Книга: Запах смерти
Назад: Глава 6 Паломничество
Дальше: Глава 8 Воин Искусства

Глава 7
Последнее убийство Жаждущего

– Как смеет Хэ Цин так дурно вести себя?! – дочитав до конца донесение, удивился государь.
«Записки о добрых деяниях и благородных сердцах», Неизвестный автор
Жаждущий сдержал обещание познакомить меня с настоящим Колдуном, и когда я впервые попал в «рабочий кабинет» Викториана под кладбищем, меня поразили горы всяких колдовских штучек, наваленные тут и там. И ощущение уюта, словно я пришел не в гости, а к себе домой.
Каким образом Жаждущий уговорил Викториана со мной познакомиться, не знаю. А может, его и уговаривать не пришлось. Люди Искусства – очень одинокие люди. Даже если у них руки по локоть в крови, они – люди, и хоть они и отвернулись от рода человеческого, желание общения им не чуждо. Но с кем такой человек может поговорить откровенно? Только с такими же людьми Искусства: с теми, с кем может откровенно обсуждать то, что любой нормальный человек расценил бы как гнуснейшие злодеяния…
Однако люди, посвятившие жизнь Искусству, редко общаются между собой. Они, по большей части своей, индивидуалисты – а ряд табу, наложенных подсознанием во время Паломничества, укрепляет их отвращение друг к другу. Хотя если бы было по-другому, то, сплотившись в единую силу и опираясь на мощь Древних, колдуны, наверное, могли бы захватить власть над планетой, сметя границы всех государств.
Я думаю, Викториана подкупило то, что мы с Жаждущим не были Посвященными, не совершали Паломничество, не общались с «демонами». Он пригласил нас.
Мы встретились на автобусной остановке у метро. Дул промозглый южный ветер. В воздухе кружилась снежная пыль, и, несмотря на пуховую куртку, мне было холодно.
Выдыхая белые клубы пара, тоже с ног до головы закутанный, озябший Викториан протянул мне маленький пузырек с ярко-голубой жидкостью.
– Выпейте.
Я с сомнением посмотрел на пузырек. Раньше с другими колдунами я не встречался, но жизнь научила определенной осмотрительности. Пить что попало не стоило.
– Что это?
– Пропуск в мои покои.
Пока я раздумывал, Викториан протянул такой же пузырек Жаждущему.
– Ты тоже выпей.
Я долго раздумывал, сжимая в руках маленькую бутылочку, но затем решил, что если бы Колдун захотел, он смог бы убить нас иным, менее изощренным способом, а не мерзнуть ради этого на автобусной остановке, и выпил содержимое пузырька одним глотком. Жидкость оказалась горькой, словно я лизнул надломленный стебель одуванчика. Викториан протянул мне «Белочку» в хрустящем фантике.
– На закусь.
Происходящее, особенно слово «закусь», живо напоминало распитие на троих – действо, к которому я, как и большая часть общества, относился с насмешкой. Раньше я никогда в подобных мероприятиях не участвовал.
– Так и спиться можно.
– Ничего.
– А что это было за лекарство?
– Я же сказал: пропуск в мою маленькую обитель.
Из рассказов Жаждущего я уже знал, что Колдун большую часть времени проводит где-то под кладбищем, но до того дня Жаждущий тоже не бывал в подземелье Колдуна.
Свернув с остановки, мы двинулись в сторону кладбища. Ветер злобно завывал у нас за спиной, и только потом я понял: ветер заметал следы. Зимой следы на снегу могут остаться на несколько дней, привлечь внимание какого-нибудь любознательного прохожего, а Викториан, как и все мы, не любил излишней рекламы.
Он оставил нас снаружи и позвал только тогда, когда открыл первую дверь.
Спускаясь по шаткой лестнице в холодную прихожую обители Колдуна, я испугался, что сейчас меня заведут в сырую могилу и станут угощать морожеными червями. Картина, нарисованная воображением, оказалась столь реальной, что Жаждущему, идущему сзади, пришлось подтолкнуть меня, потому что я на какое-то мгновение просто застыл на месте, не в силах заставить себя ступить дальше и вспоминая очаровательные запахи, которые переполняли мою кухню, когда я начинал варить колдовское зелье.
Однако стоило мне перешагнуть порог второй потайной двери и попасть в гостиную-кабинет Викториана, как все мои страхи тут же рассеялись. Здесь было уютно, «как в норе хоббита», да простит меня профессор Толкиен за невольное сравнение.
Кроме того, здесь было тепло. В углу потрескивала жаровня, но больше для виду. Тепло излучали сами стены помещения.
– Раздевайтесь. Вон вешалка.
Мы стали распаковываться. Процесс напоминал вскрытие коробки с новогодним подарком. Под одной упаковкой другая, под ней – третья. В помещении стояла настоящая жара, и минут пять мы снимали с себя всевозможные шарфы и свитера, пытаясь негнущимися от мороза пальцами расстегнуть верткие пуговицы. Потом, повесив одежду на огромную вешалку у входа (где и без того висела куча всякой одежды странного фасона и непонятного назначения), мы расселись вокруг стола Колдуна.
Стол был письменным, и сидеть за ним было удобно только хозяину, нам же пришлось устроиться боком, так как ноги девать тут было некуда – но другого стола не имелось.
На какое-то время воцарилась тишина. Мы внимательно разглядывали друг друга, наконец, Колдун, преодолев внутреннее сопротивление, протянул руку.
– Викториан.
– Александр Сергеевич.
– И не Пушкин? – улыбнулся он.
Я в ответ тоже улыбнулся.
– Пока нет.
– Итак… Добро пожаловать в мою скромную обитель, – Викториан на мгновение замолчал. – Должен признаться, вы первые мои гости, хотя я уже лет семь обитаю здесь.
– Почему?
– Видите ли, люди Искусства не любят общаться друг с другом – это своеобразное табу. Но вы ведь не Посвященные.
Его слова звучали для меня, словно зов сирен для одинокого моряка. «Искусство»? «Посвященные»?
– Знаете, Викториан, я понятия не имею, о чем вы говорите, – сказал я. – Я всего лишь мастер амулетов. Я их делаю, пользуясь, может быть, не совсем привычной, но подчиняющейся человеческой логике технологией. У Павла мания…
– Подождите, – прервал меня Викториан. – Сейчас я заварю кофе. Мы выпьем и поговорим.
Из стола он извлек бутылку дефицитного в те годы «Вана Таллина», а потом отошел к жаровне. И только тут я разглядел, что сверху на ней стоит поднос с песком. Песок, видно, был раскаленным, и над ним висело марево горячего воздуха. Викториан достал три тигелька, яркую иностранную бумажную пачку, насыпал молотый кофе, налил воды, а потом минут пять колдовал над жаровней. Я не знаю, было ли тут задействовано Искусство, но кофе по-турецки получился отменным, а ликер стал приятным дополнением к горькому обжигающему напитку, позволив нам расслабиться.
– Я, – начал Викториан, вернувшись на свое место, – хочу предложить каждому из вас рассказать о себе, о своем пути в Искусстве. А потом я расскажу о себе и об Искусстве. Я буду последним, потому что мой рассказ может затянуться.
Он оказался совершенно прав. Так и получилось.
Первым рассказывал я. Да, собственно, и нечего было рассказывать. За всю свою жизнь я никого не убил. Пара проклятий, одно из которых легло на некогда любимого, но предавшего меня человека. Одинокая, холостяцкая жизнь. Увлечение литературой. Франция XVII века. Вначале Дюма. Потом серьезные книги по истории. Изучение французского. Первые заклятия. Тут мне в руки попал «Молот ведьм» в полном издании с приложениями и комментариями, неведомо каким образом занесенный в магазин «Старая книга». Книгу, призванную служить оружием против колдовства, современные французские историки и издатели снабдили комментариями, в которых описывали некоторые из заклятий. Шестое чувство – так я считал тогда – помогло мне отделить необходимые ингредиенты от ненужных и добавить, где это было необходимо, что-то от себя. Скучный путь ремесленника, пользующегося Искусством как инструментом.
Рассказ Жаждущего оказался более впечатляющим. Он никогда не занимался колдовством, не имел никакого отношения к магии. От рождения он чувствовал Запах Смерти – черную составляющую души человека. Убивая, освобождая душу от бренной оболочки, он воспринимал эту составляющую как запах. По крайней мере, так он объяснял свою неодолимую тягу к убийствам. Жажда Запаха Смерти. Он рассказывал, низко опустив голову, делая долгие паузы. За время рассказа он несколько раз залпом опустошал свою рюмку ликера. Викториан едва успевал подливать. И еще: Жаждущий не мог смотреть нам в глаза. Он исповедовался, так как мы были для него единственными людьми, способными выслушать и понять его исповедь.
До этого я не слышал ничего об убийствах, и теперь, вслушиваясь в каждое слово Жаждущего, сидел пораженный. Мог ли этот человек убивать так, как он говорил? Был ли он тем чудовищем, каким рисовался? Этот красивый юноша, его тяга к скальпелю… И тут у меня возникло ощущение, что Жаждущий что-то недоговаривает; что правда во сто крат хуже. В голове у меня завертелась мысль о Джеке Потрошителе… Может, он был Посвященным в Искусство?
Колдун улыбался. Он смотрел на Жаждущего, слушал рассказ о вспоротых животах, расчлененных телах и улыбался, наслаждаясь смущением своего гостя. На мгновение я подумал, что Викториан – сумасшедший. Следующей мыслью было, что, наверное, и я сумасшедший, раз сижу тут и слушаю все эти гадости. «А отварчики из человеческих ушек и пальчиков? Ты о них забыл?» – прошептала на ухо гадливым голоском моя подруга совесть.
Жаждущий рассказал нам все, и о своей невесте Светлане, и о Запахе.
– … понимаете, мне нравится чувствовать их смерть! Копаться в их кишках, когда тела сотрясаются в агонии. Но если Светлана узнает…– Жаждущий закрыл лицо руками. Он разрыдался.
– Ну, не переживайте вы так, Павел, – спокойно сказал Викториан, похлопав Жаждущего по плечу. – Я уничтожил намного больше людей, чем вы.
При этих словах я даже глазом не моргнул. Я знал это. Знал, что в прошлом Колдуна были поступки намного ужаснее, чем хладнокровные убийства, совершенные Жаждущим. Знал с того самого момента, как увидел его улыбку.
Разлив последние капли ликера и убрав пустую бутылку со стола, Колдун повернулся ко мне:
– Что хотите выпить?
Надо сказать, что две трети бутылки выпил Жаждущий во время рассказа, и со второй чашечкой кофе, который у Викториана получался поистине великолепным, пить было нечего.
– Пожалуй, чего-нибудь такого же крепкого и менее сладкого, – предложил я.
– «Черри бренди» подойдет?
Неискушенный особо в западных напитках, я пожал плечами..
– Что это?
– Вишневый коньяк. У меня тут где-то есть бутылочка.
Колдун порылся в столе и извлек пузатую бутыль с невзрачной наклейкой. На вкус напиток оказался менее сладким, но более крепким, Он имел утонченный аромат спелой вишни.
Отпив глоточек кофе, а потом глоточек коньяка, Викториан внимательно посмотрел на меня, потом на Жаждущего, словно ждал нашего одобрения.
– Теперь настала моя очередь рассказать вам об Искусстве и о том пути, которым прошел я. О Паломничестве и о Древних. Приготовьтесь. Рассказ будет долгим…
Он начал свой рассказ с того момента, когда уже умел немного колдовать и обжился в своем жилище. Первые слова его были о живописи и о странном колодце, который стал появляться на его картинах.
Тем не менее рассказ Колдуна показался мне не таким зловещим, как рассказ Жаждущего. Наверное потому, что Викториан не драматизировал происшедшее с ним. Он спокойно констатировал факты, пытался расставить точки над «i» и систематизировал то, что узнал во время Паломничества, опуская собственные ощущения и натуралистические детали, в изобилии присутствовавшие в рассказе Жаждущего. Так впервые я узнал об Искусстве – а потом, уже вернувшись домой, долго не мог заснуть, думая о том черном следе, что оставило Искусство в моей душе и судьбе.
* * *
Проблема Жаждущего.
Именно она свела нас вместе, и именно ради нее мы собрались снова через три дня. Хотя, если сказать честно, Викториан мне понравился, и как казалось, он тоже испытывал ко мне определенную симпатию.
Итак, мы встретились снова.
Снова пили кофе, на этот раз начав с «Черри бренди» и закончив финским «Lakko». Что мы обсуждали?
Я принес несколько неотработанных рецептов амулетов против безумия и против одержимости. Но в Жажде Запаха не было ни безумия, ни одержимости. Это был своего рода наркотик – наркотик Искусства.
Викториан, в свою очередь, подготовил несколько книг.
Разбирая древние рунические письмена, пытаясь выделить из них стилистические напластования прежних эпох, мы старались найти ту самую составляющую, которая позволяет Жаждущему чувствовать Запах.
Дня нам не хватило, и мы встретились на следующий день, и еще через день. Жаждущий не приходил, был занят на работе, а мы с Викторианом целиком погрузились в решение его проблемы. Оба мы, до встречи с Жаждущим, погрязли в рутинной работе – однообразное выполнение одних и тех же колдовских фокусов, и теперь мы, по натуре люди творческие, оказались охвачены желанием во что бы то ни стало решить проблему, вставшую перед нами. Вначале не столько даже из желания помочь Жаждущему, сколько из желания самоутвердиться; из желания осознать, что в любой момент мы можем отвергнуть Искусство, стать обычными людьми…
За это время Колдун несколько раз запирался в кладовой, вызывал Зеленый Лик, чтобы тот пояснил отдельные неясные места «Daemonialitas». Но дело двигалось очень медленно. Колдун не хотел посвящать «демона» в суть своих изысканий, чтобы не получить запрет. Вполне возможно, если бы Живущие в Колодце узнали о нашей работе, то нам бы пришлось отправиться в Паломничество или в Соты Любви. А я, честно говоря, этого не желал – не говоря уже о Жаждущем, который просто разрывался между Желанием Запаха и своей возлюбленной.
Но только через неделю Колдун открыл мне двери своей спальни и показал юношу, подвешенного к потолку. Тогда они перешли уже ко второй фазе – фазе страха.
Серебристый шар, искрящийся любовью, сверкал на полке.
Долго стоял я, вглядываясь в искаженное лицо юноши, подвешенного к потолку вниз головой.
– Ему кажется, что он висит посреди бездонного колодца. Он не слышит нас, не слышит ничего, кроме равномерного звона падающих капель.
– Но разве это может испугать?
Я видел, как по матово белой коже мальчика катятся капли холодного пота.
– Когда мы отдаемся во власть фантазий, то оказываемся в вымышленных мирах, существующих только у нас в подсознании. И тогда, если, конечно, подойти к этому умело, можно использовать разум подопытного. Выявить его мир страха и мысленно загнать его туда. Вот тогда он будет по-настоящему бояться, – объяснил Колдун.
– Но ведь это ужасно…– я не находил слов. Одно дело слышать рассказы о кровавых делах и совсем другое – присутствовать при этом.
– Бросьте, Александр Сергеевич. Во всем этом нет ничего ужасного. Вы – коснувшийся Искусства – должны понимать, что в легендах о Книге Судеб есть доля истины. Не уверен, что сами Книги Судеб существуют, но нечто подобное определенно есть. И если этому юноше суждено отправиться на кухню Мясника питать своим мясом желудки Паломников, то так и будет, и ни вы, ни я не в силах этому помешать. Понимаете, Жаждущий убивает из собственной прихоти. Если он не станет убивать, никто не умрет. Если перестану убивать я, то все равно тот или иной человек погибнет. Это – неизбежно. И, убивая, я стараюсь, чтобы процесс был менее ощутим для общества.
Я ответил, что сам понимаю это, но не могу с этим смириться.
– Те, кто идет против Искусства, становятся мясом. Или плыви по течению, или погибнешь.
Я согласно кивнул. Колдун был прав…
– Кстати, – продолжал он, – быть может, именно в этом и сокрыто решение проблемы Жаждущего. Боюсь, мы никогда не сможем побороть его тягу к Искусству иначе, чем ампутировав ту часть его «эго», что влечет его к Запаху.
* * *
В те дни, не стерпев «ломки», Жаждущий совершил свое последнее убийство.
Он прибежал к Викториану. Я был там. Жаждущий рыдал, кричал о том, что предал свою любовь – но в глазах его сияло самодовольство. С таким самодовольством в глазах женщина покидает ложе любовника, возвращаясь к нелюбимому мужу.
В тот день он убил троих.
* * *
Жаждущий увидел свою жертву, когда она возвращалась из магазина.
Еще девочка. Подросток. На ней было дешевое пальто, пуховый платок, «скороходовские» сапоги, но что-то щелкнуло в груди Жаждущего, и он сразу понял, что гори все огнем, но в этот раз он не сможет устоять. Он пошел за девочкой, взглядом ловя каждый ее шаг, каждое мимолетное движение. Так кот крадется за птичкой, отмечая мельчайшие движения жертвы, примериваясь к ней. Готовясь прыгнуть.
Девочка, размахивая полиэтиленовым пакетом с круглой буханкой черного хлеба, направилась в сторону новостроек.
Жаждущий шел следом.
Вокруг сновали прохожие. Они спешили по своим делам. Им не было дела ни до девочки, ни до красивого молодого человека, идущего за ней следом. Прохожие жили своей жизнью, были обременены собственными заботами и проблемами.
Девочка нырнула в парадную одного из многоквартирных домов. Жаждущий остановился. Замер на мгновение.
Что он делает? Зачем ему идти туда? У него ведь даже нет с собой скальпеля. Его видело множество людей. Его смогут опознать. Поймать. Но ноги сами несли его вперед.
Девочка уже заходила в лифт, но при звуке хлопнувшей двери парадного остановилась.
– Вы едете?
Лучше бы она уехала, не дожидаясь. Лучше бы она ничего не говорила! То, что она обратила на него внимание, подхлестнуло Жаждущего. Помогло прорваться едва сдерживаемой плотине. А ее голос! Он оказался именно таким, как ожидал Жаждущий. Голосом нежным и невинным. Голосом, в котором вместо слов: «Вы едете?» – ему послышалось: «Приди и убей меня!»
Жаждущий метнулся к лифту.
– Да, подождите!
Вихрем влетел он в кабинку. Теперь он действовал, не думая, подчиняясь инстинктам желания. Искусство завладело его эмоциями. Его мысли неслись по замкнутому кругу, который невежественные люди иногда называют безумием. Выбросив руку вперед, он ударил девочку в горло. Она дернулась, стукнулась головой о стенку лифта. Тело ее сразу обмякло, медленно сползло по стене. Жаждущий знал, что она не мертва, а всего лишь потеряла сознание. Бессмысленно дарить людям такую легкую смерть. Порывисто вдавил он кнопку последнего этажа.
Ему показалось, что лифт поднимается целую вечность. Но вот наконец двери раскрылись. Перед ним стояла женщина. Стройная женщина лет сорока в модном сером демисезонном пальто. В руках у нее была продуктовая сумка. Застыв и широко раскрыв глаза, взирала она на тело, распростертое на полу лифта. Действовать надо было решительно. Жаждущий оглушил ее одним ударом.
Как он и надеялся, чердак дома оказался открыт – но там было чертовски холодно, и пришлось довольствоваться подсобкой, где располагались механизмы лифта. Затащив обеих женщин туда, он крепко-накрепко их связал, вставил кляпы. Вместо веревки подошел обрывок телефонного провода. Его Жаждущий нашел в углу, а вместо кляпов использовал носовой платок и перчатки, найденные в карманах женщины.
Милый парень, с которым приятно было пить кофе, разговаривать о высших материях и философии, исчез. Осталось существо, действующее согласно инстинктам, продиктованным Искусством.
В этот раз Жаждущему впервые пришлось на пару часов оставить своих жертв. Это было очень рискованно, но у него с собой не было оружия, а убивать голыми руками он не умел. Жертва могла умереть слишком быстро, и тогда убийство потеряло бы смысл.
Стараясь не привлекать к себе внимания, он поспешил домой.
Ему казалось, он летит на крыльях любви. Нет… Не любви. Это была животная страсть… Страсть, которая сильнее доводов разума, сильнее любви.
Он обернулся быстро. Привез пакеты для мяса, сумку и огромный лист полиэтилена, который расстелил на полу. Пол, залитый кровью, может выдать его, если кровь просочится вниз.
К тому времени, как он вернулся, обе жертвы очнулись. Они извивались на полу, глядя на него со страхом и мольбой, но Жаждущий был нем к их мольбам. Да и о чем могло просить у него мясо – сырье, из которого добывают Запах. Действуя скальпелем с профессиональной ловкостью, он распотрошил одежду жертв, раздев их догола. Аккуратно отложив в сторону ворох их одежд, он разделся.
В подсобке было холодно, градусов пятнадцать от силы. Но женщины тряслись не от холода, а от страха. Жаждущий этого не замечал. Отсутствие мух – постоянных спутников в его кровавых делах – вот что его раздражало, однако «ломка» настолько обострила желание, что такая мелочь, как мухи, отошла на второй план.
Он положил девушку на живот и, вытянув ее руки вперед, привязал их к какой-то железяке, зацементированной в стену. Женщину он посадил рядом.
Изнасиловав девушку, насладившись ее очаровательным Запахом и оставив лежать со вспоротым животом, словно выпотрошенную рыбу, он принялся за женщину.
Она видела, что случилось с девочкой; касаясь бедром ее руки, чувствовала, как быстро холодело тело. Несчастная смотрела на Жаждущего, не в состоянии поверить, что такое может происходить на самом деле. А Жаждущий не спешил. Он уже удовлетворил первый «голод». Теперь же, аккуратно утопив скальпель в груди женщины, чувствуя ее боль, Жаждущий неожиданно замер, услышав звуки у себя за спиной.
Резко обернувшись, он увидел здоровенного парня, который, вытаращив глаза, взирал на открывшееся перед ним зрелище. Судя по одежде, это был механик или водопроводчик. Зачем понадобилось ему заглядывать в подсобку?
Ярость охватила Жаждущего. Ему помешали! Такого еще никогда не случалось! Сжав скальпель, он шагнул вперед. Огонь берсерка загорелся в его глазах. Незадачливый механик, видимо, решивший стать героем, выхватил разводной ключ, готовясь сразиться с убийцей. Как был глуп этот человек, как наивен! Увидев Жаждущего, он должен был отступить, принять существование Жаждущего как одно из естественных проявлений природы и в ужасе бежать прочь, лелея надежду о собственном спасении. Ведь не рветесь же вы остановить молнию! А сколько людей гибнет в автокатастрофах, при землетрясениях… Но механик, воспитанный на сказках о «докторе Джекиле и мистере Хайде», не подозревающий о путях Искусства, шагнул вперед, готовясь вступить в бой и желая победить безумного убийцу.
Одно неуловимое движение – и скальпель по самую рукоять, на всю длину четырехсантиметрового лезвия, вошел в глаз. Механик дико взвыл и уронил оружие, схватившись за глазницу. Но Жаждущий уже выдернул скальпель. Еще один взмах, и острое лезвие рассекло от уха до уха горло непрошеного свидетеля. Окровавленная женщина на полу с ужасом следила за происходящим. Она видела, как убийца изнасиловал девушку, видела, как он отдыхал – глубоко погрузив пальцы в аккуратно вспоротый живот, Жаждущий перебирал кровавую мешанину внутренностей; ее тело болело от ран – прикосновений инструмента Смерти. Теперь же она стала свидетельницей еще одного кошмара.
Механик умер, сжимая руку Жаждущего. И тут, осторожно жужжа, появились первые мухи. Они чувствовали Запах Смерти и слетались, чтобы разделить пиршество со своим повелителем.
Запах Смерти. Он переполнял помещение. Он веселил, как пьянящий газ. Он бодрил. И еще кровь. Повсюду была кровь. В крови были стены, пол и даже потолок. Тот жалкий кусок полиэтилена, что принес Жаждущий, ничуть не помог. Слишком много крови.
Настал черед последней жертвы. Ее Жаждущий убивал часа два. Он не торопился. Ему некуда было торопиться. Он делал один надрез за другим, как настоящий художник, любовался сочащейся кровью. Но вот глаза женщины остекленели. Она была еще жива, но то ли сошла с ума, то ли впала в ступор. Жаждущего это не интересовало. Постепенно умирая, она источала Запах. Вот что главное! Жаждущий наслаждался: резал плоть, вдыхал запах. Беспрерывный экстаз после долгого воздержания, возвращение к старому…
* * *
Какие глаза были у него, когда он прибежал к нам, моля о помощи! Убийство было не запланировано. Он оставил множество следов на месте преступления и клялся нам, что все осознал, и если его схватят… Что станет со Светланой? Она ведь живет с ним и не знает, какой он на самом деле. Она не выдержит такого удара. Жаждущий молил нас о помощи. Он упал на колени и плакал.
Я отвернулся. Мне было противно. Человек, хладнокровно убивший троих ни в чем не повинных людей. Не по необходимости убивший, а из удовольствия. Расчленивший их и наслаждавшийся этим. Мне было жаль его, как может психиатр жалеть сумасшедшего – но участвовать в его делах, помогать ему заметать следы… Это уже не просто найти лекарство и помочь выздоровлению. В то время я сам еще слишком слабо осознавал свою причастность к Искусству и не разделял отношения Посвященных к человеческому мясу.
Как позже решили мы с Викторианом (надо сказать, что мы оба пришли к этому заключению независимо друг от друга), Жаждущий в своем стремлении к нормальности застрял где-то на полпути между Искусством и обычной жизнью, не в силах отказаться от Запаха и не желая идти дальше по Пути Искусства, как Викториан.
Но в тот раз именно Викториан и помог Жаждущему.
– Хорошо, – медленно проговорил он, когда Жаждущий немного успокоился. – Ты оставил там три расчлененных трупа?
Жаждущий кивнул.
– В этот раз я спасу тебя, – продолжал Викториан. – Но мы близки к решению твоей проблемы, и ты должен поклясться, что убиваешь в последний раз. Мои покровители могут узнать о том, что мы затеваем, и я не знаю, как они к этому отнесутся. Поэтому, если такое убийство повторится, мы оба умоем руки, и ты сам будешь расхлебывать все, что натворил.
Он многозначительно посмотрел на меня. Вовремя сообразив, что от меня требуется, я согласно кивнул.
– Конечно. Убийства… бессмысленные убийста, – пробормотал я, покосившись на Викториана (я-то в отличие от Жаждущего знал о молодом человеке, подвешенном к потолку в соседней комнате), – …бессмысленные, зверские убийства должны прекратиться.
Жаждущий, стоя на коленях, яростно закивал:
– Они не были бессмысленными! Они подарили мне Запах…– и чуть позже:– Да… Да… Я согласен!
Викториан еще раз многозначительно обвел нас взглядом, а потом спросил у меня:
– Вам нужны какие-то части тел?
Вначале я покачал головой, а потом, вспомнив, попросил большие пальцы с правых ног женщин, три уха, все равно чьих, и кожу с волосами с лобка изнасилованной (даже в КГБ такая вещь – большой дефицит). Тогда у меня был небольшой заказ райкома на амулеты для потенции, а мой поставщик человечины как назло уехал в командировку.
– Пальцы, уши, скальп с промежности изнасилованной девственницы…– неопределенно протянул я. Мне было жаль, что погибли невинные люди, но если они уже мертвы, почему бы не воспользоваться бесплатно подвернувшимся материалом?
Викториан кивнул.
Заходя в свою кладовую, он специально неплотно закрыл дверь, чтобы мы могли слышать, что происходит внутри. Некоторое время оттуда доносились лишь неопределенные звуки. Потом началось песнопение. От голоса Колдуна мурашки побежали у меня по коже. Никогда я не думал, что человеческое горло в состоянии издавать такие звуки. Было в них что-то от рычания насытившегося хищника, и что самое страшное – это была членораздельная речь. Растянутые слова колдовского языка складывались в фразы. Потянуло какими-то благовониями.
Потом я услышал другой голос. Нечеловеческий – насколько может быть нечеловеческим голос, правильно говорящий по-русски, но звучащий, как необычная смесь произносимых вслух слов компьютерного языка и речи птиц, научившихся передразнивать людей. И еще – в нем чувствовалась мудрость многих веков и безразличие к жизни как таковой.
– Ты звал меня?
– Я узнал об убийстве.
– Люди рождаются, живут и умирают. Какое это имеет отношение к нам?
– Об этом убийстве не известно властям. Вы можете забрать трупы.
– Это интереснее.
– Но я попросил бы пальцы и уши убитых, а также скальп с лобка изнасилованной девственницы.
– Хорошо. Твоя просьба будет выполнена. Где случилось убийство?
Тут Викториан назвал точный адрес и объяснил, где именно искать.
– Кто-нибудь из слуг отправится туда, – ответил голос. Наступила пауза. Она длилась минуты две. Викториан за дверью снова затянул какую-то монотонную песню на нечеловеческом языке, но голос неожиданно перебил его.
– Держи то, о чем ты просил.
Что-то влажное шлепнулось на пол.
– Благодарю тебя, Зеленый Лик. Да воцарится в мире Искусство!
– Подожди, смертный. Ты еще можешь задать мне вопрос.
– Но у меня сейчас нет вопроса.
– Я вижу, что он есть. Задавай. Мясо хорошее, и мы готовы заплатить знанием. Или ты хочешь оплату в обычной форме?
– Нет, ты прав. У меня есть вопрос, но я хотел бы точнее сформулировать его. Легко задавать глупые вопросы, но на глупые вопросы всегда даются ничего не значащие ответы.
– Ты по-прежнему любишь философствовать.
– Да, Зеленый Лик.
– Хорошо, ты снова вызовешь меня и задашь вопрос, когда будешь готов. Да воцарится над всем миром Искусство!
И снова Колдун затянул тошнотворную песню, сочиненную на заре веков.
Честно говоря, в тот момент я возрадовался тому, что сам я – Непосвященный, что мне не нужно сидеть на полу перед пентаграммой и драть горло, пытаясь воспроизвести нечеловеческие гимны настоящим богам Земли.
Через минуту Викториан вышел из комнаты и достал откуда-то большой алюминиевый таз. Вернувшись к пентаграмме, он бросил в таз отрубленные пальцы, уши и кусок кожи, заросший грубыми вьющимися каштановыми волосами. Нет, пальцы и уши были не отрублены. Оторваны или, скорее, отгрызены. На тонком пальце, скорее всего, принадлежавшем даме средних лет, сохранилось широкое обручальное кольцо. А кусок кожи просто выдрали из тела – с обратной его стороны свисали лохмотья жировой ткани.
Жаждущий скривился. Позеленел.
– Смотри, – сказал Викториан. – У нее была семья.
– У нее могли быть дети…– медленно протянул Жаждущий, потом упал на колени, склонился над помойным ведром. Его рвало.
– Раньше надо было думать…– продолжал Викториан. – Дай бог, чтобы детишки не узнали о судьбе своей мамочки.
* * *
После этого убийства мы решили ускорить поиски лекарства. Викториан за ночь разделался со своим подростком, и больше я о том юноше ничего не слышал. А потом я и Жаждущий взяли отпуска на работе. Мы безвылазно сидели в обители Викториана, причем я и Викториан на всякий случай приняли особое лекарство, защищающее от неожиданного нападения, а я подарил Викториану один из своих счастливых амулетов.
Решение скрывалось где-то рядом, но мы никак не могли его нащупать. Как выяснилось в дальнейшем, нам мешала узость мысли, ограничения, наложенные на нас рациональным мышлением.
Несколько раз Викториан беседовал с Зеленым Ликом, но ни разу вопрос напрямую задан не был. Викториан берег этот вопрос, понимая, что если нам удастся самим узнать, как можно излечить Жаждущего, то, спросив Древних, мы окажемся в их власти. Ни в одной из древних книг не упоминалось ни о ком, кто, хоть раз вкусив плоды Искусства, смог отказаться от них.
Говоря об этих днях, я должен объяснить мотивы, которыми руководствовался Викториан, помогая Жаждущему. Раньше, до встречи с нами, Викториан существовал один на один со своими мыслями, чувствами. Словно агент, заброшенный на вражескую территорию, он жил двумя жизнями. Одной – официальной, с женой, детьми, их и своими родственниками, и другой – тут, под кладбищем. Об этой второй жизни он не мог сказать никому, потому что Посвященный не говорит с Посвященным. Им нечего делить и не о чем говорить. Колдуны только потому и становятся колдунами, что они – эгоисты до мозга костей.
И тут появились мы – вкусившие Искусства, но не Посвященные. Желающие познать – но не настолько, чтобы окончательно вступить на Путь Искусства. Мы избавили Викториана от самой страшной пытки – пытки одиночеством, и при этом нашли в нем собеседника, с которым без опаски можно было говорить о потустороннем; защитника, который в трудную минуту мог призвать все силы Искусства. Мы были разными по возрасту и характеру, но нас объединяла единая тайна.
А лекарство для Жаждущего? Викториан наткнулся на рецепт неожиданно. Меня тогда в подземелье не было. Я ходил за продуктами. Недалеко от кладбища находился гастроном, и такие прозаические вещи, как хлеб, картошку и колбасу лучше было просто покупать, отстояв десять минут в очереди. Так как у Викториана денег было море, к стандартному набору я еще добавил зеленый лук, пару бутылок недорогого пятизвездочного «Арарата», десяток плавленых сырков и еще кое-какую мелочь.
Даже если вы великолепный колдун, за продуктами нужно ходить в магазин. Конечно, с помощью чар можно сделать торт «Птичье молоко» хоть из поломанной табуретки, но коли вы немного ошибетесь (а от ошибок никто не застрахован) – кусок торта, попав к вам в желудок, может снова превратиться в древесину… и не дай бог с гвоздями. Нет, это не смешно. Это очень больно.
* * *
Когда же на четвертый день нашего добровольного заключения я вернулся из магазина, Викториан встретил меня на пороге и сразу выхватил одну из бутылок «Арарата». На столе, как по волшебству, появились рюмки.
Я ни о чем не спрашивал.
По сияющему лицу Жаждущего я все понял: Викториан наконец-то нащупал нить разгадки. Но я не торопил его с объяснениями. Лишь когда мы выпили по второй и закусывать, судя по всему, не собирались, я осторожно спросил у Викториана:
– Ты решил загадку?
– Нет, – с многозначительной улыбкой ответил он. – Но, похоже, я нашел ответ. Еще многое надо обдумать. Наш мир слишком многогранен, и с этим аспектом его существования я незнаком.
– …?
– Я хочу сказать, что мир Искусства слишком разнообразен, и один человек не в силах знать все тонкости. Похоже, я нашел путь к разгадке, хотя пока не уверен, что он самый простой. А самое главное – я не уверен, что нам удастся им воспользоваться.
– Ты хочешь сказать, что нашел способ уничтожить в человеке частицу Искусства?
– Не совсем так. Я бы сказал, что, быть может, нашел способ отделить темную часть Искусства от человека.
– Но ведь Белой магии как таковой не бывает. Хотя зачатки Искусства можно использовать для внешне невинных целей – и тогда невежественные люди называют это Белой магией…
– Дело в другом, – перебил меня Викториан. – Любая вещь содержит в себе всю гамму цветов от белого до черного. Искусство нельзя назвать черным. Мы называем его черным, как и магию, лишь потому, что мы так воспитаны, потому что к такому мировоззрению нас приучила породившая нас цивилизация. Я хочу сказать, что Искусство создали не люди, и, следовательно, в нем есть черты, которые человеческая культура может принять, – и те, которые принять не может. Теперь представим на мгновение, что у нас появилась возможность отделить и уничтожить то, что неприемлемо для человеческого общества. Можешь называть то, что останется, Белой магией – но это будет всего лишь Искусство, подвергнутое кастрации.
– Понимаю, – пробормотал я. – Но как мы узнаем, какие компоненты нужно убрать? Не получится ли так, что мы уберем не ту составляющую? Как возможно осуществить это на практике?
Колдун покачал головой.
– Пока не знаю, но в «Некрономиконе» это есть. Я точно помню, что где-то читал о том, как уничтожить «светлую» составляющую Искусства.
Светлую?
– Какая разница. Важен сам принцип!
После третьей рюмки мы снова углубились в изучение магических книг и расшифровку древних формул. Порой нашего знания латыни, древнегреческого, немецкого и французского не хватало. Викториан по этому поводу каждый раз зло матерился. Жаждущий тоже помогал нам, работая на подхвате. Рылся в словарях, когда попадалось какое-то непонятное слово.
– Вот оно! – неожиданно закричал Викториан.
Да, он нашел нужный отрывок из «Некрономикона».
Сама книга была рукописной – большей частью на архаичном немецком, но отдельные куски, которые неведомый средневековый переводчик не смог перевести с арабского, он вписал из греческого перевода. Говорилось там приблизительно следующее:
«Каждый человек – соцветье воображаемых миров. Стань воином, войди в белый мир другого и, убив его бога, затушуй мир цветом Искусства».
« Довольно абстрактный рецепт», – так я тогда подумал.
Но Викториан думал совершенно иначе.
– Впав в транс с помощью заклятий, можно ввести человека в некое особое состояние, когда его внутренняя вселенная распадается на отдельные миры. Нечто подобное описывали многие латиноамериканские классики. Об этом можно прочесть и у Борхеса, а Кастанеда подробно описывает подобный процесс. Но их изыскания лежат в более привычной сфере, очерченной наркотиками и галлюциногенами, медитациями и цигуном. Безумный автор «Некрономикона» имел в виду несколько иное. Видимо, он предлагает зайти по этому пути чуть дальше… «Стань воином»… Человек, которому предписано стать воином или который воин в реальной жизни, должен ментально проникнуть в мир расслоившейся вселенной разума того, над кем проводят эксперимент. Он должен убить бога или правителя того мира – уничтожить определенную составляющую сознания человека.
– Знаешь, Викториан, я давно занимаюсь амулетами, а за последнее время насмотрелся у тебя всякой чертовщины, но то, что ты говоришь… Путешествия в другие измерения, вымышленные миры… Это все, как в фантастическом романе, – честно признался я.
– Я ни слова не сказал ни о других измерениях, ни о путешествиях в них, – возразил мне Викториан. – Я имел в виду нечто совсем иное. Телесно оба человека остаются здесь. Но мысленно… нет слово «мысленно» тут не подходит… Как бы это объяснить, – Викториан замялся, явно не находя нужных слов. – Разум одного проникает в одну из частей расслоившегося сознания другого. Уничтожив центральный образ этого мира, пришелец уничтожает часть «эго» того человека, в мир которого попал.
– То есть ты хочешь сказать, что, уничтожив в разуме Жаждущего частичку «эго», принадлежащую Искусству, мы тем самым уничтожим Жажду?
– Может быть, – уклончиво ответил Викториан. – Точно я не знаю. Рецепты Древних порой слишком туманны, чтобы их можно было толковать однозначно, но…
– Но не изменится ли Жаждущий, когда погибнет часть его «эго»?
– Да. Я же сказал…. Погибнет лишь та его часть, что связывает его с Искусством.
– Нет, подожди, я не то хотел спросить, – я замялся, точнее формулируя свой вопрос. – Не изменится ли при этом сам человек? Не можем ли мы по ошибке или по небрежности уничтожить что-то, кроме частицы Искусства, в его душе, и тогда Жаждущий перестанет быть самим собой?
– Возможно, – ответил Викториан. – Но думаю, поэтому тут и нужен воин – чтобы он смог, как хирург, точным ударом отсечь лишнее. А вырезая аппендицит, мы ведь можем и член человеку откромсать.
Мы невесело рассмеялись, и молчавший во время нашего разговора Жаждущий присоединился к нашему смеху.
Назад: Глава 6 Паломничество
Дальше: Глава 8 Воин Искусства