ГЛАВА 2
Оставшись один, Кузьмичев задумался. В завершение разговора с проституткой он не для пустого словца спросил Коровину о наркотиках. В районный центр регулярно доставлялась дурь. И не только марихуана, но и героин. Это не являлось секретом ни для кого. Достаточно пройтись с утра по укромным местам, где, как принято сейчас говорить, обычно тусуется молодежь, особенно возле дискотеки или по подвалам близлежащих к центру старых домов, чтобы обнаружить множество использованных, окровавленных инсулиновых шприцев. Тайной остается то, КТО конкретно стоит за наркоторговлей непосредственно в Горинске. И, что страшно, его коллеги из подразделения по борьбе с незаконным оборотом наркотиков по этому поводу якобы не имеют никакой более-менее достойной внимания информации. Весь город ее имеет, а они – нет! Как-то, на одном из совещаний, Кузьмичев попробовал поднять вопрос по этой проблеме. Но куда там! Ему и рта не дали раскрыть! Точнее, свою точку зрения он высказал, выразив недоумение по поводу отрицания руководством районного отдела внутренних дел, да и местной администрацией очевидного факта существования в городе отлаженной сети распространения наркотиков. Но начальник милиции, резко оборвав старшего лейтенанта, потребовал, именно потребовал от Кузьмичева не лезть не в свои дела и не бросать тень на слаженный достойный коллектив. Мол, у него, инспектора дорожно-патрульной службы, есть свой участок работы, которым и следует заниматься. И не усугублять обстановку, которая, по словам подполковника Долматова, начальника Горинского РОВД, находится под полным контролем соответствующих служб. А молодежь продолжает втягиваться в зависимость от наркоты и наркодельцов. Смириться с этим беспределом Кузьмичев, даже только из-за своего характера, не мог. Он не стал больше публично выступать, но дал себе слово, насколько хватит сил и возможностей, попробовать зацепить торговцев смертью. Зацепить и раскрутить этот ядовитый клубок. Чтобы вывести на чистую воду ТОГО, кто руководит торговлей наркотиками, лишив ублюдка малейшей возможности уйти от ответа. Сделать это будет очень тяжело в условиях действующей власти. Может, не удастся вовсе. Но попробовать он попробует. Обязательно попробует. А там как бог даст!
То же самое касается и организации проституции на дорогах. И опять было очевидно, что плечевки пасутся в придорожном кафе. Известно, что кафе принадлежит сыну главы администрации Александру Фомину, или Фоме, а сутенером выступает Урод, Дмитрий Кулагин. Этот урод, как по внешней форме, так и по внутреннему содержанию, держит возле себя не менее десяти женщин, зарабатывающих торговлей своими телами. И опять местные руководители закрывают на все глаза. Ведь очень даже легко можно разогнать эту шоблу. Но нет, и здесь – не лезь, старлей, не в свои дела. На это другие люди есть. Есть-то они есть, да что толку-то? Хотя, надо признать, женщин, что пашут на Урода, насильно на панель никто не тянет. Ладно, Урод, с ним все ясно, но что толкает Коровину и подобных ей в лапы предприимчивых наглецов типа Кулагина? Непомерная жажда секса? Говорят, есть у баб такая болезнь – бешенство матки. И тогда им мужик требуется чуть ли не постоянно. Но не все же проститутки больны этой непонятной болезнью? И в этом случае им просто должно опротиветь раскладываться перед первым встречным. Но путаны вновь и вновь приходят к дороге, словно на работу в ночную смену.
Вот этого, как ни старался, Кузьмич понять не мог. Для других, возможно, все было предельно ясно, но этим другим и на все остальное наплевать. И на наркоту, и на проституцию, и на хулиганку, которая буквально захлестнула город. Этим лишь бы самим быть в стороне от всего, в тепле и уюте своих квартир, отгородившись от внешнего мира нежеланием воспринять действительность такой, какая она есть, скрывшись от реалий за крепкими стенами и железными дверями, живя по принципу – моя хата с краю! У кого беда? У кого несчастье? Кому нужна помощь? Эти вопросы не к ним. От подобных вопросов они затыкают уши. Так спокойнее будет! ИМ, но не старшему лейтенанту Кузьмичеву. Поэтому офицер и спрашивал себя, что же является основной причиной проституции?
Привлекательность легкого заработка? Но не так уж легок их труд, если можно назвать блядство трудовым занятием, хотя, наверное, можно! Да и львиную долю суммы, полученной от клиентов, путанам приходится отдавать сутенеру, тому же Уроду в данном случае. Непонятно! А ведь среди тех же плечевок есть и замужние женщины. Их немного, но они есть. Интересно, как мужья реагируют на занятие своих благоверных проституцией? У Кузьмичева в голове не укладывалось, как можно жить с женщиной, зная, что она спит еще с десятком мужчин? Он подумал о своей супруге. И теплая волна накрыла старшего лейтенанта. Они были вместе с 1982 года, хотя познакомились годом раньше. И знакомство это было опять-таки связано с Афганистаном. Кузьмич до сих пор в мельчайших деталях помнил тот бой у кишлака, после которого судьба его резко изменилась. И когда он во второй раз спас Коренева.
Это произошло в июне. Разведрота, как обычно, заступила на дежурство на блокпост. И ничего не предвещало катастрофы. Ни разведданные глубинной разведки, ни какие-то особые признаки наличия у кишлака больших сил душманов, ни данные пилотов «вертушек», проведших контрольный облет ближайшей к стрелковому сооружению территории.
Напротив, в этот день в Пешевар в поисковый рейд было высажено отдельное подразделение. Да, что пост ночью обстреляют, знали все и этому особого значения не придавали. Даже небольшой штурм допускали и были к нему готовы. Но того, что произошло на рассвете, не ожидали и не просчитывали, потому как подобного просчитать было невозможно. Так же как и понять: почему ЭТО смогло произойти!
Но все по порядку. Ночь началась спокойно. Где-то около часа из степей пронесся пыльный «афганец». Затем наступила тишина. В ту ночь Кузьмичев не спал. Какое-то тревожное чувство лишило его сна. Но такое с ним бывало и ранее. Тогда своему чувству он значения не придал, просто выйдя к глиняному забору, к бойцам боевой смены. После пыльной бури небо было необычайно чистым, а звезды близкими. Казалось, протяни руку и сними любую из них. Мирно трещали цикады. Пространство до гор, с места, где находился прапорщик Кузьмичев, просматривалось прекрасно. И для наблюдателей не было никакой необходимости в применении приборов ночного видения или осветительных ракет. Кишлак также молчал, но это необычным не было. В общем, Кузьмич вернулся в спальный отсек где-то около трех часов. И прилег. А в четыре часа все вокруг содрогнулось от разрывов мин. Разрывов, буквально накрывших пост. И тут же раздались крики боли первых раненых. Рота даже в этих условиях сумела рассредоточиться по позициям, но поднявшаяся пыль, смешанная с гарью, не позволяла сориентироваться и понять, откуда велся обстрел, а также что последует за ним. Вернее, что за минометным налетом последует атака духов, было ясно, непонятно лишь: применят ли они стандартную схему или продолжат действовать, применяя новую тактику. Ранее их штурмы не начинались с такого массивного обстрела. Противника увидели, когда тот сблизился с постом метров на пятьдесят. И проявил он себя со всех трех направлений. Причем основная масса валила от кишлака, таким образом, нацелив главный удар в лоб посту. Рота огрызнулась огнем пушек боевых машин десанта (БМД), станковых пулеметов и автоматов. Плотный ответный обстрел заставил духов залечь. Но ненадолго. Блокпост накрыло вторым минометным налетом. Разрывы осколочных мин нанесли ощутимый вред обороняющимся. Появились первые убитые. К тому же огнем гранатометов моджахедам удалось вывести из строя одну боевую машину, что сразу же ослабило огневую мощь на левом фланге. Этим не преминули воспользоваться душманы, перебросив на ослабленный участок дополнительные силы. Пешая атака вновь повторилась. И вновь ее удалось отбить. Но расстояние между противником и блокпостом сократилось метров до тридцати.
Если духи подтянули бы на этот рубеж все свои силы, то броском скорее всего сумели бы ворваться на территорию СПС. И тогда неминуем был рукопашный бой, который десант не выдержал бы. Из-за численного превосходства врага. А посему нельзя было допустить сосредоточение противника для совершения этого губительного броска. И пост вел непрерывный огонь, перейдя практически к круговой обороне.
Кузьмичев яростно отстреливался как раз на том фланге, где была подбита боевая машина десанта. Рядом вел бой и рядовой Коренев. Прапорщик понимал, что такого темпа боя рота долго не выдержит. Арсенал поста, хоть и солидный, все же был ограничен. Когда-то патроны кончатся, и тогда конец! Но изменить ситуацию не мог, готовясь принять свой последний рукопашный бой. На этот случай в накладном кармане его полевой куртки всегда хранилась граната. Если придется умирать, то с собой прапорщик успеет захватить с пяток духов… Рядом с ним в глиняный забор ударила граната. Противно лязгнули осколки, вскрикнул Коренев. Оплавленный, зазубренный кусок горячего металла торчал из его плеча. Боец, как и многие другие, застигнутые врасплох столь массированной атакой душманов, не успел или в суматохе не сумел надеть бронежилет. Хотя тот плечо не прикрывал, но уже следующая порция металла могла превратить молодого солдата в решето. Кузьмич сменил позицию, оттолкнув Коренева к дувалу и встав у амбразуры вместо него. Он не лишил блокпост стрелка, так как все магазины механика-водителя были уже пусты. Он просто занял его место. Разрыв второй гранаты сильно ударил по перепонкам. Но заряд, сбив макушку глиняного забора, угодил в сожженную уже боевую машину десанта. Кузьмич увидел вражеского гранатометчика. Тот менял позицию. Прапорщик поймал его в прицел автомата и нажал на спусковой крючок. Но только две пули вышли из ствола. Два выстрела, слившихся в один, и АКС захлебнулся. И в ответ мощный разрыв, от которого прапорщик совершенно оглох, в глазах помутнело, резкая боль ударила по голове и, как ни странно, отдалась в ногах. Владимир, контуженный, не мог оценить произошедшего и попытался переместиться в сторону. Но ноги не слушались. Он опустил глаза и увидел рваные раны на обеих голенях. Ступни были неестественно вывернуты, это значило, что кости перебиты начисто. Тогда мелькнуло в голове: все, отвоевался. Слух постепенно вернулся к нему, и прапорщик услышал одиночные очереди бойцов, еще продолжавших сдерживать натиск духов. Но этот огонь был слишком слаб, чтобы удержать противника от решающего штурма. Значит, наступил его, прапорщика Кузьмичева, да и всех еще живых бойцов роты, момент истины. Он оглянулся. Рядом увидел тела солдат. Они лежали в разных позах и не двигались. И только Коренев смотрел на прапорщика широко раскрытыми от ужаса глазами. Владимир хотел что-то сказать солдату, но не смог, не слушался язык. Он вновь, с трудом повернув голову, посмотрел на блокпост. Крови Кузьмич не видел и уже не думал о ней. Дрожащими руками он достал гранату, вложил палец в кольцо предохранительной чеки. Осталось вырвать его, и через секунды взрыв. Он откинулся на холодную шероховатую поверхность глиняного забора. И стал ждать, считая последние секунды своей жизни и жизни рядового Коренева.
Взорвал бы он гранату, ворвись духи на пост? Да, взорвал бы! Но сделать это, к счастью, не пришлось. Когда казалось, все было кончено, со стороны Баграма он услышал рев быстро приближающейся гусеничной боевой техники. А затем с воздуха по духам ударили внезапно появившиеся спарки афганских правительственных военно-воздушных сил. Пилоты-афганцы хоть и летали на старой технике, но дело свое знали. Их бомбы ложились точно в цель, а подошедшая вовремя разведывательно-штурмовая рота отдельного разведывательного батальона мотострелковой дивизии переломила ход боя. Ребят из этого разведбата духи боялись, так как легенды об их подвигах распространились далеко за пределы провинции.
Перед тем как потерять сознание, Кузьмичев увидел разведчиков, ворвавшихся на пост. И Коренева, плакавшего над Кузьмичом, когда того несли к боевой машине пехоты. Владимир так и не сказал ничего солдату. И больше не видел его. Прапорщик остался жив. И так как лечение предстояло длительное, его переправили в Чирчикский госпиталь, что недалеко от Ташкента. Там Владимир и познакомился с молоденькой медицинской сестричкой Катей. Она покорила сердце кавалера двух орденов Красной Звезды своей ненаигранной скромностью и чистотой. У нее также не было родителей. Воспитывала Катю бабушка, и жили они в Горинске. После окончания девушкой медицинского училища в Переславле ее позвала к себе дальняя родственница – военный врач. Так Катя оказалась в военном госпитале. Знакомство их за время лечения Кузьмича переросло в любовь. У Владимира заканчивался контракт, и Катя предложила после его увольнения поехать на ее родину. Кузьмичев согласился.
И после госпиталя и увольнения, уже муж и жена, Владимир и Екатерина Кузьмичевы приехали в Горинск. Где и прожили уже более двадцати лет. Кузьмича взяли в милицию. После курсов переподготовки он получил офицерское звание и был определен в ГАИ инспектором. Жизнь и новая служба Кузьмичева складывались по-разному. В своей любви они с Катей были счастливы. Хотели, как и все, иметь детей. Но так уж получилось. Не дал господь.
Вернулся Губин. Загнав машину на прежнее место, вышел на улицу. Кузьмичев посмотрел на часы. Сержант, уловив это движение начальника, проговорил:
– Все в порядке, Кузьмич, доставил твою красавицу по назначению в полной сохранности!
– С чего ты взял, что она моя?
– Ну, ты же с ней базарил! Только не пойму, о чем вообще можно говорить с плечевкой!
– Эх, Максим! Во-первых, она женщина. Во-вторых, у каждого своя судьба. А судьба, брат, штука непростая и капризная. Может вверх поднять, а может и на дно бросить. Да так, что не всем оставит шанс выбраться обратно. Плохо тому, кто не в силах справиться с собой. И таких много. Коровина в их числе. Но она жертва. И не только собственной глупости, но и коварства тех, кто завлек ее на грязный путь проституции. А вот эти особи уже преступники.
Сержант пальцем сдвинул фуражку на затылок.
– Слушай, Кузьмич, а ты философ! И говоришь складно. Как лектор, что недавно в отделе выступал. Тоже что-то о нравственности бакланил. Только, признаюсь, я в его выступлении ни черта не понял. А ты?
– Я не ходил на лекцию.
– И правильно сделал! Базара было много, а толку ни хрена. Лектор говорил часа два, может, больше. А я, когда домой пришел, попытался предкам рассказать о лекции, и что ты думаешь? Двух слов связать не смог. Так и не вспомнил, чего этот областной оратор нам столько времени в актовом зале втирал.
Старший лейтенант прищурился:
– Ты на что намекаешь? Что и я фуфло всякое гоню?
– Не-е, Кузьмич! Ты как раз тему по уму раскладываешь. Просто я сказал, что умеешь ты речи толкать! И ничего большего.
– Ладно. Постой теперь ты на дороге. Я часок вздремну.
Сержант предложил:
– А чего тут торчать? Может, к ребятам на пост рванем? Там все веселее будет! Тут отираться какой смысл?
Кузьмичев посмотрел на подчиненного:
– Стоять будем здесь! До утра. Как рассветет, уйдем на пост. Но не раньше! Вопросы?
И, не дожидаясь реакции сержанта, продолжил:
– Нет вопросов! Неси службу, инспектор, бдительно. Как часовой в карауле. Армейские порядки еще не забыл?
– Помню! Только там охранять было чего… А тут за чем смотреть? За дорогой? Ее, при всем желании, никуда не денешь. И никто на нее не посягнет. Не в Чечне.
– Ты там был?
– Бог миловал! Пока…
– Вот именно что пока! В твоей службе, если, конечно, намереваешься служить до конца, еще многое может измениться. Это я отпахал свое, а у тебя, сержант, все впереди. Ладно. Следи за обстановкой.
Кузьмичев устроился на месте водителя служебной «Волги», откинувшись на сиденье.
До утра время прошло спокойно.
В 8.00 Кузьмич с напарником подъехали к стационарному посту. Их встретил офицер и новая смена инспекторов. А вскоре, сдав оружие, старший лейтенант вошел в свой дом. Его, как всегда, ждала супруга, приготовившая горячий завтрак для мужа.
– Как дежурство, Володя? – спросила она.
– Нормально! Без происшествий.
– Ты отдыхай, а я к бабушке съезжу. Звонила в шесть часов, опять ей плохо.
– Слушай, Кать! Ну, чего ты будешь мотаться с края на край города. Давай попросим Василия, перевезем Анну Ивановну сюда.
– Тесно будет, Володь!
– Ничего! Разместимся. И ей одиноко не будет. Все мы рядом. А это большое дело! Опять-таки, коли надо, «Скорую помощь» вызовем, воды подадим.
– Ну, я не знаю.
– Я знаю! Жди дома, я к Василию.
– Тебе отдохнуть надо!
– На пенсии отдохну. – Офицер вздохнул, добавив: – До нее, родимой, недолго!
Набросив поверх мундира ветровку, Кузьмич вышел со двора, прошел немного по улице, свернул в ближайший переулок. У второго дома остановился. Вернее, у калитки, от которой вела бетонная дорожка, окаймленная кустами сирени, к крыльцу деревянной избы Василия Белугина. Первым Кузьмича встретил Шалаш – пес непонятной породы, здоровый, но дружелюбный. Владимир помнил, как Васька привез из области Шалаша щенком. Утверждал, что купил дельного кобеля – помесь немецкой овчарки и лайки, которого сначала громко назвал Рексом. Но, по мере роста щенка, утверждение Белугина по поводу породы Рекса становилось все более сомнительным. Он не был похож ни на овчарку, ни на лайку, имел характер порывистый, озорной и совершенно не злобный. Команд, как ни старался Василий, не воспринимал и только оказывался на свободе, начинал терзать все, что попадалось под зубы. Старую телогрейку, новую метлу или пустую пластиковую бутылку из-под минеральной воды. Тут-то Белугин и переименовал своего питомца. Из Рекса пес стал Шалашом.
Вот и сейчас он подлетел к калитке, поднялся на задние лапы, передними пытаясь достать Владимира.
– Ну, ну, отвали, Шалаш!
Кузьмич открыл калитку, отбросив пса на дорожку. Но тот вновь перегородил дорогу офицеру милиции. Кузьмич сбросил пса, схватил того за загривок, оттащил к будке, где прицепил к ошейнику короткой цепи. После чего взошел на крыльцо. Постучал в дверь.
Открыла ему супруга Белугина, Клава. И, не видя гостя, приняла его довольно холодно.
– Кого еще несет с утра?
– Это я, Клав, Кузьмичев!
Тон женщины резко изменился.
– А, ты, Володь? Здравствуй!
– Доброе утро, чего ты с утра нервная?
– Будешь нервной с таким муженьком. Хоть бы ты на него повлиял, Володь!
– Опять вечером приложился?
– Приложился? Если бы приложился! Нажрался, как скотина последняя. С дружками из лесхоза чьи-то именины отмечал. Доотмечался так, что вместо хаты в будку к Шалашу залез.
Кузьмичев улыбнулся:
– Да ты что?
– Вот тебе крест! Ты знаешь, он и трезвый чудик, а выпьет, вконец деревенеет. Пил бы как люди, разве я против? Сама бы поднесла! А он… да чего говорить, сам знаешь!
– Знаю! Где он сейчас?
– На кухне сидит, где же еще? Нахохлился грачом весенним, ждет, чтобы похмелила. Да только хрен ему. Надоел уже! Ты постучал, а я думала, дружки заявились. Ты уж извини.
– Да ладно, Клав! Я пройду?
– Проходи, конечно! Да мозги ему промой, хотя все бесполезно, горбатого могила исправит, прости меня, господи!
Клава, несмотря на средний возраст, была человеком глубоко верующим. И было это объяснимо. Она росла в семье баптистов. Те потом, как люди рассказывали, подались куда-то в леса. И Клава, возможно, затерялась бы где-нибудь в секте, если бы не Василий, как раз вернувшийся из армии. Любовь молодой набожной девушки к бравому отставному матросу оторвала ее от секты и оставила в городе. Что никак не повлияло на ее религиозные убеждения, с той лишь разницей, что секту Клаве заменила церковь, где она была образцовой прихожанкой. Что, опять-таки, в быту совсем не мешало ей иногда применять крепкое словечко. Правда, больше в отношении супруга. И Кузьмич понимал ее. Да и Василия, как ни странно. Может быть, дело было в том, что семья Белугиных, как и семья Кузьмичевых, тоже не имела детей? Вот только Кузьмич принял это достойно, а Васька поплыл, найдя в самогоне, пусть и иллюзорную, но все же отдушину, позволяющую на время отвлечься от реальности. Это, понятно, не снимало проблем. Более того, усугубляло их. Ну, а затем подчинило Белугина «зеленому змию», с которым у Васьки не было ни сил, а главное, ни желания бороться.
И все же Белугин был мужиком стоящим. Несмотря ни на что. С таким, как считал Кузьмич, можно было идти в разведку. С трезвым, естественно.
Владимир прошел в сени, оттуда в кухню.
Василий сидел на табуретке в трусах и майке. Весь взъерошенный, небритый. Увидев товарища, лишь буркнул:
– Привет!
Кузьмич присел рядом.
– Здорово, гуляка!
– Э-э, Вова, ты только на мозги не капай! И так голова гудит. А во рту словно ишак испражнялся. Фу, бля, как же муторно! И Клава пойло спрятала! Что за жизнь?
– Кто ж виноват?
– Началось! Благоверная, что ли, попросила моим воспитанием заняться?
– Никто тебя, Вась, воспитывать не собирается. Поздно уже воспитывать. Водка тебя под себя крепко подмяла. Лечиться тебе надо. И серьезно.
– Ага! Сейчас! Вот покурим и поканаем к наркологу. Пусть лечит, если сможет! Только ни хрена у него не выйдет. И ни у кого не выйдет. Я как пил, так и буду пить. Это мое личное дело! Ты, как друг, лучше бы похмелил, а не мораль читал.
– Похмелить, говоришь? А не пошел бы ты, Вася! Мораль тебе читать? Обойдешься! Дружки, что бухают с тобой, пусть ее читают! Они для тебя все. Они твоя семья. И пожалеют, и похмелят, с ними хорошо. По пьяни! Никаких забот. Никому никакого дела, что похож ты на чмо болотное. Они тебе помогут, стакан поднесут! Благодетели. Тебе же лишь это надо. А то, что дом с собачьей будкой путаешь, ничего. Это нормально. Какая разница, где спать, в будке, в канаве, на свалке? Лишь бы утром похмелка была! Эх, Вася, Вася, глаза б мои на тебя не смотрели. Сиди, жди дружков! Или вали к ним! А я пошел. Думал, с человеком поговорить, не получилось. Жаль. Но, видно, ничего не сделаешь. Все ты на самогон променял! Слабак…
Кузьмичев положил сигареты в карман, поднялся, направившись к выходу. Белугин остановил его:
– Володь? Кузьмич! Постой! Да постой ты, черт правильный!
Старший лейтенант обернулся.
– Чего тебе?
– Погодь! Не уходи! Сейчас, я приоденусь. Подожди на кухне.
Кузьмич вернулся, устроившись за столом. Василий скрылся за занавеской, откуда вскоре раздался плеск воды и оханье Белугина.
Вошла Клава.
– Где это чудо?
Владимир кивнул на занавеску:
– В порядок себя приводит.
– А!
Она вздохнула, достала из халата початую бутылку с мутной жидкостью, поставила на стол.
Владимир взглянул на супругу Василия, спросил:
– Зачем?
– Ох, Володя! Пусть уж похмелится! Все одно искать будет. Уйдет из дома.
– А похмелившись, не уйдет?
Клава пожала плечами, ответив однако:
– Уйдет! Догоняться, как он говорит.
Кузьмич приказал:
– Убери самогон! Сама же потакаешь ему, а потом страдаешь. Убери! Ваську надо вытаскивать из запоя, а не похмелять.
– Так я хотела как лучше. А то еще сердце остановится. Давеча, на том краю у реки, да ты, наверное, в курсе, мужик тридцатилетний вечером погулял, а наутро не похмелился. Не успел. Вышел из хаты, на скамейку сел и завалился! Жена к нему, а он готов. Народ говорит, похмелился, жил бы!
Владимир покачал головой.
– Клава! Ты сама-то веришь в это? И потом, к чему спектакли разыгрывать, изображать строгость, сцены устраивать и тут же идти на попятную? Уж лучше утром в постель ему стакан подавай. Или в собачью будку, где найдешь! Не пойму я тебя. Говоришь одно, делаешь другое. Так нельзя, Клава!
За занавеской послышались звуки рвоты. Василия полоскало. Клава посмотрела на Кузьмичева:
– Слышишь, выворачивает!
– Ну и что? Так и должно быть! Вырвет – легче станет.
Женщина вздохнула:
– Может, все же граммов сто налить?
– Нет! Хотя…
Владимир на секунду задумался, затем неожиданно проговорил:
– Оставь бутылку, сама же уйди.
– Ты че задумал?
– Ничего! Давай, оставь нас.
Оставив бутылку и выставив из холодильника нехитрую закуску в виде мелко нарезанного сала, огурца и куска черного хлеба, Клавдия вышла из кухни.
Вскоре после короткого затишья появился Белугин. Был он бледен, но побрит и одет в спортивный костюм. Увидев бутылку и закуску, сглотнул слюну.
– Чего это?
Кузьмич ответил:
– Сам не видишь? Похмелка с закуской! Присаживайся, чего стоишь?
Василий недоуменно присел за стол.
– Клавка раздобрилась?
– Нет, я к соседям сбегал, принес тебе пойло.
– Гм! Ну что ж, пожалуй, немного пропустить не помешает! А то, в натуре, дурно.
– Пей, коли дурно.
Белугин встал, достал из шкафа два стакана, спросив:
– Ты со мной дернешь?
– А ты как думаешь?
Василий молча поставил один стакан на место. Другой наполнил наполовину, резко выдохнул воздух:
– Как говорится, не пьянки ради, здоровья для…
Он уже готов был опрокинуть стакан, как Владимир проговорил:
– Пей, Вася! Только учти: выпьешь, я тебя больше не знаю!
Рука Белугина остановилась на полпути:
– О чем ты?
– Не понял? Объясню популярнее. Перед тобой выбор – либо продолжать пить, но потерять дружбу со мной, либо наоборот. Все просто! Или водка, или я.
– Ты че, Кузьмич? Охренел?
– Нет, Вася. Вижу, ничего другого не остается. Так что, решай, браток! Я тебя ни к чему не принуждаю. Поступай как считаешь нужным.
Белугин резко поставил стакан на стол. Да так, что даже половина самогона выплеснулась на стол.
– Ты чего делаешь, змей? Разве так можно?
– Можно, Вася. Даже нужно! Иначе не получится!
Василий отвернулся к окну.
Владимир, достав сигарету, закурил.
Наступило молчание.
Белугин неожиданно выкрикнул:
– Клавдия! Клава!
Из комнаты донеслось:
– Чего тебе?
– Иди сюда!
Супруга Василия вышла в кухню:
– Ну?
Белугин указал на бутылку:
– Убери!
Клава не поняла:
– Как?
– Убери, сказал!
Женщина подхватила бутылку, не зная, что делать дальше.
– Иди в хату! И вылей самогон, чтобы я его больше не видел!
Клавдия изумленно посмотрела на мужа, перевела взгляд на Кузьмичева.
– Господи! Я не ослышалась?
Василий ударил ладонью по столу:
– Ну, чего тебе еще не ясно, женщина?
– Все, ясно, Вася, все ясно! Ухожу!
Как только супруга вышла, Белугин взглянул на Кузьмичева:
– Доволен, изверг?
– Нет, не доволен! Ты словно одолжение кому-то делаешь. Будто это мне или Клаве надо! Это тебе, и только тебе надо! Понял?
– Воспитатель хренов! Ладно! Проехали. Закрыли тему. Ты че пришел-то? Дело какое?
– Дело.
– Выкладывай!
– У тебя тачка на ходу?
– А чего ей будет?
– Бабулю нашу надо перевезти.
– Откуда, куда?
– Из ее дома к нам с Катей.
Белугин взглянул на товарища:
– И где же вы втроем разместитесь, в твоих-то апартаментах?
– По-твоему, лучше из-за собственного удобства оставить больную пожилую женщину одну?
– Удивляюсь я тебе, Володь! Если б не знал тебя, ни за что бы не подумал, что ты мент! Скорее, какой-нибудь святоша. Менты так, как ты, не поступают. Нет, не поступают. Ты один такой! Зуб даю!
– Не надо, Вася! Лучше ответь, поможешь?
– А куда я денусь? Когда поедем?
– Лучше сейчас, но решать тебе!
– Ты один или и Катю возьмем?
– Конечно, с Катей! Ей собрать бабулин скарб надо, разве я один разберусь, что к чему?
– И то правда! Тогда иди домой. Я, как заведу свой «поларис», к калитке и подъеду! Пойдет?
– Добро!
Кузьмичев поднялся, вышел в сени, оттуда во двор, где вновь был буквально атакован Шалашом.
Его отогнала Клава, появившаяся из-за дома.
– Володь! Подожди!
Кузьмич остановился.
Женщина приблизилась к нему:
– Володь! А чего это с Васькой случилось?
Она до сих пор не могла понять резкое изменение в настроении и желаниях мужа.
– То, что и должно было случиться.
– И че, он теперь пить не будет?
– Не знаю, Клава, надеюсь, не будет. По крайней мере так, как пил раньше.
– Господи, Володя, я за тебя богу молиться буду!
– За мужа лучше молись. И поддержи его. Это Василию необходимо.
– Да, да, конечно!
– И еще, Клав. Все спиртное из дома убери!
– Сегодня же уберу. А что делать с дружками? Гнать со двора?
– Ни в коем случае. Василий сам должен разобраться с ними! Твое вмешательство может сыграть негативную роль. Придут, впусти. А дальше – мужа дела. Но, думаю, все у вас наладится.
– Спасибо тебе, Володя!
Кузьмичев вышел за калитку. Он не видел, как женщина вслед перекрестила его, и не слышал, как проговорила:
– И есть же еще такие мужики?! Счастливая Катька!..
