15
Женить княжича не успевают… Четверка вороных, упираясь ногами, тащит сани по голой земле. Летом на санях не ездят, но обычай суров: независимо от времени года покойника к кладбищу везут на них. Огромная толпа валит саням вслед. Впереди дружина на конях и при оружии, но вся, как один, простоволосая. Шапок нет ни на ком, даже на священнике. Плач, рыдания, стон… В гробу на санях – человек в богатых одеждах и с серебряными от седины волосами. Князь Петр Звенигородский, отец Ивана…
Приехавший из Галича епископ служит панихиду, он же читает духовную покойного. Громко, перед плотно набившей собор толпой. Брови епископа сдвигаются к переносице:
– Аще объявляю княжича из дальних земель именем Иван, а по прозвищу Некрас, сыном своим младшим, вторым после единокровного моего Ивана. Заповедую тому Некрасу служити моему Ивану верой и правдой, быть ему опорой в кручине и радости, на брани и в пиру. А князю Ивану, сыну своему первому, заповедую почитать Некраса, как брата своего старшего, и слушать советов его разумных…
По собору ползет тихий ропот: невиданное дело! Князь на Руси может пригреть племянника или иного родича, даже дать ему удел, но усыновить приблудного?! У покойного Петра теперь два сына, и оба Иваны – запутаться можно! Некрас к тому же одновременно младший сын и старший брат. Нечисто тут…
Я знаю, о чем думает сейчас толпа. Некрас-де, действительно, сын Петру, только не от законной жены. Языческие времена на Руси миновали, князья имеют одну жену, а не триста, как у Владимира-крестителя, но любовниц заводят. От такой и родился Некрас. Ай да князь Петр! Все-то думали, что он человек богобоязненный и жену свою покойную больше жизни любил… Отец не убоялся худой молвы, защитил приемыша. Хотел, чтоб я остался в Звенигороде и был рядом с Ваней. Уделы на Руси наследуют по крови. Князья между собой родственники, отличаются лишь степенью родства. Случись Ивану Звенигородскому умереть, претенденты на удел найдутся. Тот же Володько Галицкий – он приходится Ване троюродным братом. Достаточное основание, чтоб требовать выморочный удел. Теперь не потребует. Князь Петр признал меня сыном, воля покойного священна.
Отшумела тризна, и в Звенигороде – гости. Длинный поезд из повозок и верховых втягивается в ворота города. Депутация из Галича. Бояре, священники, выборные от торговых людей и ремесленников. Их много. Горница звенигородского князя тесна для такого числа людей, но видеть и слышать молодого князя хотят все. Набиваются плотно. Несмотря на растворенные окна, в горнице душно. Те, кто не поместился, толкутся в коридоре, встают на цыпочки, пытаясь заглянуть через плечи передних. Впереди – бояре. Кланяются, доставая пальцами пол.
– Здрав будь, князь Иван! Зовем тебя в Галич! Займи стол отчич и дедич и правь по чести и по совести, как Правда велит! – говорит старший.
Собрание подтверждает просьбу одобрительным гулом. Иван недоуменно смотрит на меня, затем на Малыгу. Тот хмурится и выступает вперед. Мудрый Малыга пытается предостеречь от которы – то есть от ссоры, вражды.
– Галич – отчина Володька. На котору с братом подбиваешь князя, боярин?
– Не будет которы! – бьет себя в грудь боярин. – Володько ускакал в Киев, к Святославу, тестю своему, а Галич тебе, княже, сам ворота откроет. Ждут!
– Ждут ли? – щурится Малыга.
– Бога молят, чтоб пришел! Мочи нет, княже, более терпеть! Изнемогли мы с Володьком. Данью обложил непомерною каждого: и люд торговый, и ремесленников, и смердов. А не дашь, так велит волочь на княжий двор, бить батогами. После чего в поруб бросит и держит, пока родичи требуемое не принесут. А как принесут, кажет: «Мало!» – и вдвойне требует. Люди имение попродавали, все отдали, а он только смеется: «Знаю я вас! Еще есть!» Которые уже по три года в порубе сидят. Бояре вздумали роптать, так троих повесил, объявив зачинщиками, другим же пригрозил. Сам бесчинствует и уные сподвижники его…
Толпа вздыхает, как один человек.
– Девок прямо на улицах хватают! – кричит немолодой мужчина, по одежде видно, что ремесленник. – Волокут к себе в хоромы, насильничают, а потом выкидывают побитых и в одеже драной. Станешь князю жалиться, так только смеется: «Не убудет им, только прибудет! Детей добрых нарожают!» А девки с горя вешаются, потому как их, порченых, замуж не берут…
– Товары лучшие в лавках забирают, а денег не дают! – кричит другой.
– Не столько возьмут, сколько раскидают, потопчут! – вторит другой.
– Женок за цыцки хватают, а как муж вступится, так бьют его мечом насмерть…
Хоромы, кажется, взорвутся от криков. Иван и Малыга потемнели лицом, да и у меня, наверное, оно не лучше. О том, как в Галиче правят, в Звенигороде наслышаны, но не в таких подробностях. Это не жалоба, это какой-то вой.
– Иди к нам, княже! Христом Богом просим!
Боярин опускается на колени. Следом, как по команде, валится остальная толпа. Иван растерянно смотрит сначала на меня, потом – на Малыгу. Тот выступает вперед.
– Спасибо за честь, люди добрые! – он кланяется в пояс. – А сейчас оставьте нас! Думать будем!
Гости нехотя подымаются.
– Думай, княже! – говорит выборный боярин. – Крепко думай! Мы на площади подождем! А чтоб не забыл нас, на колени встанем!
Галичане выходят из горницы и текут к выходу. Приникаю к окошку. Вот они вышли на площадь, повернулись лицом к хоромам, перекрестились и опустились на колени. Прямо в пыль… Не шутят! Слева дышит в ухо Иван, справа сопит Малыга. Не один я любопытствую. Дела!
Малыга вздыхает и отходит в глубь горницы. Следом – мы. Смотрю на Ивана. Он хмур. Это уже не отрок, некогда бегавший в кусты подглядывать за девками. За прошедшие годы Иван подрос, раздался в плечах, повзрослел. Борода пока не растет, но это не важно. Он князь, и слово его – закон. Как скажет, так и будет.
Иван смотрит на меня. Без слов понятно: хочет в Галич! Не успел в Звенигороде сесть, как уже в Галич зовут. Честь! Великая! Галич много больше Звенигорода: городами, землями, людьми… Я – «за»! Володько – сволочь, у меня к нему тоже счет. Весь, как мне объяснили, он сжег не потому, что радеет истинной вере. Для нападения на христиан нужен повод, весомый, язычников никто не защищает. Их можно убивать и грабить, Володько и воспользовался. Лично бы зарезал гада, только руки коротки. По древнему праву город может прогнать князя и кликнуть на стол другого, только право это осуществить трудно. У Володька уные сподвижники… Ничего, выгоним! Пусть скитается! Киваю Ивану, тот смотрит на Малыгу. Что скажет? Ивану шестнадцать, мне – восемнадцать, Малыга обоим годится в отцы. Старый, опытный… Покойный князь привел его из Курска. Не из того, что был в моем времени, а из небольшого города в Новгород-Северской земле, на самом краю Поля половецкого. Пограничный рубеж, постоянные стычки… Курские кметы – лучшие из лучших, что и понятно: плохие не выживают. Кметы любят войну, добычу и своего князя. Сманить их тяжко, но покойному Петру удалось: курский сотник перебрался в Звенигород. Много лет минуло с той поры. Малыга верой и правдой служил старому князю, теперь служит его сыну. Воевода, первый советчик, член семьи. Своей у Малыги нет, и не было никогда – не завел. То ли не собрался, то ли не всхотел…
– Володько в Галиче бесчинствует давно, – говорит Малыга, – но бояре пришли к тебе, Иван. Почему не к отцу твоему? Как думаешь?
В вопросе воеводы какой-то подвох. Иван пожимает плечами.
– Потому как князь Петр отказал бы. Не хотел он которы с племянником, понимал, чем кончится, хотя бояре галицкие слали ему гонцов. Хитры они, своенравны, сами править хотят. Сильный князь им не люб.
– Так это лжа? Бояре восклепали на князя? – вскидывается Иван.
– Не восклепали! Все, что слышал, правда, только не вся. У Володька Галицкого – дурная кровь, но не голова. Его уноши хватают девок, но боярских дочек не трогают. Женок боярских за цыцки не лапают, Володько за это руки сечет. Без боярского войска Галичу ни от половцев, ни от угров не отбиться. Жаден Володько до серебра и золота, но забирает его у людей торговых и посадских. Ремесло и купцов данью обложил. Черный люд стонет, но бояре не бедствуют.
– А как же повесил троих?
– Заговор устроили, убить хотели. Вызнал и повесил – его право, не попрекнешь.
– Так что делать? Гнать галичан?
– Не спеши, княже, разговор долгий… – Малыга вздыхает. – Собирался тебе это поведать, но не так скоро. Володько Галицкий алчет не только серебра. Давно на Звенигород зуб точит, земли его богатые. Пойти на отца твоего не смел: рога бы обломали. Чтили на Руси князя Петра, ему даже из Курска подмогу выслали бы, не говоря о соседях ближних. Знал это Володько и сторожился. Тебя извести хотел. Не случись у князя Петра наследника, отошли бы его земли Галичу, как выморочные. Ловили мы в Звенигороде татей с ножами, из Галича подосланных, женок бесовских с кореньями, для отравы заговоренными. Спрашивать татей я умею, поведали они, кто их послал, перед тем как на дно речное лечь с камнем на шее. Берегли мы тебя, княже, как зеницу ока. Потому люди Яра от тебя не отходили, потому Некраса за колдуна приняли и едва не засекли…
У Ивана большие глаза, у меня, чувствую, не меньше.
– Не вышло у Володька тебя извести, только он не отступится. Или на охоте стрелой тебя ударят, или в питье отраву тайком плеснут. Торопиться станут, пока ты не женился и наследника не завел. А коли успеешь завести, так придушить младенца – дело нехитрое. Я стар, княже, могу недосмотреть. Упредить злыдня надо.
– Как?
– Володько сейчас в Киеве. Как ворочаться станет, переймем, наскочим сполохом. Дружина при нем малая, с большой в гости не ходят. Порубить всех, чтоб и послуха не осталось!
На Ивана страшно смотреть.
– Ты что мне советуешь, воевода?! Тайное убийство? Я что, тать? Да на меня Русь встанет, как на Святополка окаянного, братьев погубивших!
– Русь вздохнет и перекрестится! Володько с его нравом дурным всем поперек горла. Даже князь Святослав, тесть его, не выступит, разве поворчит да виру потребует. Мы заплатим – пусть утешится.
– Страшное дело, воевода! – Иван все не успокоится. – Ладно, князя убить. Грязное дело, но понятное, бывало такое. А дружинники Володька? Их-то за что?
– Те самые уные, что девок насилуют да мужей добрых мечами бьют? Кого жалеешь, княже? Волков хищных!
Иван умолкает и ходит по горнице. На лице его – отражение чувств. Я тоже в растерянности. Разум соглашается с Малыгой: воевода прав, да и Володька мне не жаль. Сам бы прирезал! Но не так…
– Не могу! – Иван смотрит на Малыгу. – Не обижайся, воевода! Знаю, что совет твой добрый, но не могу! Прости! – Он делает шаг и обнимает Малыгу.
Воевода гладит Ивана по спине, глаза у него влажные.
– Эх, княже! – Малыга отступает. – Весь в отца! Тот тоже отказался. Съедят тебя волки галицкие и не поперхнутся!
– Не съедят! – Иван принял решение, лицо его лучится. – Займем Галич, Володько не подступится. Сам говорил, дружина с ним малая.
– У тестя войско попросит. За мертвого, если Володько помрет, Святослав не вступится, живому пособит.
– Стены у Галича высокие, взять тяжко.
– Если защитники добрые. Дружины твоей мало будет, а как галичане борониться станут, неведомо.
– Станут! – Иван машет рукой. – Куда им деваться? Володько их не помилует!
Малыга качает головой, но молчит. Идем на крыльцо. При виде князя галичане поднимаются с колен, настороженно смотрят.
– Еду! – Иван протягивает к ним руки, словно принимая в объятия.
Площадь взрывается криком. Галичане орут, бросают вверх шапки. К ним подключаются звенигородцы, услыхавшие весть и сбежавшиеся на площадь. Им лестно, что их князь будет править в Галиче. Это сулит выгоду. Можно будет возить товары в Галич и не платить мыт – князь Иван освободит. Можно будет беспошлинно закупать товар в Галиче и перепродавать в Звенигороде с великим барышом… Все рады, только у Малыги лицо хмурое. Оно у него всегда такое…
* * *
Галич встречает нас закрытыми воротами. На стенах – вои в броне, они грозят нам мечами и лаются. Дружина Володька, оставленная в городе, проявила расторопность и упредила въезд нового князя. Облом! Нас слишком мало, чтоб штурмовать стены. Часть кметов Малыга оставил в Звенигороде – беречь город. С нами дружина и боярское ополчение – сотни три. Будь Володько в городе, прихлопнул бы прямо у стен. У него воев больше, даже сейчас. В драку, однако, те не спешат. Зачем? Вернется князь, зажмут с двух сторон…
Позвавшие нас галичане не горюют. Подходят к стенам и перекрикиваются с жителями города. Те высыпали на заборола и кричат в ответ. Галичские дружинники ругаются и гонят их, но галичане подчиняются неохотно. Единственный, кто рад случившемуся, так это Малыга.
– Надо перенимать Володька! – говорит на вечернем совете. – Теперь как узнает, что мы приходили, так пойдет на Звенигород. Никто не попрекнет – мы первые начали! Которы не унять, надо упредить!
Иван хмурится, но откладывает решение на утро. Как чувствовал… За ночь наши силы увеличиваются. С наступлением темноты галичане лезут через заборола, спускаются на веревках, а то и вовсе прыгают со стен. Ломают руки, ноги, но их не удержать. Среди перебежчиков преобладают простые люди – их более других допек Володько. Воины из них никакие, но факт повального бегства деморализует защитников города. Они более не ругаются и не грозят мечами. К вечеру от них прибывает гонец.
– Побожись, князь, что пропустишь без сечи – сами уйдем! – говорит немолодой смуглый сотник. – Завтра же! В чем на коня сядем, в том и ускачем!
– А ты побожись, что не станешь чинить расправу остающимся в Галиче! – говорит Иван. – Тогда и я!
– Христом Богом клянусь! – говорит сотник и целует поднесенный крест.
Малыга зол. Он уговаривал Ивана не выпускать дружинников – не стоит дарить Володьку воинов. Раз запросили пощады, через день-другой сдадутся. По всему видать, Галич восстал, и дружинники боятся. Воеводе возражают перебежавшие к нам галичане. У них свой резон: услыхав отказ, дружинники выместят злобу на их семьях. Иван с ними соглашается: не хочет начинать правление с крови. На рассвете ворота Галича со скрипом отворяются. Конные воины – в броне и при полном вооружении – сотня за сотней выезжают на поле. Их много больше, чем нас, и мы настороже. Только дружинники Володька не думают нападать. Сотни проходят мимо, воины смотрят в землю, наконечники копий по-походному торчат вверх. Не успел последний скрыться из виду, как в Галиче начинают бить колокола: торжественно и радостно. Из распахнутых ворот валит толпа. Она заполняет поле и, подчиняясь жесту приведших нас бояр, опускается на колени – перед конем князя. Люди рыдают. У меня щиплет глаза, но Иван держится молодцом.
– Иди, княже, и володей! – говорит старший боярин и протягивает руку к городу…
Суматошный день. По улицам ведут извлеченных из княжьих порубов узников, их обнимают плачущие жены и дети, горожане разносят и грабят дома уных сподвижников Володька. Помешать этому невозможно, дружине отдан единственный приказ: беречь от расправы семьи дружинников. Это условие договора, и оно выполняется. Семьи свозят на княжий двор, перепуганные женщины плачут и целуют мне руки – когда зазеваюсь. Спасательной операцией руковожу я. Мечемся по тесным улицам, оттесняем от домов разъяренных мстителей, те ругаются, но отступают. Лица у моей ватаги решительные, мечи остры, достаточно приказа – и пустят в ход. Малыга наказал не стесняться. Смуты допустить нельзя: сначала побьют родичей дружинников, после примутся за других… Мне помогают галицкие бояре: они знают нужные дома и ведут к ним короткими путями. Приказам подчиняются беспрекословно – Володько вышколил. Малыга наводит порядок на улицах и ставит стражу на стенах. Володько-то далеко, но осторожность не мешает.
Иван засел в княжьей гриднице: разбирает многочисленные жалобы. К хоромам выстроилась очередь обиженных. Она так велика, что хвост ее выбегает из дверей и змеится по площади. Лихо управлял городом князь Володько… Вечером – пир. Мы устали, как псы, но отказаться нельзя – обычай. Здравицы, льстивые речи бояр… Покойный князь Петр такого не терпел, здесь привыкли. Рядом сопит толстый боярин – тот, что звал нас в Галич. Сам пристроился, я не звал.
– Хорош ты, княжич! – говорит, склонившись к уху. – Видел тебя в деле. Разумом быстр, в речах суров, но справедлив. Покойный Петр знал, кого сыном объявить! Из каких ты земель?
Молчу. Я устал и потому зол.
– Не хочешь, не говори. Нам без разницы. Боярам ты глянулся. Хочешь, князем кликнем тебя вместо Ивана?
Вот пес мохнорылый! Иван и дня не просидел в Галиче, а уже шебуршат за спиной.
– Чем же брат не угодил?
– Добрый больно! – кривится боярин. – Никого из прихвостней Володька не казнил, хотя челом били.
Об этом я знаю. Ивану бояре принесли список и прозрачно намекнули: этих, княже, – на виселицу, а земли их – верным людям! Тем, что в Галич тебя позвали… Прав, Малыга, ох как прав! Ловят случай. Только не на того напали. Иван от отца многое перенял, в том числе правило: судить по справедливости, награждать по заслугам.
– Мне покойный отец заповедал служить Ивану верой и правдой, – говорю, с трудом сдерживаясь, чтоб не врезать по мохнатой роже. – Я брату крест целовал перед народом. Ты на что подбиваешь меня, боярин?
Хоть бы смутился! Этому плюй в глаза…
– Ну, как знаешь… Послухай совета доброго. Иван тебе Звенигород в удел давать станет, так ты проси вдобавок Теребовль и Кременец – не откажет. Мои наделы там. Буду служить тебе верно: ты мне по сердцу.
Боярин подымается и уходит, сижу оглушенный. Боярин прав: брату князя дают удел – таков обычай. Соседи поворчат, но успокоятся: воля покойного священна. Признал приблудного сыном, значит, имел резон. Так я буду князем? Я, безродный сирота, собиравший корки под столом; беспризорник, живший в коллекторе? Получу удел и стану править? Мне будут кланяться и целовать руку? Не так я понял завещание Петра, мудр был покойный князь. Единственного наследника легко убить, когда их двое, задача усложняется. Убьешь одного, а за спиной – второй. Десять раз подумаешь, стоит ли? Сам же приемный сын будет держаться за родного руками и ногами: без него он ничто. Его, безродного, из грязи подняли, в княжичи возвысили… Князь Петр защитил не меня, а своего Ивана – умно и надежно.
Я обижен. Зачем со мной так? Я и без того буду драться за Ваню. Не за честь и уделы, а из любви. Он мне брат, самый близкий на земле человек. И пусть боярин мохнорылый еще раз заикнется…
Ловлю на себе чей-то пристальный взгляд. Поднимаю глаза – Малыга! Наверняка видел, как галичанин шептал мне на ухо, еще решит, что соблазнился. Малыга над Иваном трясется, как над собственным сыном… Пир завершается, подхожу к Малыге, передаю разговор с боярином.
– Галичане! – машет рукой воевода. – Говорил же… Не бери к сердцу! Рано об уделах думать – Галич пока не наш.
В подтверждение его слов является Володько. Скоро справился! Конные сотни обтекают Галич, на длинных копьях реют узкие стяги. По ним нетрудно определить количество врагов. Много! Не пожалел князь Святослав подмоги. У него резон: по смерти Володька внукам Святослава в Галиче править… Володько настроен решительно. В его лагере стучат топоры – готовят лестницы для штурма. Дома в посаде раскатывают на бревна: делают защитные клети. Малыга советовал посад сжечь, но Иван запретил: где людям потом жить? Прав был мохнорылый боярин: вылезет нам боком доброта Ивана. Дружинники Володька из числа уных подъезжают к стенам и лаются, грозя непокорным галичанам страшными карами. У нас имеются хорошие стрелки. Потеряв троих, уные угомонились.
Приступ! К воротам катят клети, за которыми прячутся от стрел воины, следом волокут длинные лестницы. В передних рядах дружинники Володька, сдавшие нам город. Князь велел им искупить вину. Вой, крики, свист стрел… Лестницы приставляют к стенам, их сталкивают через бойницы рогачами на длинных шестах. Тех, кто влез на заборола, бьют мечами и копьями. Черный люд Галича помогает: бросает со стен камни, льет на осаждающих смолу и кипяток. Дружинники вопят, падают, катаются по земле – это не сладко, когда кипящая смола угодит под кольчугу! Лучники с обеих сторон ведут перестрелку. Осаждающие, прячась в клетях, пытаются проредить ряды защитников, наши – не дать им этого сделать. Наши стреляют лучше: поток стрел снизу иссякает. Без них приступ обречен…
Я ношусь по стене на отведенном мне участке, ору на дружинников и на приданных в помощь бояр, на добровольцев-галичан, бросаю их в места прорывов, сам машу саблей… Двое прыгают через забороло прямо передо мной – взобрались по лестнице. Остервенело машут клинками, только мечному бою их учил не Малыга. Стена узкая, а они толкутся, мешая друг другу. Укол в мохнатое лицо – и меч падает на помост. Еще укол – и второй оседает. В тесноте рубить глупо, укол быстрее и точнее…
Приступ продолжается. Мохнатые лица под шеломами, свист стрел, посверк клинков, неподвижные тела под ногами, скользкий от крови настил стены… Сломали, перемогли. Осаждающие отхлынули от стен. Дружину Володька мы проредили, теперь и киевляне задумаются.
Наши потери велики – главным образом среди добровольцев. Они сражались без доспехов – до первой стрелы или удара клинком… Гонец от Володька просит перемирия: собрать раненых и тела. Соглашаемся. Погибших надо хоронить, кладбищ внутри стен нет. Копаем могилы за посадом. Священники читают молитвы и машут кадилами. Рядом хоронят защитников и осаждавших: и те и другие главным образом из Галича. Настроение у жителей города хуже некуда. Дорого стоило им желание сменить князя. А на что рассчитывали? Знали ведь, каков Володько…
Под шумок ломаем брошенные осаждавшими лестницы, сжигаем клети. Новый приступ будет не скоро, если будет вообще. Володько, однако, не уходит. Войско у стен редеет, конные сотни уходят вправо и влево. Младенцу ясно: обкладывают город, намерены морить голодом. Припасы у Галича велики – Малыга позаботился, но сидеть в осаде муторно. Галичане пусть тихонько, но ропщут. Теперь правление Володька уже не кажется им худым. Так думает малое число, но, чтоб тайно отворить ворота, их хватит. Самые ненадежные – бояре. В Иване они разочаровались, а с Володьком сторгуются. Малыга бдит день и ночь, да и я с ним. Масла в огонь подливает сам Володько. Ежедневно является под стены в сопровождении уных. На князе – богатый доспех, золоченый шлем с приклепанной золотой пластиной, лицо закрывает личина. Сторожится: наши постреливают. Под Володьком буланый жеребец, известный каждому галичанину. Уные кричат: князь будет милостив к жителям, никого не покарает. Пусть город выгонит Ивана и людей его, а еще лучше – выдаст головой. Володько кивает, подтверждая эти слова. Это слышат и видят галичане: они торчат на заборолах. Гнать со стен их нельзя: подумают, что боимся. Надо что-то предпринять.
– Сделаем вылазку! – предлагает Иван. – Завтра же! Как только Володько с уными явится под стены. Выскочим и переймем! Володька надо убить – иначе не уймется!
В словах Ивана есть резон. Уных, сопровождающих Володька, немного – справимся. Остальное войско в отдалении: пока прискачет…
– Говорил же! – бурчит Малыга. – Раньше убить следовало!
Иван не спорит: Малыга прав. Только что теперь?
Вылазку готовим тайно: найдется перебежчик – и дело сорвется. В дело идут только звенигородцы: дружинники и бояре. Потихоньку снимаем их со стен, замещая галичанами. Объяснение простое: люди изнемогли. С этим трудно поспорить – правда. Собираем воев в княжьем дворе, кормим, даем поспать. На рассвете колонна выдвигается к воротам. Теперь уже и галичане догадались, но упреждать Володька поздно. Малыга дает указания старшему из галичан. Тот кивает: понял. Ну…
Володько является как по расписанию. Останавливается неподалеку, уные скачут ближе. Крикнуть не успевают. Ворота бесшумно распахиваются (специально смазали, чтоб не скрипели), и передовые всадники вырываются наружу. Это я, Иван и Малыга. Иван настоял идти первым, переубедить не удалось. Мы с Малыгой сторожим его по бокам. Убьют князя – все дело насмарку.
Уные нас не ждали и засуетились. Вместо того чтоб строиться к рати, ударились наутек. Володько – с ними. Мчим вдогон. Наши кони застоялись и скачут резво. Настигаем. Дружинники, подчиняясь жестам Малыги, растеклись по лугу, правое и левое крыло уходят вперед, охватывая уных с боков. Не уйдут, высечем, как капусту. Володько это понял и машет рукой. Уные придерживают коней, перестраиваются, намереваясь встретить нас лицом к лицу. Поздно! Раньше надо было. На полном скаку врезаемся в гущу врагов. Копья завязли в телах передовых и брошены, пошла сеча. Иван неудержимо рвется вперед. Рубит, колет, режет, изо всех сил пробиваясь к Володьку. Едва успеваем отбивать уных. На Иване золоченый княжеский доспех и такой же шлем, срубить князя – великая честь дружиннику и такая же награда. Но пока любители наград захлебываются кровью…
Уные дерутся умело: не только цыцки наловчились хватать… Однако их учил не Малыга. Принимаю щитом удар клинка, короткий тычок своим, пока враг не успел закрыться, отточенная сталь с хрустом режет беззащитную плоть… Уный ждал, что я замахнусь, но мы – по-другому. Глаз запомнил положение тела противника перед его замахом, а рука сделала дело. Так же поступают и другие дружинники. Бояре рубятся, как кого учили, но тоже с успехом. Уные падают, как колосья под серпом. Похоже, они этого не ждали. Начинают крутить головами, привставать на стременах, выглядывая подмогу. Дрогнули, пятятся. Иван пробился наконец к Володьку; князья, прежний и новый, схватились в сече. Я и Малыга срубили кинувшихся на подмогу уным, остальные повернули коней.
Поединок. Мы с Малыгой не вмешиваемся: Иван запретил. Да и не нужно. Иван превосходит Володька по выучке – это видно даже слепому. Володько отчаянно защищается, но Иван моложе и быстрее. Не сечет с размаху, бьет экономными движениями – коротко и точно. Кони под всадниками пляшут и крутятся, управляемые шенкелями. Ивану это удается ловчей, Володька конь почему-то плохо слушается. Иван заскакивает со стороны, укол… Володько роняет щит и пробует загородиться мечом, но Иван не рубит. Второй укол! Меч падает на истоптанную копытами траву, следом сползает всадник. Дружинники, наблюдавшие за боем, кричат и машут мечами. Получилось!
Иван спрыгивает на землю, мы с Малыгой – следом. Идем к убитому князю. Иван наклоняется, снимает с Володька золоченый шлем и вдруг поворачивается к нам. На лице его – недоумение. Подбегаем. Лицо сраженного нам знакомо. Это галицкий сотник – тот, что договаривался о сдаче города и целовал крест. Вот почему он не кричал под стенами, а только кивал. Голос Володька в Галиче знают. Подстава! Не пожалел Володько своих соратников, отдал под мечи – Галич важнее…
– На коня! – рычит Малыга.
Мгновение – и все в седлах. Поздно. Галич обтекают конные сотни, преграждая дорогу назад. Дальний лес, где скрылись уцелевшие уные, зашевелился, из него выезжают и выстраиваются всадники. Перехитрил нас Володько, как детей перехитрил. Выманил за стены и обложил со всех сторон. Сволочь, но воевать умеет, Малыга предупреждал. Ловушка захлопнулась. Сейчас навалятся со всех сторон…
– Стройся! – ревет Мылыга. – Змеем! Передним и боковым взять копья!
Дружина мгновенно подчиняется, бояре, сообразив, становятся следом. На лугу вырастает необычный строй: длинный и узкий. Змей… Передние ряды и бока ощетинились копьями. У змея кусает только голова, у нас – и бока. Противник от удивления застыл: не видел такого. На Руси сражаются развернутыми рядами, стенка на стенку, «змей» похож на копье, а не на щит. Прием курских кметов: им приходится пробиваться сквозь кольцо половцев. Малыга из Курска, он нас учил…
«Змей» устремляется на врага. Но не к Галичу, а прочь от него. Враг ждет нас под стенами: там войско больше, ряды плотнее. Завязнем… Тем временем нас окружат и высекут. Прискачет из Галича подмога или нет – неведомо. Рисковать нельзя. Битва за стол проиграна, пришло время спасать живот. Это понимает даже Иван, потому не спорит. Скачет рядом, добела стиснув губы.
Всадники из леса не ждали нападения. Надеялись скакать нам вдогон, сечь со спины. Они растеряны. «Змей» мчится, набирая скорость. Воевода киевлян (по стягам видно, что это киевляне) машет мечом и что-то кричит. Конные сбиваются плотнее, пытаясь сделать строй глубже. Правильно, но поздно. Сшиблись! Треск ломающихся копий, звон мечей, ржание и крики раненых лошадей… Киевляне бьются насмерть, но «змей» неудержим. Прогрыз, пробил строй противника, разметал его по сторонам и вырвался на свободу. Растекшись по лугу, скачем к дальнему лесу. Нас не преследуют. Противник ошеломлен, воевода погиб – его срубил Малыга, а другого, чтоб подхватить командование, не нашлось. Влетаем в подлесок, Малыга командует остановиться.
Короткая перекличка, подсчет потерь. Мы оставили на лугу каждого пятого. Немного для такой битвы. Если б не Малыга… Раненых хватает, но все легкие. Мы в броне и шеломах. Если уж зацепят, то всерьез. Кого достали, на коне не усидел…
Совещаемся. Погони нет и не ожидается. Володько не дурак, сегодня он это доказал. Нас больше двух сотен – серьезная сила. Гнаться за нами – распылить силы, а Галич пока не взят. Да и зачем гнаться? Куда двинется князь Иван? К себе в Звенигород, более некуда. Достаточно перекрыть ему дорогу. Высланная разведка это подтверждает. Силы на путях стоят большие, пробиться трудно, ввяжемся в сечу – подоспеет подмога. Малыга командует всем «на коня». Пойдем кругом.
Иван ранен. Его ударили копьем, броня устояла, но наконечник все же рассек кольца. Рана не опасная, но крови много. Малыга перевязывает князя и велит двум гридням скакать бок о бок. Передвигаемся ночами, днем таимся в лесу. Следы копыт заметаем срубленными березками – они тянутся за хвостами коней, питаемся тоже кониной. К дружине прибились лошади без всадников; наших ли, киевских – неведомо, но прибились они на свою беду. Через седмицу вступаем в Звенигородское княжество. Понимаем это сразу. За опушкой догорает сожженная деревня: киевляне добрались сюда раньше. Малыга машет рукой, скачем. В деревне, как некогда в сожженной Веси, валяются зарубленные старики, встречаются трупы мужчин и даже детей. Прочих увели. Живых нет. Мертвых хороним, ловим разбежавшийся скот – пойдет на мясо, в уцелевших амбарах обнаруживаем дробленое зерно – грабители не нашли. Вечером сварим кашу, котлы в веси есть. Каша выходит на славу, только аппетита нет: в глазах каждого стоит одна и та же картина: изрубленные мечами старики, мужчины, дети…
Встаем на рассвете, молча седлаем коней. Поход продолжается. Идем от одной сожженной веси к другой – везде одно и то же. На Ивана страшно смотреть: лицо почернело, губы шевелятся, как будто молитву читает. В одной деревне уцелел старик: то ли пощадили, то ли спрятался. Он стоит у забора и смотрит на нас. Не кланяется. Иван останавливает коня.
– Ну что, княже, – шепелявит старик, открывая беззубый рот. – Сходил за столом Галицким? К себе ворочаешься? Принимай под свою руку! – Он указывает на печки, торчащие вместо сгоревших хат.
Иван отшатывается, Брага тянет меч. Этот тот самый отрок, на котором я показывал искусственное дыхание. Брага горяч и готов убить за поношение. Хватаю его за руку – этого не хватало.
Вечером Ивану становится хуже, он теряет сознание, бредит. Не вовремя попался этот старик! Иван и без того переживал… Рана у брата заживала, теперь воспалилась и кровоточит. Находим уцелевшую весь – ее просто не заметили, останавливаемся. Малыга высылает разведку, в том числе и к Звенигороду. Надо знать: город стоит или взят? Разведка возвращается на следующий день. Новости на удивление хорошие. Звенигород стоит, даже посад цел. Киевляне подступили к городу, стали грабить посад, наши выскочили и зарубили самых прытких. Киевляне отскочили, но стоят неподалеку – ждут. Рассылают отряды, грабят веси. Сбивают пленников в ватаги и отправляют в Киев. Это ценная добыча, к тому же везти не надо – сама бредет. Продадут пленных в холопы, разживутся серебром…
Киевляне грабят с позволения Володька: это плата за помощь. Земли-то Ивана, чего Володьку их жалеть? С грабежом, правда, вышла заминка: вмешались местные бояре. Киевляне уводят смердов, а кто землю орать будет? В поход на Галич пошли не все бояре, большая часть осталась в Звенигороде. Мечи держать они умеют, сбились в отряды и нападают на конвои. Рубят захватчиков, отбивают полон. Освободившись, смерды берут рогатины – заставлять не надо. У них к киевлянам счет – за порубленных родичей, изнасилованных жен и дочерей. Веси, еще не затронутые грабежом, уходят в леса. Жители забирают с собой скотину, увозят хлеб. Киевлянам их не разыскать: местности не знают, проводников не найти. Киевляне репу стали копать, ранее кашей брезговали. Долго не простоят…
Все хорошо, но Иван плох. Рана почернела, кожа вокруг нее горячая. Иван стонет и бредит. На Малыгу страшно смотреть: прямо высох. Я не отхожу от брата. Он мечется, но внезапно приходит в себя. Глажу его по горячему лбу.
– Некрас… – Голос его тих, как шепот. – Как же так? Мы ведь добра хотели. Просили нас, звали… А теперь? Веси палят, людей режут, смердов в полон ведут. Я во всем виноват, только я. Из-за властолюбия своего…
Слезы вытекают из его провалившихся глазниц, я стираю их рукой.
– Все будет ладно, брате! Не печалься! – пытаюсь утешить, но он более не слышит. Закрывает глаза и стонет. Тело выгибается и бьется в корчах.
– Отходит…
Стоящий рядом Малыга отворачивается. Я держу Ивана за плечи. Тело брата бьется в моих руках и вдруг замирает. Нижняя челюсть ползет вниз. Щеки у Ивана мокрые, но это не его слезы…
Утираюсь рушником, закрываю им лицо брата. Вот и все. Ошибся во мне покойный князь Петр: не защитил я его сына и совета разумного брату не дал. О мести Володьку думал, а не о том, чем поход в Галич кончится. Был побирушкой, им и остался. Княжества захотел… Рыбу тебе ловить, дефективный, а не править! Теперь и будешь ловить, ничего другого не остается.
Вдвоем с Малыгой выходим наружу. Сотни собрались вокруг – весть разнеслась. Смотрят на нас – будто пронзают взглядами. Снимаем шапки, Малыга крестится. По толпе как будто волна идет – повторяют.
– Князь Иван преставился! – Голос Малыги дрожит. – Помолимся, брате, за душу его! Пусть дарует ему господь прегрешения вольные и невольные и помянет в царствии своем. Добрый был князь, а не умри, стал бы лучше отца своего.
Сотни опускаются на колени. Малыга читает молитву, все повторяют. Я молчу. В груди у меня пусто и выжжено. Люди, которых я люблю, умирают. Мама, дядя Саша, Елица, теперь вот Иван… Я проклят, мне нельзя любить, да и жить незачем. Зачем князь Петр приютил меня? Я приношу только горе.
Молитва окончена, сотни встают. Малыга надевает шапку. Голос его обретает прежнюю твердость.
– Слухай, люди добрые, мой наказ! Бояре, к вам первым обращаюсь! Вы целовали крест князю, клялись служить ему верой и правдой и слово сдержали. Нет у вас перед Иваном вины, свободны вы теперь от присяги. Садитесь на коней и скачите в свои земли – там вы нужнее! Сбивайтесь в ватаги, режьте и секите киевлян, чтоб дорогу забыли к Звенигороду. В путь!
В толпе ропот: такого никто не ждал.
– Два раза повторять не буду!
Толпа бурлит и редеет. Бояре тянутся ко дворам, где стоят их лошади, скоро конский топот утихает вдали. Остались дружинники. Они сбились плотнее и подступили близко. Сотня, неполная.
– Теперь вы, братья!
По сотне – шелест. Никогда еще Малыга не обращался к ним так.
– Целовал я крест князю Петру, что сохраню его сына, но не сберег. За то мне ответ перед Богом держать, но не вам. Бились вы отважно и себя не щадили. Будь жив князь, пробрались бы мы в Звенигород и затворились бы в городе. Выслали б гонцов родичам Ивана и, дай бог, дождались бы подмоги. Господь судил по-другому. Иван умер, а наследником ему Некрас. Только нельзя с ним идти в Звенигород. Не помогут Некрасу князья, не родной он им. Возьмет Володько город приступом, воев высечет, похватает женок и детей ваших, уным своим на потеху отдаст. Нельзя такому случиться. Потому велю я вам: идите в Звенигород, проберитесь в город, а как подступит Володько, срядитесь с ним по-доброму. Он согласится. Киевляне скоро уйдут, дружинников Володька мы уполовинили, ежели не более того. Не захочет он уных своих класти, бо не совладать ему с Галичем без них. Добрым будет тот ряд. Нет на вас вины: не присягали вы Володьку, за своим князем шли…
– Што ты кажешь, батько! – кричит кто-то. – Крест Володько целовать, поганцу этому?
– Поцелуешь, губы не отвалятся! – отрезает Малыга. Лицо его холодно. – Или детей своих посеченными видеть хочешь? Женку свою под уными?
Ропот, поднявшийся в дружине, стихает.
– А ты, батько? – спрашивает дружинник. Никогда еще Малыгу не звали так, но никто не удивляется. – Ты куда?
– Я князю Петру обещал сыновей его беречь. Одного не смог, второй остался, – Малыга кладет руку мне на плечо. – Не будет Некрасу пощады от Володька, не угомонится князь, пока со свету не сживет. Уйдем мы. Попустит Господь, вернемся с войском, а нет, так не поминайте лихом! – Малыга кланяется.
– Мы с тобой, батько!
Дружина начинает кричать, махать руками, но затихает по знаку Малыги.
– Нельзя! – говорит Малыга. – Нам схорониться нужно, большим числом это тяжко. Подумайте о родных своих! Лютовать будет Володько, не пощадит ни жен ваших, ни детей, ни родителей. Не хочу грех на душу брать, мне и те, что есть, не отмолить. Кто из вас круглые сироты, у кого нет жены и кто не обещался невесте, могут идти, коли хотят!
Сквозь ряды пробираются вои. Один, два, три… Первым выбегает Брага. Его, как и меня, подобрал князь Петр. Браге шестнадцать лет, остальные такие же или чуть старше. Те, кто не успел жениться или невесту присмотреть. Добровольцев набирается одиннадцать. С Малыгой – двенадцать, как апостолов. Только я не Христос…
Церкви в деревне нет, привезенный поп отпевает Ивана. Смерды вытесали гроб, несем его на руках. Это я так попросил, дружина согласилась. Закрываю лицо брата платком, смерды приколачивают крышку и опускают гроб в яму. Забрасывают землей. Могилка обложена дерном, установлен крест. Все. За погостом прощаемся. Дружина исчезает за лесом, изгои остались. Собираемся, седлаем коней.
– Куда теперь, батько? – спрашивает Брага.
Удивительно, но воевода не сердится. Треплет нетерпеливого по плечу.
– В Курск, брате, в Курск! Добрые вои там нужны, а ты у нас самый добрый! Ведь так?
Легкие усмешки пробегают по лицам ватаги. Брага насупился, но затем растаял и улыбнулся. Он привык, что над ним подшучивают. Разум восстает против этих смешков, но внезапно понимаю: я не прав. Эти двенадцать… У них, как и у меня, никого нет. Они любили князя, теперь готовы делить изгнание со мной. Выбрали неизвестность и, возможно, скорую смерть из-за какого-то безродного побирушки. Глаза щиплет… У меня был один брат, а стало двенадцать. Вернее – одиннадцать плюс строгий отец. Мне нельзя обмануть их.
– В путь! – командует Малыга. – Рысью!..
