Старший сержант Малышев на море никогда не был. И нельзя сказать, что очень по этому поводу переживал. Скорее, наоборот. Чувствовал он по отношению к морю какую-то опаску, словно ожидал от такого количества соленой воды какого-то подвоха.

Скажем, в фильме «Дети капитана Гранта» очень даже доходчиво изобразили бурю на море и что от этого может произойти. А в «Веселых ребятах» в море купались коровы-свиньи-козы – и это ничем не отличалось от реки возле родной деревни Малышева. Даже пастух был такой же бестолковый, как киношный Костя Потехин. То есть, может, он и мог бы стать хорошим музыкантом, но скот у него постоянно разбредался, лез куда не положено и вообще всячески досаждал обществу.

В общем, на море Малышева ничуть не тянуло, его вполне устраивало посидеть на берегу речки с удочкой. И с бутылочкой, как же без бутылочки.

Меньше всего старший сержант ожидал, что война его на море как раз и отправит. Ему вообще везло по жизни – выжил в первый месяц войны, вышел из окружения, а потом встретился со старшим лейтенантом Орловым, с которым так больше и не расставался.

Спецгруппа, объяснил старший лейтенант, работает отдельно от всех, автономно, задания выполняет особые, даже в собственном тылу может устроить перестрелку или даже подрыв. Так надо.

Орлову Малышев верил. Поначалу закралось было сомнение, но потом познакомился Иван Малышев с очень серьезными людьми, с комиссаром товарищем Корелиным, с генерал-лейтенантом, старым, еще дореволюционным, с лейтенантом Залесским тоже… В общем, знакомые у Орлова были серьезные, внушающие доверие.

А потом и задания стали поступать даже и не странные, а какие-то невероятные, что ли…

Были, оказывается, способы перебрасывать людей на расстояние без всяких там самолетов и кораблей. И если бы только на расстояние. Еще и во времени тоже.

Малышев поверил не сразу.

Долго выспрашивал у Орлова, тот ничего толком не объяснил, сказал, что во времени есть такие трубы, как бы воронки, через которые можно попасть в прошлое или даже в будущее. И группе старшего лейтенанта Орлова как раз поручено по этим самым воронкам шнырять, выполняя важные задания партии и Советского правительства.

Вот, отбить у немецких диверсантов секретные реактивные минометы, а потом отправиться с этими минометами хрен знает куда и выстрелить черт знает по чем.

Даже тогда Малышев еще сомневался.

Ну, в другое место попасть без самолета – еще туда-сюда. А в другое время… Но потом довелось старшему сержанту отправиться в Гражданскую войну, в самую что ни на есть. В одна тысяча девятьсот девятнадцатый год.

Какие-то мужики, повстанцы, то ли за красных, то ли за белых или вообще за зеленых, чего-то там не то захватили, какие-то ящики, большие и тяжеленные. Может, эшелон грабанули или на складе каком нашли.

Орлов взял с собой Малышева и еще Леньку Ставрова, да два пулемета Дегтярева, да гранат десятка два, и прямо из пещеры, в которой была База группы, они втроем и шагнули как раз в девятнадцатый год.

Малышев одного мужичка живым взял, в сторонку отвел да расспросил подробненько. Орлов увидел, но возражать не стал. Потом уже, когда вернулись, сказал, что имеет право Малышев убедиться, что начальство не врет. То есть отказаться выполнять приказы не может. А убедиться, что и в самом деле ходит спецгруппа в прошлое, – пожалуйста.

Потом были еще ходки. Четыре. Три – Малышев так и не понял, куда ходили, зачем… В первой какие-то ящики закапывали в землю на поляне старого дубового леса, во второй – наоборот, какие-то свертки из подвала вынимали, да на себе километров двадцать к воронке тащили.

С этими воронками, как понял Малышев, всякое может случиться. То она оказывается слишком тонкой и может пропустить только одного человека, да еще и голого. А то и открыться, как тоннель, хоть на поезде въезжай. Только до места назначения от нее может оказаться километров двести. И скажем, два часа до открытия-закрытия. В третий рейс они с Таубе, считай, в последний момент успели к воронке. Еще минута-полторы, и пришлось бы по запасному варианту пилить сто сорок три километра, а потом еще два месяца ждать без продуктов и снаряжения.

В четвертую ходку Малышев оказался в лесу, поначалу решил, что снова куда-то в прошлое, а потом наткнулся на сгоревший «Т-26», и понял, что в эту войну попал, в свою, в родную. Только в сорок третий год. В будущее, значит. Они с Ленькой и Сашкой перехватили немецкую машину грузовую в лесу, охрану положили аккуратно, чтобы грузовик не повредить, и пока Ленька с Сашкой в кузове советские деньги из пакетов в мешки перекладывали, Малышев кабину проверил. Газету нашел.

По-немецки старший сержант не понимал, но дату на первой странице разобрал. Цифры, они ведь одинаковые. Ноябрь сорок третьего. Вот так вот, дорогие товарищи.

То есть для Малышева – будущее, а для Леньки Ставрова – так вовсе даже прошлое.

Орлов потом объяснил, что деньги нужны, чтобы, значит, нужным людям в нужном времени можно было заплатить при необходимости, они все вместе в пещере потом сидели и деньги просматривали, бумажку за бумажкой, и по годам выпуска раскладывали. Чтобы случайно в тридцать девятый купюру из сорокового не отправить.

Только-только с деньгами разобрались, как Орлов всех собрал и сказал, что начинается очень важная операция, такая важная, что если мы ее просрем – так и сказал: «просрем», – то можно будет расходиться по сторонам. Все, смысла в работе больше не будет.

Малышев напрягся, решил, что в бой, что придется стрелять и взрывать, а оказалось – курорт.

И оказалось, что море.

Голубое-голубое вдали, к горизонту, и совершенно прозрачное возле берега. Когда Таубе нырнул с камня и поплыл, показалось даже, что он вовсе даже летит по воздуху.

Берег был песчаный. Песок белый, как мука, и, как мука, мелкий. А деревья были больше похожи на веники, воткнутые в этот самый песок.

Еще оказалось, что море – это очень даже здорово. А солнце – очень горячее. Если бы Дуглас не оттащил Малышева от моря в тень, то сгорел бы, наверное, старший сержант до золы еще в первый день.

А так – помаялся ночь, кряхтя от боли, и теперь сидел в тени под пальмой и смотрел, как взрослые дяди пацанами стали.

Таубе с Ленькой в футбол на песке играют кокосовым орехом. Икрам Рахимов в воду по колено вошел и что-то там рассматривает на дне, время от времени наклоняется, вытаскивает ракушку или камешек и в карман штанов сует, не раздеваясь, в море плещется.

Дуглас, как заведенный, плавает по бухте из конца в конец, разбрасывая блестящие на солнце брызги, а Никита вроде как дремлет в стороне. Дремлет, но «ППШ» рядом с ним лежит и наверняка взведенный.

Малышеву лень приподниматься да рассматривать, но Никита человек ответственный и аккуратный. Единственный из компании, который на слова Орлова о гарантированной безопасности на ближайшие три дня не отреагировал. Все бросились к морю, а он с автоматом в руках обшарил весь остров, заглянул в пещерки, прошелся по кустам и по леску. Никого, кроме десятка змей, не нашел вроде, но все равно ходит с оружием.

Правильно, конечно, нужно бы и самому взять свой «ППШ», подумал лениво Малышев, но это нужно было вставать, идти к шалашам…

Лень.

И имеет право младший сержант отдохнуть. И приказ имеет от командира – отдыхать трое суток. А приказы нужно выполнять.

Вот, к примеру, Таубе. Бегает, смеется, лупит по кокосу, да с Ленькой Ставровым толкается… Рихарду тридцать девять, а Леньке – тридцать. Ага. Только Ленька родился в тысяча девятьсот шестидесятом, а Таубе – в тысяча девятьсот пятнадцатом. На год раньше Малышева, которому сейчас двадцать пять лет. Скоро будет двадцать шесть. А вот Икраму Рахимову из Ташкента – тридцать два года, хотя родился он в тысяча восемьсот девяностом.

Когда Малышев все это узнал, долго пытался вместить в голову, но так до конца и не смог. Просто принял к сведению.

Не ломать голову, а просто запомнить, что это так, и жить себе спокойно дальше. Это помогало и в прошлой, довоенной жизни, работало и сейчас.

Таубе опять же. Светлые волосы, румянец во всю щеку, весельчак и работяга… Штурмбаннфюрер СС. Майор, если по-простому. Офицер, а так и не скажешь. Простой парень, посмеяться любит. Из рядовых выслужил свое звание, в танке от тридцать девятого до сорок пятого. Вон, даже отсюда видна татуировка на груди – танк и надписи какие-то вокруг.

Когда Орлов Малышева с Рихардом знакомил, так стоял между ними, словно ожидая чего. Драки, что ли? Ну, как на танцах, когда девка своего бывшего знакомит со своим нынешним.

Значит, старший лейтенант штурмбаннфюрера представляет, а сам ручку так между ним и Малышевым держит, чтобы успеть, если, скажем, Малышев в драку кинется.

А чего кидаться?

Ну – немец. Ну – танкист. Эсэсовец даже. Может, с Малышевым пересекался когда-то в бою, убить мог. Но теперь-то ведь он перековался, раз в спецгруппе числится. Как Коминтерн какой-нибудь, привет от товарища Димитрова.

Малышев тогда руку протянул, немец пожал. Крепко пожал, от души. И только потом уже, может, через месяц, Малышев понял, отчего это Орлов так напрягся. Книжки Малышев почитал, кинохронику посмотрел. И про лагеря концентрационные, и про повешенных с расстрелянными. Про то, что эсэсовцы в Союзе творили и в Европе.

Здорово тогда Малышев запереживал, чуть в драку не полез.

Ему и Орлов объяснял, что не все немцы и даже эсэсовцы мирное население убивали, и Таубе рассказывал, что только воевал, хорошо, правда, воевал, с Железным крестом, но ничего такого по отношению к гражданским ни себе, ни своим солдатам не позволял…

Как ни странно, помирились Малышев с Таубе на поляках. В смысле – оба они не любили поляков. Малышев, служивший у самой границы, всякого до войны насмотрелся и был уверен, что если бы поляки в тридцать восьмом пропустили наши войска в Чехословакию, то и войны бы не было. Вон Литва с Латвией и Эстонией наших впустили, и что? Стали союзными республиками. Равноправными, между прочим.

А Таубе полякам не мог простить того, что произошло в Силезии после войны, когда стали выселять немцев в Германию, за Одер. Рихард в плену был, русский язык учил, а семью его с места сорвали и вроде как вывезли в Германию. Только потом найти их Таубе не смог. Просил Орлова разыскать, но тот сказал, что даже их эти самые воронки на чудеса не способны. Может, потом, со временем…

Малышев почувствовал, как что-то поползло по его босой ноге, спохватился и сбил на песок маленького краба. Тот полежал на спине с минуту, размахивая лапками, потом перевернулся, боком-боком обошел младшего сержанта и скрылся в траве.

Не забыть одежду перетряхивать перед тем, как одеваться, напомнил себе Малышев. Рахимов говорил, что змеи могут заползти. Рахимов про это знает, у них там, в Узбекистане, змей тоже полно.

И все-таки, подумал Малышев, куда именно их занесло? И в когда?

Вчера у костра спорили, прикидывали.

Дуглас клялся и божился, что это они неподалеку от его Америки. То есть совсем рядом. Пол-лаптя по карте. Тут с ним и Таубе, и Ставров согласились. А время… Хрен его знает, что за время.

В прошлом, сказал Дуглас. Не просто в прошлом, а в далеком прошлом. Ну, лет пятьсот назад или даже тысячу. Да ну, сказал Леонид. С чего ты взял? И чего это мы будем в древности делать? У нас ведь не курорт, между прочим, а операция… Орлов сказал – особо важная.

– Мало ли что сказал Орлов, – отмахнулся американец. – И мало ли какую операцию могли задумать. Может, мы с пересадкой идем. Нет прямой воронки до места и времени назначения, вот тут пересадка, подождем, когда следующая откроется, и пойдем дальше. И глубже. Или наоборот, наверх двинемся, в будущее. Назад, в будущее.

Дуглас почему-то засмеялся, словно шутку какую услышал. И Ленька тоже хихикнул.

– Тут грязи нет, понимаете? – отсмеявшись, сказал Дуглас. – Везде и всегда есть, а тут – нет. Ни малейшей. А так в цивилизованном обществе не бывает. Так что – в прошлом мы. Не только в моем, но и в вашем. И еще глубже.

Малышев не спорил. Глубже так глубже, чего там? Задача все равно не поставлена. И не с тремя «ППШ» при шести запасных дисках на серьезную операцию идти. Еще у них с собой есть двустволка, но это не для боя, а для охоты, провизию добывать. Потому что из еды с собой взять удалось несколько буханок хлеба да пару фляг с водкой. Ну, и там, аптечку, котел, ложки-миски и рыболовные снасти.

Воронка была не особо крупная, ограничение по весу, мать его так…

Никита встал, потянулся, забросил на спину автомат и медленно пошел в глубь острова.

Странный парень.

Малышев с ним познакомился возле моста, когда диверсантов убивали. Тогда он был серьезным, но каким-то светлым, что ли… А сейчас – смурной, неразговорчивый. Да – да, нет – нет. И все.

На операции ходит вместе со всеми, а иногда и в одиночку, всегда поможет, не посмотрит, что командир. Вон, вместе с Малышевым дрова на костер собирал, рыбу чистил. Он всегда необщительный, а тут, на острове, так и вообще… Будто увидел здесь что-то.

Малышев встал с песка, натянул сапоги на босые ноги прямо поверх кальсон. Может, Дуглас и прав насчет Карибского моря, только всех Орлов одел в красноармейское, и не в то, про которое говорили Ставров и Таубе, с погонами, что введут в сорок третьем, а в самое обычное, с петлицами.

А к жаре гимнастерка и шаровары приспособлены не слишком, потому и ходят парни полуголыми.

– Слышь, Никита, – позвал Малышев, догоняя лейтенанта.

– Что? – не останавливаясь и не оборачиваясь, спросил Никита.

– Ты чего такой?

– Какой?

– Ну… – Малышев замялся. – Невеселый.

– Засмеяться? – с готовностью предложил Никита.

– Да ну тебя… При чем здесь засмеяться? Ты со вчерашнего дня темный весь. Я думал, утром повеселеешь, а ты…

– А ты вон красный, как вареный рак. И с утра не побелел. И что?

– Так то я по дурости обгорел, а ты…

– А если я тоже дурость сделал? – Никита остановился и серьезно посмотрел в глаза младшему сержанту. – Тогда что?

– Какую дурость? – опешил Малышев.

Никита оглянулся на парней, орущих что-то от избытка чувств на пляже. Конвей выбрался из воды, выволок за собой Рахимова, и теперь все вместе стали учить узбека играть в футбол.

– Ладно, – сказал Никита. – Все равно хотел с кем-то посоветоваться. Пошли.

Они прошли через поляну с шалашами, поднялись на гору, потом спустились по поросшему колючим кустарником склону к противоположному краю острова.

Никита шел быстро, Малышев даже запыхался, поспевая за ним.

– Тут придется пригнуться, – предупредил лейтенант. – Вот сюда, в пещерку.

– И как ты ее вообще усмотрел, – пробормотал Малышев, наклоняясь. – Дыра и дыра…

За недлинным проходом была пещера. Шагов десять на десять. И потолок высокий, руку можно поднять. В самом верху – пролом, будто окно. Сквозь него в пещеру падал столб света. Пылинки плясали внутри столба.

– И что? – чуть задыхаясь, спросил Малышев.

Никита не ответил. А через минуту Малышев понял, что вопрос задал неуместный. Это он не сразу различил за световым столбом яму. Не глубокую и не слишком широкую. Круглую, метра два в диаметре.

Недавно вырытая в песке, как бы не вчера.

А в яме – несколько трупов.

Ну как, несколько…

Их видно не было, видны были головы, штук пять. И плечи. И рука выглядывала из песка возле стены, небрежно трупы засыпали.

– Что скажешь? – глухо спросил Никита. – Давние покойники?