Главное слово для нападения на Кастельмарино было произнесено. Луций вошел в бронированную комнату, чтобы доложить о своем отъезде. Патрон поднялся; на его столе лежала развернутая карта острова. Пылал букет тигровых лилий, отражаясь в темной полированной крышке стола. День был солнечным, метеослужба на Пагосе предсказывала мягкую и почти безоблачную ночь. Наступило полнолуние.

Генерал не стал вникать в подробности операции. С тактической точки зрения она почти не имела никакого значения, это был вопрос престижа. Однако она нацеливалась на очень чувствительное место в системе Ландфогта и могла вызвать новые беспорядки. По этой причине под предлогом подготовки были предусмотрены многочисленные упреждающие меры. Патрон, не любивший сантиментов, напутствовал Луция шутками.

Луций поднялся к себе в вольер, чтобы переодеться. Он намеревался переправиться на судне, отходившем в полдень, на Виньо-дель-Мар и выбрал поэтому костюм как для увеселительной прогулки. Костар тоже переоделся.

— Надеюсь, что завтра я подам вам весточку от Антонио, а может, даже и привезу его с собой, — сказал Луций Будур Пери, прощаясь с ней. Они обнялись. Он почувствовал, что она легкая, как перышко, словно неземное создание. Он все еще думал об этом, уже находясь на борту. Что это? Ведь красота сестры сродни красоте звезд — она не волнует.

Солнце уже коснулось холмов на Виньо-дель-Мар, когда они столкнули в воду большую лодку. Главный пиротехник распорядился поставить еще и мотор, рассчитанный на быстрый отход. Во второй половине дня он еще раз обговорил все возможные варианты и проводил команду до берега. Там он попрощался, собираясь провести ночь на сторожевой башне, где находился и усиленный отряд береговой охраны, готовый выступить по сигналу тревоги. Он помахал, когда киль, проскрипев по гальке, поднялся на легких волнах и погрузился в воду; они еще долго видели на берегу его рыжую бороду.

Луций сидел у руля и правил лодкой на манер рыбаков, объезжающих свои угодья. Все снаряжение было надежно уложено между шпангоутами, оружие, однако, они держали под рукой. Морская синева темнела в вечернем освещении и разбрасывала золотые круги там, где весла опускались в воду. Загорелые бронзовые тела прекрасно смотрелись на этом красочном фоне. Потом все берега растаяли в сумерках. Задрожали первые звезды, отражаясь в темной глубине, ожившей, словно морское чудовище. На сторожевой башне на Виньо-дель-Мар и напротив, в темницах Кастельмарино, засветились огоньки. На севере, над портовым городом, горизонт пылал заревом пожара; опознавательные огни аэропорта и морской гавани пульсировали в красном тумане.

Легко ударяя веслами по воде, они пересекли пролив Кастельмарино и приблизились к острову. Слышались мягкие удары волн о скалистые берега. Ночь была душной, вода фосфоресцировала вокруг киля и лопастей весел, время от времени под лодкой проплывала большая рыба, словно очерченная серебряным карандашом. Слух обострился, дыхание участилось.

Вот из перламутровых облаков выкатился полный диск луны. Звезды вокруг него побледнели, черными громадами проступили скалы. На берегу Кастельмарино промеж прибрежных рифов светился узкий серпик песчаной косы, выбранной для высадки. Луций подал сигнал боевой готовности; мужчины разобрали оружие, молодой Винтерфельд осторожно скользнул за борт и поплыл к косе. Он должен был произвести разведку и тем самым обеспечить высадку, хотя опасность засады была маловероятна.

Через некоторое время лодка подошла к берегу и выскочила с легкостью на песок. Ее бесшумно втащили на берег и спрятали в тени под скалами. Они раскрыли тюки и молча переоделись заученными движениями. Луций посмотрел на часы. Потом указал Марио, который еще с двумя из группы Калькара должен был охранять лодку, его место на скале. Марио имел при себе сигнальные ракеты, чтобы на случай отхода с боями подать сигнал о местонахождении лодки. Луций обещал Мелитте беречь его и поэтому определил для него эту роль в операции, с чем Марио никак не хотел соглашаться. Он охотно поменялся бы местами с Костаром или Винтерфельдом.

Оставалось еще четверть часа. Костар налил всем крепкого дымящегося кофе из термоса. Луций приказал еще раз сверить часы и потом построиться. Он шел впереди, за ним Костар и Винтерфельд. Чуть на расстоянии следовал Калькар со своим отрядом. Они карабкались, сначала с трудом, по крутому, поросшему молочаем и дроком каменистому склону. Потом вышли на тропу, возможно протоптанную животными и уводившую в глубь острова. Порой вспыхивал свет на башне темницы, на него они и ориентировались.

Луна заливала окрестности обманчивым блеском. Дикие заросли местами прерывались обработанными клочками земли, маленькими, обсаженными терновником, ухоженными цветниками, откуда доносился сильный запах. Луций узнал маковое поле, покрытое цветами, слегка светившимися в безжизненном лунном свете, и вспаханное поле, засаженное беленой. Потом пошел откос, сплошь покрытый какой-то светящейся фиолетовой массой, мягкой и скользкой. Острый гнилостный дух окутывал его, ноги скользили и разъезжались. Должно быть, это были грибные плантации доктора Мертенса. Луций припомнил одну беседу, в которой этот ученый как-то в поздний час хвастался на «Голубом авизо» своими успехами в культивации грибов. Похоже, он придерживался мнения, что ему удалось вызвать рост неживой материи и таким образом получить заменитель вещества, обычно воспроизводящего жизнь.

«Превращение химических заводов в физиологические» было одним из его коньков, не только обошедшимся в копеечку Ландфогту, но и стоившим жизни не одному бедолаге. Подобно теориям доктора Беккера, интеллектуальные изыскания доктора Мертенса были тоже нацелены на каннибализм.

Обойдя скользкое месиво, они поднялись на холм, с которого хорошо обозревался весь остров. Он образовывал впадину, в центре которой возвышался институт, похожий на загородную виллу. При ярком лунном свете была видна каждая деталь. Даже зеленая плесень, покрывавшая стены. При таком сиянии нечего было и думать о том, чтобы подойти к зданию незамеченными, однако ко входу вела прямая аллея из кипарисов. В тени деревьев они осторожно приблизились к институту, держа оружие наготове.

Перед живой изгородью, окружавшей парк, Луций приказал еще раз остановиться. Калькар разбил свою группу, расставив всех вдоль изгороди, и проследил за тем, чтобы вся территория до самого входа находилась у них под прицелом. Для верности он и сам остался с командос. Луций, Винтерфельд и Костар надели на себя защитные костюмы и, как привидения, начали передвигаться от одной лежащей тени к другой в направлении здания.

Парк был засажен негусто; овальные таблички обозначали названия деревьев и кустов. Узкие колокольчики высокого дурмана светились в лунном свете, красные цветы кустов гибискуса казались черными. В каменных водоемах раскрывались навстречу мертвенному свету водяные лилии. Выходные ворота стояли настежь распахнутыми, с предательским гостеприимством. Луций осмотрел сначала ступеньки лестницы и порог, прежде чем перешагнуть через него. Он испытывал неприятное ощущение, знакомое ему по прохождению через минные поля, о чем он сейчас вспомнил. Пол, казалось, имел такой же обманчивый вид.

Вестибюль был выложен, как шахматная доска, светлыми и темными плитами. К нему примыкала приемная с креслами и круглым столом. Внешний вид производил впечатление респектабельности; стены были голыми, за исключением большой картины, на которой два старца были чем-то заняты на фоне горы. Луций подошел поближе и прочитал: «Моисей и Аарон делят за горой Синай золотого тельца. Девериа».

Тихий шорох у него за спиной спугнул его, оторвав от созерцания более чем странного произведения искусства. Он обернулся. Вошел старый человек и уставился, не мигая, на троих незнакомцев. Он был одет в полосатую ливрею, его вид напоминал господского слугу — белые бакенбарды начинались у самых висков и тянулись почти до подбородка. Но было в нем и что-то неприятное, ночное. Веки воспалены, кожа неестественно вялая, белая, словно выщелоченная устойчивой привязанностью к дурным страстям. У него было профессиональное лицо человека, постоянно имеющего дело с трупами. Его взгляд приковался к вооруженным фигурам, выросшим перед ним, словно привидения из стекла, и тогда он весь задрожал. Костар, стоявший ближе всех к нему, схватил его за горло и прижал к стене. Винтерфельд направил на него пистолет. Подошел Луций и ощупал его. Старик был без оружия. Тогда он прошептал ему:

— Где отключается сигнализация? Быстро, а не то мы отправим тебя в ад!

Костар сжал ему горло сильнее.

— А для начала еще слегка поджарим.

Старик начал дергаться — казалось, спазмы сдавили ему горло и парализовали голосовые связки; слышался только каркающий хрип, как у птицы, застигнутой врасплох в гнезде. Потом он указал на одно место, рядом со входной дверью. Они потащили его туда. Он отодвинул одну замаскированную клеточку шахматного поля. За ней стал виден щиток, рядом с которым горела красная лампочка. Это был самый обычный тип сигнализации, Луций отключил ее. Красный свет погас, вместо него зажегся зеленый. Цвет стен принял другую тональность.

Луций приказал привратнику повернуться лицом к стене и поручил Костару охранять его. Неожиданная случайность обернулась благоприятно для них; можно было работать совершенно спокойно. Похоже было, что, кроме этого слуги, в ночное время здесь больше никого нет. Мертенс и его ассистенты улетали по вечерам домой, в город. Здание оставалось на попечении заключенных.

Библиотека, куда вошли Луций с Винтерфельдом, освещалась бестеневыми лампами, свет шел со стен и играл на корешках книг. Середину комнаты занимал стол, заваленный журналами. Среди них был не только крупноформатный, издаваемый Мертенсом «Архив для общего…», но и его «Вестник прикладной токсикологии», который Центральное ведомство держало под грифом «секретно». Они подошли к полкам и просмотрели некоторые из книг. Собрание производило убийственное впечатление — как отдельными экземплярами, так и своим целевым подбором. Кажется, они наткнулись на исторический отдел библиотеки, заглавия указывали на довольно старые книги. Первая, которую открыл Луций, описывала историю страданий собаки, которой удалили мозг и потом искусственно в течение многих лет поддерживали в ней жизнь. Книга была опубликована в Государственном издательстве в Петрограде в 1930 году. В предисловии это достижение превозносилось как триумф науки.

Потом Винтерфельд протянул ему тоненькую книжечку в аккуратном кожаном переплете и указал на заглавие: «Памятная записка, касающаяся промышленного использования человеческой кожи, составленная многими учеными и представленная на рассмотрение Высокому конвенту во фруктидоре IV года». Луций бросил ее на пол и занялся связкой брошюр. Похоже, они были посвящены положительным результатам исследований по распространению отравляющих веществ и ядов по воздуху. Среди прочего находилось описание оснащения заводика по массовому производству возбудителя детского паралича, опубликованное в год Спасения, 1952-й, в Индианаполисе.

По сравнению с этим экскурсию по катакомбам Главного пиротехника можно было считать безобидным занятием; Луций оставил попытки дальнейшего ознакомления со здешней литературой. Он схватил Винтерфельда за руку:

— Бросьте этот хлам и займитесь делом.

Он огляделся и подумал.

— Пожалуй, лучшее местечко для нашего утиного яичка трудно найти. Давайте его сюда.

Прапорщик подал ему маленькую бомбочку, она была довольно увесистой. Луций освободил контакты взрывателя. Потом осторожно поместил ее за книгами на нижней полке, тщательно приведя в порядок респектабельные фолианты. Задание было на этом выполнено, и дальнейшее пребывание здесь стало необоснованным, однако он подал прапорщику знак и сказал:

— Мы обойдем еще и осмотрим здание.

Подумал и добавил:

— …чтобы не пострадал никто из невинных.

Винтерфельд кивнул и открыл следующую дверь. Она вела в просторную лабораторию. Здесь царил педантичный порядок, над каждым рабочим местом был вмонтирован стеклянный колпак для вытяжки. Это обстоятельство и некоторые другие указывали на характер препаратов, с которыми здесь работали.

Они прошли мимо столов, заставленных весами, микроскопами, штативами с колбами, и оказались в небольшом холле, куда выходило сразу несколько дверей. На них были прикреплены таблички, привычные для научноисследовательских институтов: «Директор», «Музей», «Серпентарий», «Архивариус», «Главный врач». Луций открыл одну из дверей — на ней стояло «Патологоанатомический кабинет» — и заглянул туда. Труп неизвестного лежал распластанным на стеклянном столе, который непрерывно омывался струящейся водой. Труп был доведен до последней стадии растерзания, Луций склонился над лицом, на котором застыла улыбка, и покачал головой.

— Где-то в здании должна находиться камера смертников.

— Тогда это может быть только здесь, — ответил ему Винтерфельд и показал на вход, расположенный рядом с этим же кабинетом и помеченный табличкой «Laborand». Он добавил:

— Не зря говорят, что доктор Мертенс большой любитель изящной словесности.

Луций улыбнулся. Это побочное замечание позабавило бы Патрона; оно могло бы стать плюсом молодому человеку в его глазах. Предстать в моменты пика напряжения, будь то минуты опасности или радости, внешне как бы безучастным, занятым вроде бы отвлеченными мыслями, считалось во Дворце высшей доблестью; даже цинизм в подобной ситуации не возбранялся. В кабинете Проконсула висел портрет графа Дежана; художник изобразил его рассматривающим цветок перед тем, как он отдал приказ о нападении на Альканизас. Близость смерти, говорят, делает вещи зримыми, словно просвечивает их, как рентгеновские лучи кристаллическую решетку в камне. Правда, это уже граничит с l’art pour l’art.

Дверь была железной и единственная из всех запертой. Надо было применить силу, и они, следуя предписаниям Сизерса, приладили на замок магнитную мину. За вспышкой последовал глухой взрыв; корпус мины со звоном упал на каменные плиты. Дверь открылась; взрывчатка проела в металле круглую дыру. Они вошли.

Помещение было без окон, но выбеленные стены излучали ослепительный свет. Чад и дым от расплавившегося металла заполнили камеру. Кроме низких нар здесь больше ничего не было. Человек с седыми волосами и белой спутанной бородой полуприподнялся на нарах, его бил кашель.

Луций подошел к нарам и посмотрел на изможденное тело. Холщовая куртка, как у всех узников Кастельмарино, едва прикрывала жалкие остатки человеческого тела, напоминавшего скорее скелет, обтянутый кожей. Винтерфельд тоже смотрел на эту жуткую картину. Он пробормотал:

— Главный врач, похоже, следит за диетой — это мусульманин.

Луций склонился поближе к изможденному человеку и осторожно взял его руку.

— Антонио, как вы изменились — я вас едва узнал. Но я предчувствовал, что найду вас здесь, — я пришел, чтобы освободить вас. И ваша племянница тоже в безопасности.

Слабая улыбка заиграла на лице парса, словно пришел в движение слой пепла, покрывший его. Он погладил Луция по рукаву и прошептал:

— Да, Будур — думы о ней были страшнее всего остального. Она в безопасности. Даже если мне это снится, это добрая весть. Я хочу пить.

Луций взял термос, который ему дал с собой Костар, и попоил старика. Крепкий, с добавленным в него ромом кофе оживил Антонио, он приподнялся, голос его стал более внятным.

— Вы — командор де Геер. Я часто делал тиснение вашего герба вам на книгах — железное копье в форме лилии с девизом «Поражающее цель без промаха». Вы поразили меня так, как и нужно поражать человека.

Он с благодарностью посмотрел на него.

— Я не смел надеяться, что Проконсул подумает обо мне, я желал себе только смерти.

Он схватился за грудь, словно пронзенный внезапной болью:

— Они давали мне яд — в этом доме нет ничего, что бы не было отравлено. Ни хлеба, ни воды, ни даже воздуха, который проникает в замочную скважину.

Он показал на табличку, висевшую над его изголовьем. На ней была изображена сетка, по которой карабкалась вверх кривая данных измерения температуры тела, вплетенная в комбинацию с другими графическими показателями. Доктор Мертенс слыл одним из самых умных людей в Гелиополе, тонким знатоком человеческого организма и его возможностей, и наверняка он творил подобные комбинации с таким же наслаждением, с каким композитор сочиняет мелодии, записывая их на листах нотной бумаги.

Луций застегнул на лежавшем куртку.

— Вот ваши ботинки, Антонио. Забудьте про все, вскоре все останется позади, как дурной сон. Будур ждет вас. Вы будете опять работать и радовать нас своим искусством.

Он помог ему подняться с нар.

— Нам надо спешить — через полчаса здесь камня на камне не останется.

Они собрались выйти из камеры; Винтерфельд прошел первым, а Луций вел за собой Антонио, тот висел у него на руке. Едва Луций перешагнул порог, как случилось нечто неожиданное. Они услышали треск сухого разряда, и дверной проем затянулся фиолетовой сеткой. Она светилась только одно мгновение — словно вспыхнула молния.

Винтерфельд испуганно обернулся:

— Короткое замыкание — вам плохо, командор?

— Я не думаю, что меня зацепило. Нам следовало заранее это предусмотреть — о, какая досада!

Он посмотрел на Антонио, который, казалось, вообще ничего не заметил. Он был целиком занят мыслями, что, возможно, покинет эту темницу.

— Мы не можем вести его дальше. Позовите привратника, Винтерфельд.

— Слушаюсь, командор.

Луций крикнул ему вслед:

— Однако держитесь все время позади него!

Винтерфельд вернулся с Костаром и пленным привратником. Луций показал ему на дверь:

— Войдите в камеру, мы закроем вас там.

Старик воспротивился:

— Не надо! Только не туда!

— Вот этого я и ждал, дружище. Так, значит, ты знал, что есть еще второй пояс? Это тебе будет стоить головы.

Привратник кинулся на колени.

— Я от страха не подумал об этом. Я говорю правду, сударь. Мне ведь так и так конец. Господин доктор Мертенс…

— Замолчи. Отвечай только то, о чем тебя спрашивают.

Он повернулся к Костару и Винтерфельду:

— Мы можем снять защитные костюмы. Путь свободен, раз он его прошел.

Они скинули с себя защитные костюмы. И сложили рядом все из своего снаряжения, без чего уже могли обойтись, оставив себе только оружие, Луций торопил их, поскольку можно было предположить, что происшедший контакт поднял одновременно по тревоге охрану Кастелетто.

Костар схватил привратника за шиворот и стал толкать его перед собой, а Луций вел Антонио. Они без задержки дошли до выхода и торопливо прошли парком до живой изгороди, за которой их ждал Калькар со своей группой. Едва они укрылись в тени, как противник дал о себе знать.

Со стороны Кастелетто раздался пушечный выстрел. Вслед за ним потянулся светящийся след, он поднимался, разбрасывая искры, и развернулся наконец в ослепительно яркую ракету. Мягкие краски лунного света загасил разлившийся слепящий блеск. Круг свечения парящей ракеты охватывал весь остров и его прибрежные воды. Вскоре послышались крики и беспорядочная стрельба с башен темницы.

Налет был обнаружен раньше расчетного времени. Оставалось надеяться, что паника первых минут позволит благополучно покинуть остров. Луций оглянулся на Калькара. Он увидел его в темной горстке солдат, возившихся вокруг распластанного на земле тела. Они прикончили привратника.

Тем временем со стороны тюрьмы поднялось еще несколько ракет. Слышно было, как снаряды ударяли в деревья и стены института. Луций приказал Калькару отходить со всей группой назад по аллее и последовал за ним вместе с Костаром и Винтерфельдом. Антонио держался лучше, чем можно было ожидать. Ночной воздух приободрил его и дал ему новый заряд сил. Так что из-за него задержек не было.

Под тенью деревьев они добрались до холма. Остров, как арена, был залит светом от бесчисленных ракет. Там, где они уже погасли, курились белые облачка, тоже освещая пространство. А в небе так и сверкали, разбрасывая искры, все новые трассы ракет. Раздавались выстрелы, выли сирены, лаяли собаки, кричала облава, держа связь.

В центре острова светился, окруженный черными деревьями, институт. Ослепительный свет, сконцентрированный на нем, был таким ярким, что искажал реальные контуры здания, и за его стенами мерещилась воображаемая жизнь, словно сверкающая фата-моргана. Луций примерился к нему глазом, как снайпер, уверенный в своей цели. В руках у него был маленький передатчик, большой палец он держал на контакте. Вот стали видны человеческие фигурки, словно муравьи, взбегавшие по лестнице. Он выждал еще мгновение.

Странно, подумал он, если убиваешь с помощью часового механизма и абстрактных цифровых комбинаций, то не мучают ни сомнения, ни угрызения совести. Причина может быть только в том, что зло естественно для таких людей, как Калькар, а во мне оно порождается только силой разума. Он повернулся к Антонио, стоявшему рядом с ним:

— Антонио, посмотрите еще раз на то место, где вы погибали. И темницы строятся не на веки вечные. Смотрите внимательно!

Здание с его окнами и порталами, казалось, внезапно осветилось изнутри; колонны и стены смотрелись как филигранная окантовка. Потом рухнула крыша, а в разлом взметнулось к небу голубое пламя с белыми язычками по краям. Зрелище было ослепительным, его сменила полная темнота. Только через несколько секунд глаза опять обрели способность видеть — на том месте, где стоял институт, поднимался столб дыма. Он достиг большой высоты и завершился облаком, накрывшим тенью весь остров. Интеллектуальная живодерня доктора Мертенса рассыпалась искрящимися атомами, вспыхнула и погасла, как дурной сон.

Вид огненного столба пронзил Луция неожиданной для него радостью. Он испытывал сейчас твердую уверенность в своей сопричастности к силовым полям необычайной мощи.

За взрывом последовало короткое оцепенение от ужаса, а потом вся карусель завертелась сначала. На острове, похоже, было гораздо больше военной силы, чем они предполагали. Они заторопились к лодке. При спуске с холма почва под ногами скользила и разъезжалась — опять они попали на грибные плантации, зловеще светившиеся при вспышках ракет. Задержка произошла у подводных скал и в зарослях дрока — прежде всего из-за того, что силы внезапно оставили Антонио; прапорщик и Костар тащили его волоком. Удачным было, однако, что благодаря сигналам, поданным Марио, у них не было никакого сомнения в правильности направления.

— Самое трудное, судя по всему, выпадет на конец, — сказал Винтерфельд на берегу, показывая наверх, где сконцентрировался слепящий свет ракет.

— Да, нас обнаружили.

Вся команда была в сборе. Луций приказал спустить лодку на воду, сверкающую теперь, как разлившееся серебро.

Как только они отплыли от берега, они убрали весла. Марио запустил мотор, и Луций направил лодку в открытое море. Он чувствовал сильную боль в правой руке, словно от сильного ожога. Антонио быстро терял силы, он лежал, вытянувшись на дне лодки.

Свет со всех сторон был таким сильным, что море просматривалось до дна. Освещенная ракетами лодка шла, разрезая морскую гладь. Выйдя из-под прикрытия бухты, она попала еще и под прожектора. Сильный метательный снаряд шлепнулся невдалеке, сейчас последуют другие.

Луций слишком часто наблюдал подобную картину — и на учениях, и в морских сражениях, — чтобы сомневаться в ее исходе. Сначала цель начинала светиться, потом клубиться и наконец рассыпалась искрами в ночи под жадные и довольные взгляды тысяч наблюдателей с берега. Он крутанул руль, чтобы увернуться от попадания, но это могло только продлить бесперспективную игру.

Вдруг дело приняло неожиданный оборот: в бой вступила сторожевая башня на Виньо-дель-Мар. На ее верхушке от красных вспышек огня стал виден орел Проконсула, и быстро, следуя один за другим, из бойниц полетели снаряды в сторону Кастелетто. Большой маяк погас. Главный пиротехник вступил в игру. Наверняка он с нетерпением дожидался такого случая, однако складывалось впечатление, что он, к великому изумлению Луция, велел обстреливать и лодку тоже. Но то были особые снаряды — они, шипя, скользили по воде, и там, где они прошли, поднималась завеса тумана. Вскоре бухта и пролив были окутаны густой пеленой.

Мужчины, приунывшие было, опять выпрямились. Они ощутили отчаянную веселость, которая наполняет сердце, когда смерть слегка коснется своим крылом. Старый дьявол-пиротехник вечно держал про запас что-нибудь новенькое. На него всегда можно было положиться. Он пользовался доброй славой в армии, а эта меткая пальба непременно добавит новую страницу к тем легендам, которыми овеяно его имя. То, что составляет суть солдата, в принципе просто, а у Сиверса оно было врожденным талантом: в нужный момент оказаться в нужном месте.

Огонь затих, а потом и вовсе прекратился. Луций шел прямым ходом на сторожевую башню. Они причалили без происшествий. Главный пиротехник ждал на берегу и приветствовал их с большой сердечностью. Луций поблагодарил его.

— Ну, командор, а что вы скажете о моих хлопушках?

— Они превосходны, как и все, что есть у вас в арсенале. Патрон будет очень доволен.

— Не повредит, если он узнает, что старого вояку еще рано списывать со счетов.

— Можете не сомневаться, так оно и будет, положитесь на меня.

Луций велел отнести Антонио в башню и уложить его. Врача под рукой не оказалось, но даже и непосвященному было ясно, что парсу осталось жить недолго. На теле появились следы сильного ожога — полоски от курточки прожгли кожу. Главный пиротехник, обследовавший его, взглянул на Луция.

— Был контакт, мне кажется, и меня прихватило.

— Дайте посмотреть, командор.

Луций обнажил руку, она сильно покраснела.

— Вам повезло, вас только слегка задело. Я же говорил вам, что одежда предохраняет только от контакта, но не от облучения. Она, правда, ослабляет действие лучей. Вам надо было все же взять старого Сиверса с собой, он-то знает все подвохи.

Главный пиротехник вышел, чтобы принести все нужное для перевязки, предусмотренной на этот случай. Луций остался с Антонио один. Умирающий бредил, он метался, как в огне. Выдергивал беспокойными руками солому из тюфяка. Но потом вдруг успокоился, и лицо его прояснилось. Луций встал на колени подле его смертного одра и погладил его руку. Он спросил:

— Антонио Пери, вы слышите меня?

Антонио кивнул, не открывая глаз:

— О да, я слышу вас. Я слышу ваш голос, как на корабле.

Он шарил по тюфяку, искал руку Луция.

— Я благодарю вас, мой друг. Благодарю, что умираю здесь. Это гораздо лучше, чем в том ужасном месте. Вы даже не знаете, что это для меня значит. Вдруг вспомнив, он прибавил:

— Вы взяли на себя заботы о Будур, я оставляю ее здесь, на земле, под вашу опеку.

Луций приблизился к его уху и прошептал:

— Можете не сомневаться, Антонио. Я уже оценил ее. Мы спасли вещи из вашего тайника — и ваш дневник тоже. Мы хотим попробовать лавровый эликсир.

Антонио покачал головой.

— Эликсир из лавра горек, предупреждаю вас. Кто ищет забвения в опьянении, тот расчищает для себя место в преддверии ада и пред темными вратами смерти. Я годы потратил на это и неотвратимо попал туда, где главное божество — яд. Так был мне предъявлен счет за прошлые праздники.

Ужас, похоже, снова охватил его, он вцепился в руку Луция. Слова приняли форму заклинаний:

— Уже все позади, я расплатился той же монетой. Я должен думать о том, что единственно важно сейчас. Вам удалось спасти меня оттуда, и у меня появилась надежда, что я буду похоронен так, что это принесет мне спасение. Послушайте теперь, что вы должны сделать с моим телом, когда я расстанусь с ним.

Он с трудом приблизился к уху Луция и зашептал тихим, но ясным голосом:

— Я буду пребывать в нем еще три дня, прежде чем окончательно отделюсь от него, когда придет час отправляться в дальнее путешествие. В этот период демоны особенно сильны, и прежде всего отвратительная, злая трупная муха Друг. Я смогу справиться с ней, только если все церемонии ритуала будут точно соблюдены.

Проследите за тем, чтобы мой труп завернули в чистый льняной саван, чтобы ни одна дождевая капля не коснулась его во время переправы. Доверьте его затем жрецу, он прочитает над ним священные тексты. Потом он распорядится отнести меня на башни для предписанного преображения, не затрагивающего и не разрушающего чистоты человеческой души.

Луций напряженно вслушивался в слова, звучавшие все тише и тише. Наконец он осторожно приподнял умирающего:

— Антонио, я выслушал все ваши пожелания и принял их близко к сердцу — они будут исполнены. Я провожу вас до самого конца.