Письмо двадцать восьмое

Когда я просил тебя не заполнять свои письма всякой чушью о войне, я подразумевал, что не жажду получать инфантильные и глупые опусы про смерть людей и разрушение городов. Но в той степени, в которой война влияет на духовное состояние твоего пациента, я, естественно, ею интересуюсь и жду подробных донесений. В этом же отношении ты, кажется, удивительно бестолков. Так, ты с ликованием пишешь, что можно ожидать тяжелых налетов на город, где живет твой тип. Это вопиющий пример того, на что я уже раньше жаловался, — твоей способности забывать главное в минутных радостях по поводу человеческой беды. Разве тебе неизвестно, что бомбы убивают? Как же тебе непонятно, что смерть твоего подопечного в настоящее время — именно то, чего мы хотим избежать? Он освободился от светских друзей, с которыми ты пытался его свести, он влюбился в глубоко верующую девушку и стал невосприимчив к твоим нападкам па его целомудрие, да и разнообразные методы, которыми мы пытались извратить его духовную жизнь, остались пока без результата. Сейчас, когда с полной силой приближается война и мирские надежды занимают все меньше места в его сознании, озабоченном оборонительными работами и мыслями о девушке, он вынужден уделять Врагу больше внимания, чем раньше, и увлечен этим больше, чем ожидал, «самозабвенно», как говорят люди. Ежедневно утверждаясь в сознательной зависимости от Врага, он почти наверняка будет потерян для нас, если его убьют сегодня ночью. Это столь очевидно, что мне даже стыдно писать тебе об этом. Иногда меня охватывает беспокойство: не слишком ли мы долго держим такой молодняк, как ты, на соблазнительской работе, не рискуете ли вы заразиться настроениями и воззрениями людей, среди которых вы действуете? Они, конечно, склонны считать смерть величайшим злом, а сохранение жизни — величайшим благом. Но этому ведь мы их научили. Будь осторожен, не попадись на удочку нашей собственной пропаганды. Я понимаю, тебе кажется странным, что твоей главной целью должно быть сейчас как раз то, о чем молятся возлюбленная и мать подопечного, — его физическая безопасность. Но это действительно так. Ты должен хранить его как зеницу ока. Если он умрет сейчас, ты его потеряешь. Если он выживет в войну, у нас всегда есть надежда. Враг защитил его от тебя во время первой большой волны искушений. Но если он останется жив, само время станет твоим союзником. Долгие, скучные, монотонные годы удач и неудач — прекрасная рабочая обстановка для тебя. Видишь ли, для этих существ трудно быть стойкими. Непрестанные провалы: постепенный спад любви и юношеских надежд; спокойная и почти безболезненная безнадежность попыток когда-нибудь преодолеть наши искушения; однообразие, которым мы наполняем их жизнь, наконец, невысказанная обида, которой мы учим их отвечать на все это, — дают замечательную возможность. Если же, напротив, на средние годы придется пора процветания, наше положение еще сильнее. Процветание привязывает человека к миру. Он чувствует, что «нашел в нем свое место», тогда как на самом деле это мир находит свое место в нем. Улучшается репутация, расширяется круг знакомых, растет сознание собственной значительности, возрастает груз приятной и поглощающей работы, и все это создает ощущение, что он дома на земле — а именно этого мы и хотим. Ты, вероятно, заметил, что молодые люди умирают охотнее, чем люди средних лет и старые.

Дело в том, что Враг, странным образом предназначив этих животных к жизни вечной, не дает им чувствовать себя дома в каком-либо еще месте. Вот почему мы должны желать нашим подопечным долгой жизни. Семидесяти лет только-только и хватает для нашей трудной задачи — отманить их души от Небес и крепко привязать к земле. Пока они могут чувствовать, что молоды, они всегда витают в облаках. Даже если мы ухитряемся держать их в неведении о вере, бесчисленные ветры фантазии и музыки, картин и поэзии, лицо красивой девушки, пение птицы или синева неба рассеивают все, что мы пытаемся построить. Они не хотят связывать себя мирским успехом, благоразумными связями и привычкой к осторожности. Их тяга к Небесам столь сильна, что на этом этапе лучший способ привязать их к земле — убедить их в том, что землю можно когда-нибудь превратить в рай посредством политики, евгеники, науки, психологии или чего-нибудь еще.

Настоящая привязанность к миру достигается только со временем и, конечно, сопровождается гордыней, ибо мы учим их называть крадущееся приближение смерти здравым смыслом, зрелостью или опытом. Опытность, в том особом значении, которое мы учим их придавать этому слову, оказалась очень полезным понятием. Один их великий философ почти выдал наш секрет, сказав, что для человека «опытность — мать иллюзии». Но благодаря моде и, конечно, Исторической Точке Зрения нам удалось в основном обезвредить этого автора.

Сколь ценно для нас время, можно понять по тому, что Враг отпускает его нам так мало. Множество людей умирает в детстве, из выживших многие умирают в молодости. Очевидно, для Него рождение человека важно прежде всего как квалификация для смерти, а смерть важна как вход в другую жизнь. Нам остается работать с избранным меньшинством, ибо то, что люди называют «нормальной длиной жизни», — исключение. По-видимому, Он желает, чтобы некоторые (но не многие) из этих человеко-животных, которыми Он населяет небеса, обрели особенно строгий опыт сопротивления нам. Вот здесь-то мы и не должны упускать возможности. Чем короче жизнь, тем лучше мы должны ею воспользоваться. И что бы ты ни делал, храни подопечного в безопасности, как только можешь.