Брюсов очнулся от противного скрежета, тряски и дробного цокота копыт. По этим ощущениям он догадался, что лежит на дне повозки, которая едет по булыжной мостовой. Открыл глаза и увидел над собой Ригглера на фоне синего неба и белых облаков. Одно из них, словно нимб святости, застыло над его головой. Монах стоял, держась руками за верхние прутья поставленной на колеса железной клетки.

Они ехали по улице, застроенной высокими каменными домами и фахверками. По ту сторону прутьев маячил всадник в сверкающей кирасе поверх серой сутаны. Еще трое кавалеристов в серых сутанах гарцевали позади телеги, запряженной парой вороных тяжеловозов. В углу клетки сидела миловидная девушка лет двадцати в зеленом платье со шнуровкой. Того же цвета, но более светлая шаль лежала у нее на коленях. Красивое лицо ее чуточку портили веснушки, густо осыпавшие прямой носик Глаза у нее были серо-зеленые, лицо испуганное. Платье съехало с плеча, обнажив ряд малиновых царапин на белой коже. Девушка перехватила нескромный взгляд Андрея, завернулась в шаль и тряхнула головой так, что пряди рыжих волос закрыли ей лицо.

Брюсов вдруг почувствовал боль в руке — заныла обожженная ладонь. Затем боль переместилась к голове. Нащупав здоровой рукой шишку на затылке, Андрей сдержанно застонал. И вдруг четырехэтажные дома по обе стороны улицы расступились, и они выехали на открытое пространство.

Брюсов, превозмогая головокружение, встал на ноги. Скрипящая, как несмазанные петли, телега выехала на гулкую площадь, образованную двухбашенным собором, ратушей, островерхими домами зажиточных горожан и мрачным темно-серым домом с подвальными окнами. Это приземистое, сложенное из дикого камня здание больше всего напоминало старую крепость с четырьмя башнями по углам.

—Трибунал Экзекуции, — произнес монах с дрожью в голосе.

Во внутреннем дворе Трибунала находился фонтан, который можно было увидеть с площади через снабженную решеткой арку фасада. Решетка была поднята. Фонтан имел вид большой чаши с изваянием стройной девушки в развевающейся тунике посредине. За спиной у нее виднелись расправленные крылья, обе руки она держала на гарде двуручного меча, воткнутого перед ней в круглый постамент. На заднем плане вырисовывались галереи с увитыми плющом колоннами и рядами зарешеченных окон.

Телега с грохотом въехала во внутренний двор, остановилась у фонтана. Всадники ловко спешились, один из них, звеня шпорами, подошел к двери клетки, отворил ее и велел узникам выходить. Никто не сдвинулся с места. Посыпались грубые ругательства. Андрея вытащили из клетки первым, а за ним и его товарищи по несчастью один за другим выбрались наружу.

Высыпавшие им навстречу пешие воины в серых сутанах начали подталкивать их алебардами ко внутреннему входу в здание Трибунала. Девушка споткнулась, чуть было не упала, но Брюсов успел подхватить ее за талию. Он почувствовал под рукой молодое, упругое тело. Девушка не отстранилась, а напротив,покладисто оперлась на подставленную руку. Дальше они пошли рядом. За спиной у них раздавалось недовольное пыхтение толстяка Ригглера.

Их долго вели по широким и низким, освещенным настенными светильниками коридорам мимо личных покоев экзекуторов, библиотеки, архива, зала судебных заседаний и просто закрытых кабинетов, из которых доносились чьи-то стоны и вопли. По всей видимости, эти звуки здесь никого не удивляли. Во всяком случае, никто из сновавших по коридорам людей в серых платьях не обращал на них ни малейшего внимания.

Затем арестованных свели по истертым ступеням в подземный коридор со множеством окованных железными скобами дверей. Экзекутор с лязгом отодвинул засов и открыл одну из них, затем грубо толкнул девушку в спину, силой заставив войти в темную камеру. Дверь за ней с грохотом захлопнулась. Андрея и Ригглера стражники поочередно заперли в соседних темницах.

Когда перед Брюсовым распахнулась дверь и его втолкнули в пропахшее сыростью помещение, он по инерции сделал несколько шагов в полумрак и вдруг наступил на что-то мягкое. Это была охапка соломы. Он со стоном облегчения опустился на пол. И, едва коснувшись головой соломенной постели, провалился в сон.

Император и лорд Саймон долго шли бесконечной анфиладой гулких зал с высокими сводчатыми потолками. Помещения эти соперничали друг с другом в роскоши убранства, великолепии фресок и тонкостирезьбы по камню. Прежде всего бросались в глаза многочисленные статуи гирудов из белого мрамора и черного лабрадора. Стены украшали арматуры из старинных доспехов, мечей, копий и боевых топоров. Между ними висели сребротканые, потемневшие от времени гобелены, на которых изображались сцены из славной истории гирудов и жития демона Круцифера, а также парадные портреты монархов, правивших давно исчезнувшими народами. Массивные сундуки, резные шкафы, скамьи и стулья — все это свозилось в Фералис из покоренных королевств и заморских земель, чтобы вечно радовать глаз властителя Империи гирудов.

Морой остановился у низкой, окованной медными полосами дубовой двери и что-то прошептал, производя руками магические пассы. Дверь бесшумно распахнулась. Взгляду открылась глубокая штольня с уходившей в темноту каменной винтовой лестницей. Из темноты потянуло холодом. Нигредо с хриплым клекотом уселся на плечо императора и сложил крылья. Как только Морой шагнул на первую ступеньку лестницы, вспыхнул воткнутый в отверстие в стене факел. Пилгрим последовал за императором. Факелы зажигались и гасли один за другим, по мере их нисхождения по стертым ступеням, ведущим глубоко под землю, в крипторий, который исполнял в Блэккастле ту же роль, что часовни Девы в замках королевства Уайтроуз. Однако устроен он был по-другому — божество, которому там поклонялись, ненавидело тепло и свет.

Лестница закончилась небольшой каменной площадкой и узким коридором со сложенными из мегалитов стенами. Стены расступились, открывая взорам гирудов квадратное помещение с потолком пирамидальной формы, вершина которого терялась в темноте. Нижняя часть освещалась семью факелами, воткнутыми в настенные кольца. Груботесаные камни стен и разномерные плиты пола вполне сочетались с изъеденным временем деревянным распятием, изображавшим крестную муку демона Круцифера. Крест высотою в два человеческих роста был воздвигнут точно посредине криптория. На нем висел, склонив голову набок, обнаженный бронзовотелый атлет с лицом идеальной красоты. Он был прибит к брусьям за руки и ноги четырьмя гвоздями. На темном лике изваяния застыло выражение боли, гнева и жажды мести. На шее, запястьях и обеих голенях страдальца виднелись едва намеченные резцом ваятеля пять стигматов. Из них сочилась кровь. Все тело распятого демона было покрыто сеткой кровавых струек, переплетавшихся в самых немыслимых сочетаниях. Кровь из ран с тихим журчанием стекала в рубиновую чашу, стоявшую у подножия креста. Чаша была полна, однако ни одна капля темной жидкости не переливалась через ее края.

Ворон заложил над демоном круг, плавно опустился на плечо демона и сложил крылья. Морой и Саймон застыли перед распятием в благоговейном молчании, со склоненными головами и молитвенно сложенными руками.

После долгой молитвы император опустился перед Чашей на колени, произнес над ней заклинание: по темной глади побежали круги. Вскоре рябь улеглась. Кровь Круцифера сделалась блестящей, словно ртуть. На серебристой поверхности возникла панорама ночного города. Вот на залитой лунным светом улицепоявляется высокий человек в странной одежде. В руках он держит длинный сверток. За ним крадутся две темные фигуры. Посверкивают в свете луны кинжал и меч. Убийцы набрасываются на странного человека. Гот выхватывает из свертка меч и первым же ударом рассекает череп одному из нападавших. Тот медленно опускается на землю, бьется в конвульсиях и затихает. Второй наемник действует проворнее — он успевает нанести противнику колющий удар в живот. Мужчина зажимает рукой рану, прислоняется спиной к стене и садится на землю.

—Как я и говорил, мои кинжальщики все проделали безупречно, — самодовольно произнес Саймон.

Ворон недовольно каркнул. Морой продолжал всматриваться в Чашу. На улице появляется человек в странной одежде. Он бросается на последнего наемника и убивает его кинжалом. Затем склоняется над раненым. Яркая вспышка сначала ослепляет гирудов, а затем, по мере восстановления зрения, превращается в юркую ящерицу, словно сотканную из языков пламени. Рассыпая вокруг себя оранжевые искры, она заслоняет собой картину ночной улицы. И вдруг все гаснет. По темной глади Чаши бежит постепенно исчезающая рябь.

—Свершитель жив! — с горечью прошептал император. — Он жив, а значит, с каждой минутой становится все сильнее! И будущее нашей расы находится под вопросом. Убей же его, наконец!

—Вина моя безмерна, брат, — тихо произнес Саймон. — Обещаю, что мы оба изопьем его крови. На этот раз ошибки не будет!

—Я уверен в этом, — едва заметно кивнул император. — И надеюсь как можно чаще извещаться о каждом твоем успехе.

Братья обменялись прощальными поклонами. В то же мгновение лорд Пилгрим начал медленно растворяться в туманной дымке магического сфумато. Через мгновение он исчез, а император подставил локоть слетавшему с распятия ворону.

—Что скажешь, Нигредо? Плохи наши дела? — спросил он нахохлившуюся птицу.

Ответом было молчание.

Андрея разбудил солнечный луч, проникший в темницу через маленькое, похожее на квадратную трубу оконце в толще стены. Спать больше не хотелось. Брюсов осмотрел темницу. Не «Стаффорд». Помещение не больше пяти ярдов в ширину и четырех — в длину. Большую часть его занимала грубо сколоченная деревянная лавка — единственный предмет, который можно было передвигать. Андрей тут же этим воспользовался — перетащил лавку к стене и, взобравшись на нее, выглянул в оконце. Несмотря на то что через него не протиснулся бы даже ребенок, его делил пополам толстый и ржавый железный прут. Попытки что-либо рассмотреть успехом не увенчались. Удалось понять только одно, что день наступил уже давно.

Оставив в покое окно, Андрей сосредоточил внимание на двери. Однако и она была сработана на диво прочно — широкие доски были плотно пригнаны одна к другой, а скреплявшие их железные скобы отличались приличной толщиной. Оставалось лишь улечься на лавке и в ожидании хоть каких-то событий изучать пятна и трещины на потолке. Он задумался над тем, куда попал и почему это произошло.

«Почему» было отчасти ясно: его перемещение в королевство Уайтроуз, наверное, вызвано рукопожатием смертельно раненного отца. Оставалось лишь понять, как тот попал в Лондон из Москвы и почему нарядился в старинную одежду.

«Скорее всего, тем же путем, каким сюда попал я сам... — подумалось Андрею. — Значит, и рассказы об астрологе Якобе Брюсе — не дешевые побасенки, а чистая правда! А вдруг я действительно потомок Брюса, и отец в этом утверждении прав? Так же, как в случае с гороскопом, ведь он просил меня не покидать отель!»

И еще одна загадка — Пресвятая Дева! Первое, что приходит в голову при этих словах — Дева Мария, мать Христа. Но Богородицу никогда не изображают на иконах с крыльями, ведь так? А здесь почему-то Пресвятую Деву называют Маргаритой, и у статуи ее на фонтане есть крылья! Стоп. Ему ведь явилась в каком-то старинном соборе прекрасная девушка с ангельскими крыльями. Уж не она ли та самая Дева Маргарита? А кто же тогда демон с землистым лицом?

После долгих размышлений Брюсов пришел к выводу, что если ангелы существуют, то одно не исключает другого. Ангелы непрестанно воюют с демонами и на земле, и в сердцах людей. Итак, Дева Маргарита — ангел! Пойдем дальше. Дева сказала, обращаясь к нему, что он тот, кого ждали, а демон упоминал какого-то Свершителя. Что это может означать? Кто его знает... Как ни ломал Брюсов голову над этими загадками, ответа так и не нашлось. Вздохнув, он отложил их разгадки на будущее.

Стоило Андрею закрыть глаза, как он снова увидел перед собой бледное лицо незнакомца и хлеставшую из раны на его горле кровь. Итак, он стал убийцей.

Лепет о самозащите в расчет не принимается. Месть за отца — тоже не оправдание. Ведь в тот момент он еще не знал, что бледнолицый кого-то ранил. И как теперь с этим быть? Брюсов встал с лавки и принялся мерить шагами свою темницу.

О ходе времени можно было судить по изменению света в окошке. Сначала он сделался ярче, а затем потускнел. Наступил вечер, а узником так никто и не интересовался. Ему даже не приносили поесть. Когда светлое пятно под потолком потемнело и слилось со стеной, Брюсов впал в уныние. Ему стало казаться, что тюремщики навеки замуровали его в этих четырех стенах, что о нем забыли навсегда. От нечего делать он стал вспоминать друзей-спортсменов. Вот бы сюда Лаврика Корнилова! Он мигом бы разобрался, что к чему, и даже успел бы начистить рожи паре-тройке вояк в серых сутанах. Его никогда не терзали сомнения. Странно, но воспоминание о простоватом друге немного развеселило Андрея. Он уснул без сновидений.

Новое утро не принесло изменений. Теперь узник старался понять, что происходит за стенами его темницы, и жадно ловил любой звук Ничего, кроме неясных шорохов и далеких шагов, различить не удалось. Брюсов сделал то, что делали в подобной ситуации все узники — отыскал на полу острый камешек и прочертил на стене две вертикальные линии. К вечеру он почувствовал сильнейшую жажду, принялся стучать в дверь, чтобы вызвать тюремщиков, но никто так и не пришел. Ему пришлось слизывать языком влагу с каменной стены. Утром он занимался прочерчиванием третьей полосы, когда услышал шаги в коридоре. Лязгнул отодвигаемый засов. В распахнутую дверь вошелстражник с алебардой, а вслед за ним долговязый парень в серой сутане с заткнутым за ухо гусиным пером. Свет факела, который держал в руке стражник, заставил Андрея на мгновение зажмуриться.

—Подозреваемый, сейчас вы проследуете в зал судебных заседаний Трибунала Священной Экзекуции! — громко объявил писец. — Заклинаю вас Пресвятой Девой проявлять смирение и подчиняться всем требованиям служителей Экзекуции. Прошу вас подтвердить, что вы меня поняли и согласны выполнять все предписания Священной Экзекуции без исключения.

—Понял и согласен! — Брюсов произнес эту короткую фразу с малодушной готовностью, которой от себя никак не ожидал.

Он был просто счастлив только оттого, что о нем наконец-то вспомнили. Писец отступил в сторону, и Андрей вышел в уже знакомый коридор. Его опять повели вдоль множества дверей, из-за которых доносились то монотонные перечисления чьих-то прегрешений, то громкие и настойчивые требования говорить правду и только правду.

Наконец стражник распахнул высокую двустворчатую дверь и не слишком дружелюбно втолкнул Брюсова в зал судебных заседаний Трибунала Священной Экзекуции. Это было просторное помещение с низким сводчатым потолком и рядом узких, зарешеченных окошек. За недостатком света оно освещалось воткнутыми в отверстия на стенах факелами. С них капала на пол смола, отчего в зале пахло горящей живицей и чадом. Вдоль стен зала бежали потемневшие от времени скамьи, на которых со скучающим видом сидели всего двое пожилых монахов в серых рясах.

Писец указал Андрею на его место — низкую одиночную лавку. Она была расположена сбоку от возвышения в виде помоста с высоким пюпитром и длинным, накрытым серой тканью столом, на котором находились деревянный молоток, большая книга в черной обложке и чернильница в виде рыцарской десницы.

За столом, откинувшись на резную спинку высокого кресла, восседал почтенного вида толстый священник в серой рясе с откинутым капюшоном. На шее у него висела массивная серебряная цепь с овальной иконкой в виде оправленного в серебро медальона. Справа от него примостился давешний писец все с тем же гусиным пером за ухом. По исполненному собственного достоинства виду священника Брюсов догадался, что это и есть председатель Трибунала. Он уперся подозрительным взглядом в Андрея и долго не сводил с него своих заплывших жиром бесцветных глаз. Под этим тяжелым взглядом хотелось опустить взор, но Брюсов мысленно сказал себе, что он ни в чем не виноват, и посмотрел на священника честно и открыто. Удивленной этой дерзостью, толстяк с медальоном на шее повернулся к секретарю, что-то сказал ему на ухо, отчего тот мелко затряс головой, соглашаясь с начальствующей персоной. А председатель окинул Андрея презрительным взглядом и торжественно произнес:

—Пожалуй, можно начинать. Свидетели Трибунала, прошу занять места на кафедре.

Двое священников поднялись со скамьи и проследовали на возвышение, где заняли места один справа от председателя, а другой слева от секретаря.

—Итак, слушается дело о подозрении в ереси круциферовой, в сочувствии безбожным гирудам и в государственной измене! — провозгласил председатель Трибунала. — Прошу вас, господин секретарь.

—Назовите ваше имя и звание, подозреваемый, — пискнул секретарь, вытаскивая из-за уха гусиное перо и опуская его в стоявшую перед ним чернильницу.

Андрей не сразу понял, что обращаются к нему. Немного помешкав, он ответил ровным голосом:

—Эндрю Брюс, дворянин из... Стоунхенджа.

Упоминание о неожиданно пришедшем в головуСтоунхендже вызвало на кафедре короткое замешательство. Председатель и секретарь посовещались, после чего секретарь записал показания и строго предупредил:

—Отвечая на вопросы суда, следует прибавлять «господин секретарь» или «ваше беспристрастие», если речь идет о судье. Кроме того, отвечать на вопросы суда полагается стоя.

Андрей встал и с деланым смирением повторил:

—Эндрю Брюс, господин секретарь.

Пока тот скрипел на весь зал своим гусиным пером, следующий вопрос задал сам председатель Трибунала:

—Откуда и с какой целью вы, Эндрю Брюс, прибыли в столицу королевства Уайтроуз, славный город Ноулдон?

—Ваше беспристрастие, обстоятельства моего прибытия могут показаться несколько необычными...

Андрей сам поразился тому, как быстро он переключился на витиеватый стиль рыцарских романов. Он честно рассказал обо всем, что с ним произошло, стараясь не упоминать о том, чему сам пока не мог дать объяснения. Особенно это касалось страшного демонического лика с вертикальными зеницами. К сожалению, необыкновенных и даже фантастичных обстоятельств в этой истории и без этого оказалосьслишком много, чтобы он смог убедить Трибунал в своей искренности. Его описание ночных злоключений показалось всем присутствующим в зале нелепой попыткой запутать высокий суд. Брюсов это заметил, попытался исправить положение, пустившись в объяснения, но от этого его слова прозвучали еще более двусмысленно. Андрей видел, как секретарь то и дело отрывается от своего свитка, чтобы обменяться многозначительным взглядом с председателем. А тот открыл лежавший на столе толстый фолиант в черной обложке и, слюнявя пальцы, принялся его листать.

Когда Брюсов дошел до описания расплаты с трактирщиком, он уже понял, что дела его обстоят не лучшим образом. Своим сбивчивым повествованием он только усилил подозрения в отношении своей и без того довольно темной в глазах экзекуторов персоны. Однако это не заставило его прекратить рассказ:

—И тут, ваше беспристрастие, в трактире появились воины в серых сутанах...

—Достаточно, — прервал председатель и кивнул подбородком на стол: — Подойдите сюда, подозреваемый.

Приближаясь к столу, Брюсов увидел в руках секретаря кошель с золотом. Монеты со звоном посыпались на стол, и чиновник прижал их рукой, чтобы они не укатились.

—Этими деньгами вы расплачивались? — сердито спросил председатель.

—Именно этими, ваше беспристрастие, — кивнул Андрей. — А разве с ними что-то не так?

—Не так? Да ты издеваешься над нами! Суешь помеченные крестом Круцифера монеты имперской чеканки трактирщику и еще спрашиваешь?

—Я на самом деле не понимаю, в чем моя вина, ваше беспристрастие...

—Довольно! Извольте занять свое место, — тоном приказа произнес председательствующий. — Господин секретарь, пригласите свидетелей предполагаемого преступления.

Секретарь махнул стражнику рукой. Удивленный Андрей поднял глаза на коллегию экзекуторов. Двое священников, до сих пор только и кивавших носами в такт речам прокуратора, оживились. Алебардист, занявший позицию за спиной Брюсова, шагнул к низенькой, закрытой черным пологом дверце в стене, распахнул ее и крикнул кому-то ожидавшему за стенкой:

—Войдите!

Андрей вздрогнул. Нет, о нем и не думали забывать! К первому допросу готовились самым тщательным образом. В зал вошли его старые знакомые — трактирщик Патрик и подносчик Томми. Некогда румяное лицо трактирщика теперь было бледным. Заросший черной щетиной подбородок мелко дрожал, так же, как руки, нервно комкавшие красный колпак. Подросток тоже выглядел страшно напуганным. Он все время норовил спрятаться за спиной хозяина. Патрик вытащил его за ухо вперед и поставил перед собой лицом к кафедре. Оба почтительно поклонились председателю суда и двум священникам, следившим за соблюдением предписаний Трибунала.

По требованию секретаря суда оба свидетеля представились, один как Патрик Рэтвуд, другой как Томас Линч. Постепенно трактирщик освоился с новой для себя ролью и довольно связно рассказал о посещении его заведения еретиками Брюсом и Ригглером, не забывая налегать на то обстоятельство, что молодойчеловек, будучи ему совершенно незнаком, сразу показался очень подозрительным. Характеристика, данная красным колпаком монаху, тоже была не самой лестной. Поваренок, как и следовало ожидать, слово в слово повторил утверждения хозяина.

Следующим этапом разбирательства стало зачитывание секретарем Трибунала записанных им показаний. Сначала он прочитал то, о чем говорил Андрей, и поинтересовался, согласен ли подозреваемый с услышанным. Брюсову не оставалось ничего другого, как подтвердить соответствие протокола его показаниям:

—Да, господин секретарь.

Затем были зачитаны показания трактирщика и поваренка. Оба, разобравшись, наконец, что им ничто не угрожает, буквально сияли от счастья. Они также не возражали против точности записи и через минуту были выведены алебардистом из зала в ту же дверь, через которую они пришли.

После этого Брюсов почему-то уверился, что его вернут в темницу. Однако председатель Трибунала, секретарь и двое священников продолжали о чем-то горячо спорить, время от времени листая черную книгу и что-то выискивая в ней. Из того, что они говорили, Андрею удалось разобрать только два слова: печать дьявола. Ему пришло в голову, что дела его не так хороши, как ему бы хотелось.

Наконец председатель прекратил обсуждение, принял суровый вид и спросил проникновенным голосом:

—Имеются ли на вашем теле, Эндрю Брюс, какие-либо знаки, родимые пятна и прочие отметины необычной формы?

—Нет, ваше... — хотел заверить его Андрей и вдруг осекся, так как взгляды сидевших на кафедре экзекуторов были прикованы к его перевязанной ладони. — Ах, это! Это просто ожог.

—Снимите повязку, подозреваемый, — потребовал секретарь,

Брюсов с потерянным видом подчинился его требованию.

—А теперь соблаговолите показать суду ладонь.

Андрей медленно и нехотя размотал полотнянуюленту. И так же медленно развернул в сторону кафедры открытую ладонь правой руки, понимая, что теперь-то уж он точно попал в беду. Председатель, секретарь и двое священников долго и с видом полного осуждения всматривались в красноватый зигзагообразный шрам, недовольно покачивая головами. Затем они начали советоваться, о чем-то горячо споря. Наконец председатель встал, коснулся медальона на своей груди и торжественно провозгласил вердикт Трибунала:

—Вина подозреваемого в принадлежности к безбожной и еретической секте круцифериан неопровержимо доказана наличием в деле прямых улик, а именно: принадлежащих подсудимому Эндрю Брюсу имперских монет со знаком Круцифера, каковые, вне всяких сомнений, являются платой за оказанные им безбожным гирудам услуги или за отступничество от истинной веры в пресвятую Деву-Заступницу, или, что более вероятно, одновременно и за первое, и за второе. В виду этих отягчающих обстоятельств особо важное дело безбожного еретика, изменника и перебежчика Эндрю Брюса будет передано на личное рассмотрение Великому Экзекутору королевства Уайтроуз архиепископу ноулдонскому Иеффаю Бевериджу. Заседание окончено!

Андрей собрался было что-то сказать в свое оправдание, но не успел. Председатель суда стукнул деревянным молотком по столу и с силой захлопнул черную книгу, подчеркнув тем самым, что никаких оправданий выслушивать не намерен.