Глава девятнадцатая.
Маленькая Рези Нот…
Я вошел в музыкальную комнату опустевшего дома Вернера Нота и нашел там маленькую Рези и ее собачку.
Маленькой Рези было тогда десять лет. Она свернулась в кресле у окна. Перед ее взором были не развалины Берлина, а огороженный фруктовый сад, снежно-белое кружево деревьев.
Дом уже не обогревался. Рези была в толстых шерстяных носках, закутана в пальто и шарф. Около нее стоял маленький чемоданчик. Она уже была готова к отъезду. Она сняла перчатки, аккуратно положила их на ручку кресла. Она сняла их и ласкала собачку, лежащую у нее на коленях. Это была такса, потерявшая на военном пайке всю шерсть и почти неподвижная от водянки.
Собака была похожа на амфибию из доисторических болот. Коричневые глазки собачки безумели от экстаза, когда Рези ласкала ее. Каждая клеточка ее сознания следовала за кончиками пальцев, гладившими ее шкуру.
Я не очень хорошо знал Рези. Однажды в начале войны, еще лепечущей крошкой, она привела меня в дрожь, назвав американским шпионом. С тех пор я старался проводить как можно меньше времени под ее изучающим детским взглядом. Я вошел в музыкальную комнату и поразился, как Рези становится похожей на мою Хельгу.
– Рези? – сказал я. Она не взглянула на меня.
– Я знаю, что собаку пора убить, – сказала она.
– Мне вовсе не хочется этого делать, – сказал я.
– Вы сделаете это сами или поручите кому-нибудь?
– Твой отец просил меня сделать это.
Она повернулась и взглянула на меня.
– Вы теперь солдат. Вы надели форму только для того, чтобы убить собаку?
– Я иду на фронт, – сказал я. – И зашел попрощаться.
– На какой фронт?
– На русский.
– Вы умрете, – сказала она.
– Наверное, а может быть, и нет, – сказал я.
– Каждый, кто еще не умер, очень скоро умрет, – сказала она. Ее, казалось, это не очень волновало.
– Не каждый, – сказал я.
– А я умру, – сказала она.
– Надеюсь, что нет. Уверен, что с тобой все будет в порядке.
– Наверное, это не страшно, когда убивают. Просто вдруг меня не станет, – сказала она. Она сбросила собаку с колен. Та шлепнулась на пол, как кусок сырого мяса.
– Возьмите ее, – сказала она. – Я ее никогда не любила. Я просто жалела ее.
Я поднял собаку.
– Ей лучше умереть, – сказала она.
– Я думаю, ты права.
– Мне тоже лучше умереть, – сказала она.
– Ну зачем ты так…
– Хотите, я вам что-то скажу? – сказала она.
– Давай.
– Наверное, никто из нас долго не проживет, и поэтому я могу вам сказать, что люблю вас.
– Очень приятно, – сказал я.
– Я действительно вас люблю, – сказала она. – Когда была жива Хельга и вы приезжали сюда, я всегда ей завидовала. Когда Хельга умерла, я стала мечтать о том, как я вырасту, выйду за вас замуж, стану знаменитой актрисой и вы будете писать пьесы для меня.
– Это честь для меня, – сказал я.
– Но это не имеет значения. Ничего не имеет значения. Идите и пристрелите собаку.
Я раскланялся, унося собаку. Я отнес ее в сад, положил на снег и вынул мой крошечный пистолет.
Три человека наблюдали за мной. Первым была Рези, стоявшая у окна музыкальной комнаты. Вторым был древний солдат, охранявший польских и русских женщин.
Третьим была моя теща Ева Нот. Ева Нот стояла у окна второго этажа. Подобно собачке Рези, она отекла на военном пайке. Бедная женщина, раздувшаяся в эти недобрые времена, как сарделька, стояла по стойке «смирно», казалось, она рассматривает убиение собаки как некую важную церемонию.
Я выстрелил собаке в затылок. Звук от выстрела был короткий, негромкий, как металлический плевок пистолета с глушителем.
Собака умерла, даже не вздрогнув.
Подошел старый солдат, выказав профессиональный интерес к тому, какую рану мог нанести такой маленький пистолет. Он перевернул собаку ботинком, нашел на снегу пулю и глубокомысленно хмыкнул, словно я сделал что-то интересное и поучительное. Он стал говорить о разных ранах, которые он видел или о которых слышал, о разных дырах в некогда живых существах.
– Вы собираетесь закопать ее? – спросил он.
– Я думаю, так будет лучше.
– Если вы этого не сделаете, ее кто-нибудь съест.
