Суббота. Третья неделя
Мишка проснулся в половине восьмого утра от странного запаха, заполнившего Маринину квартиру.
Марина сидела на краю дивана с обгоревшей сковородкой в руках.
— Миш, это первый случай в моей жизни, когда я понесла урон от чтения! — Горестно сказала Марина. — И от какого! Встала с утра пораньше, решила порадовать тебя тостами, поставила сковороду на плиту и зачиталась… Кем бы ты думал? Ага. Алевтиной Красавиной!
Глядя на расстроенное лицо Марины, Мишка легко и весело рассмеялся. Жизнь была подобна солнечному дню. Все было просто замечательно и все еще только начиналось. Безвинно пострадавшие сковородки ничем не могли омрачить этот праздник жизни.
Мишка еще не знал, как он ошибался.
Церемония гражданской панихиды по скончавшейся во цвете лет сковороде еще не была окончена, когда Мишке на мобильник неожиданно позвонил Витиш.
— Миш, привет! Ты еще не в ЗАГСе? Нет? Ну, слава богу, а иные отмазы не принимаются — быстро предавай лицо воде, а завтрак — организму, и через час жду тебя в отделе. Для чего? Миш, я до вас удивляюсь — лично я ночь сегодня не спал, мечтая услышать, чего нам расскажет Степан Королев. А ты, интересно, о чем по ночам думаешь?.. Ладно, ждем…
Впрочем, по приезду в отдел выяснилось, что сон писателя Степана Эдвиновича Королева столь блажен, что разбудить его окликами, тормошением и даже оплеухами совершенно невозможно. Всю ночь он сладко почивал на лавке в дежурной части — и просыпаться, кажется, не собирался.
— Вот ведь зараза! — В сердцах выругался Мишка. — Да хоть бы для того, чтобы спасибо сказать, в себя пришел!
— А с чего ты решил, лейтенант Канашенков, что ему есть, за что нас благодарить? — сумрачно поинтересовался Витиш. — Чего-то я не замечаю, что он во вражьем плену дрожал и боялся. Впрочем, согласно злобных слухов, бояться для него — это, как раз-таки, самое нормальное состояние…
— Прощай, Ангелина Степановна, неспетая песня моя… — нараспев произнес писатель Королев, счастливо улыбаясь во сне.
— Блин… — Витиш присел на стул. — Строго говоря, спал бы он себе хоть до волшебного поцелуя своей Ангелины Степановны, но ведь любопытно же!.. Как же его в себя привесть-то, а?
— Есть один рецепт. — Сказал Костя. — Мне его бабушка еще в детстве рассказывала…
— Костя, вот объясни мне, идиоту, что у тебя за детство такое было, что бабушка с тобой делилась рецептами вывода из запоя?..
— Ты не идиот. Ты просто псих, — поправил Костя Витиша. — А рецепт такой — берем корзинку мухоморов…
Витиш закрыл лицо руками, и, вздрагивая плечами от беззвучного смеха, пополз со стула на пол.
— Костя, блин, всем известно, что любой рецепт румынской кухни начинается со слов «Прежде чем вы начнете готовить, украдите где-нибудь котелок». Ладно, это я еще понимаю. Но почему у вас, у оборотней, любой рецепт начинается с корзинки мухоморов?
— Они полезные. И вкусные, — обиженно отозвался Костя. — Дальше рассказывать?
— Костя, ты где-нибудь мухоморы видишь? Ну не сезон сейчас для мухоморов, не сезон!
— Ангелина Степановна, я чист пред вами, — сказал во сне писатель Королев. — Уж искушали меня, искушали… Так искушали… Пиво да, пил. А вот от абсента отказался!
— О! Выход! — Сказал вдруг Витиш и шагнул к писателю. — А ну вставай, даромоед! — Завопил Витиш над самым его ухом, довольно точно копируя интонации Ангелины Степановну. — Ща я тебе устрою такую Вальпургиеву ночь, что Асмодей с Бегемотом не спасут! А ну вставай и на работу, Шайтанов собутыльник! А то я тебе такой экзорцизм устрою, что сам Белиал не поможет! А потом гримуаром тебя да по…
— Ай, Ангелина Степановна! — Семен Королев моментально сел на диване. — Прости, дорогая, на секундочку задремал! Мне ничего не надо, у меня все есть, слава КПСС!
— С приездом, — сказал Витиш весело. — Или, наверное, с приходом?
Писатель Королев обвел ясным взглядом кабинет, в котором находился, и спросил:
— А где Ангелина Степановна?
— Велела кланяться. А пока она проходит стажировку в Отделе казней и пыток нашего УВД, просила срочно написать объяснение о том, где вы были последнюю неделю, — сказал Витиш очень серьезно. — Вернется — проверит.
Степан Эдвинович снова огляделся.
— Я в милиции?
— Увы, — тем же тоном подтвердил Игорь. — И вам многое придется объяснить.
— Выпить можно? — жалобно попросил Королев.
— В смысле, попить? Можно. Костя, налей гостю из графина.
— А вода кипяченная?
— Ну не спиртом же обработанная…
Королев залпом проглотил стакан воды и сделался совсем грустный.
— Бить будете?
— Зачем? У вас Ангелина Степановна имеется.
— У вас на потолке паутина. — Сказал вдруг писатель.
— И?
— Там пауки. А у меня арахнофобия.
— У нас пауки смирные, — успокоил Витиш. — И клопы, и крысы, и даже боевые псы. Без команды не кусают.
— Палачи! — как- то очень неуверенно выкрикнул Королев. — Энкэвэдешники! Я буду жаловаться!
— Так-так, — сурово промолвил Витиш. — Судя по той дерзости, с какой вы себя ведете, вы не помните всего того, что натворили накануне?
— Не помню, — совсем пал духом писатель. — Что-то серьезное?
— Нет, Михаил Викторович, он еще спрашивает! Михаил Викторович, охарактеризуйте деяния, совершенные гражданином Королевым, одним прилагательным!..
— Тератологическое! — сурово в унисон Витишу подтвердил Мишка.
— Тератологическое! — писатель схватился за голову. — Боже мой! Только не тератологическое! Скажите, меня посадят?
— Я не буду отрицать данной возможности, — по-иезуитски пожал плечами Витиш.
— Меня нельзя сажать! Я страдаю клаустрофобией! И рабдофобией тоже страдаю!
— Тяжело вам, — грустно кивнул головой Витиш. — Но не надо бояться наказаний. Надо стоически их переносить!
— Послушайте, товарищ! — взмолился Королев. — Вы знаете, я пишу ужасы. Это очень, очень сложный жанр! Чтобы мои книги были достоверными, я испытываю на себе все известные науке фобии! Это моя работа!
— Степан Эдвинович, давайте ближе к делу. Что вы делали, начиная с понедельника? Чем занимались? С кем встречались?
На лице писателя отразилось мука.
— Не помню я, — сказал он уныло. — Не помню я совсем ничего. Запил я. Сразу после выступления в литклубе.
— Чего ж это там случилось такого ужасного?
— Послушайте, товарищ… Вы должны меня понять… Писатель как свой возраст мерит: пока из аудитории передают цветы, коньяк да записки с телефонами поклонниц, значит, он молодой. А на том выступлении мне подарили только Псалтырь — мол, о душе уже пора думать… Ну вот, сели мы с Кактусовым и подумали… А у того тоже проблемы какие-то и синяк под глазом. Ничего не помню! Ничегошеньки! Так, обрывки какие-то… То, вроде, в общаге семнадцатого ПТУ пили, потом Кактусов пропал куда-то… Телефон я то ли потерял, то ли подарил, то ли у меня его подарили… Не помню! А что я Ангелине Степановне скажу? О-о-ой… Может, это и к лучшему, что меня посадят? — поглядел писатель на Витиша с тайной надеждой.
— Наш суд гуманный, потому, скорее всего, посадят, — успокоил Королева Витиш. — И, кстати, снимите-ка майку.
— Зачем?
— Вы поверите, если я скажу, что мы жаждем пронаблюдать небольшой дешевый стриптиз?
— И все же, зачем?
— Снимайте! — велел Витиш резко. — И подойдите к зеркалу. Может, вспомните чего.
Королев стянул через голову свою майку и долго разглядывал в зеркале надписи на своем теле.
— Удивительно! — голос писателя зазвучал бодро и одухотворенно. — Надо же! Никогда не думал, что фанаты на такое способны! Потрясающе!
— А что там написано, вы знаете?
— Нет, язык мне незнаком.
— Ну а вдруг там про вас гадость какую написали?
— Зачем? Я же не литературный журнал! Это явно поклонники!
— Блажен, кто верует… Миша, достань из моего чемодана фотоаппарат и сфотографируй все его портаки. Глядишь, найдется полиглот, какой да прочитает нам, сирым, чего фанаты про Степана Эдвиновича думают.
— И что теперь? — смиренно поинтересовался писатель, натянув на себя майку. — Скажите, что я натворил-то, а?
— Ваша вина безмерна, — сурово молвил Витиш. — И потому вы не заслуживаете ни малейшего снисхождения. Отправляйтесь домой к своей Ангелине Степановне. И ждите нашего звонка — мы еще непременно с вами свяжемся…
Задерживаться на работе Мишка не стал, и уже к обеду был дома у Марины.
По дороге он купил новую сковороду и новый роман Алевтины Красавиной.
— Привет, Марин! — приветствовал он девушку. — Я тут купил сковороду и средство борьбы с ней!
— Отлично! — отозвалась Марина. — А я сейчас буду жарить картошку, потому что средство для ее уничтожения уже в наличии, — она быстро поцеловала Мишку и убежала на кухню. — У меня грустная новость, Миша.
— Еще чего-то из домашней утвари пало жертвой талантов Алевтины Красавиной? — заглянул на кухню Мишка.
— Звонила Ришкина классная руководительница. Оказывается, они возвращаются только завтра вечером. Так что твоей любимой девушки не будет еще сутки.
— Ужасно, — вздохнул Мишка. — А я специально на работе не стал задерживаться, чтобы успеть Ирину встретить. Облом. Суровый такой облом.
— Вот и я решила, что ты расстроишься, — пожала плечами Марина. — Однако в этой новости есть один плюс. Ну, по крайней мере, мне так кажется.
— По-моему, я знаю, о чем речь… — сказал Мишка, осторожно обнимая Марину. — Слушай, а ведь сутки — это не так-то уж и много…
— Это точно, — ответила Марина и повернулась к Мишке. Глаза у нее сияли тем же самым странным азартом, что и накануне. — Поторопимся?
И счастье продолжалось целые сутки — любовь, блаженное безделье и разговоры. Они валялись на постели, пили сок, проливая его на простыни, и хохотали, вслух читая друг другу избранные фрагменты из опуса Алевтины Красавиной. Им было хорошо вдвоем.
А посреди ночи Мишка проснулся, потому что ничем необъяснимое чутье подсказало ему, что Марина проснется через минуту и попросит его пить…
Утром, когда в комнату прокрался стылый утренний туман, Мишка придвинулся и обнял Марину, точно ребенка.
Под утро на Мишку навалились какие-то кошмары. Ему снились монстры, похожие на помесь крысы с кальмаром, преследующие Ришку. Но, несмотря на это, Мишка проснулся совершенно счастливым.
