Назавтра Семен привел коня, но Крайнев в Город не поехал — Соня не пустила. Едва он намекнул об отлучке, глаза Сони набухли, и Крайнев вынужден был поклясться: за ограду фельдшерского пункта — ни ногой. Семен его решение одобрил.

— Опасно тебе, — сказал, раскуривая самокрутку. — Пусть все уляжется. Сам съезжу. Запрягу коня в телегу…

Крайнев покачал головой.

— Ты у нас большой человек, — усмехнулся Семен, — а я простой селянин. Документы исправные, скажу: на торг! Завезу Гавриловне гостинца, заодно разузнаю, что слышно.

— Привези досок, раз так! — попросил Крайнев. — В Заречье открыли лесопилку.

— Много?

— Скворечник такой сколотить! — Крайнев указал на сортир.

— Надолго обстраиваешься, — сделал вывод Семен. — Вдруг Сонин муж вернется?

— Его часть попала в окружение, — хмуро ответил Крайнев. — Это плен. Он еврей…

Семен вздохнул и бросил самокрутку.

— Вещи твои привезти? — спросил деловито. — Хотел, да Настя не отдала. Сказала: ты не велел.

— Утопиться грозилась! — пожаловался Крайнев.

— В мать! — улыбнулся Семен. — Ту родители бить пробовали, чтоб за меня не шла, так она взяла веревку: «Удавлюсь!..» Не станет Настя топиться, Ефимович, не бойся! Она девушка серьезная, и выводы сделала. Врачом хочет стать. Как думаешь, Соня возьмет в науку?

К удивлению Крайнева Соня согласилась. То ли не видела в Насте соперницу, то ли решила: пусть будет на виду. Вчерашнее объяснение убедило Соню в серьезности намерений интенданта Брагина. Она перестала стесняться. Каждую свободную минуту бежала к любимому, обнимала жарко. Будь Сонина воля, Крайнев вообще бы не вылез из койки, но тут он решительно воспротивился.

Семен, как и обещал, привез из Города новости и доски. Новости оказались хорошими: Крайнева никто не подозревал. В Городе после похорон убитых немцев и полицаев, только и разговоров было о большевиках, заполонивших окрестные леса. Немцы строили огневые точки и на въезде в Город рьяно обыскивали приезжающих крестьян. Некоторых сразу забирали в СД. Семену помог новенький аусвайс, выхлопотанный Крайневым, и щедрая взятка постовым. Кроме досок Семен привез несколько еловых жердей, гвозди, инструмент. На заднем дворе Крайнев выкопал яму, сбил каркас и обшил его досками. Он заканчивал, когда пришел Саломатин.

— Ишь, как! — съязвил, оценив творение.

— Лучше б помог! — окрысился Крайнев.

Саломатин умолк и послушно натягивал сукно, пока Крайнев изнутри прижимал его планками.

— Что не поддувало! — пояснил он, собирая инструмент.

— Зачем это буржуйство? — спросил комбат, трогая вытесанный Крайневым стульчак и сиденье, обтянутое войлоком.

— Мы с тобой можем делать это морозе, — сказал Крайнев. — Женщин надо беречь. Им рожать…

— Теперь понимаю, почему она выбрала тебя, — вздохнул комбат и дал совет: — Повесь замок. Станут ходить, как на экскурсию, загадят, сукно обдерут…

— Сам бы не догадался! — буркнул Крайнев и повел гостя в дом — ставить магарыч.

Нечаянно выпавшие дни отдыха Крайнев потратил с максимальной пользой. Первым делом собрал старост деревень, где осели еврейские семьи. Крайнев хотел знать, как их встретили беженцев, нужна ли помощь. Все–таки лишние рты… Крайнев сходу предложил выдать из своих закромов по два мешка зерна на каждую пришлую душу. К его удивлению, люди обиделись.

— Нешто сами не прокормим?! — сказал Федот, бывший колхозный бригадир из Заболотья. — Урожай хороший, хлеба хватит. Это ж наши люди… Сколько горя хватили! Работы им в Городе не давали, денег не было, кормились с огорода или добро продавали. Потом и вовсе стрелять повели… Не надо помощи!

— Тогда по корове для семей с маленькими детьми! — предложил Крайнев.

Это предложение понравилось. Собрание после горячего обсуждения решило: семьям, взявшим животных, помочь сеном и другими кормами. Если корова окажется стельной, теленок переходит в собственность семьи, а вот сама корова будет во временном пользовании. Теленка еще надо выходить, а корову дают дойную, к тому же казенную. Крайнев не спорил. Он давно понял, что слабо разбирается в непростых деревенских взаимоотношениях. Такой дорогой по деревенским представлениям подарок, как корова, мог вызвать неприязнь к евреям. Животное во временном пользовании — другое дело. Раз чужая, завидовать нечему! Крестьянская психология…

— Узнайте, у кого из детей плохо с одеждой и обувью! — попросил Крайнев напоследок. — Зима на носу!

Мужики разом притихли, и Крайнев торопливо добавил:

— Речь о всех детях! У кого отцы на фронте, кормильца нет, кто бедствует… Составьте списки с подробным обоснованием. Рассмотрим, постараемся помочь.

— Доброе дело! — согласился Федот. Другие старосты согласно закивали. Когда собрание разошлось, Крайнев долго сидел, задумавшись. Соня отчасти права. Евреев приняли по–братски, но если целенаправленно помогать только им, скажут: «Уполномоченный с еврейкой живет! Она им крутит!» Ничего не докажешь, и, главное, кто–нибудь из завистников возьмет да и сбегает в Город к Ланге…

После старост Крайнев занялся обороной. Саломатин снова поселил бойцов в школе. Проживание в семьях разлагающе действовало на красноармейцев, следовало держать их в кулаке. Старший лейтенант упорно называл свою часть батальоном, хотя бойцов в ней было едва на роту, и не хотел слышать иного, впрочем, Крайнев не возражал. На работы батальон более не ходил, зато ежедневно занимался строевой и боевой подготовкой, не жалея разваливающихся ботинок на первой и патронов — на второй. Саломатин даже провел частичную мобилизацию подросших деревенских парней, под его присмотром сержанты учили новобранцев стрелять, окапываться, воевать в обороне и наступлении применительно к окружающей местности. Среди новобранцев оказалось пятеро еврейских юношей из Города, в том числе и Давид. Они пришли сами и настойчиво просили их взять. Саломатин согласился и не пожалел. Евреи учились воевать жадно, повиновались командирам с полуслова, не брезговали самой грязной работой, их пример благотворно действовал на деревенскую вольницу. Молодых бойцов обучали для резерва. Содержать большую воинскую часть было накладно, к тому же не хватало оружия. Немцы скупо выдавали винтовки полицейским, не помогли даже связи Крайнева. Увеличивать число полицейских он тоже не хотел: немцы могли в любой момент вытребовать их для очередного расстрела, что тогда? Пока Крайнев отговаривался малочисленностью своего войска, едва достаточного для обороны от зловредных большевиков. Заведешь большой отряд, потребуют ловить партизан по лесам; не поймаешь — сделают выводы. Лучше оставить как есть.

Нежданный визит городского начальства в Кричиви не остался без последствий. Саломатин с Крайневым разработали систему оповещения об опасности: в каждой деревне имелся наготове человек с верховой лошадью, который знал, куда и к кому скакать в случае тревоги. Батальон Саломатина мог быстро вступить в бой или же укрыться от превосходящих сил противника. До наступления холодов закончили строительство лесной базы. Соорудили огромные землянки–блидажи с обшитыми лесом стенами, в каждой имелись нары, столы, печь. Всего в лагере могло разместиться до двухсот человек. Боеприпасы из Рулинки разнесли по укромным местам, даже шрапнель. Саломатин хотел половину снарядов взорвать, считая, что их не расстрелять и за пять лет, но Семен отстоял. Как–то сама собой сложилась иерархия. Главой военной и административной власти стал Саломатин, Семен — его заместителем. Крайнев должности не имел, кроме той, что наделили его немцы, он старательно уклонялся от всяческих постов, отговариваясь особым заданием. Но на любом совещании последнее слово было за ним. Крайнев недоумевал, но ситуацией пользовался: мужики в деревнях не шибко хотели ссориться с немцами, надеясь пересидеть лихолетье за печкой. На Семена и даже Саломатина могли шикнуть, распоряжения Крайнева выполняли неукоснительно. Он как–то спросил Семена о причине.

— Что тут непонятного? — пожал плечами Семен. — Прежняя власть забирала и командовала, толкла мужика в шею и плечи. При тебе жить стали! Старост выбираем, все решаем на сходах, закрома у всех полные — на свадьбах деревни днями гуляют!

— Без меня не гуляли бы? — усмехнулся Крайнев.

— Боялись бы… — серьезно ответил Семен.

Как бы то ни было, инфраструктура сформировалась и работала. Крайнев все чаще думал: здесь он более не нужен. Можно возвращаться в Москву. Если б не Соня…

Умело пущенный слух о гибели мужа помог: Соню молчаливо признали вдовой. Крайнев понятия не имел, в самом ли деле военврач Гольдберг в плену, но и не врал. Заканчивался трагичный сорок первый год, число пленных красноармейцев и командиров исчислялось миллионами, а часть Гольдберга к началу войны стояла под Минском… Шансы выжить у него было никакие. Как вдова, Соня имела право на личную жизнь. В мирное время требовалось некоторое время носить траур, но теперь было не до условностей. Солдатки в деревнях, обосновано полагая, что мужей не дождутся, крутили любовь с бойцами Саломатина, в споре за мужиков нередко доходя до рукоприкладства. Саломатину постоянно приходилось выслушивать жалобы, ему это быстро надоело. Комбат ввел суровый казарменный режим и отпускал бойца в увольнение, когда за ним приходили. Если являлись две женщины, увольнение отменялось. Как и в случае жалобы. Донжуаны в роте перевелись, зато посыпались просьбы жениться. Поначалу Саломатин категорически запрещал, но когда число потенциальных женихов в батальоне превысило количество стойких холостяков, скрепя сердце, согласился. Формальных оснований для запрета не было: советская власть красноармейцам женитьбу разрешала.

Саломатина с Крайневым звали на каждую свадьбу. По обоюдному согласию они не ходили. Свадьбы гремели ежедневно: убранный урожай лежал в закромах, полевые работы кончились, в деревнях спешили отгулять до рождественского поста. Батюшки, исчезнувшие при советской власти, появились как из–под земли, и венчали молодых. Ситуация сама подсказывала, как отучить Соню от надуманных страхов. Где можно мягко влиться в общество, как не свадьбе? Крайнев стал принимать приглашения. По деревенскому обычаю на свадьбу следовало приходить вместе с женой, возлюбленные являлись порознь. Крайнев демонстративно приводил Соню, сидел с ней рядом, пил, закусывал, танцевал… На первой свадьбе на них смотрели во все глаза, забыв о молодых. На второй Соню ждали, и весь вечер поглядывали с интересом. После третьей стало ясно: Крайнев везде появляется с Соней, следовательно, она жена.

Поначалу Соня чувствовала себя неловко, дичилась. Но вскоре повеселела.

— Меня каждый день больные поздравляют! — сказала она Крайневу вечером. — Говорят: вы такая красивая пара!

— Да ну?! — подыграл Крайнев.

— Говорят: понимаем, почему выбрал тебя! Ты ученая, — продолжила Соня. — Наши дочки, говорят, красивые, но необразованные. И одеты хуже.

— Врут.

— Почему? — удивилась Соня.

— Как не одевай их дочек, выйдут пугала. Красавица ты одна!

— Подлизываешься! — вздохнула Соня, целуя его в висок. — Но слушать приятно! Может, нам свадьбу сыграть?

— Ты замужем, — возразил Крайнев.

— Какой муж! — обиделась Соня. — Сам знаешь… Я даже фамилию не меняла: была Гольдман, стала бы Гольдберг. Если явится — прогоню!

— Прогонишь — поженимся. Не раньше.

Соня обиженно отвернулась. Крайнев сделал вид, что встает с койки. Соня подскочила, и, как кошка лапками, прижала его к матрацу.

— Чуть что, сразу бежать! — сказала сердито. — Хоть ты привязывай!

— Можно попробовать, — согласился Крайнев…

Желание Сони держать его возле себя, ее беспричинная ревность поначалу забавляли Крайнева. Затем он стал уставать. Сонина любовь напоминала болезнь: она страдала, когда он отлучался, но продолжала беспокоиться, когда он был рядом. Что, если Крайнев уйдет насовсем, найдет себе другую, попадет под шальную пулю, окажется в подвале СД — она изобретала ежедневно тысячи опасностей и, рассказывая о них, плакала. Крайнев списывал это на нервы (Соне и вправду хватило лиха с головой!), поил любимую лекарствами, не жалел ласковых слова и горячих поцелуев. Помогало не надолго. Чуть воспрянув, Соня принималась за старое. Жить постоянно в такой атмосфере было тяжко, поэтому Крайнев прервал медовый месяц, вернулся в свое время и пробыл в нем неделю — отдыхал от страстей. Имелось и дело — бланки аусвайсов. По возвращению Крайнев позвал Давида. Он заставил Соню помириться с братом. Давид был рад необыкновенно: он любил сестру. Было еще одно обстоятельство. Грехопадение Сони ставило их вровень, его скоропалительный брак отныне не подлежал осуждению.

Крайнев поручил Давиду объехать деревни и сфотографировать спасенных евреев. Заодно переписать их имена и помочь выбрать новые фамилии: еврейская в аусвайсе гарантировала смерть. Давид выполнил поручение блестяще. С фамилиями затруднений не возникло: спасенные стали родственниками приютивших их семей. В районе заметно прибавилось Ивановых, Петровых, Сидоровых и Воробьевых. Появился даже один Шишигин. Эту фамилию Крайнев забраковал: немцы не настолько хорошо разбирались в происхождении славянских фамилий, чтоб определить в необычном звучании русские корни. Шишигин стал Шишовым. Крайнев планировал усадить за выписку аусвайсов Соню, но она была постоянно занята, к тому же с институтских времен приобрела отвратительный «врачебный» почерк. После нескольких проб выбрали Настю. Она хорошо знала немецкий, а буквы выписывала прямо готические. Настю устроили в комнате Сони, и первое время Крайнев буквально висел за ее плечом — контролировал. Соня стала ревновать, забегала каждые пять минут; поэтому Крайнев, убедившись, что у Насти получается, переместился к жене. Он помогал ей бинтовать, накладывать лубки на сломанные руки и ноги, держал больных, когда Соня вскрывала им нарывы или чирья. Соне его помощь нравилась: при виде Крайнева пациенты становились немногословными и терпеливыми.

— Из тебя вышел бы хороший врач, — сказала как–то она. — Жаль…

— Чего? — не понял Крайнев.

— С детства мечтала выйти за врача, — улыбнулась Соня и вздохнула: — Почему так получается? Врач оказывается плохим человеком, а хороший — не врачом?…

Соня была так довольна его участием, что даже похвалила Настю:

— Девочка умная, послушная, старательная. Не красавица, конечно, — поспешила добавить Соня. — Но душа у нее добрая…

Крайнев не стал рассказывать о недавнем происшествии. Разбирая вечером постель, он нащупал в подушке нечто постороннее. Сняв наволочку, обнаружил аккуратно вспоротый и зашитый уголок наперника. Внутри оказалась сухая лягушечья лапка, перевязанная суровой ниткой. Утром Крайнев положил лапку перед Настей. Щеки ее заалели.

— Не стыдно? — сказал Крайнев укоризненно.

— Мне сказали: привораживает любимого… — залепетала Настя. — Простите…

— Когда ты повзрослеешь? — вздохнул Крайнев.

— Папе не говорите! — взмолилась Настя. — Не то он — вожжами!..

— Следовало бы! — кровожадно сказал Крайнев, но после того, как Настя, расплакавшись, побожилась оставить их в покое, смилостивился. Заглянувшая Соня подозрительно уставилась на заплаканное лицо помощницы. Крайнев показал ей испорченный бланк, и Соня успокоилась.

Аусвайсы раздали евреям. Они приходили за ними сами, кланялись, благодарили. Женщины пытались целовать ему руки. Крайнева это тяготило чрезвычайно, но фотографии в документах требовалось сличить с оригиналом. Многие евреи шли благодарить Соню. Крайнев удивился, но потом проведал: евреи считают Соню второй Эсфирью, спасшей свой народ от истребления. Она, мол, уговорила немца Кернера предотвратить расстрел. Автором слуха был Мордехай. Старик пришел за аусвайсом первым, благо жил по соседству, проговорил с Соней полдня, а на прощание расцеловался. После чего Крайнев сделал вывод: дед и в самом деле противный. Как бы то ни было, спасенных удалось легализовать, Гюнтер лежал в земле, и Крайнев надеялся: второго специалиста по вынюхиванию евреев у Ланге нет.

Со времени боя у карьера шла третья неделя, Крайневу пора было появиться в Городе. К этому он готовился (следовало продумать все до мелочей), советовался с Саломатиным и Семеном. Сообща и определили формат: он едет во главе десятка вооруженных бойцов, все верхом, следом лошади тянут трофейный «опель». Легковая машина оказалась малопригодной для передвижения по раскисшим дорогам района, к тому же для нее не было бензина. За рулем «опеля» устроился Саломатин. По его словам в Городе следовало провести рекогносцировку, но Крайнев подозревал, что Саломатин просто опасается, что уполномоченного могут схватить, и решил в случае неприятности вступить в бой. Неприятность и в самом деле случилась, но та, которую ждали. Крайнев подскакал к Городу с помпой и едва не схлопотал пулеметную очередь. Заметив направленные на него стволы, Крайнев в последний миг сориентировался, стал махать руками и кричать по–немецки. К счастью, фельдфебель, возглавлявший пост, узнал его. Но в Город не пропустил.

— Вы тронулись умом, Кернер! — разозлился спешно вызванный Ланге. — Город ожидает нападения большевиков, а вы устраиваете кавалерийскую атаку! У солдат нервы на взводе… Кто эти люди?

— Моя охрана.

— Откуда нам знать, что не большевики?

— У них на рукавах белые повязки.

— Большевики могли повязать такие же.

— Некому повязывать — убиты. Я как раз прибыл с вестями.

— Говорите! — подскочил на месте Ланге.

— Ведите меня к коменданту! — не согласился Крайнев.

Ланге неохотно уступил. Представ перед Краузе, Крайнев выложил на стол документы расстрелянного Спиридонова. Два бойца внесли и положили на пол тяжелый рогожный куль. Крайнев развернул. Внутри лежали пулемет МГ и немецкие винтовки, захваченные у карьера. Сделать этот эффектный жест стоило большого труда — Саломатин легко согласился отдать «опель», но с оружием расставаться не хотел. Крайнев убедил его, поинтересовавшись, чем комбат собирается стрелять. Немецких патронов в отряде не было, даже полицейских немцы вооружали трехлинейками.

— Банда большевиков разгромлена! — торжественно сказал Крайнев, указывая на винтовки. — Ваша машина, герр комендант, также отбита и стоит под окном.

— Где это произошло? — заинтересовался Краузе.

— Здесь! — указал Крайнев на карте. — У деревни Осиновка.

— Их было много?

— Деся… Человек двадцать! — поправился Крайнев, поймав взгляд Ланге.

— Вам удалось справиться? — удивился гауптман.

— Мы напали на рассвете, большевики спали пьяные. Они были настолько беспечны, что не выставили охрану.

— И?

— Нескольких, в том числе главаря, застрелили на месте. Остальные побежали к болоту, — Крайнев говорил вдохновенно, изображая победный восторг. — Большевики надеялись, что мороз сковал его. На самом деле образовалась тонкая корка. Большевики стали проваливаться и тонуть. Не понадобилось стрелять…

— Следовало взять пленных! — недовольно сказал Ланге.

— Мои люди не солдаты, к тому же были озлоблены. Большевики ранили двоих… Я не смог удержать их от расправы.

— Что вы сделали с убитыми?

— Бросили в болото — к их товарищам. Я должен был устроить похороны?

— Следовало привезти трупы, — сморщился Ланге.

— Зачем?

— Повесили бы в назидание прочим.

— Не догадался. У большевиков не было такого обычая.

Ланге пожевал губами и стал переводить Краузе текст захваченной выписки из постановления бюро райкома. По лицу коменданта Крайнев понял: документ впечатлил.

— Других большевиков не осталось? — спросил Ланге, завершив перевод.

— В Осиновке нет.

— А в других местах?

— Мы убили их главаря. Если кто уцелел, не посмеет вредить.

— Уверены?

— У меня люди почти в каждой деревне! — обиженно сказал Крайнев. — Я получаю полную и достоверную информацию. Как иначе мне удалось бы узнать место дислокации большевистского отряда и напасть на него врасплох?

— Мы не сомневаемся в вашей преданности! — поспешил комендант. — Если сведения подтвердятся, вас ждет награда…

Крайнева расспрашивали долго. Краузе дотошно вызнавал, как Крайнев организовал операцию, как расположил своих людей, как на рассвете атаковали Осиновку… Крайнев вначале решил: проверяют. Он был готов к разговору, накануне с Саломатиным они отшлифовали каждую деталь. Доклад Крайнева был обстоятелен и изобиловал подробностями. Краузе делал пометки в блокноте, и Крайнев внезапно понял: коменданту это нужно для отчета. Нападение у карьера наверняка стоило гауптману разноса начальства. Теперь он сможет с чистой совестью доложить: коварный враг уничтожен, захваченное немецкое оружие возвращено. Можно не сомневаться, в отчете число уничтоженных большевиков возрастет многократно: чем больше, тем выше награда. Проверить невозможно — из болота тела не достанешь. Да и кто станет проверять?

— Вы действовали как боевой офицер, — заключил гауптман, когда Крайнев умолк. — Удивительно…

— Я читал Клаузевица! — нашелся Крайнев.

— О, да! — согласился Краузе. — Старик разбирался в военном деле…

— Вы можете собрать сбежавших евреев? — спросил Ланге, когда они вышли от коменданта.

— Не буду! — отказался Крайнев.

— Почему?

— Не хочу получить пулю в спину. Большевиков селяне не любят, а вот евреев приютили. Оружия в деревнях много, возле Города шли бои…

— Минуту назад я считал вас храбрецом!

— Я смел, когда дело касается меня. В ином случае… Я уполномочен заготавливать продовольствие. Окончательное решение еврейского вопроса не в моей компетенции.

Ланге обиженно засопел.

— Хотел вас спросить, Эдуард, — сказал он спустя минуту. — Почему вы спасли меня у карьера?

— Мне нельзя было объявиться в Городе одному. Я наполовину русский… Кого обвинить в сотрудничестве с большевиками, как не такого подозрительного типа? Тем более в горячке…

— Поэтому вы сразу уехали? — улыбнулся эсэсовец. — Мудро… Подозреваю, что бой в Осиновке не столько месть за пустяковую рану, сколько желание восстановить репутацию.

— Не буду спорить…

— Я так и знал! — довольно сказал Ланге. — Благородство встречается только в романах. Мы живем в прагматичное время. Это правильно. Что хотите в награду?

— Дом! Их немало осталось после евреев. Мне надо разместить своих людей.

— Скажите Клаусу, пусть подберет! — согласился Ланге. — Только будьте скромнее: вы не немецкий офицер!

В Городе Крайнева ждала еще одна встреча. Не самая приятная. Он отправился на нее один. Валентина Гавриловна встретила его холодно.

— Мне сказали: женился? — спросила, встав на пороге.

Крайнев подтвердил.

— Знаю Соню, — неодобрительно сказала она. — Шустрая девочка! Иметь одновременно двух мужей…

— Ты несправедлива! — пытался возразить Крайнев, но Валентина не стала его слушать.

— У них это в крови! Соня — двоюродная сестра моего Марка, племянница Мордехая… Не знал? Кобелиная порода… Как тебя угораздило?

Крайнев попытался ее обнять.

— Не то чтоб я на что–то рассчитывала, — вздохнула Валентина, решительно отстраняясь. — Но Соня! Женился б на Настеньке — такая девочка! Где у мужиков глаза?

— Настя передает вам привет и приглашает в гости на Рождество, — Крайнев обрадовался возможности сменить тему. — Семен Михайлович тоже зовет. Отпроситесь у немцев, я могу похлопотать. Пришлем телегу, то есть сани…

— Буду, буду! — замахал руками Валентина. — Не уговаривай! Сам–то хоть придешь?

— Ну… — замялся Крайнев. — Я теперь женатый.

— Приводи! — разрешила Валентина. — Глаза не выцарапаю!

В этот раз ей не удалось отстраниться.

— Я выдал двести одиннадцать аусвайсов, — прошептал он ей на ухо. — Считай, ты их спасла!

— Мордехаю тоже? — поинтересовалась она таким же шепотом.

— Он теперь Шишов, — информировал Крайнев.

— Мордехай? — засмеялась Валентина. — Хотелось бы взглянуть!

— Приведу…

— Ну, тебя! — деланно рассердилась она.

— Будь осторожна! — попросил Крайнев, прощаясь. — Немцы теперь злые.

— Ты тоже. Слышала: ранили?

— Царапина. Давно зажила.

— Я даже знаю, кто лечил, — вздохнула Валентина…