Глава 3

– Думаешь, мне просто было тебя предать? – повторил Орлов, придав своему голосу на этот раз немного патетики и театрального драматизма.

Он даже глаза расширил и сделал такое лицо, словно сам вдруг испугался своей откровенности. Предал ведь, не просто так…

– Что ты говоришь? – устало вздохнул Корелин. – Исстрадался весь, бедненький…

Комиссар налил по полстакана водки, взял свой в руку:

– За друзей?

– Не чокаясь? – поинтересовался Орлов.

Корелин молча протянул стакан, подождал, пока Орлов стукнет о него своим. Молча выпил.

– А не слишком ли ты злоупотребляешь? – Орлов выпил свою порцию, стряхнул на пол оставшиеся в стакане капли, поставил его на стол кверху дном.

– Вот так даже? – прищурился Корелин. – Значит, учишь старших?

– Да нет, намекаю.

– Ну и засунь свои намеки знаешь куда? – Корелин вздохнул. – Ты в курсе, что только что вот тут, на этом самом месте, сидел Скользкий Дима и пытался мне угрожать?

– Знаю, это я ему помог собрать на тебя материальчик. Косвенно.

– А… это ты по поводу своего предательства?

– Можно и так сказать. Тут ведь в чем дело… Ну, не устраиваешь ты меня в качестве партнера. Никак не устраиваешь. Нет, спасибо тебе, конечно, за оружие и содействие, но, как ты сам понимаешь, мне здесь резидент нужен, а не добровольный помощник.

– Или недобровольный помощник, – сказал Корелин.

– Или не… – кивнул Орлов. – Нужен кто-то, кто станет не за Родину бороться, а работу делать. Без патетики и прочей кружевной глупости.

– Странно… Обычно меня упрекали именно в излишней рациональности. Мало я о защите Отечества говорил, все больше о способах убийств и диверсий…

– И теперь жалуешься на кошмарные сны… А дальше легче не станет. Никак не станет. Дальше будет еще хуже. Моя нынешняя работа подразумевает, как это ни печально, убийства-убийства-убийства… Кстати, ты совершенно напрасно жалуешься, что отправлял всех на верную смерть. Некоторые выжили и даже вернулись через линию фронта. Вот, например… – Орлов достал из парусинового портфеля, который все время держал на коленях, папку. Положил ее на стол перед Корелиным. – Полюбопытствуй, Женя…

Корелин с сомнением на лице протянул руку к папке. Очень хотелось сказать, что ему неинтересно, но Орлов-то не просто так приехал. И не просто так привез эту самую папку.

– Ладно, – сказал Евгений Афанасьевич и развязал тесемки. – Что тут у нас?

А там было несколько листков, исписанных разным почерком. И несколько фотографий. На первой – знакомое лицо. Круглое, скуластое, с крепкой, массивной нижней челюстью и внимательным, прицельным прищуром.

Корелин усмехнулся:

– Что улыбаешься? Узнал?

– Я так и думал, что если кто и выживет, то именно он.

– Самый талантливый?

– Отнюдь. Не слишком сообразителен, болевой порог повышен, излишне жесток… Но очень своевременен, что ли… Уместен и гармоничен. Знаешь, природа, понимая, что подумать и принять решение он не успеет, наделила его прекрасной способностью вначале действовать, а потом уже, на досуге, думать… Репин Григорий Варфоломеевич, двадцать шесть лет, закончил ФЗУ, токарь какого-то там высокого разряда… Кличка – Репа, естественно. Доброволец, между прочим. Имел бронь, но отказался. На мой вопрос о причине отказа сказал, что хочет защищать Родину. В ходе беседы не удержался, сболтнул, что всегда интересно было попробовать убивать… Сказал и попытался перевести в шутку.

– У тебя хорошая память, – сказал Орлов.

– У меня – профессиональная память. И уж человека, с которым я по твоей милости ходил в прошлое, я как-нибудь запомнил бы во всяком случае. Это он расстрелял расчет «катюш».

Из содержания бумаг в папке выходило, что боец Репин в составе группы был выброшен в тыл к немцам, участвовал в нескольких боестолкновениях и оказался единственным из группы, кто выжил. В декабре пробрался через линию фронта, был направлен в органы контрразведки и во время допроса дал очень странные показания. О том, что участвовал в составе особой группы в испытаниях секретной военной техники, позволявшей тайно и мгновенно путешествовать на большие расстояния.

Контрразведчик, допрашивавший Репу, естественно, не поверил, но отправил рапорт начальству, присовокупив заверенный протокол допроса. Действительно, все выглядело странным.

Если боец, вышедший от немцев, врет, то зачем? Косит под сумасшедшего? Тогда зачем пробирался к своим? Остался бы там, в тылу у немцев. Имел возможность. Правду говорит? Чушь. Не может быть такой техники, чтобы шагнуть из московского двора прямо в какое-то болото, а потом – вернуться обратно в Москву.

Чушь, конечно. Но доложить все-таки нужно.

Самым простым решением было бы просто вызвать упомянутого в рапорте комиссара третьего ранга Корелина и устроить очную ставку с бойцом, но кто же станет проверять вот такими простыми способами? Начальство ознакомилось с рапортом, обратило внимание на упоминание Корелина и вызвало к себе Дмитрия Домова, старинного и закадычного недруга Евгения Афанасьевича.

А того не нужно было понукать и подталкивать. Он и сам горел страстным желанием накопать что-то о Корелине. Тот ведь, получается, ходил к немцам в тыл. И Деда с собой брал, Евграфа Павловича, что вообще ни в какие рамки не лезло.

Или это боец его оговаривал?

Зачем?

Ведь и в самом деле Репин числился на спецкурсах Корелина. Получается какая-то неувязка, которую Домов и принялся разматывать.

Четыре установки секретных реактивных минометов – это серьезно. В тылу врага – очень серьезно. Корелин оставил их там, взрыва не было. Уже хорошо, наверняка подумал Домов. А тут еще оказалось, что в октябре сорок первого комиссар запрашивал данные на командира батареи «катюш» капитана Сличенко, пропавшего, кстати, без вести в районе Смоленска. И по поводу военинженера третьего ранга Егорова, начальника склада боеприпасов, тоже пропавшего без вести вместе с двумя машинами реактивных снарядов для установок БМ-13 и в том же районе, Корелин интересовался.

И это было странно. Такие совпадения просто так не происходят. Совпадения – это для романтически настроенных барышень, а серьезные люди, услышав о совпадениях, начинают искать скрытые закономерности.

Домов занимался с Репиным не торопясь. Вначале – просто беседовал, записывая разговоры на диктофон, а потом внимательно их изучая.

Первое, что зацепило, – описание погоды. По этому поводу даже запросил сводки у метеорологов и обнаружил, что в октябре сорок первого, в середине, было довольно холодно. И Репин сказал, что в Москве было прохладно, даже зябко. А там, куда они пришли, было гораздо теплее. Попав в болото, они даже не замерзли. Теплая была вода.

Эти свои показания Репин повторил несколько раз и подтвердил их, когда стали бить. Выл Репа, плакал, но показаний о погоде не менял. Вспомнил, что вместе с Корелиным и генералом к реактивным минометам ходили лейтенанты Иваницкий, Шведов и Залесский. Репин, естественно, фамилий не знал, но описал лейтенантов качественно, узнаваемо. А вот что еще за старший лейтенант был в группе, который всем руководил и который, кажется, разбирался в секретной технике больше других – выяснить не удалось.

Можно было приниматься за Корелина, но фактов было мало. А факты – как гвозди, без них комиссара к кресту не прибьешь. К тому же участники той странной операции стали исчезать.

Лейтенант Иваницкий Никита Петрович пропал без вести в октябре сорок первого, именно тогда, когда, по словам Репина, проходила операция. В декабре погиб Евграф Павлович – остался в доме во время авианалета. Залесский и Шведов все время были в командировках, перехватить их в Москве не представлялось возможным, а на выезде – тем более.

Оставалось копать в архивах и наблюдать за Корелиным.

Специальная группа была отправлена в тыл к немцам, отыскала место, где находилась батарея, но там, в болоте, возле наскоро сколоченной гати, удалось найти только два грузовика и тела одиннадцати человек. По документам – капитан Сличенко и бойцы его батареи. Тут Репин не соврал. В теле одного из бойцов были обнаружены винтовочные пули калибра семь-шестьдесят две, а капитана убили из пистолета. В спину и голову.

Не врал Репин, не врал.

А кроме того, по остаткам бумаг в карманах убитых и в машинах, найденных в болоте, получалось, что все там происходило в августе сорок первого. В августе, а не в октябре, как утверждал Репа. Но в августе он еще работал токарем на заводе, это точно, это проверили. То есть в августе он никак не мог участвовать в захвате установок. И соврать он тоже не мог, здесь Домов был уверен на все сто процентов. Во время таких допросов никто врать не сможет.

Так что, если не обращать внимания на общую фантастичность происходящего, то получалось – группа путешествовала не только в пространстве, но и во времени.

Кремовой виньеточкой на торте была надпись, обнаруженная на коре клена в московском дворе, из которого, по словам Репина, группа отправилась на болото.

«Севка Залесский» было торопливо нацарапано на стволе, и это было в общем-то понятно. Резьба по дереву – развлечение обычное, а перед операцией свободно могло возникнуть желание оставить о себе хоть какую-нибудь память, зацепку. Что-то, что вроде бы дополнительно удержит на этом свете, если что. Но вот две цифры под надписью – 89, вызвали некоторое недоумение. Номер части? Проверка показала, что Всеволод Александрович Залесский не имел отношения ни к одной из частей с таким номером. Адрес? Какой был смысл писать номер дома или квартиры без указания улицы?

Домов, как человек обстоятельный, в список версий включил и совсем уж фантастическую, о том, что 89 – это год рождения. Только не тысяча восемьсот восемьдесят девять, а тысяча девятьсот. Если уж путешествовать по времени, то во всех направлениях. И такая версия автоматически выводила Всеволода Залесского в первые ряды фигурантов этого странного дела.

Домова не торопили. Домова предупредили о режиме максимальной секретности, рекомендовали до минимума сократить список посвященных, и, на всякий случай, толковых и полезных сотрудников к делу не подключать. Толковых сотрудников найти трудно, а по всему выходило, что чистку среди посвященных придется проводить рано или поздно. В любом случае.

Если все – правда, то лучше ее засекретить. Если – ложь, то тем более…

Всех, с кем общался Корелин, проверяли. Когда обнаружили, что тот несколько раз встречался с генерал-лейтенантом Власовым – напряглись, когда генерал пропал – пришли в состояние легкой паники, а когда оказалось, что Власов-таки попал в плен, Домов решил, что Корелин все это знал заранее. Или даже сам все подготовил и провернул зачем-то.

Начальство с предположением Дмитрия Елисеевича вроде бы и не согласилось, но против личной встречи не возражало.

– Такие дела, – сказал Орлов, когда Евгений Афанасьевич отодвинул папку.

– Такие дела, – подтвердил Корелин. – Я всегда верил в таланты Димы. Если он вцепится да если еще и личная заинтересованность возникнет… А бумаги, я смотрю, в папочке свеженькие. Как бы не вчерашние…

Корелин взял в руки листок с машинописным текстом и посмотрел на число.

– Точно, пятого августа. Откуда у тебя это, Данила?

– Я же тебе сказал – я тебя предал. Сдал.

– Нет, это я понял. Не понял, почему ты на свободе и зачем тебе дали эту папку. Ты, случаем, не на машине Феди сюда прибыл?

– Нет, не с Домовым. Папку мне дал человек, находящийся чуть выше Дмитрия Елисеевича. На свободе я потому, что… ну, потому, например, что на свободе я полезнее. – Орлов аккуратно сложил бумаги и фотографии в папку, завязал веревочки, а папку спрятал в портфель. – Вот так вот, товарищ комиссар…

В кабинете стало тихо, только с улицы сквозь открытое окно было слышно, как шелестят листья на деревьях, да издали донесся лай собаки.

Корелин молча постукивал пальцами по крышке стола.

Прошла минута. Еще одна. И еще.

– Что молчишь? – поинтересовался Орлов.

– Я не молчу, я жду, – сказал Корелин.

– Чего?

– Ну… Когда за мной приедут. Забирать, ломать…

Орлов засмеялся. Потом смех оборвал и посмотрел на собеседника даже с некоторым удивлением:

– А зачем тебя забирать? Смысл какой?

– Подожди… – Корелин потер лоб ладонью. – Что значит – зачем?

– Да вот так просто – зачем ты можешь им понадобиться? ИМ! – воскликнул Орлов, указав пальцем на потолок. – Таких, как ты, не арестовывают, а устраняют. Ты слишком много знаешь, но вряд ли ты станешь кому-то на допросах что-то рассказывать. Тем более что в результате и твоих следователей придется убирать… Проще уж пристрелить тебя и всех делов. Особенно в свете последних обстоятельств. Ты зачем Власова в плен отправил?

– Не смешно, – холодно произнес Корелин. – Я…

– Да ты не мне это объясни, а, скажем, Домову. Он сейчас примчится к начальству, упадет в ноги, будет рассказывать, что ты готовишься уходить, что и Евграфа Павловича ты спрятал, и Никиту, и Залесского со Шведовым специально из игры выводишь, переводишь на нелегальное положение, станет просить разрешения на арест-захват-расстрел… Разрешения ему никто не даст, прикажут быть начеку, в готовности и ждать дальнейших указаний. А тебе… Тебе позвонят через… – Орлов посмотрел на часы. – Через пятнадцать минут приблизительно, и попросят приехать.

Корелин скрипнул зубами.

– Я, собственно, поэтому и явился, – сказал Орлов. – Чтобы ты не запсиховал. Ты же мог после звонка попытаться уйти или, чего доброго, пулю в висок пустить… А? Как бы ты отреагировал на звонок с приглашением?

Корелин не ответил.

Он прекрасно понимал, что такой звонок заставил бы его действовать. Как именно? Об этом Евгений Афанасьевич даже думать не хотел.

– Значит, ты звонок прими, радостно подтверди, что едешь с удовольствием, а по дороге обдумай, что будешь говорить по поводу всего этого… – Орлов тряхнул портфелем. – Хорошо подумай, чтобы история с Андреем Андреевичем выглядела как настоящая. Чтобы ты выглядел умным и толковым. Обо мне, если спросят, можешь говорить свободно и ничего не скрывая. Всю правду, как папенька учил.

Орлов снова посмотрел на часы.

– Хорошо, – устало произнес Корелин. – О тебе – всю правду. О Власове… Ну, придумаю что-нибудь. Что я скажу о Севке? Его же возьмут и пропустят сквозь мясорубку. Тебе его не жаль?

– А тебе жаль мальчишку? – изумился Орлов. – А так – не скажешь. Ты же его куда только не посылал! В кровь, огонь и дерьмо… чаще, правда, в дерьмо. Безжалостно и целенаправленно. А тут вдруг такая забота. С чего бы это?

– Ни с чего, – отрезал Корелин. – Просто…

– А раз просто – выкинь его из головы. Просто – выкинь. Считай, что в этой части нашей операции он не участвует. Нету его…

– Нашей операции, – пробормотал Корелин со странным выражением.

– Да, нашей. Я же тебя предупреждал, что рано или поздно тебе придется уходить. Что рано или поздно…

– Я помню, – оборвал Евгений Афанасьевич Орлова. – Я – помню. Но…

Зазвонил телефон на его столе.

Корелин посмотрел на аппарат, потом – в лицо Орлову.

– Это тебя, – подмигнул Орлов. – В гости зовут. И пока ты еще более-менее четко соображаешь, запомни – от бакена строго на восток. Тридцать четыре минуты от названного времени. Тридцать четыре минуты плюс пять с половиной. Потом – строго на восток, не сворачивая и не мешкая. Строго на восток, пока не упрешься. Запомнишь?

– Что это значит?

– Когда нужно будет – ты вспомнишь. И поймешь, – Орлов вновь подмигнул. – У тебя ведь абсолютная память, если ничего не изменилось. Не изменилось?

– Нет, – ответил Корелин и посмотрел на телефон.

Тот продолжал звонить.