Книга: Тайная история Марии Магдалины
Назад: Глава 4
Дальше: Глава 6

Глава 5

— Римский император умер, — объявил Натан, размашистым шагом войдя в дом и поставив на пол корзину. — Весь шум и гам из-за этого.
Всю ночь до них доносились отдаленные звуки с холмов, грохот и смутный шум, которые указывали на какую-то беспокойную суету. Возможно, римские войска перемещались из своих лагерей на морское побережье или подходили с севера, собираясь на случай беспорядков.
— Царь Ирод Антипа повелел всем нам соблюдать публичный траур, — продолжал он. — Правда, по случаю кончины императора нам не придется совершать жертвоприношения ни римским богам, ни нашему Богу.
Судя по всему, Натан испытывал облегчение. Ему было уже за пятьдесят, всю жизнь он трудился не покладая рук, и это наложило на него свою печать. Правда, теперь значительную часть бремени взяли на себя его взрослые и уже женатые сыновья, но и на его долю забот осталось немало.
— Ждать долго не придется, скоро этого императора объявят богом, как первого императора, Юлия Цезаря, — сказала мать Марии, — Интересно, выдержат ли они приличествующее время?
Натан хмыкнул.
— Ох, Зебида, какие уж тут приличия? — Он сел и взял из корзины свежее яблоко. — Сколько времени требуется, чтобы превратиться в бога? — Натан с хрустом раскусил фрукт. — Всего лишь — пуф! мгновение? Или это происходит постепенно, как тесто поднимается?
И муж, и жена невольно рассмеялись. Они представили себе, как волшебным образом надувается тело старого императора Августа, как набухают его черты и как наконец оно воспаряет со своего смертного одра.
Наконец отсмеявшись, переведя дух и утерев слезы. Зебида заметила:
— Он ведь правил очень долго, сколько люди помнят. Много ему было лет?
Натан призадумался.
— Хорошо за семьдесят, — наконец сказал он. — Это долгая жизнь, по любым меркам, но особенно для Рима. — Он помолчал и добавил: — Жизнь долгая, правление долгое, все эти браки, разводы, интриги, а в результате у бедного Августа не осталось сына, который мог бы наследовать власть. Быть властелином мира и оказаться последним в своем роду…
Натан покачал головой.
— Кто же станет его преемником? — деловито осведомилась Зебида.
— Его приемный сын Тиберий. Суть в том, что Август никогда не любил Тиберия, но вышло так, что других преемников не осталось. Остальные, и молодые, и старые, многие куда лучше пригодные к правлению, умерли. Его лучший друг Агриппа, его внуки, его племянники… — Он пожал плечами. — Очень печально. На самом деле печально.
— А каков он, этот Тиберий?
Муж и жена повернулись и увидели стоявшую в дверях Марию. Как долго она там пробыла?
— По слухам, он угрюмый, — сказал ее отец. — И повсюду видит заговоры. Наверное, ему слишком долго пришлось дожидаться власти.
— А сколько ему лет?
Став девушкой, Мария вовсе не утратила былой любознательности. Как и сообразительности.
— Ему за пятьдесят. Засиделся в наследниках. Не будь он мужчиной, я бы назвал его старой девой.
Произнеся эти слова, Натан тут же пожалел о них. Мария уже вошла в тот возраст, когда иудейская девушка считалась невестой но и сама она не проявляла особого интереса к замужеству, и, главное, желающие заполучить ее в жены вовсе не осаждали Натана предложениями. Что казалось странным — она была недурна собой и принадлежала к почтенной, обеспеченной семье.
— Как это, интересно, мужчина-римлянин может быть старой девой? — сердито фыркнула Мария.
— Твой отец имел в виду лишь то, что он… привередливый, раздражительный и склонный к ханжеству…
— Прямо как я, — проворчала девушка. — А вот мне доводилось слышать, что он устраивал со своими приятелями развеселые и непристойные сборища. Где же тут ханжество?
— Ну, если можно быть и ханжой, и развратником одновременно, то Тиберий как раз такой, — развел руками Натан. — Трудно сказать, что нам сулит его правление. Не исключено, что ему хватит забот в Риме и нас, иудеев, он оставит в покое.
— И где ты слышала о его развлечениях? — осведомилась мать, интересуясь в первую очередь, что именно слышала дочь.
То, что дошло до ушей самой Зебиды, было поистине отвратительно и неестественно.
— О! Это ни для кого не секрет, — отмахнулась Мария.
Они с Кассией часто обсуждали Тиберия и его оргии, в их глазах он служил как бы мерилом развращенности, применяемым к местным мужчинам.
«Ну, у этого, по крайней мере, нет свитков с неприличными картинками, как у Тиберия… А этот хотя бы не занимается такими делами на людях, в отличие от Тиберия…»
Вспомнив эти разговоры, Мария не удержалась и прыснула.
Ее отец вздохнул. Интерес Марии к подобным вещам еще более усложнял проблему замужества. Пусть девушка и хороша собой, но мужчины предпочитают послушных простушек, а не таких смышленых и бойких. Натан посмотрел на дочь как купец, оценивающий возможность сбыть товар с рук. И ведь недурна собой, право, недурна. Пышные волосы, приятные черты, славная улыбка. Чуть высоковата, зато стройная. Знает и греческий, и арамейский. Сведуща в Писании.
К счастью, большая часть ее преимуществ весьма заметна, а изъяны в глаза не бросаются. А изъяны есть, что уж греха таить. Неугомонный, пытливый ум. Склонность к непослушанию. Интерес к запретным темам, вроде похотливости Тиберия. Приступы меланхолии, которые она не старается скрыть. Некоторая, хотя и не чрезмерная, тяга к роскоши и драгоценным предметам. Проявляющаяся порой несдержанность. Несомненное упрямство. И наконец, скрытность.
— Наверное, нам не следует смеяться, — наконец сказала Мария. — Как-никак старый Август сейчас лежит где-то бездыханный. Но не печально ли, что они — я имею в виду римлян — действительно верят, будто он превратится в бога?
«И быстро перескакивает с одного на другое» — добавил Натан к списку нежелательных качеств дочери.
— А я вот думаю, действительно ли они верят в подобную нелепость или это просто политическая условность? — заметила Зебида. — Впрочем, почему бы и нет. Август хотя бы был правителем едва ли не всего мира. А ведь многие люди приписывают чудесную силу идолам, которые вообще не живые, а сделаны из дерева или камня.
«Или слоновой кости» — с внезапным потрясением подумала Мария, уже давно не вспоминавшая о своем детском секрете.
— Идолопоклонники говорят, что молятся не самому камню, а той силе, которую он символизирует, — возразил жене Натан. — Но утверждать, будто человек превращается в бога…
Он покачал головой.
— И подумать только, Август умер, а они оставляют его день за днем лежать у всех на виду, — гнула свое Мария. — А потом возьмут и сожгут. Я бы сказала, что это варварство, но ведь римляне, они, по сути, и есть варвары.
— Язычники, — поправил ее отец. — Они язычники, а не варвары. Есть разница.
— Я, пожалуй, сказала бы, что все варвары — язычники, но не наоборот, — согласилась Зебида.
— Все они достойны жалости, — убежденно заявил Натан, — Язычники, варвары, гои, вся эта публика, не важно, как ее называть.

 

Тело Августа, который умер вдали от Рима, перевозили в столицу медленно, передвигаясь ночью и делая остановки днем. Потребовалось две недели, чтобы старый император добрался до сердца своей страны, где правил почти полстолетия среди заговоров и интриг.
«Я получил Рим, построенный из кирпича, а оставляю его сложенным из мрамора», — по слухам, говорил император, и это не было пустой похвальбой.
Траурная колесница провезла его тело по улицам воистину великолепного города, который не поскупился на последние почести: последнее земное путешествие императора было достойно его долгого правления. Когда же наконец зажгли его погребальный костер, бывший претор по имени Нумерий Аттик увидел, как дух Августа воспаряет к небесам, в чем позднее поклялся перед Сенатом.
Семнадцатого сентября, почти месяц спустя после смерти Августа, Сенат официально объявил его богом. В его честь предполагалось воздвигнуть храмы с соответствующим штатом жрецов, учреждались игры и празднества, а клятву именем Божественного Августа провозгласили официальной в пределах всей империи, включая и провинцию с центром в Кесарии, в состав которой входили земли Израиля.
Однако, когда Августа провозгласили богом, в Иерусалиме и Магдале шли священные дни начала нового, три тысячи семьсот семьдесят пятого года от Сотворения мира, и люди, очищавшие душу постом и молившиеся о прощении грехов, сочли бы языческой мерзостью саму мысль о возможности клясться именем человека, объявленного богом, даже при заключении важной торговой сделки.

 

Для Марии ежегодный обряд Искупления приобрел некую унылую предсказуемость. Каждый год она перечисляла свои прегрешения и искренне раскаивалась в них, клялась Богу в том, что не будет больше их совершать, а на следующий год снова каялась в той же комнате в тех же самых грехах. Порой они казались менее вопиющими, и ей виделось некое духовное улучшение, порой, наоборот, мрак сгущался, но в целом грехи оставались теми же и грузом лежали на душе, как камни на горных тропах. Они, может быть, и истираются под копытами ослов, но очень медленно и никак не исчезают окончательно.
В этом году, вдобавок к старым знакомцам, Мария приобрела несколько новых. Прошлой зимой она вступила в возраст, когда уже перестала считаться ребенком и стала принадлежать к категории, деликатно именуемой «ведущая себя как женщина». Это повлекло за собой целый ряд новых ограничений и правил, некоторые из них, например касавшиеся ритуального очищения после месячных, восходили к Моисею, другие же, более современные и житейские, касались приличий и манер. Так или иначе, Мария достигла брачного возраста, и, хотя ее отец не торопился с поисками мужа, девушка понимала, что в скором времени он этим займется.
Она одновременно и хотела выйти замуж, и не хотела: это ставило ее в тупик, не давая разобраться в себе. Быть старой девой считалось позором, и позора для себя Мария, разумеется, не желала. И вообще не имела ничего против нормальной жизни, в понятие каковой, согласно общему суждению, непременно входили такие дары Господни, как здоровье, процветание, семья и дом.
Но… ей хотелось иметь больше свободы, чем сейчас, в крайнем случае хотя бы не меньше, а стать полноправной хозяйкой на практике означало превратиться в рабыню. Ей придется беспрестанно, не зная ни минуты покоя, хлопотать по хозяйству и заботиться о домашних. Мария видела, как не покладая рук трудятся ее мать и другие замужние родственницы, каждая по-своему, но с тем же усердием. Радости в этом мало, но единственной альтернативой было остаться незамужней дочерью — нахлебницей и позором семьи. В Писании полно увещеваний относительно жалкой участи вдов и сирот, о каковых должно милостиво заботиться, но незамужняя дочь равна им по положению или, точнее, отсутствию оного. Единственная разница в том, что незамужнюю девушку, как предполагалось, должен был содержать отец или брат.
Но жизнь казалась слишком сладкой, чтобы провести ее в домашнем рабстве. Мария видела, какими старыми выглядели домохозяйки Магдалы по сравнению с греческими женщинами, которые порой приезжали со своими мужьями-купцами на рыбный склад Натана. По слухам, иностранные женщины имели право владеть собственностью и путешествовать в одиночку, некоторые из них имели свои дома и даже самостоятельно вели дела. С мужчинами они общались как с равными, не опуская глаз, Мария сама видела это, и так же они держались и в обществе ее родичей. И вот ведь странность — похоже, что даже Илию такого рода «непристойность» в определенном смысле нравилась. У них были необычные имена вроде Фебы или Федры, они носили почти прозрачные платья и ходили с непокрытой головой. Имена в чем-то похожие на… Ашера.
Это имя прозвучало в ее голове, как удар молнии. Ашера!
Ашера лежащая там, куда Мария спрятала ее много лет назад. Ашера уцелевшая, несмотря на твердую решимость девочки выбросить или уничтожить ее. Ашера, обладающая магической силой.
Как только день перевалил за середину, Мария сказала себе: «Я сделаю то, что поклялась сделать давным-давно. Я избавлюсь от нее. Господь предписывает мне сделать это. Он запрещает иметь дело с идолами».
Пока солнце клонилось к западу и выходившее на восток окошко комнаты Марии потихоньку тускнело, она смирно сидела на месте, размышляя о своих недостатках. Надо быть более послушной и научиться находить удовольствие в послушании. Не следует сопротивляться попыткам отца найти ей мужа. Нужно перестать витать в облаках и заняться полезными делами. Также не следует придавать слишком большого значения своим волосам и оставить мысль о том, чтобы покрасить их хной для придания рыжего оттенка. Надо забыть о греческой поэзии — она языческая и таит в себе греховный соблазн, ибо изображает запретный для Марии мир и побуждает желать его. А это грех.
«Ты никогда не выйдешь замуж, если не избавишься от этих дурных привычек, — сказала она себе. — А выйти замуж ты обязана, это твой долг перед отцом. Господь желает, чтобы ты повиновалась. О чем возвещал Самуил от имени Господа? „Послушание лучше жертвы и повиновение лучше тука овнов“».
Мария вдруг подумала, что Господь обращался к Аврааму, Моисею, Самуилу, Гедеону, Соломону, Иову, пророкам… но единственный повод, по которому он вообще говорил с женщиной, была весть о том, что у нее будет ребенок!
Неожиданно она расстроилась, хотя и пыталась всячески отогнать эту мысль. Правда ли это? Ну да, была… Ева. И что Он сказал ей? «Умножая умножу скорбь твою в беременности твоей, в болезни будешь рождать детей». А Агарь? «Ты беременна, и родишь сына, и наречешь ему имя Измаил». А к Сарре или Анне Он вовсе никогда не обращался напрямую, хотя и подарил им долгожданных детей, которым предстояло исполнить предназначение и послужить Господу. Конечно, сыновья. Всегда сыновья.
«Но должна же быть женщина, с которой Он говорил, — попыталась припомнить Мария. — Хоть одна женщина, получившая от Него послание, не имевшее отношения к вынашиванию детей».
Но хотя она еще долго сидела на постели после заката, ни одного такого случая, упомянутого в Писании, ей не вспомнилось. Зато вновь и вновь ее посещала крамольная мысль: «А вот Ашера, богиня, сама женщина и разговаривает с женщинами».

 

Жизнь Марии уже во многих отношениях уподобилась жизни взрослой женщины. К тринадцати годам иудейский мальчик заканчивал свое обучение Закону, если не собирался продолжать учебу и становиться раввином или писцом, и занимал место в мужском молитвенном собрании. Кроме того, он начинал осваивать какое-нибудь ремесло, либо отцовское, либо поступал к кому-то в подмастерья. Если у него была сестра-близнец, то ей начинали поручать домашние дела и ждали, когда она выйдет замуж. Распорядок дня Марии теперь не сильно отличался от распорядка ее матери: все светлое время суток заполняла работа, тяжелая и нудная, поскольку всегда одинаковая. Хлопоты по хозяйству требовалось завершать к наступлению ночи, но Мария, обладая исключительной работоспособностью, по большей части ухитрялась выполнять все порученное раньше срока, и ей удавалось выкроить немного времени для себя.
Девушке нравилось совершать прогулки на юг, за пределы мощеной аллеи, которая окаймляла берег озера в центре города. Оттуда, прохаживаясь в одиночестве, она могла смотреть на родной город со стороны.
Мария частенько сидела на любимом гладком и округлом валуне близ воды, глядя, как угасает свет. В сумерках и на рассвете казалось, что озеро мерцает изнутри, как будто солнце устроило там себе тайное жилище. Когда стихал ветерок и листья и камыши переставали шелестеть, наступала тишина, и чудилось, что сам день издает удовлетворенный вздох и, подобно Господу в начале творения, шепчет: «Это хорошо, это очень хорошо». Потом быстро, словно задергивалась занавеска, наступали сумерки, придавая розовому свечению воздуха лиловый оттенок.
Здесь, вдали от шума и суеты города, Мария доставала очередную книгу и погружалась в мир греческой поэзии или героических легенд, вроде повествований о подвигах Геракла. В Израиле светской литературы не было, все написанное здесь касалось исключительно религии, а всякого рода забавные или поучительные истории лишь пересказывались изустно. Таким образом, чтобы почитать любовные стихи, героические поэмы, трактаты по истории или философии, приходилось обращаться к греческому, египетскому или латинскому языкам. И, что бы ни думали на сей счет святоши и раввины, люди тянулись к такому чтению, и на рынках существовал устойчивый спрос на языческие книги.
«Илиада» и «Одиссея», Сапфо и Цицерон, эпос о Гильгамеше, стихи Катулла и Горация продавались и перепродавались из-под прилавков с рыбой или тканями на рынке перед городскими воротами.
Сейчас Мария читала поэта Алкея, мучаясь из-за тускнеющего света и слабого пока еще владения греческим. К слову, премудрости греческого письма Марию обучал брат Сильван, став соучастником ее тайны. Уже не первый день она продиралась сквозь текст поэмы о кораблекрушении и вот сейчас предвкушала завершение — и свою маленькую победу. Недавнее намерение отказаться от греческой поэзии как-то позабылось.
…и наше судно поглотили волны.

Закончив, Мария сложила листок папируса и устремила взгляд на озеро. Только что прочитанная поэма побудила ее увидеть перед собой не мирную гладь, а бушующий шторм, какой она не раз сама наблюдала на озере зимой. Воспоминания всколыхнулись в ней, как высокие волны.
Мария встала. Скоро стемнеет, и ей пора возвращаться внутрь городских стен, но прежде она собиралась выполнить одно, давным-давно данное обещание.
Девушка достала из кошеля предмет, завернутый в тряпицу так, что его форму было не разобрать. Идола Ашеру. Сейчас она швырнет ее в озеро, и пусть языческая богиня сгинет среди рыб, камней и водорослей.
Мария держала ее на ладони и медлила.
«Я больше никогда ее не увижу. Я вряд ли даже помню, как она выглядела, ведь прошло столько лет. Не смотри, — строго велела она себе. — Разве она не говорила с тобой когда-то? Разве она не внушала тебе грешные мысли всего лишь вчера?»
Мария отвела руку назад и напряглась, чтобы зашвырнуть статуэтку в озеро как можно дальше, насколько позволят силы.
«Я не так слаба, — убеждала она себя, — Как же мне не стыдно бояться даже краешком глаза взглянуть на языческого идола, всего-то на костяную фигурку? Мне просто необходимо победить свой страх. Если я сейчас не посмотрю на нее, она навсегда сохранит надо мной власть».
Девушка медленно опустила руку, раскрыла ладонь, на которой лежал сверток, и свободной рукой ловко размотала ткань. В пурпурном свете заката перед ней снова предстало вырезанное из слоновой кости лицо. Казалось, что на губах статуэтки играет улыбка.
Уже смеркалось, и, чтобы рассмотреть лицо получше, девушке пришлось наклониться. Оно было таким красивым, что у нее захватило дух. Красота этого образа превосходила и беломраморные статуи атлетов, которые Мария видела, когда их переправляли через озеро в языческий город Гиппос, и изощренно-чувственные портретные изображения на монетах из Тира, имевших хождение на рынках.
«Зачем же уничтожать такую красоту? — подумала Мария. — Это неправильно. Конечно, мне нельзя хранить идола, тут и говорить не о чем, но я могла бы, например, продать статуэтку тому греческому купцу, который регулярно заезжает к нам по пути в Кесарию. Работа тонкая, стоит наверняка дорого. И тогда я могла бы спрятать вырученные деньги и сохранить их на случай нежелательного брака. — Крамольная мысль! Девушка тут же отбросила ее. — Нет, так нельзя. Но деньги все равно не повредят, их можно вложить в отцовское дело или пустить на помощь бедным. Так или иначе, топить столь ценную вещь в море — это непозволительное расточительство».
Убедив себя, что спешить некуда, Мария вздохнула и снова убрала фигурку в кошель.
Назад: Глава 4
Дальше: Глава 6