Когда лютый Карачун, — говорил он, — обманув бедного Видостана под образом китайца, похитил его из замка, тогда я и все его придворные, искав его повсюду тщетно так, как и мнимого богдыханова сына, не знали, что о том и заключить, как вдруг увидели на полу в зале, в которую тогда все мы собралися, начертанное золотыми буквами имя Карачуново. При виде сего все мы возгласили сие проклятое имя и не сомневались уже более, чтоб не им был похищен великодушный наш Видостан. К горести, объявшей тогда наши сердца, присовокупился страх и опасность, чтоб и нам самим не попасть под власть сего ужасного чародея. Чего ради положили мы все совокупно, чтоб не выходить вон из замка, пока не узнаем чего о Видостане, ибо мы уверены были, что в замке нам Карачун ничего не сделает, по причине завороженного Видостанова кабинета. Но, однако ж, безопасность моя в сем случае была мне бесполезна, как ты теперь сам услышишь.

Спустя две недели по похищении Видостановом, соскучился я сидеть в комнатах и вздумал прогуляться в саду, что я и учинил той же минуты, не объявив о том никому из придворных. Это случилось под вечер. Благорастворенность воздуха и прельщающие предметы Видостанова сада произвели во мне приятную задумчивость, в которой будучи, ходил я очень долго и наконец был из нее исторгнут приятным пением колибри. Я оглянулся туда, откуда слышал ее голос, и увидел, что она сидела от меня недалеко на земле. Вид ее столько мне прелестен показался, что я вознамерился ее поймать, чего ради и пошел за нею, чтоб, исплоша, ее схватить. Но чем ближе я к ней подходил, тем больше она от меня отдалялась, перепрыгивая вперед помаленьку. Напоследок дошел я с нею до стены сада, разделяющей его с полем; птичка вскочила на стену и запела, а я между тем, подкравшись потихоньку, схватил ее за хвост. Но лишь только сие учинил, как с превеликою силою был ею поднят на воздух и вытащен вон из сада, и малая колибри превратилась в тот же миг в превеликого страуса. Тогда-то, в чрезвычайном моем удивлении и ужасе, познал я, что попался в руки к страшному моему врагу.

И в самом деле это был Карачун. Он принял тотчас любимый свой вид престрашного и прегнусного волота и, схватя меня в преогромные свои руки, поднялся со мною на воздух. Он отомчал меня в минуту весьма далеко от замка и, поравнявшись со мною над каменною горою, сказал мне свирепым голосом:

— Слабый и дерзновенный враг! Неужели ты думал, что Карачун оставит тебя спокойна по претерпении от тебя обиды? Нет, такого подлого чувствования я чужд, и великой моей душе едино мщение пристойно и угодно. Избавитель твой уже наказан, — прибавил он, — а теперь познай и ты в свой ряд действие моего гнева!

Выговоря сие, бросил он меня с воздуха на каменную гору, произнося сии слова:

— Когда уже по власти немилосердых богов не можно мне моих врагов умерщвлять, так по крайней мере превратить в такое гнусное животное, чтоб жизнь твоя в оном была тебе горчее смерти, и пребудь в странном виде до самой моей кончины!

Ад голос его услышал, и боги, за несправедливое мое убиение неповинных князей, на зложелание его соизволили. Я упал на объявленную мною гору и, разбившися почти вдребезги, превратился в скорпию.

Представь себе, любезный мой Светлосан, — продолжал говорить Полотский князь, — какая горесть долженствовала тогда объять мое сердце. Я охотно соглашался в то время умереть, чтоб избавиться токмо от столь гнусного вида, но, не имея силы того исполнить, принужден был повиноваться злому моему року. Чувствуя же, что сами небожители на сие попущают, предприял я повиноваться их воле и по предписанию их помогать несчастным, если взмогу найти к тому случай. И в самом деле недолго я опять искал, ибо, по нескольких днях пресмыкания моего по лесам, набрел я некогда на шайку разбойников, кои, ограбя известного тебе Древлянского князя, привязали его к дереву, и один, наилютейший из них, хотел его застрелить, то я в самое то время ужалил его смертельно в ногу и тем одного наказал за бесчеловечие, а другого избавил от смерти. Сие мое деяние не оставили милосердые боги без награждения: я получил тогда же вид ворона и в сем образе потщился совершенно освободить от смерти Остана, привлекши тебя к нему. Боги не оставили меня и за сие без воздаяния: я превратился в зайца и в сем новом виде имел счастье спасти тебя от львов, растерзавших твоего коня.

Как мне желалось тогда соделаться паки человеком, чтоб облобызать тебя и разделить с тобою все твои труды, дражайший мой свойственник! Но судьба моя тому еще противилась и, превратя меня в соловья, увлекла меня на помощь той девице, которую похитил сказанный тобою разбойник. Вот как это происходило: по превращении моем в сию птичку, почувствовал я в себе некое стремление лететь на Индийское море; направил я туда мой полет и по некоем времени прилетел на один из его островов. Сев на дерево и начав осматривать сию прекрасную страну, услышал я вдруг визг, происходивший недалеко от того места, где я находился. Я, обратив туда глаза, увидел, что мужчина свирепого вида держал в своих руках прекрасного лица девицу и хотел силою похитить то, что свойственно снискивать одними только услугами и ласками или полновесными червонцами, смотря по свойству красавицы. Девушка кричала из всей силы и рвалась у него из рук, однако ж силы ее соответствовали ее невинности, и разбойник, конечно бы, ее преодолел, ежели б не послали боги меня к ней на помощь. Ибо, будучи тронут слезами и несчастьем сей неповинной красавицы, пожелал я от всего сердца ей помочь и вдруг увидел себя превращенна, несомненно по воле всемогущих богов, в свирепого тигра. Лишь только принял я сей вид, то и кинулся на разбойника и, не дав ему времени оправиться, растерзал его почти до смерти. Девушка между тем убежала на морской берег, находившийся недалеко от того места, устрашась меня и боясь и себе подобной же участи, каковую имел разбойник; но свойство и образ тигра даны мне были для наказания токмо злодейства, а не для озлобления невинности. Я побежал за нею, чтоб сохранить ее от опасностей, могших ей приключиться, а она, увидя меня бегущего за собою, испужалася того пуще и бросилась в отчаянии своем в море; я кинулся туда за нею и увидел себя опять превращенна в дельфина. Получа сей вид, подплыл я тотчас к сей девице и, подхватя ее к себе на спину, понес ее по морю, будучи влеком неведомою мне силою, и чрез несколько часов принес ее к берегу ее отчизны.

Как только она вышла на оный, то и была тотчас окружена знакомцами и сродниками своими, ибо город их стоял подле самого берега. А я, не имея нужды больше тут медлить, погрузился в море и, плавая несколько времени в глубине оного, нашел твой меч; я тотчас его узнал и, думая, что ты каким-нибудь случаем находишься на сем море, или, лучше сказать, влеком будучи силою вышних, поднялся я на поверхность вод и в самое то время паки имел счастье спасти тебя от гнавшегося за тобою Карачуна. Едва ты выхватил у меня свой меч, как погрузился я паки в глубину и, почувствовав в себе некоторую перемену, увидел, что я уже не дельфин, но морской лев. Не странна мне была сия перемена, ибо к чудным сим превращениям имел уже я привычку. Я возблагодарил богам, что они способствовали мне избавить столько людей от напастей, и просил их и впредь меня употреблять к таковым же помощам. Молитва моя была не тщетна, любезный мой шурин, — говорил Вельдюзь Светлосану, — я тебе опять помог, промыслив тебе куст кокосовых орехов. После чего, превратяся в морского орла и будучи побуждаем внешнею силою, способствовал я тебе разрушить очарование Левсила; потом, по таковому же побуждению, вынырнув пред сим островом в виде аллигатора, принудил тебя следовать к сему острову и напоследок, превратяся в крылатого змия и нашед на здешнем острове каменный нож, полетел к тебе на помощь и имел последнее и наивеличайшее всех удовольствие помочь тебе против общего нашего врага и элодея.

Сказав сие, паки бросился он лобызать Светлосана, который, услышав, сколько раз помогал он ему и спасал его от смерти, еще более был тем тронут; он не возмог порядочно ему за то возблагодарить, будучи восхищен таковыми его благодеяниями к себе, но только проливал радостные слезы, лобызая его и превознося, что было для Вельдюзя сладостнее всякого витийства. Оба вкушали они тогда величайшую радость, видя и лобызая друг друга, как были вдруг приведены в сугубейший восторг, увидя идущего к себе Видостана. Все трое возгласили они имена один другого и бросилися ко взаимному облобызанию. Чистейшая радость объяла их души; они все совокупно вещали друг к другу, изъясняя восхищения свои и восторги. Сие смешение гласов было для них тогда наиприятнейшим согласием и превосходнейшим всякой музыки, исчадия скуки и роскоши.

Но не успели еще они насытиться взаимным сим лицезрением, как Вельдюзь и Видостан вскричали вдруг, будто б чего испужавшись; Светлосан обратил туда очи, откуда, казалось, происходит их страх, и увидел идущего к себе Липоксая в том безобразном виде, в каковом узрел он его в пещере. Князь обрадовался ему чрезвычайно и пошел к нему навстречу, между тем как полочанин и индиец стояли в удивлении. Липоксай бросился в ноги к Славенскому князю, благодаря его за освобождение свое от уз и мучения. Светлосан, чтоб не оставить Видостана и Вельдюзя долее в безвестии, рассказал им вкратце его историю и тем лишил их всякого страха, ибо они подумали было сперва, что это был Карачун, оживленный силою своих чаро-действ. Но Липоксай их уверил, что он погиб точно, ибо с поражением его от Светлосана соединена была конечная его пагуба и вечное злострадание.

По сем приятном уверении, пали они все на землю, принося благодарственную молитву бессмертным за избавление свое и всего света от страшного Карачуна. После чего начали они вопрошать друг друга, что с кем случилось во время их разлуки, и когда Светлосан и Вельдюзь рассказали свои приключения, тогда Видостан объявил им о своих следующее:

Моя история не очень долга, — говорил он. — Когда в последний раз обманул меня в саду злоковарный эфиоп и злые его прислужники, бросив в железную колесницу, помчали меня по воздуху с необычайною скоростью, то вдруг очутился я на сем страшном острове, посреди бесчисленного множества прегнусных чудовищ. Минуту спустя явился и Карачун; он имел испуганный и свирепый вид.

— Злодей! — сказал он мне. — Ежели бы сила моя была равна моему мщению, то сего же бы мгновения ты и опасные твои друзья были от меня преданы наимучительнейшей казни; но когда сего удовольствия неправедная судьба меня лишает, то по крайней мере прими вид единого из сих чудовищ и пребудь в оном до моего издыхания!

По сих ужасных словах ударил он меня своею дубиною и превратил в самое мерзкое страшилище. Вы можете себе представить, государи мои, — говорил индиец слушателям своим, — сладостно ли мне было влачиться в столь гнусном виде по сему ужасному острову, воспоминая первое великолепное мое состояние! Повсеминутно воссылал я молитвы к богам, чтоб они или отняли жизнь мою, или бы возвратили мне прежний мой вид и состояние; однако ж долго принужден я был сего ждать и, может быть, никогда бы сего не дождался, ежели б победа твоя, любезный Светлосан, лишив жизни общего нашего врага, не возвратила мне прежнего вида и свободы. А каким образом получил я их паки, и какие обстоятельства предшествовали, сие также достойно вашего любопытства, и для того расскажу вам о том обстоятельно.

За день до пришествия твоего сюда, — продолжал он говорить, обратясь к Светлосану, — предстал пред меня Карачун в свирепом и отчаянном виде, препровождаемый шестью единоглазыми исполинами, которые держали в руках своих тяжелые железные цепи. Не говоря мне ни слова, приказал он последователям своим оковать меня ими и тащить на высочайшую гору, стоявшую прямо противу его замка. И когда мы на оную прибыли, тогда сей волхв приказал меня к оной приковать.

— Ты участник моего злодея, — сказал он мне потом, — который приближается сюда для нападения на меня. Судьба определила одному из нас завтра умереть, и ежели буду я побежден, то ты восприимешь паки свой вид и я погибну невозвратно со всем моим знанием. Но ежели буду я столько счастлив, что хитрости мои превозмогут силу моего врага, то непременно умрет он от моей руки, со всеми своими единомышленниками, в числе коих находишься и ты, ибо так определила владычествующая над богами судьба. В теперешней моей крайности, — присовокупил он, — принужден я и тебя опасаться, слабый враг, дабы не подал ты какой помощи моему супостату, и для того пребудешь ты в сих оковах по тех пор, пока твоя или собственная моя смерть не избавит тебя от оных.

Сказав сие, он исчез, и купно с ним страшные его прислужники, а я остался в превеликой горести и боязни, не столько о своих днях, сколько о жизни того витязя, который шел, по словам Карачуновым, наказать его за тиранство.

Весь остаток того дня и наибольшую часть следующего провел я в беспрестанном страхе о будущей моей судьбе и в принесении неусыпных молитв бессмертным. Напоследок, на другой день, когда солнце начало склоняться к своему захождению, усмотрел я страшную перемену на острове: замок Карачунов от глаз моих сокрылся, а наместо оного увидел я обширное облако пламени и дыма, стремящееся на высоту и будто б изрыгаемое землею. После чего весь остров пришел в превеликое движение: горы его исчезали, а долы воздымалися; одним словом, глазам моим представилось преужасное землетрясение, хотя в самом деле было сие не что иное, как обман Карачунов, дабы тебя устрашить и не допустить до своего жилища, о чем я после совершенно и узнал: когда боги, вспомоществуя тебе, дражайший мой Светлосан, ниспустили тьму молний на сей остров, то в самый тот миг нестроение его исчезло, и он паки восприял прежний свой вид.

В тот самый час и тебя, я увидел на острове, — продолжал он говорить Светлосану, — приносящего молитву бессмертным и готовящегося напасть на замок. Между тем Карачун собирал всех своих лютых прислужников, которые имели прегнусные и престрашные виды. О, как тогда, — примолвил индиец, — трепетало мое сердце, волнуяся между страхом и надеждою! Чем ближе подходил ты к замку, тем больше увеличивалась моя боязнь, и тем сильнее вооружался на тебя эфиоп. Напоследок, когда ты поднялся на воздух, дабы вступить в замок, тогда Карачун, имевший вид прелютейшего чудовища, бросился на тебя со всеми своими прислужниками и окружил тебя со всех сторон. Я бросился на землю, проливая слезы и умоляя богов ниспослать тебе свою помощь, не спущая, однако, глаз с тебя и твоих врагов. Рассуждая по лютой их ярости, силе и множеству, не мог я ласкаться твоею победою; да и, конечно бы, ты погиб, ежели б сами боги тебе тогда не помогли ниспосланием бесчисленных молний, кои, поражая чудовищей, приводили их в бессилие.

Наконец, к превеликой моей горести и ужасу, увидел я, что нисшедшая громовая стрела вышибла у тебя из рук меч, который в падении своем превратился в длинный нож, и вскоре после того тебя, у падшего и полетевшего стремглав на низ. Я обмер от страха, увидя сие, и подумал, что сами боги согласились на твою погибель, но вскоре усмотрел мою ошибку, увидя преславную тебе их помощь. Ибо коль скоро усмотрел Карачун, что ты ниспадаешь в приготовленную им тебе пропасть, то, возгордись заранее своею победою, восприял истинный свой вид и погнался за тобою с саблею, чтоб иметь удовольствие самому тебя умертвить, но боги сию его гордость вскоре посрамили, послав тебе на помощь крылатого змия, сыскавшего превращенный твой меч в нож, которым ты, вооружась, поразил гнавшегося за тобою Карачуна и с жизнью его окончил все его злодейства и злоумышления.

Коль же скоро ты его пронзил, — продолжал индиец, — то тьма молний, нисшедших с небес, сожгли его тело на воздухе в прах, а замок его со всеми чудовищами провалился сквозь землю с великим шумом, отчего поднявшаяся пыль и дым от молнии затмили весь воздух и скрыли тебя от глаз моих. В тогдашней моей радости пал я на землю, принося жарчайшее благодарение бессмертным за дарование тебе победы над общим нашим врагом. После чего, почувствовав в себе легкость, встал я от земли и увидел себя, к несказанному моему удовольствию, без оков и в прежнем моем человеческом виде. Я паки повергся ниц, воссылая благодарственное моление небесам, сотворившим со мною сие чудо.

Между тем прочистившийся от мрака воздух явил очам моим наместо Карачунова замка и его ужасов прекрасную долину и тебя, сидящего на оной сам-друг. Я бросился к вам бежать, чтоб облобызать тебя, любезный мой Светлосан, и возблагодарить тебе, яко виновнику, за мою судьбу и разрешение от очарования. К довершению же моего восхищения нашел я с тобою и любезного моего Вельдюзя, которого я мнил давно уже погибшим. Сказав сие, бросился он паки их лобызать, изъявляя им наичувствительнейшим образом искренность своего дружества.

— А я, — сказал тогда Липоксай, — воссылаю бессмертным тем вящую славу и благодарение, что они, избавя меня от лютого моего тирана, истребили с ним вкупе и вину моего злодеяния, ибо в замке его, погибшем с ним совокупно, находились все произведенные мною волшебные вещи, которые коварством своим собрал он отвсюду. Теперь уже я уповаю, — примолвил он, — что праведные боги вскоре соделают конец моему наказанию и упокоят меня в жилище усопших с моими предками».

После чего рассказал он Светлосану, как его тиранил Карачун после неудачного своего нападения на сего князя, и что месть его нес он по самый тот час, когда Светлосан лишил жизни сего чародея. «О сем узнал я потому, — присовокупил он, — что, услышав в моей пещере пресильный гром и стук, увидел себя вдруг освобожденна от цепей, в которых я давно уже находился. Я не мог ничему иному сего причесть, — говорил он Сла-венскому князю, — кроме победы твоей над Карачуном и его смерти, которую знаменовали небеса пресильным толь громом. Тогда возрадуясь и возблагодаря бессмертным, помогшим тебе низложить сего престрашного злодея, пошел я тебя искать прямо на сей остров, думая тебя, конечно, здесь найти, в чем я и не ошибся».

— Ах, — вскричал тогда Видостан, — к совершенному моему благополучию ничего иного теперь недостает, кроме оживления моих подданных, и я бы блаженнейшим себя почел, ежели б и они, подобно мне, получили прежнюю свободу и вид.

— Не сомневайся и в этом, — сказал ему безобразный дух, — они, конечно, оживлены, ибо не думаю я, чтоб милосердые боги попустили Карачуну очаровать их навек. Но ежели ты хочешь уведать о сем подлиннее, — примолвил он, — то я тебя отнесу в твой замок или столицу сей же час, если сие тебе угодно.

— Ах, любезный мой Липоксай, — возопил к нему индиец, — ты бы сим меня несказанно одолжил, и как мне ни горестно будет расстаться с сими любезными князьями, но скажу искренно, что чувствую в себе больше желания увидеть моих подданных так, как чад моих и ближних, дабы иметь удовольствие подавать им помощь во всех их нуждах, каковых могут они ожидать от своего самодержца.

Славенские князья, одобрив добродетельное его желание, просили духа обещание свое исполнить и, возблагодарив сему государю за угощение, каковое они от него имели, прости лися с ним в слезах, обещав друг другу вечную дружбу и воспоминание. После чего Липоксай, взяв его в свои объятия, понесся с ним по воздуху и скрылся от них в минуту, ибо наступавшая тогда ночь воспрепятствовала им далеко следовать за ним глазами.

Светлосан и Вельдюзь, оставшись на острове одни, имели свободу изъяснять друг другу свои чувствия; первое Вельдюзево слово было о Милославе.

— Я ее нашел в Карачуновом замке, — ответствовал ему князь, — но увы, любезный друг, она без чувств; лютый волхв лишил ее так, как и всех ее подруг, всякого движения.

При сем известии Полотский князь обомлел от ужаса; он переспрашивал многократно о сем и не мог утешиться, пока Светлосан, хотя и сам о том сокрушался, не подал ему некоей отрады, обещав просить Липоксая, чтоб он приложил все свои силы для приведения ее в прежнее чувство. Посем объявил он ему и о своей любви, которую почувствовал он к прекрасной незнакомке. Сии два обстоятельства подали им случай говорить весьма долго, так что в разговорах сих застал их Липоксай.

Сей дух уведомил их, что Видостан действительно нашел в замке и в столице подданных своих оживленными и в прежнем их виде и принят был от них с чрезвычайнейшею радостью и что он сожалел о том только, что не имел сих двух князей участниками и свидетелями своего удовольствия. Сия ведомость обрадовала славенских князей; они воздали благодарение богам, моля их совершить и свое благополучие, возвратя им сродников и друзей.

После чего предложили они Липоксаю, чтоб и их перенес в замок похищенных Карачуном красавиц, причем изъяснили они ему, что и они опасаются в свой ряд, дабы очарование их любезных не пребыло вечно.

— Не опасайтесь сего, — сказал им скиф, — при отнесении Видостана путь мой был чрез сей замок, и я действительно приметил в оном движение людей и в комнатах огонь, потому что уже тогда гораздо смерклось.

Сия прятная весть в несказанное восхищение привела князей; они ни минуты не хотели медлить на пустом острове и просили одушевленного скифа отнести их туда поскорее. Липоксай с охотою им повиновался и, подхватя их обоих на свои руки, понесся с ними быстрее вихря. Немедленно перелетели они разделявшее их от замка расстояние и прибыли на остров, обитаемый красавицами. Они действительно увидели все покои освещенными огнями и получили оттого твердейшую надежду. Нимало не медля, вошли они в комнаты и в третьей из оных, к несказанному своему удовольствию, увидели ходящего и разговаривающего Левсила с Милославою и с прекрасною незнакомкою, окруженных толпою других девиц.

Светлосан, побуждаемый родством, а Вельдюзь любовью, бросились к Милославе, дабы облобызать ее, но нечаянный их приход и страшный вид Липоксаев привели всех в смятение и страх; многие из девиц лишились чувств от ужаса, почтя Липоксая Карачуном. Смятенные случаем сим князья кинулись к ним на помощь, прося сопутника своего духа удалиться из комнаты, пока не приведут в прежнее чувство девиц и не уверят их в безопасности. Липоксай удалился, а Светлосан и Вельдюзь, вспомоществуемые Левсилом, познавшим вскоре князя, приложили все свои силы по приведению в чувство Милославы и прочих девиц, в чем и успели наконец совершенно.

Не можно изобразить радости, каковую почувствовала Милослава, увидя брата своего и жениха: едва она паки не обмерла от объявшего ее восхищения при виде толь любезных ей особ. Бросаяся в объятия своего брата, пролила она источник слез, лобызая его и трепеща от радости; равномерное чувствие показала она и к Вельдюзю, который сам от восхищения чуть не умер. Наконец, когда первые их восторги несколько поутихли, Светлосан уверил свою сестру и прочих девиц, что Карачун точно погиб, объявя притом вкратце свою, Вельдюзеву и скифову историю; тогда совершенно все обнадеялись и позволили призвать в комнату Липоксая. Вид его никому уже не причинил ужаса, но, напротив того, Милослава и прочие девицы с нею, воздавая богам бесчисленные благодарения, не имели радости своей предела, освободясь от ужасного и наилютейшего своего тирана. После чего, окружа Светлосана со всех сторон и называя его избавителем своим и благодетелем, приписывали они ему тьму похвал и благодарений, а он со своей стороны, отвечая им ласками и учтивостями на их благодарности, обещал всех возвратить в свои домы. Сие обещание наипаче умножило их радость и веселье, коих восторги продержали их без сна во всю ту ночь. Между тем славенские князья просили Милославу рассказать, что с нею приключилось во время ее с ними разлуки, в чем она тотчас и удовольствовала их следующими словами.

Когда по воле всесильных богов нисшедшее густое облако, похитив меня из брачного храма, понесло по горизонту с необычайною скоростью, то страх и быстротекущий воздух, лишив меня дыхания и чувств, привели в такое беспамятство, что я ничего не чувствовала по самую ту пору, пока, принесена будучи на некоторый пустой остров, не освобождена была от моего беспамятства холодным ветром, который дул тогда с моря. Отворя смутные мои глаза, увидела я себя на морском берегу, окруженном отвсюду густым лесом. Наступившая тогда ночь представила сие место глазам моим гораздо ужаснейшим, нежели каково оно было в самом деле. Я обмирала от ужаса и не знала, что зачать в таком бедственном обстоятельстве. Первое мое прибежище было к небесам; но когда небо не соответствовало моему молению, то вдалась я в слезы и рыдание. Весь берег наполнен был моим воплем, но никакого не нашлось мне на нем помощника. В сей жестокой крайности хотела я броситься в море, но трясущиеся мои ноги отказались мне довесть меня до оного; я хотела лишить себя жизни руками, но и слабые мои руки не имели тогда силы подняться. Напоследок, по бесплодном моем покушении на жизнь, по горьких слезах моих и стенании, так я обессилела, что, повалясь на землю без памяти, пробыла в сем жалком состоянии до другого дня.

По восхождении солнца опамятовалась я опять, и слезы паки полились из глаз моих; напоследок, поплакав довольно, встала я и пошла, не зная сама, куда иду; ноги мои завели меня в приятный лесок, коего благовонные плоды приманили на себя мои глаза; и наконец любопытство и голод склонили меня сорвать их несколько и утолить мой алч. По сем слабом утешении моей горести, проходила я весь тот день туда и сюда, льстясь сыскать себе некое утешение. Таким образом препроводила я день, а при наступлении ночи, будучи объята страхом от лютых зверей, коих мнила быть на сем острове, старалась я найти себе некое убежище и, наконец, по счастью моему, нашла пещеру, в которой и ночевала, в беспрестанном находясь страхе. Подобно сему препровождала я и другие дни на сем острове.

Напоследок, чрез несколько времени была я обрадована прибытием сильфа, посланного Превратою меня сыскать, как вы это сами знаете, — примолвила она князьям, слушавшим ее. — Я сочла сей день наиблаженнейшим, но вскоре учинился он для меня наимучительнейшим в моей жизни. Вы ведаете уже, — продолжала она, вздохнув, — как отнял меня тогда у сильфа лютый волшебник, налетевший на нас на зияющих аспидах, и как он потом ниспровергнул тебя, любезный мой князь, — говорила она, обращая слово к Вельдюзю. — Увы! — продолжала она. — Тогда-то мнила я, что истинно умру, лишася всякой ко свободе надежды и чая тебя мертва. Я обмерла от ужаса и горести и в сем состоянии принесена была в здешний замок. Гнусный мой похититель старался подать мне помощь и возвратил мне вскоре прежнее чувство посредством своих чародейств. После чего, встав предо мною на колени, открыл мне свою любовь, жеманяся из всей силы и стараясь меня прельстить, лаская мне наиподлейшим образом и обещая меня сделать владычицею целой вселенной. Представьте себе, любезные мои князья, — продолжала Милослава, — с каким духом могла я тогда принять такое объявление, видя пред собою прескаредного арапа, и притом еще карла. Ежели бы находилась я в прежнем благополучном моем состоянии, то непременно бы расхохоталась на сей скаредный предмет, но в тогдашней моей горести смех мне на ум не пришел, а наместо его отчаяние и ярость.

— Злодей! — вскричала я ему. — С какими глазами осмеливаешься ты мне это говорить, погубя мучительнейшим образом любезного моего супруга? Нет, варвар, не жди от меня ничего, кроме непримиримой ненависти и мщения!

Посем, произнеся ему тьму ругательств, побежала я в другую комнату, мня от него уйти. Но где бы возмогла я скрыться от его злобы, — промолвила она, — ежели бы праведное небо не положило пределов его варварству?

Ибо я проведала напоследок от живущих здесь девиц, что он ни одной из них не осмеливался учинить ни малейшего насилия, из чего мы и заключили, что само небо защитило нашу неповинность от сего ужасного чародея.

Сей мерзкий урод, не надеясь уговорить меня в первый раз, отложил сие до другого времени и провалился тогда же из замка. А я, оставшись на свободе и ходя по великолепным здешним комнатам, вошла наконец в одну украшенную больше всех прочих. Осматривая удивительные ее украшения, увидела я вдруг спящую на софе девицу; вид ее столько мне мил показался, что я с самой той минуты почувствовала к ней великую любовь и дружбу и вознамерилась искать всеми силами и с ее стороны к себе того же. Я остановилась, сколько желая на нее наглядеться, столько и для того, чтобы не потревожить приятного ее сна. Но я недолго ожидала ее пробуда: она вскоре проснулась сама и, усмотря меня, изумилась, видя во мне себе незнакомую. Я, желая ее вывесть из ее смущения, подошла к ней и, извиняя мой приход, просила ее простить меня в неумышленном нарушении ее сна. Она ответствовала мне на то весьма ласково и учтиво. По оказании же друг другу взаимных вежливостей, сели мы с нею и вскоре разговорились о наших приключениях. Я ей рассказала мои, а она о себе объявила, что она афинянка, именем Асияда, и происходит от древнего рода царей, коих колено от самых баснословных времен ведет свое начало. Похищение ее Карачуном случилося ей во время прогуливания в саду, и что и она испытала от сего гнусного карла множество любовных нападений, но всегда от него освобождалась ругательствами, или, лучше сказать, помощью всесильных небес. Она присовокупила к тому, что когда он осмеливался далее простирать любовные свои нахальства, то всякий раз становился недвижим или объемлем ужасным колотьем, что всегда принуждало его удаляться от нее того ж часа.

Таким образом разговаривая, познакомилась я с нею и наконец так подружилась, что не разлучалась уже с нею ни на минуту, что и сам ты, я чаю, приметил, любезный мой брат, — говорила княжна Светлосану, — когда застал нас здесь совокупно лишенных чувств; и сия любезная моя подруга есть самая эта особа, — продолжала она говорить, указывая на прелестную незнакомку. Восхищенный сим известием Светлосан, что возлюбленная его была приятельницею его сестре, получил оттого новую себе надежду. Он сделал ей при сем случае весьма учтивое приветствие, на которое Асияда отвечала равномерным образом. По окончании ж с обеих сторон взаимных вежливостей, Милослава продолжала свою повесть следующим порядком.

И так препровождали мы с нею вместе все время пребывания нашего здесь. Когда приходил к нам Карачун, то заставал нас всегда обеих совокупно; он старался нас разлучить, но только все его ухищрения были тщетны. И тогда пытался он склонять нас к соответствию на свою любовь, но мы, напротив того, старались его упрашивать о возвращении нас в наши домы, но завсегда как его, так и наши просьбы оставались бесплодными. Он не мог склонить ни одной здесь девицы к своей любви, а напротив того, ни одна из нас не могла испросить у него себе свободы. Но напоследок так мы ему наскучили, что он стал к нам весьма редко ездить, чему мы несказанно были рады.

Наконец, в некоторый день сидя, с прекрасною Асиядою и прогоняя нашу скуку разговорами, вдруг мы услышали в передних комнатах преогромную музыку; мы сему весьма удивились и пожелали узнать тому причину, которую и узнали мы немедленно, однако ж не к удовольствию нашему. Ибо коль скоро музыка сия дошла до нашей комнаты, то вдруг, почувствовав в себе чрезмерную слабость, обе мы обмерли и пробыли в сем состоянии до той поры, как ужасный гром возвратил нам всем прежнюю память. В сие самое время увидели мы перед собою незнакомого человека; мы подумали сперва, что это Карачун, приявший на себя другой вид, но он скоро вывел нас из сего мнения, объявя вкратце свою историю и что он освобожден от своего очарования Славенским князем, который пошел искать Карачуна, дабы его истребить. О, как мы сему обрадовались, любезный мой брат! — говорила Милослава Светлосану. — А особливо я, как ты сам можешь сие вообразить. Я начала тотчас расспрашивать Левсила о его избавителе и наконец уверилась совершенно, что сей Славенский князь есть самый ты. Вообрази себе, дражайший мой Светлосан, какое долженствовало быть мое восхищение! Я побежала по всем комнатам, чтоб созвать всех моих сообитательниц и рассказать им, что мой любезный брат пошел искать лютого Карачуна, чтоб истребить его и освободить нас всех от его тиранства. Сия ведомость привела их всех в несказанную радость; мы окружили все Левсила, чтоб расспросить у него о тебе подробнее, в чем он нас и удовольствовал, присовокупя еще к тому, что надеется уже и побежденна быть Карачуна, приводя в доказательство тому наше оживление и слышанный им сильный гром и бесчисленный блеск молний, что он приписывал помощи всесильных богов.

Обрадованы будучи сею вестью, воздали мы благодарение бессмертным и, надеясь твоего сюда прибытия, определили не спать всю нынешнюю ночь и, к дополнению совершенной нашей радости, дождались тебя действительно, дражайший наш избавитель. — Сказав сие, бросилась она паки его обнимать со всею нежностью сестры, приписывая ему тьму похвал и благодарений. Князь ответствовал ей со всеми знаками братней горячности, уверяя ее, что она одна была причиною его путешествий и всех понесенных им трудов.

В сих и подобных сим разговорах застал их восходящий Световид. Утомленные князья и девицы, поговоря еще несколько, согласились наконец разойтися для отдохновения, что и учинили немедленно. Девицы разошлись по своим спальням, а князья и Левсил легли в зале на софах, коими она была украшена, но Липоксай, яко дух, пребыл без сна и, вознамерясь учинить Светлосану новую услугу, вышел вон из комнат во время их спанья.

Светлосан, Вельдюзь и Левсил проспали почти до самого вечера, по приближении коего были они разбужены

Милославою. Сделав им обыкновенное приветствие, предложила она им прогуляться в саду, на что они с охотою и согласились. Прошед великое число комнат, украшенных наивеликолепнейшим образом, пришли они напоследок в одну, установленную подле стен покоевыми широкими креслами. Милослава просила своих последователей сесть на оные и стукнуть в пол ногою. Лишь только они сие учинили, то и поднялись все наверх и очутились вдруг в прекраснейшем саде, который находился на поверхности покоев. Удивленные сим славяне спрашивали княжну, каким образом сие учинилось.

— Самым простейшим, — отвечала она, — как вы сами это видели; что же касается до устроения сих машин, то это не мое, а Карачуново дело, который, не хотя выпустить нас из замка, устроил все сии великолепия и гульбищи для нас, и нам стоит только ударить в пол, чтоб быть в саду, а как мы получаем там пищу, это вы теперь же увидите.

После чего просила их следовать за собою; они ей повиновались и, прошед несколько накрытых древесами дорог, пришли напоследок в пространную беседку, коей стены украшены были благовонными и прелестнейшими цветками. Последователи Милос лавины нашли в ней всех девиц, которые находилися в замке. Сии красавицы, поздравя их наивежливейшим образом, просили их сесть за стол, который находился уже в готовности, однако ж не было еще на нем ни одного кушанья. Как скоро сели все за оный, то девицы захлопали в ладоши, и вдруг превеликое множество явилось на столе разного наивкуснейшего кушанья и напитков.

— Вот как потчевал нас всегда Карачун, — сказала Милослава своим гостям. — Нам стоило только захлопать в ладони и пожелать, то все то представлялось нам в ту же минуту. Таким образом, — продолжала она, — получали мы и другие всякие потребности.

Сказав сие, просила она своего брата, Вельдюзя и Левсила отведать, чем их потчевал Карачун. При воспоминании имени сего волхва зашла у них речь о всех его злодейных делах; все из сопирствующих старались наперерыв его ругать и клясть, причем каждая из красавиц рассказала, как была похищена сим лютым чародеем. Напоследок в числе похищенных сыскалась и Чердана; она не могла без слез вспомнить о своей разлуке с любезным своим Селином, но Светлосан вскоре ее утешил, обещав отослать ее немедленно в ее отечество. Сие обещание подало ему мысль вспомнить о Липоксае; он начал о нем спрашивать у всех, но никто не мог его в том удовольствовать. Славенский князь весьма сим опечалился, но в самое то время увидел его вошедшего в беседку с Бориполком; Светлосан закричал от радости и удивления и бросился к ним навстречу. Он обнял дружески своего любимца и просил его сказать, какое неожидаемое счастье возвратило его к нему. Бориполк, по оказании ему со своей стороны равномерной радости, увидев паки благодетеля своего и государя, начал так говорить.

Возвращением моим к тебе, государь, одолжен я сему благоприятствующему тебе духу; что ж надлежит до прочих моих приключений, то и в сем тебя сию же минуту удовольствую. — После чего, будучи приглашен к столу и сев за оный, продолжал свое повествование таким образом. — Когда мы яростью свирепой бури лишились нашего корабля и погрузились в море, то, по счастью нашему, я и Остан ухватились за большой отломок от сокрушенного нашего корабля и тем спасли живот наш. Как нас ни били ярящиеся воды, однако ж мы на нем усидели и добрались до некоторого острова, у коего стоял на якоре корабль, принадлежавший персидскому купцу, который пристал к сему берегу по причине бури. Жалкое наше состояние склонило корабельщика принять нас на свое судно, на коем и отправились мы немедленно, как скоро утихла погода. Плавание наше было поспешно и благополучно; мы прибыли наконец в Персию, в которой немного помешкав, отправились пешком, по причине нашей бедности, в Болгарию, где мы надеялись сыскать кого-нибудь из наших одноземцев и помощью их съехать в Славенск. Но сих трудов вскоре мы избавились нечаянным и весьма благополучным для нас приключением.

На пути нашем из Персии, пристав в одной корчме, нашли мы путешественников, одетых и говорящих по-славенски; сей случай побудил нас осведомиться об них хорошенько. Мы завели с ними разговор, объявляя о себе, что мы также славяне. Один из них, который казался старее и почтеннее прочих, весьма ласково с нами обошелся: он начал разговаривать с нами весьма учтиво, пригласил нас к своему столу и старался узнать о нашем состоянии. Мы ответствовали ему сначала коротко и глухо, но после, будучи преклонены искренностью его ласк и увещаний, сказали ему всю правду, кто мы таковы. Коль скоро выслушал он Останову историю, то, встав той же минуты, пал пред ним в ноги и, поздравя его князем Древлянской земли, объявил, что тиран, завладевший его престолом, за ужасные свои свирепости к народу свержен с оного и умерщвлен позорною смертью, после чего древлянский народ, узнав об Остане, что он еще жив, учинил всеобщий приговор, чтоб разослать по всем землям нарочных для его сыскания, из которого числа посланных находился и он с прочими своими последователями.

Обрадованный Остан толь неожидаемым себе счастьем воздал благодарение и хвалу небесам и того же дня поехал в свою державу, прося меня ему сотовариществовать и обещая после отправить меня в Славенск, на что я и согласился. Путь наш до самого Искореста не был ничем задержан, и мы весьма скоро приехали в сию столицу древлян. Ничего нельзя представить лестнее для государя, как любви его подданных: сие испытал тогда Остан самым делом. Как только известились в Искоресте, что он прибыл, то все градские жители выбежали к нему на сретение, и одни только немощные остались в домах. Глас народного вопля и плесканий восколебал весь воздух, так что и птицы не могли над оным лететь, не упадая. Юного князя препроводил народ в княжеский дом, и на третий день, в продолжение беспрерывных пирований, увенчали его в храме Перуна венцом его предков. Таким-то образом учинился Остан из несчастливого князя благополучнейшим государем.

По окончании торжеств, обыкновенных при таковых случаях, принес Остан тучную жертву богам, народу облегчил подати, почтенных и заслуженных древлян наградил чинами и имением; одним словом, не оставил он никого недовольным и показал в себе достойного венценосца. По исполнении таким образом первых своих должностей, хотел он и мне исполнить свое обещание, чтоб отправить меня в Славенск, как в самый тот день, когда я находился наедине с сим князем, предстал пред нас сей благоприязненный дух. Мы было сперва его испужались, но он тотчас вывел нас из страха и сомнения, рассказав вкратце свою и твою, государь, историю. Мы воздали хвалу и благодарение небесам за избавление твое от потопления и за побеждение тобою Карачуна, и несказанно оба сему обрадовались. После чего предложил мне Липоксай, не хочу ли я тебя, государь, увидеть. Я восхитился сим чрезвычайно и усердно стал его об этом просить, напротиву чего Остан изъявил мне при сем случае свое прискорбие, что не мог тебя увидеть в твоем счастье и с тобою разделить своего. В крайности сей удоволился он написанием к тебе письма, которое просил меня тебе вручить. После чего простился он со мною в слезах, а мы, нимало не медля, и отправились в наш путь, который в несколько часов и кончили. — Сказав сие, Бориполк вынул Останово письмо и вручил его Светлосану.

Сей добродетельный князь, прочтя оное, воздел очи и руки на небо, воздая хвалу бессмертным за увенчание добродушного своего друга. После чего, для стечения толь многих радостных обстоятельств, предался он веселью, в чем последовали ему и все прочие. Пирование их продолжалось далее полуночи, в торжественных пениях и дружеских разговорах, в коих припоминая прошедшие свои несчастья, вкушали от того живейшее веселье, что избавились от них толь благополучно. Наконец, будучи утомлены сим продолжительным весельем, разошлись все для успокоения.

На другой день Светлосан, уведомясь, что в замке находится великое число драгоценных вещей, предложил похищенным красавицам, чтобы всякая брала из оных себе то, что ей угоднее покажется и что потом всякая из них с сими подарками может возвратиться в свой дом. После сего предложения все девушки, кроме Милославы, Асияды и Черданы, принялись разбирать Карачуновы сокровища, благодаря князя за сие позволение. Они нагрузили себя оными весьма довольно, ибо все они были весьма из посредственных богатством домов и рады были, что нашли случай обогатиться на всю свою жизнь. Светлосан нимало их от сего не отвращал, но еще побуждал их к тому; и когда уже они удовольствовались ими со избытком, то просил он Липоксая сделать последнюю ему услугу, отнеся всех сих девиц в их отчизны. Скиф с охотою на сие согласился и, по прошению Черданы, взяв ее первую и письмо от Светлосана к Моголу, полетел с нею в Индию, откуда на другой день и возвратился и принес с собою от Абубекира письмо к Славенскому князю, в котором сей император чрезвычайно много благодарил его за возвращение ему Селина и Черданы, ибо уведомлял он его в оном, что сын его за несколько дней пред тем вдруг ожил, произнеся имя Светлосаново, почему он и заключил, что, конечно, посредством его боги возвратили жизнь Селину, показнив рукою Славенского князя злобного Карачуна, что ему потом подтвердил и Липоксай, принеся к нему Чердану. Скиф со своей стороны объявил, что император предпри-ял принесть за сие богам тучную жертву и торжествовать паки брак сына своего с Черданою и праздновать их возвращение целый месяц. Славенский князь и все прочие весьма сему порадовались, помышляя при сем случае и о своем возвращении в отечество. Но чтобы сдержать слово первее всего девицам, то князь просил паки Липоксая разнести их немедленно, куда которой потребно, что он и учинил и разнес их всех в несколько дней в их отчизны и домы, в котором числе был и Левсил.

Между тем Славенский князь, горя любовью к прекрасной Асияде, но не смея ей о том открыть из почтения к оной, объявил о страсти своей Милославе, прося ее предложить прелестной ее подруге о любви его к ней и что он, пылая к оной чистейшим огнем, не бесславия ее ищет, но хочет совокупить судьбу свою с ее священным союзом. Княжна, любя своего брата, немедленно согласилась на его просьбу и того же дня объявила о том Асияде. Прекрасная афинянка при сем объявлении покрылась прелестным румянцем и, мало помолчав, сказала следующее Милославе, начав речь свою глубоким вздохом:

— Я пред тобою не должна скрываться, любезная моя приятельница, а наипаче, когда ты сама искренна со мною. Твой достойный брат равномерно и мое пленил сердце, и я бы наисчастливейшею себя почла, когда бы возмогла назваться его супругою, но жестокая моя судьба великую препону между нами учинила. Я имею отца и мать, отягченных великою древностью, почитающих во мне все свое благополучие, и которых оставить почитаю я наивеличайшим беззаконием.

— Ты их не оставишь, — сказал, вошед к ним, Светлосан и став пред нею на колени. — Ты их не оставишь, прекрасная Асияда! Они последуют нам в Славенск и будут там первые по моем родителе.

К сим словам присовокупил он столько просьб и убеждений, что Асияда не могла более сопротивляться и обещала ему любовь свою и руку. После чего и предложил ей князь, чтоб не самой ей к ним отбыть, помощью Липоксая, но послать его к ним одного и, объявя им все обстоятельства, согласить их на прибытие к ним в замок или поехать в Славенск и ожидать их там, на что афинянка охотно и согласилась.

Итак, коль скоро Липоксай окончил все свои путешествия, то Светлосан, рассказав ему все дело, просил его отправиться в Афины для сыскания родителей Асиядиных, чтоб склонить их на желание любящихся. Скиф с охотою обещался сие исполнить и полетел той же минуты. Он недолго находился в своем пути и, вскоре возвратясь, принес весьма печальную весть для Асияды. Он объявил ей, что ее родители, пораженные нечаянным ее лишением, вскоре по похищении ее скончались, и что все оставшееся после них имение разграблено алчными их сродниками и знакомцами. Сие ужасное известие несказанно опечалило Асияду: она вдалася в слезы и воздыхания и пребыла в оном непреклонна, сколько ее от того ни отвращали; и по нескольких уже днях умерила она несколько свою печаль, к чему наипаче способствовали просьбы и ласки ее любовника и подруги.

Между тем в некоторый день, когда Светлосан находился один, явился ему светозарный дух, тот самый, который некогда избавил его от Карачуна. Князь, увидя его, пал пред ним на колени, а дух произнес к нему следующие слова:

— Наконец бедствия твоего рода окончались, по твоему желанию и по воле небожителей уже общий ваш враг побежден тобою. Однако ведай, что сие учинено не твоею рукою: непреоборимые силы бессмертных помогли тебе во всех твоих трудностях и сотворили тебя победителем. О смертный! Вспоминая все твои и сродников твоих предшедшие бедствия, не забудь никогда, коль жестоко наказуется бесчеловечие и колико человеколюбие награждается славою и благоденствием. Отныне никакое бедствие не оскорбит твоего рода, если оный сам не огорчит бессмертных каким беззаконием. Тебе же последнее осталось теперь учинить благодеяние человечеству: разреши Липоксая от заклятия, каковым наказан он от всемогущей судьбы. Произведенные им волшебные вещи погибли все совокупно с Карачуном, и не осталось уже в свете ни единого волшебника, могущего приключать некое бедствие человекам. Итак, возврати успокоение Липоксаю, что ты можешь учинить, брося в него оставшуюся у тебя сандалию. А о возвращении своем в Славенск не беспокойся: ты будешь завтра же в оном с сестрою твоею и со всеми прочими.

Сказав сие, дух исчез, а наместо его предстал Липоксай; он повергся в ноги Светлосану, прося его исполнить то, что повелено ему от вестника бессмертных, о чем и он от оного был также извещен. Князь, нимало не медля, сыскал сандалию, которая у него была спрятана, и, возвратись к Липоксаю, поверг ее в него. Лишь только она ему коснулась, то в самое то время одушевленный скиф вострепетал и в тот же миг рассыпался весь прахом и с сандалиею. Тогда Светлосан, над ниц на землю, принес хвалу богам за скорое разрешение от мучений сего несчастного и за бесчисленные благодеяния, каковые он сам от них получил посредством сего скифа. После чего побежал он к сестре своей, которую нашед вместе с Асиядою, Вельдюзем и Бориполком, рассказал им подробно о явлении ему вестника богов и о разрешении Липоксаевом. Услышав сие, воздали они все благодарение небесам, радуяся о скором своем возвращении в отечество, о чем обнадежил их светозарный дух чрез Светлосана.

Весь остаток того дня провели они в несказанной радости, восхищаясь будущим своим счастьем, но наконец сон прекратил их восторги. И когда наслаждались они приятностями оного, тогда Славенский князь поражен был следующим сновидением. Ему представилось, что он летит на густом облаке по горизонту и видит пред собою блистающего от всех сторон мужа, покровенного белыми одеждами, и который следующее изрек к нему слово:

— Возлюбленный богами смертный! Познай всю их к тебе щедроту, познай Белбога, покровителя добродетельных людей и страждущих напрасно. Не один Чернобог помогал тебе в трудных твоих предприятиях, я паче и его старался повсюду тебя защищать, и лучезарный дух, мой вестоносец, по моему желанию тебе являлся. Хотя я и вечную имею с Чернобогом во всем распрю, но тебе помогал я с ним совокупно. Я утешил твоего отца в печали, объявя ему о всех твоих обстоятельствах и уверя его о несомненном твоем возвращении. Я тебя направлял во всех твоих предприятиях, благополучно тобою оконченных, и напоследок, при сражении твоем с Карачуном и его чудовищами, я превратил волшебный твой меч в жертвенный нож, коего поражение соделал несравненно сильнее всякого волшебного оружия. Твоя добродетель меня к тебе преклонила, и отныне буду я навсегда твой защитник и рода твоего покровитель. Познавай истину моих слов по теперешнему моему деянию: ты преносишься теперь по моему велению, со всеми твоими ближними, в столицу твоего отечества и завтра узришь твоего родителя и народ твой. Но помни всегда, что одна истинная добродетель снискивает смертным божеское благоволение, а злое сердце погубляет их и в животе, и по смерти. Ты видел сему пример в твоем роде, а паче над лютым волхвом, страждущим теперь в геенне. Дела нечестивых суетны, — присовокупил он. — Смотри на оставленный тобою замок, построенный Карачуном для утех своих: в жизни его был он ему уничижением и мукою, а по смерти, да вся его слава погибнет с шумом, ниспровергается он по воле судьбы в единую с ним бездну, и ваше токмо пребывание в оном удерживало его на земле».

Проговоря сие, стал он невидим, а Светлосан проснулся и увидел действительно, что он несется по воздуху с Милославою, Асиядою, Вельдюзем и Бориполком, и что оставленный ими замок с превеликим треском и шумом проваливается сквозь землю. Славенский князь, встревоженный сим чудом, хотел принести благодарение бессмертным, но вдруг глаза его отягчилися сном, который паки привел его чувства в приятное забвение.

В сем состоянии принесен он был со всеми прочими в Славенск, в дворец княжеский, и когда первые лучи солнца озарили землю, тогда проснувшийся сей князь и вспомня о своем сновидении, начал осматриваться по всем сторонам, чтоб увериться в истине оного. И действительно познал он тотчас, что видение его было не мечтательно: он увидел из окон город Славенск и познал чертоги своего родителя. Восхищенный радостью, пал он на колени, принося благодарственные молитвы бессмертным. После чего разбудя сестру свою, невесту, зятя и оруженосца, которые перенесены с ним были в одну комнату, объявил им о своем сновидении и действительности оного. Сие известие равномерное произвело и в них действие: в чрезвычайной своей радости воздали они бесчисленные благодарения небесам и предприяли немедленно идти к Богославу, чтоб и его обрадовать своим прибытием.

Но лишь только отворили они двери своей комнаты, как увидели идущего к себе почтенного князя. Он был предуведомлен, подобно им, Белбогом той ночи об их прибытии и, желая в том удостовериться, пошел их искать в своем дворце. Не можно изобразить радости и восхищения, каковыми они объяты стали при виде друг друга. Добродетельный Богослав, обливаясь радостными слезами, восприимал каждого из них в свои объятия, лобызая в уста и в очи, а наипаче сына своего и дочь, коих не мог почти выпустить из своих рук. Он принес богам восхитительнейшие благодарения и, расспрося каждого подробно о его приключениях, рассказал им и о своей печали, каковою он терзался по разлуке с ними, и что лишился бы он от нее жизни, когда бы благодетельный Белбог, явясь ему во сне, не уверил его об их здравии и о скором возвращении. Светлосан, пользуясь сим благоприятным случаем, объявил своему отцу о любви своей к Асияде и просил его покорно дозволить ему с нею сочетаться священным союзом, на что Богослав охотно и согласился, похваляя притом изрядный его выбор.

Между тем как сей добродушный отец наслаждался весельем, увидев паки своих чад, весть об их прибытии разнеслася тотчас по всему городу. Все оного вельможи приехали тотчас во дворец; народ сбежался также отовсюду на княжеский двор, желая увидеть детей своего государя, толь долго пропадавших безвестно. Вельможи имели удовольствие первее всех их увидеть и принесть им свое поздравление. После чего Богослав, желая удовлетворить и народному желанию, приказал учредить в тот день великолепнейшую жертву в Перуновом храме, куда со всеми своими детьми вознамерился идти пешком, дабы народ мог насладиться их зрением. И как скоро донесли ему, что все к жертвоприношению было готово, то и пошел он в храм, сопровождаем будучи своими детьми и всем двором. Лишь только усмотрел их народ, то тьмы тем радостных гласов и плесканий наполнили весь воздух смешанным шумом, так что и слышать ничего не можно было. Всяк из народа старался подойти ближе к князьям, чтоб лучше увидеть сих высокоименитых особ, от чего такая сделалась теснота, что насилу могли дойти до храма.

Сколько сей храм пространен ни был, но не мог вместить всего народа, ибо одни почти токмо младенцы и немощные остались в домах, а прочие все сбежались на смотрение княжеских детей. Наконец, по прочтении первосвященником благодарственных молитв, сопровождаемых гласом труб и бубнов, приведена была жертва, состоявшая изо ста белых волов, увенчанных цветками, и из тысячи овец и агнцев. Первосвященник, окропя их чистительною водою и ударив священным топором первого представленного ему вола, приказал оного и прочих с ним приуготовить к жертвоприношению. По вскрытии внутренностей, осмотрел он их прилежно и, увидев в оных самые благополучнейшие знаки божеского благоволения, поздравил с тем Богослава и его чад. По совершении же всей жертвы, истукан Перунов озарился неудобозримым сиянием, и глас грома поколебал весь храм, после чего произошел от кумира следующий глас:

Сей божественный глас наполнил всех несказанною радостью; тронутый Богослав сею щедротою небес обещался повсегодно приносить богам равномерную сей жертву, что потом и исполнял точно. После чего, будучи поздравлен от всех жрецов и вельмож, отбыл во дворец в провожании всего двора и народа. По прибытии в оный, повелел он учредить великолепный пир для вельмож и всего двора, а для народа приказал поставить на многих улицах столы, изобилующие всяким кушаньем и питьем. Подобное сему пиршество продолжалось целый месяц, во время коего торжествован был брак Светлосана с Асиядою и Милославы с Вельдюзем, ибо прежнее сих последних сочетание было не докончено и прервано гневом небес.

Добродетельный Богослав, обрадованный толь многими благоприятными случаями, по претерпении долговременной печали, восхотел, чтоб и подданные его восчувствовали подобно ему его радость, чего ради указал выпустить из темниц всех невольников и народу своему отменил подати за целый год. Желая ж совершенно загладить свое согрешение пред богами, не оставлял он ни единого способного случая для оказания подданным своим всякого блага. В сем спасительном попечении провел он в радости всю оставшуюся свою жизнь, дожил благополучно до чад детей своих и наконец скончался в мире, завещав начертать на своей гробнице следующую надпись: «О смертный! Соображаясь со обстоятельствами моей и твоей жизни, соображаясь со священными, естественными и гражданскими законами, не забудь никогда любить ближнего, яко сам себя».

По кончине сего почтенного князя, вступил по нем на престол Светлосан и, последуя всем его добродетелям, прилагал все свое попечение о соделании своего народа блаженнейшим во вселенной. Старание его было не тщетно: подданные его учинилися счастливейшими из смертных, и ни один народ не дерзал помыслить, чтобы восстать на них войною, говоря следующее: «Кто может восстати на богов и на великий Славенск!» Тако правя мирно, добродетельный Светлосан учинился страшным всем своим соседам и приумножил свою державу, между прочим, и Полотским княжеством, по смерти зятя своего и сестры, ибо наследников по них никого не осталось. Напоследок, дожив до глубокой старости, разделил он обширное свое владение своим детям и скончался благополучно, почти в одно время со своею супругою, будучи оплакан горестно не токмо чадами своими, но и самыми последнейшими из своих подданных.