было можно) и сел. Огляделся. Я находился в большой и богато обставленной комнате. Ложе, стол, лавки, сундук с крышкой, расписанной цветами. Стекла в маленьких окнах – княжьи палаты.
Передо мной стоял Глоба с кувшином в руке. Лицо его выражало сочувствие. Сам кузнец, судя по виду, похмельного синдрома избежал.
– Спаси тебя Бог, Глоба! Догадался!
– Так это… – удивился кузнец. – Ключник принес. Наказал, как очнетесь, сразу дать.
Замечательный у Великого ключник! Золотой человек!
– Я счас!
Глоба метнулся к двери и что-то крикнул. Подождав немного, он вернулся с глиняным горшком в широких ладонях. Из горла горшка торчал край ложки. В ложнице одуряюще запахло мясной юшкой.
– Похлебай, княже!
Я, шлепая босыми ногами по полу, прошел к столу и сел на лавку. Варево было изумительным. В меру горячее, густое, ароматное, оно проскальзывало внутрь и растекалось по телу, унося немочи и придавая бодрость и силу. Чудо! Я дам ключнику гривну! Нет, две!..
Пока я опустошал горшок, Глоба стоял рядом.
– А ты? – спросил я, закончив.
– Покормили! – ответил кузнец. – Еще утром.
– А сейчас что?
– Полдень. Ключник просил передать: Великий вас спрашивал. Просил, как встанете, пожаловать.
Твою мать! Я вскочил и зашарил глазами. Одежда, аккуратно сложенная, лежала на лавке, под ней стояли сапоги с навернутыми на голенища онучами. Глоба – золотой человек: раздел князя, одежду сложил, онучки развесил. Хорош был бы я перед Великим мятым!
– Умываться! Быстро!..
Святослав встретил меня испытующим взглядом. В нем читались сочувствие и насмешка. Вот ведь аспид! Хоть я умылся и причесал волосы, но рожу не разгладишь – по ней все видно.
– Садись! – Он кивнул на лавку. – Вина?
Я покачал головой. Голова еще побаливала, но пить не следовало. Ляжет на вчерашний хмель, затуманит разум, а он нужен.
– Ну, и ладно! – согласился Великий. – Успеется. Худо дело в чужом пиру похмелье, да только дело не терпит. Хотел спросить тебя. Что с полоном делать?
Вопрос закономерный. Под Прилуками взяли богатую добычу. Настолько, что была возможность выбрать. Самое дорогое в этом мире – оружие. Хороший доспех стоит не одну гривну, а добавь меч, коня… У пленных половцев все это имелось. Оружие и коней мы поделили, с пленниками возиться не стали: долго и хлопотно. Постановили отдать их Великому. И князь не в обиде, и у самих гора с плеч. Мудрецы! Великий это, конечно же, просек…
– Первое дело – ханы! – как ни в чем не бывало продолжил Святослав. – Кончак и Гза предлагают выкуп – по пятьсот гривен за каждого, но, думаю, дадут и по тысяче. Отпустим?
Я покачал головой.
– А что?
– На кол!
Ответный взгляд Святослава был странен: не то удивление, не то одобрение. А может, насмешка? Сами-то озолотились, а Великого добычи лишаете?
– Почему?
– Отпустим – вернутся. Гривны уплаченные вернут сторицей. Пограбят, пожгут… Гза и Кончак – лучшие воители в Поле. Не станет их, половцам не оправиться. Долго.
– Митрополит советует проявить милосердие.
«Еще бы! – подумал я. – Каждая десятая гривна выкупа – его!»
– Не понимают поганые милости! Считают слабостью!
– Ишь как! – сощурился Великий. – А вдруг половцы за ханов обидятся? Придут мстить?
– Не до этого им. Кочевья станут делить. Да и побоятся.
– Не бывало, чтоб ханов казнили, – продолжил Великий. – Всегда отпускали. Воюем мы с Полем, но и дружба случается. Князья, опять же, с ханами в родстве.
– Князья и между собой в родстве, что не мешает им друг друга резать. Полю нужен урок! Чтоб запомнили!
– Зол ты! – покачал головой Святослав.
– Потому как видел, что поганые творили. Ладно бы грабили да полон имали, но младенцев резать? Стариков? Своих татей вешаем, а этих отпустим?
Святослав побарабанил пальцами по столу. Вздохнул.
– С купеческими караванами тяжко. Волоки на Днепре в половецкой земле. При Кончаке и Гзе их не трогали, теперь шалить станут.
– Дать караванам охрану! Пусть дружина отрабатывает хлеб! Не то нацепят шелковые порты…
– А у некоторых – смерды! – сощурился Святослав.
Я смешался. Знает о Глобе? Ну, и разведка у него! Ничего не укроется!
– Ты спрашивал моего слова, Великий, я его сказал. Решать тебе!
– А я и решил, – проронил Святослав. – На кол!
Он сказал это так, что я понял: решение принято до меня. Зачем тогда спрашивал?
– Что с остальным полоном? – как ни в чем не бывало продолжил Великий.
– Продать в греки! Чтоб там и сгинули!
– А может, за выкуп? Все ж не ханы?
– Это лучшие воины Степи. Они умеют воевать и не раз бывали в набегах. Отпустим, придут снова.
– Вот как? – усмехнулся Великий. – А я-то и не подумал. Ладно, продадим. Греческие купцы ждут.
Странный Великий сегодня. Чего ему надобно?
– С полоном решили, – продолжил Святослав. – Можно о другом беседовать. Хотел спросить тебя, брате, правда, что ты под Владимиром под ляшские стрелы встал? Добровольно?
Ни фига себе! Это ему зачем?
– Было?
Я кивнул.
– Зачем?
– По-другому бы сеча случилась.
– Убить могли!
– На мне был доспех.
– А ежели б выше иль ниже?
Я пожал плечами: не случилось ведь!
– Я б не решился! – сказал Святослав. – Даже по молодости.
Смысл его слов остался мне темен. Что Великий хотел сказать? Похвалил или осудил?
– Что ж! – сказал он после короткого молчания. – Выпить все же следует. Эй, кто там!
Спустя короткое время перед нами стояли полные кубки. Я осторожно пригубил, Святослав тоже не налегал.
– Лекарка говорила обо мне? – спросил, ставя кубок.
Я кивнул: чего скрывать?
– Сказано в Писании: никому не дано знать свой смертный час, – сказал Святослав. – Мне, видишь, пришлось. Тяжко. Не от того, что жизнь кончается. Дни мои и без того ветхие. Задуманное не успел. Мнил некогда: сяду в Киеве, примирю князей, разом будем против ворога стоять. Не вышло. Знаешь, почему? Когда в Любече о лествице рядились, князья еще родство помнили. Минуло два века, роды разрослись и забыли корни свои. Врагами не половцев, а братьев считать стали. Началось давно, но при мне умножилось. И после меня, как мню, не кончится. Худо. Грехов на мне – за тыщу лет не отмолить, но этот самый тяжкий. Ты половцам за зверство пенял, а наши что, лучше? Сколько земель разорили, сколько людей увели да в греки продали! Сами себя режем, половцев не надо! И ведь я в том поучаствовал… Вот предстану перед Господом, спросит он: «Что сделал ты, раб божий, чтоб братоубийство остановить?» Как ответить? Хотел, да не вышло? Скажет мне Господь: «Раб хитрый и лукавый! Или не ведаешь слова мои: «По делам их узнаете их?» Гореть тебе в геенне огненной!»
Святослав помолчал.
– Много я о сем думал, брате. И так рядил, и этак. Ведь что получается? Кто из братьев моих после меня в Киеве ни сядет, не подчинятся ему другие. Скажут: «Мы-то чем хуже? Или не Рюриковичи?» Продолжится разорение земель русских. Ты сказал: половцы милость не разумеют, так ведь и наши тоже! И вспомнил я Рюрика… – Святослав смотрел на меня в упор. – До него на Руси была смута. Роды воевали за первенство. Когда изнемогли в усобицах, призвали Рюрика. Хотели, чтоб передышку дал, не думали власть надолго ему вручать. А Рюрик возьми да и вырежи вождей! Сам стал править. И что, на Руси худо стало? Да вздохнула земля с облегчением: устала от крови. Со временем воспряла Русь, стала богатеть и множиться. Соседи зауважали, короли родства стали искать. А кто был Рюрик? Король, князь? Обычный вождь, каких у норманнов много. Понял я: не по роду избирает Господь правителя, а по уму и храбрости. Горе тому, кто вздумает Его воле мешать! Не сумел я дать мир землям, так хоть избраннику сподоблюсь помочь. Может, дарует за это Господь прощение рабу своему. Как мнишь?
Я пожал плечами. Великий явно заговаривался. Старый он…
– А теперь слушай меня, князь Иван! – голос Святослава стал жестким. – Внимательно слушай!..
От Великого я вышел не скоро. Мы пообедали, продолжив разговор за едой (естественно, отослав слуг), а после долго обсуждали порядок действий. Вернувшись к своим, я созвал ватагу и велел отправляться в Звенигород. Нужды в ней более не было. Попросив, чтоб Малыга выслал мне малую дружину, я проводил братьев, оставив Глобу – кузнецу спешить было некуда. Улетели и Млава с Олятой. Первая – по понятным причинам, а на Оляту я был зол. Накануне боя он потерял связь со смоком, змей стал метаться, пришлось брать управление на себя. С шурином что-то творилось, но он не пожелал рассказать. Стоял, насупившись, и смотрел в землю. Я отстранил его от змея, отложив разбирательство до возвращения.
Последующие дни прошли во встречах. Воеводы, главы влиятельных родов Киева, старшины черного люда – мы поговорили с каждым. Ни о чем конкретном речь не шла, беседовали о текущих делах, Святослав спрашивал, гости отвечали, но рядом сидел я, а собеседники оказались понятливыми. В конце разговора каждый кланялся – сначала Великому, а после мне, причем в последнем случае – с особым усердием. Некоторые захотели переговорить с глазу на глаз, Святослав дал добро, и я встретился. Великий, услышав пересказ бесед, их одобрил. Бесконечные встречи, разговоры, в ходе которых приходилось взвешивать каждое слово, ловить намеки и полунамеки, отвечать на непростые вопросы, выматывали неимоверно; к вечеру я уставал настолько, что в ложе падал как убитый. Овчинка, однако, выделки стоила. За несколько дней я узнал о власти больше, чем за всю предшествующую жизнь. Галич более не казался мне обширной землей. Скорее – глухой деревней, где отел коровы – событие, о котором говорят днями. Большая политика вставала передо мной, и походила она на запутанный клубок, из которого торчали концы нитей. Чтобы распутать клубок, нити не следовало дергать. Святослав учил меня их распутывать – бережно и нежно. Я старался. По завершении поблагодарил за науку. Святослав в ответ сухо кивнул. Общий замысел помирил нас, но друзьями не сделал. Слишком многое разделяло нас. У каждого была своя цель. Тем не менее, на прощание мы расцеловались. В первый и последний раз. Оба это прекрасно понимали…
Назад: 12
Дальше: 14