Глава третья
Подойдя к бывшему кабинету Захарченко, Николай увидел новую табличку на дерматине. На ней золотистыми буквами было нанесено: «Начальник Кантарского РОВД майор Лушин Семен Григорьевич».
Ниже доска, указывающая режим работы милицейского чиновника. Доска осталась от Палыча. Возможно, единственное, что осталось от него в помещении бывшего начальника райотдела Кантарска.
Горшков стучать не стал. Открыл дверь в тамбур, из него прошел в сам кабинет. Увидел за рабочим столом склонившегося над бумагами начавшего рано лысеть майора. Колян ошибся. Все здесь осталось, как и было при Захарченко. Майор поднял голову, спросил:
— Лейтенант Горшков Николай Иванович?
— Вам же дежурный уже доложил, кто я!
Майор милиции повысил голос:
— Я, по-моему, внятно задал вопрос, товарищ лейтенант?
Николай ответил:
— Да, товарищ майор, я Горшков Николай Иванович, участковый деревни Семениха Кантарского района, ваш подчиненный!
Начальник РОВД указал на стул за гостевым столиком, стоящим перпендикулярно рабочему столу Лушина:
— Присаживайтесь!
Горшков занял место возле майора. Тот сразу уловил запах спиртного, удивленно спросил:
— Вы пили в такую рань?
Колян пожал плечами:
— Ну и что? Я же в отпуске и могу делать все, что заблагорассудится, в рамках закона, естественно!
— Но воспринимаете реальность адекватно, а то, может, наш разговор не имеет смысла?
— Вы же прекрасно видите, майор, что я не пьян, а запах — явление остаточное.
— Не забывайте перед званием произносить слово товарищ, это вам не с Захарченко общаться.
Николай согласился:
— Это точно подмечено, товарищ майор!
На слове товарищ Колян сделал ударение.
Новый начальник внимательно посмотрел на Горшкова:
— А вы действительно такой, каким вас мне представляли.
— Интересно, и какой же?
— Ершистый, самовольный, не отличающийся дисциплиной!
— Я бы охарактеризовал себя по-иному — свободный, независимый, не скрывающий и не боящийся высказывать собственное мнение, даже если оно не нравится начальству, блюститель закона. Нагловато вышло? Возможно! Но характеристика более соответствующая действительности. Кому, как не мне, лучше других знать себя?
Майор протянул:
— Да-а, скромности вам не занимать! А не мешало бы, Горшков, вести себя скромней! Несмотря на все ваши несомненно достойные восхищения заслуги перед отечеством!
— На что вы намекаете? На звание Героя?
— И на это тоже! Да, вы кровью заслужили это звание, и я не собираюсь обсуждать ваше героическое военное прошлое. Но живем мы, лейтенант, настоящим! А значит, должны исходить из той ситуации, что складывается сегодня.
Николай не без доли ехидства заметил:
— Извините, Семен Григорьевич, но вы к воинскому званию забыли добавить слово товарищ. Или вам это можно? Как начальнику?
Лушин вновь внимательно посмотрел на подчиненного:
— Ну-ну, Горшков, продолжайте в том же духе, но уверяю, на пользу вам конфронтация со мной не пойдет!
— А я не ищу пользу, личную пользу на государственной службе.
Майор вздохнул:
— Да, видимо, разговора душевного у нас с вами не получится. По крайней мере сегодня. Не в том вы, к сожалению, состоянии! Что ж, можете идти, не смею больше задерживать!
Николай поднялся:
— Пару вопросов разрешите, товарищ майор?
Лушин разрешил:
— Давайте! Смогу, отвечу!
— Первый вопрос: почему у нас забрали дела о браконьерстве людей вице-губернатора и растлении господином Комаровым несовершеннолетней гражданки Коноваленко?
Майор поинтересовался:
— Каким будет второй вопрос? Чтобы сразу ответить на оба?
— Второй — кто в области занимается данными делами?
Лушин поднялся, вышел из-за кресла, проговорил:
— Отвечаю! Дела, точнее, ваши протоколы на проверку забрали в УВД по приказу генерала Башмакова и постановлению прокурора. Это по первому вопросу. По второму ответ такой — никакого дела в обвинении Комарова и лиц, якобы занимавшихся браконьерством, не возбуждено по одной простой причине, из-за отсутствия в действиях исполняющего обязанности главы Администрации области и ниже перечисленных лиц состава преступления.
Николай ждал чего-то подобного. Усмехнулся:
— А как же со свидетельскими показаниями? С показаниями той же Коноваленко? Заключением экспертизы? Хотя о чем я спрашиваю? Ну, конечно же, Комаров не преминул воспользоваться болезнью губернатора и прикрыть свои грязные делишки. Захарченко возбух и поплатился. Вместо него сразу же посадили вас! Вы, Семен Григорьевич, наверное, на хорошем счету у генерала Башмакова?
Новоиспеченный начальник РОВД изобразил возмущение:
— Кто дал вам право так разговаривать со мной, старшим по должности и званию?
— Совесть, господин Лушин! Обычная человеческая совесть, но вам этого не понять!
— Я не желаю больше видеть вас, Горшков! Отдыхайте в отпуске. Продолжим беседу, как выйдете на службу!
Николай ответил:
— Взаимно, майор! А насчет беседы? Побеседуем. Почему бы и нет? Но только не здесь. А, скажем, в центральном аппарате МВД?
— Вы мне угрожаете?
— Что вы? Просто начинаю сомневаться, кто из нас пил вчера, я или вы? Как я, лейтенант, могу угрожать вам, майору? Это преступление, а Горшков, спросите у любого, человек законопослушный, если законы эти служат людям, а не избранной куче навоза! До свидания!
Резко развернувшись, Николай вышел из кабинета.
Спустился в дежурку.
Канарейкин спросил:
— Ну что, Колян, как у тебя с новым?
— Полнейшее взаимопонимание!
— Серьезно?
— Зуб даю!
— Хм! А я думал… хотя… ничего я не думал! Теперь лишнее говорить — себе дороже может выйти!
Николай ткнул дежурного пальцем в грудь:
— Вот это, Саня, ты попал точно в десятку! Ныне лучше держать язык за зубами! Отсидел смену и домой, под бочок к жене. Без лишних базаров. Тогда в почете будешь. Но да ладно со службой. Лайба моя готова?
— Готова! Головко уже ждет!
Горшков вышел из здания РОВД. Тут же подъехал «УАЗ». Николай сел на переднее сиденье.
Старшина спросил:
— Сразу в деревню или еще куда заедем?
— А ты что, домой не спешишь?
— Успею! Так как?
Николай, подумав, махнул рукой:
— Давай сначала в магазин круглосуточный! Обычные еще не открылись!
— Как скажешь!
Головко повел милицейский вездеход к единственному в райцентре круглосуточно работающему магазину смешанных товаров, носящему гордое и совершенно незаслуженное название «Супермаркет», где Горшков затарился водкой, сигаретами, колбасой, вырезкой, сосисками, еще кое-какой лабудой, которая с трудом вместилась в три объемных пакета. Это не считая спиртного. Ящик «Столичной» встал в багажник отдельной тарой. Увидев покупки, а также бумажник, полный долларовыми и отечественными купюрами, Головко присвистнул:
— Ты че, Колян, свадьбу сыграть решил? Столько добра всякого набрал?
Николай, прикурив сигарету, ответил:
— А хрен его, Степа, знает! Может, и женюсь!
— Это же сколько ты бабок в супермаркете оставил?
— Какая тебе разница? Главное, свои, кровные!
— Да жалко! Что, в Семенихе своего самогона нет? И самопала качественного и дешевого? Зачем тут тратился?
— Стоп! Отвали, а? Свои деньги жалей! А мои считать нечего!
— Видать, где-то ты неплохо подзаработал, Коля!
— Угадал. На шабашке одной! Но все, поехали.
Горшков сел в машину. Рядом устроился Степан, продолжавший укоризненно ныть по поводу бесшабашности сослуживца. Пытаясь выведать, где же в действительности лейтенант заработал столько денег? Но не мог же Горшков сказать, что Шах в Чечне на прощанье и за выполненное задание по уничтожению кровавого полевого командира Теймураза-Костолома выделил Николаю, Ветрову и Гольдину по 15 000 баксов. Данное признание вызвало бы целое цунами вопросов старшины, и пришлось бы Николаю рассказывать Головко о всех приключениях бывших бойцов пятой роты во главе с ним, с Горшковым, в Чечне. Что в дальнейшем вызвало бы не меньшее количество всевозможных слухов. И сразу после того как Головко вернулся бы к себе домой и пересказал историю Николая жене Ларисе, которая бы вмиг все перевернула и разнесла по всему Кантарску, к Николаю возникло бы много вопросов. В том числе и у нового начальника РОВД. Поэтому Горшков благоразумно решил помалкивать, предоставив старшине мучиться догадками. Так оно спокойней будет!
В Семениху прибыли в 8.20.
Головко остановил «УАЗ» у забора усадьбы Горшковых, возле калитки. Николай выгрузил покупки прямо у забора.
На крыльце сразу же появилась Анастасия Петровна.
— Коля! Сынок! — Она обессиленно присела на скамейку, заплакав, вздрагивая укутанными в пуховый платок плечами.
Головко, видя такое дело, сказал:
— Ну, все, Коль, погнал я обратно! Сегодня уже здесь не появлюсь, завтра наведаюсь.
— Давай!
Николай подобрал сумку, вошел во двор, прошел к крыльцу, присел рядом с матерью, обняв ее.
— Ну, что ты, мама? Все же хорошо?! Как обещал, вернулся, живой и невредимый!
Анастасия Петровна положила голову на плечо сына:
— Знал бы, сколько лет отняла у меня эта проклятая неделя. Спать не могла, все снилось, в плену ты, распятым, как Христос, на кресте висишь, а бородатые, грязные мужики в халатах длинными ножами кожу на груди у тебя на ленты режут. И кровь, кровь, кровь везде! Днем как оглушенная ходила. Пошла в сельмаг, встала у прилавка, а зачем пришла, не помню. Как вообще оказалась в магазине, понять не могла. Так и пошла назад.
Николай почесал затылок:
— Мам! Ну чего ты так волновалась? Ведь вернулся же? И пойми, не мог я по-другому. Вот ты неделю сна не знала, а меня пять лет мучили кошмары. Ребят своих погибших чуть ли не каждую ночь видел, бой тот страшный. Оторванные руки, головы, сгоревшие трупы. И боевики, бандиты, валящие толпой из ущелья. Не было им конца. А я стреляю. Костя кричит. Доронин без ног, горящие на земле обломки вертолетов, боевые машины. Огненный смерч. Морды бандитов. Потом поселок Звездный, зверства в нем наемников. И вновь ими командовал проклятый Теймураз, что и роту нашу атаковал. Помнишь, как он в камеру, усмехаясь, говорил? Мочить всех вас русских, к чертовой матери, будем, если не уберетесь с Кавказа. Сначала с Кавказа, потом откуда? Вообще из России, которую они будут уничтожать, вытаптывать своими натовскими ботинками? Разве я мог не пойти на эту тварь, Костолома, ребят наших загубившего, поселок расстрелявшего? Нет, мам, не мог. Иначе не было бы мне оправдания. А кошмары так и продолжали бы, если не с большей силой, мучить меня. Сейчас, может, успокоюсь.
Анастасия Петровна, промокнув глаза, спросила:
— Поймали, что ли, этого бандита главного?
— Поймали, мам! Но мы с Ветровым и Гольдиным опоздали. Шах его накрыл! Как раз за день до нашего появления в Чечне. Так что мне толком и повоевать не пришлось. Напрасны были твои опасения.
Лейтенант лгал. Именно он сцепился с Теймуразом Башаевым в последней, кровавой схватке, и именно он убил главаря головорезов. Лично, но случайно, в пылу, отрубив ему голову. Но лгал, дабы успокоить мать. Знал, не верит, но хочет верить, а значит, поверит со временем. Главное, сын рядом, такой же, как и прежде, здоровый, немного, правда, печальный. Но это с устатку.
Анастасия Петровна проговорила:
— Так Костя тоже с тобой на Кавказ ездил?
— Конечно! И Костя, и Миша Гольдин!
— Как же Костя семью-то молодую оставил? Димку? Лену?
— Мама! Костя, как я и Гольдин, выполнял свой долг перед теми, кто полег на высотах у Косых ворот! Иначе и быть не могло. Лена это поняла. А Димка? Он еще маленький, но уже сейчас может гордиться и отцом своим, и дедом родным! А это многое значит!
Постепенно Анастасия Петровна успокоилась.
— Ну и ладно! Главное — живой.
Николай спросил:
— А где отец? Что-то пахана не видно? Ушел, что ли, куда? Или приболел?
— Да нет, был дома!
Словно услышав то, что разговор пошел о нем, из хаты вышел Иван Степанович. Был он слегка подшофе. Увидев сына, воскликнул удивленно и радостно:
— Колька, мать твою за ногу?! Вернулся, бродяга?!
Иван Степанович повернулся к супруге:
— Настя, а я чего гутарил тебе? Наш Колька нигде не пропадет, потому как парень он геройский, отчаянный. Такие не пропадают. И своего добиваются. Землю, камень грызут, а добиваются. Весь в меня пошел! Дай-ка я, сын, обниму тебя, что ли?
Отец обнял сына, повернулся к Анастасии Петровне:
— Мать, ну чего ты хлюпаешь? Радость в доме, а ты в слезах. Давай-ка лучше стол собери, отметим возвращение нашего героического Коляна.
Горшков обратился к отцу:
— Отметить возвращение, батя, не помешает! Там за забором водка и деликатесы разные, вы готовьтесь, а мне прогуляться по деревне надо.
— Но хоть по стопарику дернем, Коль?
— По-моему, ты уже дернул, и не стопарик!
— Пустое, Коль. Стакан и проглотил всего, да и то час назад. Все уж выветрилось на хрен!
Николай согласился:
— Ладно! Выпьем! Но сначала пакеты с ящиком в дом занесем.
Покупками родители Николая, особенно отец, были довольны. А деньги, что выложил Горшков на стол, около шести тысяч рублей, изумили Ивана Степановича:
— Ни черта себе?! Где ж ты успел за неделю набить столько? Или в Чечне заплатили?
— Да какая разница? Главное, деньги «чистые», честно заработанные. И это не все, еще есть, но это на машину. Пора нам и своей собственной тачкой обзавестись.
Отец не скрывал восторга:
— Вот это я понимаю. Кормилец!
И добавил неожиданно:
— А к нам, Коля, как ты уехал, дружки твои милиционеры приезжали. На черной «Волге» к усадьбе подкатили. Старшим у них майор был. Фамилию назвал, да я забыл.
Горшков насторожился, переспросил:
— Милиционеры, говоришь? И что им надо было?
— Да кассеты, что ты за иконы положил.
— Кассеты?
— Ну да! Старшой с ходу и сказал, что ты рыбалку с Тихоном снимал, должен был передать пленку, но исчез. Я им сказал, что ты уехал. Они переглянулись, а майор к кассетам вернулся и вежливо так попросил, не мог бы я передать ему эту пленку? Ну, что, я и отдал кассеты эти! Они уехали довольные, пузырь оставили!
Николай сплюнул на траву возле крыльца:
— Так ты отдал кассеты?
— Отдал, Коля, а что?
— Да ничего! Кто тебя просил лезть не в свои дела? Ты их прятал, чтобы отдавать?
— Не надоть было?
— Эх, батя, батя! Ну кто тебя просил…
— А че, в них что-то важное было?
Колян махнул рукой:
— Теперь уже об этом говорить нечего! И ведь хотел у Тихона спрятать, но посчитал, дома надежней будет. Вот и вышло надежней! Ладно, чего теперь об этом?
Закурив, Горшков вышел из дома. Направился к Тихонку. Проходя мимо усадьбы Володина, увидел жену Карасика.
Та ухмыльнулась, поклонившись:
— С возвращением, участковый, глаза б мои тебя не видели!
Николай остановился:
— Ты чего рычишь, Нинка?
— Да ничего! Подвел мужа под монастырь? А ведь я ему говорила, не связывайся с Коляном, коварный он человек! Как змея коварный. Не послушался. Хорошо, хоть потом допер, что к чему.
— Ты это о чем, Нина?
— Ни о чем! Дураком-то не прикидывайся.
Во двор вышел Карась, спросил супругу, не глядя на улицу:
— Ты чего, сама с собой гутаришь, что ли? Крыша поехала?
— Ага, поехала! С нашим Коляном не только крыша поедет, но и все остальное!
Володин повернулся к Горшкову. Тот поздоровался:
— Привет, Мишка!
— А?! Ты? Объявился? Здорово, коль не шутишь!
Николай предложил:
— Ты бы вышел на улицу.
Карасик согласился:
— Выйду! Тем более нам есть о чем побазарить.
Супруга сказала Володину:
— Не связывайся с ним, Мишка! От него одни гадости!
Но Володин прикрикнул на благоверную:
— Пошла домой!
Нинка взвилась:
— Чего-то? С каких это пор я на своей усадьбе не хозяйка?
Но Михаил прикрикнул на жену громче и грубее:
— Послушай, ты, лахудра! Я что сказал? Или не поняла? Может, мне тебя, как овцу безмозглую, прутом в избу загнать?
Нина воскликнула:
— Дурак ты, Мишка! Истинный дурак!
Но в дом ушла. Володин вышел на улицу:
— Где был-то, участковый?
— На море отдыхал!
— Заметно! Людей подставил, сам свалил. А че говорил, когда пасли вице-губернатора? За все сам отвечу, вы лишь только в протоколе распишитесь. Расписались сдуру. А потом твои менты нагрянули! К Рудину, между прочим, тоже. Майор так прижал, думал, кранты!
Николай выбросил окурок:
— Ты понятней объясняться можешь?
— А что те непонятно? Майор посадил за стол и спрашивает: подписывал протокол? И бумагой исписанной перед мордой машет. Я в непонятке, какой протокол? Он и кинул мне лист, где ты расписал все про браконьерство Комарова. Отвечаю, подписал. А он мне знаешь что? Приговор ты, идиот, себе подписал! И тут же добавил: не хочешь на зону за дачу ложных показаний против лица государственной важности, пишешь бумагу, что это участковый тебя заставил подписаться! Не пишешь — едешь с нами!
Горшков все понял:
— И ты, конечно, накатал нужную майору бумагу.
Карасик повысил голос:
— А что мне было делать? Страдать за тебя? Да на хрена ты мне сдался опосля того, как промысла доходного лишил? Написал!
— Ясно! Что ж, с тобой все ясно! Иди, ты мне больше не нужен! Я с подонками не общаюсь! А ты, Мишаня, подлец!
Николай повернулся, сделал несколько шагов, Володин окрикнул его:
— Погодь, Колян!
Лейтенант обернулся:
— Чего тебе еще?
Карась подошел к участковому:
— Я сейчас тебе со зла наговорил. А в бумаге насчет принуждения ни словом не обмолвился. Хотя ты и лишил меня работы, но в ментовку не сдал. Написал, что ты попросил быть понятым. Ездили на опушку у переката. Видел вице-губернатора и охрану. И все! Никаких сетей, никакой проститутки.
— Короче, Комаров просто отдыхал на берегу реки?
— Да!
— Что дальше?
— Ничего! Написал, что ты, как привез к перекату, ушел куда-то и объявился под утро с протоколом!
Николай повторил:
— Ясно!
Володин взглянул на Николая:
— Все ж не чужие!
— Да, Мишаня, не чужие, но и не свои! Иди к своей Нинке! Пусть заява под диктовку на совесть твою ляжет тяжелым грузом.
— Недоволен? Ну и черт с тобой! Тоже нашлась фигура! Со своими мусорами сам воюй, а меня оставь. Я в ваших разборках не участник. И потом, я предупреждал тебя, если прижмут власти, от показаний откажусь! Так что плевать хотел на твои претензии, понял?
Николай сжал зубы, процедив:
— Пшел вон, червь навозный! Не доводи до греха!
Поняв, что Горшков представляет угрозу, Володин посчитал за лучшее быстренько скрыться в своей усадьбе. Николай плюнул ему вслед, повернулся и продолжил движение к усадьбе Тихона.
Тот, по обыкновению, ковырялся с какой-то железкой во дворе. Самое интересное и занимательное заключалось в том, что в этих железках, будь то мотоблок, насос для полива воды или просто велосипед, Тихонок совершенно не смыслил ничего. Разберет, бывало, какой механизм, осмотрит внутренности, поменяет какую-нибудь прокладку или манжету, соберет агрегат, а в итоге результата ноль. Механизм как не работал, так и не работает. Да еще куча мелких запчастей после сборки остается. Но невзирая на это, он продолжал заниматься ремонтом. Уж больно нравилось копаться другу Горшкова в разных железках.
Николай остановился у калитки, глядя, как Рудин чинит утюг. Тот настолько был занят работой, что не заметил товарища. Пришлось окликнуть:
— Бог в помощь, Тихон!
Рудин повернулся:
— Колян?! — И, отбросив утюг с инструментом, к которым сразу потерял всякий интерес, пошел навстречу другу: — И где ж ты столько времени прохлаждался? Вышел в отпуск и пропал к чертовой матери!
— В Ростов ездил, командира бывшего проведал.
— Это того, изувеченного?
— Его самого!
— Что ж, дело нужное, я бы сказал, обязательное! Да что мы у забора стоим? Пошли в хату! Моя к родственникам ушла, посидим, как люди.
Николай прошел за Тихонком. Устроились на кухне. Рудин выставил на стол бутылку водки, нехитрую закуску, в основном собственного приготовления. Выпили по сто граммов.
Николай спросил:
— Слышал, в мое отсутствие к тебе гости из милиции заезжали?
— Карасик, что ли, успел доложиться?
— Угадал.
Рудин вздохнул:
— Было дело, Колян! Как раз в четверг… или пятницу?.. Да какая разница? Скажу одно, виноват я перед тобой! Никогда раньше не подводил, а на этот раз подвел!
— И чем же ты подвел меня?
— Как будто не знаешь?
— Знаю, но хочу от тебя услышать!
Тихонок объяснил:
— Где-то в полдень заявился майор. С ними еще менты были, но те в машине, в «Волге» остались. Майор с ходу: проводил съемку такого-то числа, в таком-то месте, таких-то лиц? Я в отказ! Нет, не проводил. На хрена бы мне это надо было? А майор — зря ты, мол, так. И показывает новые показания Карася, где черным по белому расписаны все наши действия по вице-губернатору. Тут же спрашивает, знаю ли я, что за подобную съемку по закону положено? Я ему опять: да, камеру брал, так как в понятых был, но снять ничего не сумел, мол, батарея села. Он рассмеялся. Дурак, говорит, ты, Рудин. Впряг вас с Володиным Горшков в противоправные действия, а ты его еще защищаешь. А за скрытую съемку без соответствующего разрешения статья положена. В первую очередь, говорит, придется камеру конфисковать! Жалко технику, Коль, стало. Но не сдавался до последнего. И бумаги никакой не писал, хотя майор настаивал. Единственное сказал, что кассеты забрал ты, а браконьерство и пьянство имели место. Майор посоветовал мне об этом не распространяться, дабы не нажить неприятностей, а про субботу эту забыть напрочь. Кроме того, что был там, но ничего, связанного с браконьерством и малолеткой, не видел. Я ему, а как же протокол? Он — считай, нет никакого протокола. Нет и не было! Я — а зачем тогда бумага Карася? Он ощерился, на всякий случай, говорит. И ушел, погрозив мне, как пацану, пальцем. Как «Волга» отъехала, я во двор. Гляжу, к тебе, к твоей усадьбе майор покатил! Вот так, Колян! А что они вдруг засуетились? Ведь если будет суд, я подтвержу то, что на реке в действительности было, и про давление майора расскажу.
Николай закурил сигарету:
— Не будет никакого суда, Тихон! Нет для возбуждения уголовного дела никаких оснований!
— Как же так? А пленка?
— Пленка! Кассеты сдуру и по доверчивости мой отец все тому же майору передал!
— Вот оно что? И как же теперь?
— Никак! Наливай по второй!
— Это без вопросов!
Рудин наполнил рюмки. Спросил:
— Что сам делать будешь?
— Запью, к ядрене фене! Не могу на этот беспредел чиновничий смотреть! Не могу. Рука к стволу так и тянется. Дали бы волю, многих к стенке поставил бы. И что за страна? Говорят об одном, думают о другом, делают третье! Народ в дерьмо превратили, в рабов. Говорят о какой-то демократии, а вокруг коррупция невиданная! Все продается и все покупается! Жизнь человеческая копейки не стоит! Деревни вымирают! Да что там деревни, страна вымирает, а по «ящику» показывают, как у нас в России хорошо стало! Врут, суки, глазом не моргнут. И врут-то вроде внешне приличные, солидные люди. Гадом буду, Тихон, добром эта порнуха не кончится. Чую, кровь прольется! И без террористов всяких. У нас ведь как? Стоит только спичку поднести, и полыхнет. Полыхнет так, что все дотла сожжет! Вопрос, кто и когда эту спичку к высушенному реформами бестолковыми сушняку поднесет? А ведь поднесут, Тихон! Поднесут! И тогда мало никому не покажется. Европе с Азией и Америкой в том числе. Так какого хрена власти наши будто повязки на глаза надели? Чтобы не видеть дел рук своих. А ворованные деньги в кармане можно легко на ощупь пересчитать. Они у чиновников в одной валюте и в одних купюрах! Так что забухаю, Тихон, чтобы позора этого не видеть хоть неделю!
Рудин проговорил:
— Но трезветь все одно придется? А похмелье оно пострашнее пьянки будет!
— Да знаю! Но не могу больше. Устал. Морально!
— Ты это, Коль, брось! Займись лучше чем-нибудь другим!
— Чем, Тихон?
— Ну, рыбалкой, что ли! Да мало ли чем? — И тут Тихонок что-то вспомнил, улыбнулся: — Знаю, чем, Колян! И думаю, это занятие тебе по душе придется!
— О чем ты?
— Фельдшерицу к нам в деревню новую прислали, Матрена на пенсию ушла, вот ее и заменили. Девка с Кантарска, после медучилища. Справная. Симпатичная. На нее уже положил кое-кто глаз, знаешь, в деревне без этого не обойтись, но кто тебе в Семенихе может составить конкуренцию? Никто! Если возьмешься за фельдшерицу, все ухажеры в момент отвалят. И она знает о тебе, потому как прославился не только на район, а на всю страну! Тебе ж семьей обзаводиться надо? Надо! Когда еще такой случай представится?
Колян сказал:
— Посмотреть на девочку можно, отчего нет. Как ее зовут?
— Надеждой. Надеждой Павловной Курикиной!
— Постой! Уж не дочь ли она главврача райбольницы?
— Племянница, насколько знаю!
— Что ж ее дядюшка при себе не оставил?
— Народ гутарит, сама сюда напросилась, хотя могла в районе остаться! Слушай, Колян, а не из-за тебя ли эта Надежда Павловна прибыла?
— Не говори глупости!
— Почему глупости? Совсем не глупости. А вполне возможный расклад! Ты знаменитость, мужик настоящий, стоящий, не бабник. Так почему бы ей не попытаться закружить с тобой? По-хорошему, по-серьезному, я имею в виду?
Колян проговорил:
— Тогда если принять твой вариант, то фельдшерица девочка расчетливая. А я расчетливых не уважаю! Я…
Тихонок не дал договорить другу:
— Короче, Колян, надо тебе заглянуть в медпункт! Сегодня уже не стоит, а вот завтра? Надо! Хочешь, с тобой пойду?
Горшков отмахнулся:
— Ладно! Разберемся! Ты давай, наливай лучше!
После третьей рюмки Горшков отправился домой, прикидывая предложение Тихонка насчет нового фельдшера и находя это предложение не таким уж и плохим. Но это, может, сейчас, когда в голове шумел хмель, а завтра он отметет этот вариант друга? Но сходить в медпункт, по любому, не помешает. Посмотреть, что ж собой представляет Надежда Павловна Курикина. Ему, как участковому, невзирая на отпуск, положено знакомиться с новыми людьми на вверенном участке.
Эту ночь Колян спал спокойно, без сновидений, может, оттого, что освободился от чувства вины перед своими погибшими однополчанами, может, от действия спиртного. Поднялся позже обычного, без пятнадцати девять. Умылся, побрился, от завтрака, предложенного матерью, отказался, не было аппетита. Вспомнил о разговоре с Тихонком, касающемся новой фельдшерицы. Подумал отбросить мысль о посещении медицинского пункта, но затем решение изменил. Не без помощи старшины Головко, подъехавшего к дому Горшковых.
Увидев свой «УАЗ», Николай вышел на улицу:
— Привет, Степан!
— Здорово, Коля! Вот лайбу твою пригнал, надеюсь, поможешь добраться обратно в Кантарск попуткой?
— Помогу, какой разговор, но ты и дальше мог бы использовать «УАЗ», ведь на тебе сейчас Семениха!
— Так-то оно так, но ты же никуда не собираешься больше уезжать? Канар хватило, поди.
Горшков рассмеялся:
— Ну, теперь по всему отделу Канарейкин разнесет, как я его разыграл.
— Уже разносит!
— Нет, Степа, больше я никуда отсюда не поеду. По крайней мере, не планирую!
— Вот и посмотришь заодно за порядком. А я сюда наведываться буду. С каким-нибудь нарядом, для вида. Мне надо дом тещи подремонтировать, заела вконец со своими столетними хоромами, а отпуск — зимой! Но это если ты не против.
— Мне-то чего против быть? Занимайся домом, а за порядком я посмотрю, все равно делать нечего!
— Тогда поехали в участок? Передам тебе документы, ключи, чтоб опосля не мудохаться?
— Поехали!
Лейтенант и старшина подошли к машине. Из дома вышел Иван Степанович. Позвал:
— Колян! Может, на реку сходим? Устроимся в балочке, рыбалкой побалуемся, выпьем, за жизнь погутарим?
— Не получится, отец! У меня дела по службе.
— Так ты же в отпуске?
Пришлось солгать, иначе отец не отстал бы.
— Отозвали, бать!
— А?! Вот тоже начальники. Раз в год человеку нормально отдохнуть не дадут. Ну ладно, что ж поделаешь, раз отозвали, служи!
Николай уселся на сиденье и кивнул Головко:
— Поехали, Степа!
А езды-то, объехать церковь! Остановились под навесом. Прошли в сельскую Администрацию, в кабинет участкового. Войдя в комнату, Николай сразу определил, в ней кто-то и что-то искал.
Повернулся к Головко:
— Это ты, Степа, решил разложить документы по-своему?
Старшина удивленно ответил:
— Нет! Да я здесь почти и не бывал. Заходил только в первый день. Пепельницу вытряхнул, и все, а что, что-то не так?
— Ладно! Ничего особенного.
Старшина положил на стол ключи от кабинета, КПЗ и машины:
— Это все, Коля. Протоколов не составлял, в журнале записей не вел, не о чем было.
— Понятно!
Головко напомнил:
— Так обратно в Кантарск отправишь? Мне чем раньше, тем лучше. Только прошу, если начальство звонить будет и спросит, куда это я пропал, скажи, что мотаюсь по околицам, лады?
— Лады, Степа! А попутку? Пойдем, найду я тебе тачку.
Закрыв кабинет, Горшков с Головко прошли по коридору до вахты. Здесь Николай сказал сослуживцу:
— Ты иди на улицу, покури, а я с местной властью поговорю!
Старшина пошел на выход, Николай к вахтеру, бессменному деду Потапу:
— Привет, старый, мэр наш на месте?
— На месте! Он же и сэр и хер, как говорил генерал о начальстве при путче. То ли Лукашов, то ли Балашов!
Николай напомнил:
— Макашов!
— Точно, Макашов! Такой бравый вояка. Среди тех, кто против Борьки пошел, когда их из Белого дома выводили, он один орлом держался, остальные так, как курицы мокрые. А на что тебе Коганов?
— Не знаешь, его машина на ходу?
— На ходу. Водила Санька куда-то недавно отъехал, как Женьку привез, а что?
— Ничего. Спасибо за информацию.
Дед хитро прищурился:
— Ее, эту информацию, на хлеб не намажешь!
— Ты на что, старый, намекаешь?
— Да видел я, как ты вчерась из воронка своего ящик казенной вытаскивал. Мог бы сторожу по старой памяти и накатить стаканчик!
— Глазастый ты у нас, однако ж?
— Чего надо, не пропущу!
— Тогда сдай кому-нибудь на время свой пост и дуй к отцу, с ним приложитесь. Передашь, я сказал!
Глаза деда Потапа заблестели:
— Вот это другой разговор. Спасибо, Колян, ты настоящий мужик. А вахта? Она и без меня обойдется, как я без нее.
Сторож вышел из дежурки и трусцой засеменил в обход церкви.
Николай, усмехнувшись, прошел к приемной главы сельской Администрации. Секретаря по штату местному чиновнику положено не было, так что приемная являла собой обычную пустую комнату. Горшков открыл дверь кабинета Коганова:
— Разрешите, Евгений Анатольевич? Глава разрешил:
— А?! Участковый, входи! Какие проблемы привели ко мне?
— Пустячные. Хотел узнать, вы в район не собираетесь?
Горшков знал, что Коганов каждый день ездит в Кантарск. К супруге.
Чиновник ответил:
— Собираюсь, вот Сашок, водитель, харчей из дома возьмет, подъедет, так и отправлюсь. А что, подбросить, что ли, кого?
— Так точно. Сослуживца. Старшину райотдела.
— Ну, какие проблемы, Коля? Подбросим. А ты в отпуске или уже отгулял свое?
— Официально в отпуске, фактически при исполнении! Находясь в деревне, мимо нарушения какого все одно не пройти, невзирая на отпуск? Не пройти! Так что считайте, на службе я!
— Ясно! А вон, кажется, и Сашок подъехал!
С улицы послышался звук работающего двигателя «Волги». Глава Администрации поднялся, взял со стола кейс.
Вышли в коридор. Потом на улицу.
Горшков подозвал Головко, и через минуту «Волга» сельской Администрации поехала в сторону паромной переправы.
Николай закурил, посмотрел на стоящий рядом, за навесом, дом, без ограды, палисадника, огорода. На доме красовалась пожухлая от времени доска с большими красными, выцветшими буквами. На доске было написано: «Семенихинский сельский медицинский пункт».
Дверь широкого крыльца была открыта. Значит, новый фельдшер на месте. Что тут же подтвердилось. По ступенькам медпункта спустилась хрупкая девушка в кожаной курточке, наброшенной поверх короткого, открывающего стройные ноги белоснежного халатика. Была она без платка или шапочки. Николай отметил ее густые, темные, уложенные на затылке волосы и… очень симпатичное, миниатюрное лицо. Девушка несла в руках коврик. Отойдя от дома, вытряхнула его и, поежившись, вбежала обратно в здание.
Николай подумал: «А она ничего, эта Надежда Павловна Курикина. Маловата по сравнению с другими деревенскими бабами, но… ничего». Такие Горшкову нравились.
Выкурив сигарету, увидел идущего от деревни деда Потапа, на физиономии которого блуждала довольная хмельная улыбка. Дождался сторожа, спросил:
— Порядок?
— Полнейший, Колян! Батяня твой не только угостил водочкой, но и с собой чекушку отлил. Тапереча служба пойдет веселее. Сам-то уехал или здесь еще?
— Уехал!
— Заметил, что меня на месте нету?
— А ты как думаешь?
Старик сплюнул на землю:
— Тьфу, знамо дело, заметил! Все замечает.
Николай успокоил сторожа:
— И то, что ты пьешь в рабочее время?
Дед Потап улыбнулся:
— Не-е! Вот тут он слабак. Носопырка у него ни хрена запах не берет. Не то что перегара, а даже одеколона. И где нюх потерял, неведомо. Наверное, опосля болезни какой! Нет, если в дугу буду, то, знамо, заметит, а по запаху не определит. Спасибо тебе, Колян, и отцу твоему. Уважаю я семью вашу, ужас как. Да и есть за что. Достойные люди, не то что шелупень навроде Дятла Митяни с его бешеной семейкой!
Николай прервал речь старика, понимая, что затянуться она может до вечера. Любил дед Потап поговорить.
— Ты вот что, старик, иди-ка лучше в свою дежурку. Выпей еще, газетку почитай, а мне идти надо.
— И то верно! А далече направился, если не секрет?
— В медпункт!
Физиономия деда Потапа вновь расплылась в улыбке:
— К новой фельдшерице? Ясно! Одобряю! Девка она, видать, правил строгих!
— Тебе это откуда известно?
— А я, Колян, за жизнь свою долгую научился в людях-то разбираться. Да! Так что чую, фельдшерица девка путевая. Только ты поторопись, а то какой другой хахаль место возле ее застолбит. Хотя, следует признать, тебе в Семенихе альтернативы нет.
— Надо ж, слов каких набрался?
— А то? Газеты, они многому учат. Брешут, конечно, больше, но все же учат. Надо только уметь разделять, где брехня, а где правда.
— Ты разделяешь?
— Ясный перец!
— Ну, иди, тяни службу, перец!
Проводив деда Потапа в Администрацию, Николай, прилизав волосы, слегка взъерошенные ветром, направился к медпункту.
