Внутри шалаша царил полумрак и было на удивление прохладно. Палящая жара и свет не проникали через пальмовые ветви, когда Мария вошла внутрь, ей потребовалось некоторое время, чтобы глаза смогли что-то различить. Стены издавали суховатый, сладкий запах.

Несколько человек лежали, растянувшись на подстилках и прикрыв руками глаза. Где же Иисус? Стоит ли беспокоить его? Но когда зрение ее прояснилось, Мария увидела, что он находился в противоположном конце хижины, сидел, скрестив ноги и склонив голову. Иисус молился.

Мария подошла к нему и стала почтительно ждать. Но время шло, Иисус не поднимал головы, и тогда она опустилась на колени рядом с ним.

— В чем дело? — тихо спросил он, обратив на нее взгляд.

— Учитель, я привела… Я… Твоя дорогая матушка пришла, — наконец выговорила Мария и мягко потянула за руку старшую Марию, которая наклонилась и заглянула в лицо Иисуса.

Трудно сказать, кто был больше взволнован, Иисус или его мать. Иисус изумился, но обрадовался, а его мать выглядела так, как будто не верила в то, что снова с ним. Она наклонилась, и они обнялись, потом Иисус встал и поднял ее вместе с собой.

— Матушка, — сказал он, и в этом слове слышалась беспредельная радость, — наконец-то ты здесь.

— Я пришла увидеть…

Ее голос был слаб, и остального Мария не расслышала. Зато видела, как некоторое время они не могли разжать объятий. Наконец, слегка отстранившись, Иисус повернулся к ученикам.

— Друзья! — произнес он, и только Мария уловила легкую перемену в его голосе. — Моя мать проделала долгий путь из Назарета, чтобы присоединиться к нам. — Он обернулся к ней и неожиданно рассмеялся. — Или, может быть, я опережаю события? Ты пришла просто, чтобы проведать меня или всерьез решила присоединиться?

Мать Иисуса обвела всех взглядом. Мария снова поразилась ее красоте.

— Я… я пришла, чтобы проведать, но решила остаться, — ответила она так запомнившимся Марии голосом. Годы оказались не властны над ней.

— Ты его мать? — спросил Петр. Он поднялся и распростер руки. — Неужели у него есть мать? — Он рассмеялся собственной шутке.

— Мать есть у каждого, — строго сказал Иисус.

— Добро пожаловать, — промолвил Иуда, встав и поклонившись старшей Марии. — Вот бы и все наши матери снова оказались с нами.

— А твоя мать? — спросила Мария.

— Увы, она прийти не сможет, — ответил Иуда. — Она умерла несколько лет тому назад.

— Это тяжело, — сочувственно кивнул Андрей. — Очень тяжело.

— Да, тяжело. — Иуда, похоже, смутился оттого, что упомянул об этом. — Но это дело обычное. Многие люди теряют своих матерей, скорее, не совсем обычно, когда у взрослого человека мать еще жива. Я завидую тебе, — сказал он Иисусу, опускаясь на подстилку.

— Я слышала, что ты разговаривал с фарисеями и саддукеями. Неужели они проделали весь этот путь, чтобы уязвить тебя? — спросила старшая Мария.

Иисус улыбнулся.

— Я бы сказал: испытать меня.

— А я бы сказала — уязвить.

— Может быть, это одно и то же. — Иисус вздохнул. — Прости меня, матушка, но я правда очень устал от всех этих испытаний. — Он опустился на колени и занял место на подстилке. — Мне нужно немного поспать. Побудь со мной рядом.

Иисус приготовил спальное место для матери, и они все прилегли, чтобы отдохнуть и переждать полуденную жару. Но Мария боялась заснуть, боялась снова увидеть те же страшные картины, кошмарные образы преследовали ее на протяжении всего дня, не оставляя во время прогулок и разговоров Иисуса с приходящими людьми.

«Какой уж тут сон, — думала она под жужжание насекомых в пальмовых ветках над головой. — Я просто прикрою глаза, вот и все».

Теперь мы все вместе. Что мы будем делать дальше, куда пойдем? Вопросы эти неотступно преследовали, барабанной дробью стучали в висках, словно осенний дождь по крыше. Все как будто шло к чему-то, но Иисус никак не намекал на то, что еще собирается предпринять. Предстоит ли нам всю жизнь заниматься тем, что мы делаем сейчас?

«А что в этом плохого? — строго спросила она себя. — Это суровая жизнь, но даже одно исцеление делает ее осмысленной. И все же хотелось, чтобы он научил нас большему, объяснил нам сокровенное, открыл нам свое сердце…»

Мария резко дернулась, почувствовав, что дневная жара едва ее не сморила. Нет! Она поднялась на одном локте и потрясла головой, отгоняя дрему. Вокруг нее никто не шевелился.

«Как везет тем, кто может взять и заснуть, не боясь никаких видений»— молча сетовала Мария.

С наступлением вечерней прохлады Иисус и еще несколько учеников снова вышли из шалаша, чтобы проповедовать. Петр и Андрей отправились в город, чтобы купить еды на полученные от Марии и Иоанны деньги, вернулись они с луком-пореем, чечевицей и изюмом, а также ячменем для хлеба. Две Марии занялись приготовлением еды и говорили мало, обе радовались тому, что им представилась возможность для размышления. Хорошо было работать бок о бок, потрудиться на благо своих товарищей. К возвращению остальных они поджарили лук, приготовили похлебку из чечевицы с изюмом и испекли ячменные лепешки с румяной корочкой. Петр выставил кувшин с купленным им вином, сообщив, что оно с виноградников, что близ Назарета.

— В честь тебя, — сказал он матери Иисуса.

— Надеюсь, что с лучших виноградников, — улыбнулась она. — А то ведь у нас есть такие, вино с которых лучше и не пробовать.

Поскольку вечер был погожим и теплым, они уселись в кружок на свежем воздухе, скрестив ноги. Перед тем как приступить к ужину, Иисус произнес длинную молитву с благодарностью за ниспосланную ему пищу и окружающих его товарищей, призвав благословение Господа и на то и на другое. Потом он поблагодарил Бога за то, что привел к нему его мать, кивнул в ее сторону и протянул руку. Она подошла и села рядом с ним.

— Это и впрямь особый вечер для нас, — сказал Иисус. — Две мои семьи объединяются, земная и небесная. — Он обнял мать, — И мы рады будем приветствовать близких каждого, кто находится здесь.

«Если бы так, — с тоской подумала Мария, — Если бы только это было возможно».

Ласковый вечерний ветерок нашептывал о радостях сбора урожая и возвращения домой. Они лакомились плодами здешней земли — свежим виноградом, сочными, скользкими оливками из ближних рощиц и темными, плотными фиговыми лепешками. Огурцы и дыни казались, как никогда, освежающими. Воистину они вкушали саму благодать даров Господних, явленную через землю и ее плоды. Расстилавшиеся вокруг мирные, плодородные поля дышали теплом.

— Мы пробудем здесь целых семь дней? — спросил Иуда, заговоривший первым из учеников.

— Да, это предписанное время праздника, так положено, — ответил Иисус.

— Тогда почему ты сказал, что на третий день, если мы останемся здесь, ты достигнешь своей цели?

— Я могу достичь своей цели, не двигаясь с места.

— Слушай, а может, ты перестанешь говорить загадками! — проворчал Петр. — Скажи откровенно, что ты имеешь в виду. Или, по крайней мере, объясни это нам потом, в личной беседе. — Судя по тону, он был скорее обижен, чем рассержен.

— Что ты хочешь узнать, Петр?

— Что ты имел в виду, когда спросил того человека, почему называет тебя благим? Почему ты сказал, что благ один Бог? Ты знал, что он имел в виду, и в этом смысле ты и есть благой человек, Поэтому твой укор непонятен.

— Я имел в виду: не ставит ли он меня на место Господа?

— С чего бы ему это делать? Он задал простой вопрос, только и всего, а «благим» назвал тебя в знак уважения.

— Я хочу, чтобы он сначала думал о том, как он кого-то называет, прежде чем делать это из желания польстить, — помолчав, пояснил Иисус.

— Что ж, я уверен, отныне он так и будет делать.

— А что ты имел в виду, когда говорил об обретении новых братьев и сестер вместо тех, которых мы оставили? — спросила Мария.

— А разве ты не думаешь, что они у тебя есть? — Иисус указал на тех, кто собрался вокруг. — И их будет больше. Неужели я не говорил этого сотню раз?

— Но ты говорил также, что наряду с братьями и сестрами наступят гонения. Причем ты сказал «в нынешнее время»…

— Вы видите, что они уже начались. Разве люди не обращаются против нас? Ученик не выше учителя своего, и слуга не превыше господина. Если они называют хозяином Веельзевула, то насколько он больше присных его? — Иисус вздохнул. — Но давайте не будем об этом сегодня. Давайте радоваться дивному вечеру, пока мы свободны от нужды и гонений. Впоследствии нам захочется вспомнить сие счастливое время.

— В нынешнее время… ты все время повторяешь это, вместо того чтобы сказать «сейчас». Почему?

Стоило только начать задавать вопросы, как они стали изливаться водопадом.

— Когда мы войдем внутрь, я скажу вам. И это будет, как вы хотите, только для ваших ушей. Но здесь, где бродит так много народу… — он умолк, и ученики неожиданно услышали голоса и движения совсем близко от них, — не самое подходящее место.

Однако Иисусу, похоже, хотелось еще немного побыть снаружи, поэтому он не тронулся с места, и ученикам оставалось только ждать, вдыхая ночной воздух.

Наконец, когда они собрались внутри, Иисус поставил фонарь посередине шалаша и сказал:

— Вы желаете знать, куда я вас поведу. Желание это справедливо и правильно, ибо вы поступились многим, чтобы последовать за мной. Поэтому сейчас я поведаю вам о том главном, чего может быть, лишь касался в каждой своей проповеди, но что всегда присутствовало во всех моих молитвах и помыслах.

Все замерли, не зная, чего ожидать. Мария почувствовала, что во рту у нее пересохло. Воцарилась такая тишина, что она слышала дыхание других людей.

— Нынешний век, каким мы его знаем, скоро закончится, — наконец сказал он. — Я не могу выразиться яснее. Времени у нас осталось немного. Конец придет неожиданно, как вор в ночи. И когда это произойдет, весь нынешний земной порядок, все, что мы знаем, исчезнет. Грядет новое Царствие Божие, и те, кто не приготовился к этому, будут сметены как мусор, что подлежит сожжению.

Все ученики воззрились на него. Да, все знали, что грядет день суда и, может быть, произойдет нечто, имеющее отношение к Мессии или таинственному Сыну Человеческому, но все пророчества и знамения на сей счет были весьма туманны.

— Это случится теперь? — Петр заговорил первым.

— Может быть, завтра, — сказал Иисус. — Вот почему нам следовало поскорее довести послание как можно до большего числа людей. Мы должны были предупредить их.

— А… о чем их можно предупредить? — спросил Иуда, причем вполне серьезно, без насмешки. — Что тут вообще можно сделать?

— Предупредить их о том, что грядущий порядок будет совершенно иным и что, если они не хотят быть уничтоженными при этом сотрясении мира они должны покаяться и изменить свою жизнь. Все будет другим, все! Такова суть послания. Если бы мне нужно было выбрать только одну фразу, я бы сказал: «Первые будут последними, а последние первыми». Бедные будут благословенны. а богатые падут, могущественные станут немощными, а смиренные и слабые станут теми, кто унаследует век грядущий!

Иисус огляделся по сторонам, и вдруг его лицо утратило мягкость и сделалось грозным, таким, каким Мария его раньше не видела.

— Неужели вы этого не видите? Неужели не чувствуете? Что, по-вашему, означали эти исцеления и изгнание бесов? Они важны не сами по себе, но как знамение того, что Царство грядет, что могуществу Сатаны брошен вызов и власть его над миром ослабевает. Демоны, которых мы изгоняем, это признают.

При этих словах его лицо снова преобразилось, теперь он выглядел вдохновенным и окрыленным.

Слушатели молчали. Ни у кого просто не находилось слов.

«Но я не хочу конца! — подумала Мария. — Не хочу, чтобы все исчезло, не хочу исчезать сама…»

— Но мы не можем дойти до каждого, — вымолвил наконец Фома. — Мы никак не можем предупредить всех.

— Значит… вот почему ты думаешь, что усилия таких людей, как я, стремящихся освободить Иудею от римлян, ничего не стоят? — спросил Симон, в первый раз задумавшийся над этим.

— Наконец-то ты понял, — вздохнул Иисус. — Нелепо и постыдно принимать участие в этой мелочной возне, которая именуется политикой, когда весь мир может в любой момент обратиться в ничто. Разве так уж важно, кто кем командует, насколько высоки подати или, скажем, то, что римлянин может заставить кого-то целую милю нести его поклажу? Да хоть две, какая разница? Скоро сгинет и римлянин, и его вьюк.

— А что-нибудь останется? — нерешительно спросил Петр.

— Останутся добрые дела, вот почему вы должны нести поклажу лишнюю милю. Ваши добрые дела сохранятся, тогда как римлянин с его поклажей нет. Это трудно понять, но это часть тайны Господа.

— Учитель, — нерешительно подала голос Мария, — может быть, это неуместный вопрос, но… это будет сопряжено с болью?

— Для тех, кто не прав перед Богом, да, — Иисус печально кивнул. — Не успевших покаяться ждут рыдания и скрежет зубовный. Горестные стенания, худшие, чем падение Иерусалима во времена Иеремии.

Падение Иерусалима… это ужасное видение, сон… О Боже милостивый, не это ли ей открылось? Мария почувствовала как покрывается холодным потом. И это должно наступить скоро — вот. должно быть, к чему этот сон.

— Но… как мы узнаем, когда это настанет? — спросила мать Иисуса, — Как мы можем подготовиться?

Иисус посмотрел на нее, как будто испытывая облегчение оттого, что она с ним и он может предупредить ее сам.

— К этому нельзя подготовиться, нужно быть готовым всегда. Истинно говорю вам: это настанет столь стремительно, что уже никто ничего не сумеет изменить. Из двух людей, лежащих в одной постели, один может спастись, другой — нет. Один может поднять глаза и увидеть, как лежащего рядом уведут. День тот будет воистину страшен, но за ним последуют еще худшие — знамения в небе, и катастрофы, которые погубят землю. Я знаю это. Это знание получено свыше. Вы должны мне верить.

— Но, учитель, ты не говорил, чтобы мы возвещали это людям, — промолвил Петр. — Все, что мы должны были делать, — это призывать людей каяться, верить в грядущее Царство Божие и готовиться вступить в него.

— А что еще им нужно знать? — спросил Иисус. — Неужели ты думаешь, будто те, кто не откликается на это послание, воспримут другое, более подробное? Истинно говорю тебе, все будет так, как во времена Ноя, когда люди продолжали есть, пить и веселиться вплоть до того, как пошел дождь, хотя все были предупреждены. Они вели свою обычную жизнь до тех пор, пока Ной не вошел в ковчег и не затворил за собой двери.

— Но тогда… какой смысл им говорить? — спросил Матфей.

— Таково повеление Господа, — пояснил Иисус. — Так было и со всеми пророками. Он повелевал им вещать, ибо, если они не сообщат то, что им открылось, вина будет на их душах. — Он помолчал и добавил: — Если услышавший послание не внял ему, он виноват сам, но если послание не было сообщено ему, значит, виноват тот, кто не сообщил.

— А почему бы нам не рассказать людям все как есть, про все эти страсти, чтобы их проняло как следует? — спросил брат Матфея Иаков, склад ума которого требовал использовать все возможности.

— Давайте я расскажу вам одну притчу. Смысл ее прост. Жил на свете богатый человек, который как-то отказался подать крошку хлеба побиравшемуся у его ворот нищему по имени Лазарь. Когда оба человека умерли, Лазарь воссел рядом с Авраамом, богач же был низвергнут в ад, откуда умолял Авраама позволить Лазарю обмакнуть палец в воду и освежить его язык. И хотя Лазарь был добросердечным и готов был дать то, в чем отказал ему богач, он не мог исполнить просьбу, ибо рай и ад разделяет непреодолимая пропасть. Тогда богач стал умолять Авраама отпустить Лазаря к пятерым живым братьям этого богача, дабы они были предупреждены и избежали его горестной участи. Авраам же на то ответствовал: «У них есть Моисей и пророки. И раз уж они не слушают ни Моисея, ни пророков, то их не убедить, даже если кто-то восстанет из мертвых, чтобы говорить с ними». — Иисус обвел всех взглядом. — Разве это не ясно?

— Учитель, при всем уважении к тебе я вынужден не согласиться, — вступил Иуда. — Предупреждениями общего характера легко пренебречь, как и обычными увещеваниями. Будь аккуратным. Плати долги вовремя. Будь добр к вдовам. Люди помнят все эти предписания, но не особо следуют им в повседневной жизни. Но если кто-то приходит к ним и говорит «Ты умрешь сегодня ночью!» — на это трудно не обратить внимания. Может быть, нам следует предупреждать их более конкретно?

Прежде чем Иисус успел ответить, Фаддей огорченным голосом спросил:

— Когда все это случится?

— День и час не дано знать никому, — ответил Иисус. — Но это произойдет скоро. Очень скоро. — Он обвел их строгим взглядом и добавил: — Но вы должны радоваться. Радоваться тому, что вы уже принадлежите Царствию. И вам выпала честь донести это послание до других.

Ученики разбрелись по спальным местам. Праздничное настроение развеялось, подобно миру, которому Иисус предрек скорый конец. Все теперь казалось бессмысленным — собирание ветвей, еда, соблюдение правил сооружения шалашей в память о пребывании в пустыне — все.

Мария беспокойно ворочалась на подстилке, гадая о том, что будет с ней. И с Магдалой. То ужасное видение разорения Магдалы — может быть, во сне она узрела последние часы существования родного города? Но ведь там ее дочь, как можно бросить ее, обречь на такую участь? Услышав, что Иисус встает и выходит из шалаша, Мария торопливо поднялась и последовала за ним чувствуя необходимость рассказать ему о видениях.

Половинка луны едва начала восходить над полями, окрашивая скопления шалашей голубоватым светом. Мария видела, как Иисус направляется к лесистому склону вдалеке. Он был один, в это время лишь несколько человек в округе бодрствовали, и над полями разносился их смех. Подхватив подол, Мария попыталась нагнать его. Он шел быстрым, размашистым шагом, но она припустила бегом и у самой опушки леса настигла его и схватила за рукав.

— Иисус… у меня было еще одно видение. Прошлой ночью. Боюсь, что оно о том страшном конце, о коем ты говорил нам. Я должна рассказать тебе, — выпалила Мария на одном дыхании.

— А почему ты умолчала об этом, когда мы были все вместе?

Иисус повернулся к ней, и она поразилась суровой решимости, написанной на его лице. Холодный лунный свет придавал ему строгий вид судии.

— Я… — Марии показалось, будто он ее обвиняет в том, что она утаила открывшееся ей от товарищей. — Я не всегда доверяю своим видениям, плохо понимаю их смысл, и я не хотела понапрасну пугать остальных.

Уж не подумал ли он, что это только уловка, чтобы побыть с ним наедине? А она-то надеялась, что ему будет приятно ее увидеть. Подавляя вздох разочарования, Мария добавила:

— Видения были ужасными.

— Расскажи мне, — предложил Иисус, вроде бы несколько смягчившись.

Легкий теплый ветерок, обдувая их, относил запах нагретой солнцем земли к лесу. Этот мир явно не был готов к тому, чтобы прекратить существование.

— Их было три, — произнесла Мария тихим голосом, как будто земля могла услышать ее и впасть в отчаяние. — Первое — видение Магдалы. Там разразилась страшная бойня… Я видела, как конные римские солдаты ворвались в город и убивали отчаянно сопротивлявшихся горожан. Но еще большее кровопролитие происходило на озере. Там сошлось в бою множество лодок и судов.

— Лодки? В бою? Это не рыбацкие лодки?

— Некоторые из них, может, и были когда-то рыбацкими, но теперь в них сидели римские солдаты. На моих глазах некоторые из наших бойцов швыряли в римлян камни, да только проку от этого было мало, а вот римские стрелы слишком хорошо достигали своей цели. Часть лодок затонула, а барахтавшимся в воде людям римляне отрубали головы и руки. Они все пошли на дно, море же покраснело!

Иисус издал стон, словно тоже мог видеть это.

— Вся вода покраснела?

— Вся, словно в нее ведрами лили краску. Потом я увидела берег, весь усеянный телами и обломками лодок. Тела прямо у меня на глазах раздувались, и… я ощущала вонь. Страшную, невыносимую вонь. Я чувствовала ее даже после пробуждения.

Иисус молчал так долго, что ей пришлось спросить:

— Может ли это быть правдой? Суждено ли этому произойти? Это именно то, что ты имел в виду?

— Римляне… Господь может содеять бичом своим кого угодно, — задумчиво произнес Иисус. — В прошлом Он использовал вавилонян и ассирийцев. Значит, на сей раз это будут римляне.

— Мой дом! — воскликнула Мария. — Я не могу себе представить, чтобы это произошло с моим домом. И с детьми. Хоть их-то пощадят в конце времен? Им не нужен новый мир, чтобы начать все заново. Мир и так нов для них, они еще не запятнали его собственным злом.

Иисус выглядел так, будто готов был заплакать. Суровое выражение его лица сменилось тихой печалью.

— Пощадили ли детей, когда пал Иерусалим? Нет. И убили их не вавилоняне, а их собственные родители.

— Нет, я не могу допустить этого! Я пойду туда и спасу моего ребенка.

— Это будет невозможно.

— Возможно. Прости, но я должна оставить тебя.

— Ты можешь оставить меня, но ты не можешь предотвратить то, чему суждено произойти, — Иисус согрел ее дрожащие руки своими ладонями. — Это не в твоей власти.

Он обнял Марию, стараясь успокоить и унять дрожь.

— Ты говорила, что видение было не одно. Расскажи об остальных.

Второе видение касалось Иерусалима. Она поведала ему о нем очень тихо, больше всего желая, чтобы он подольше не разжимал объятий. Но он все-таки отнял руки.

— Храм, говоришь? — воскликнул Иисус. — Значит, знания, которые были посланы мне, верны. О Отец, если бы это можно было отвратить!

Иисуса самого пробрала дрожь, и теперь пришел черед Марии протянуть руку, чтобы успокоить его.

— Когда это произойдет? — спросила она. — Означают ли мои видения, что все случится очень скоро?

— Этого нам знать не дано. Но раз ты видела римлян, то, скорее всего, да. Все сбудется довольно скоро. Ну а третье? — Кажется, он заранее ждал, что третье видение окажется еще ужаснее предыдущих.

— Оно было о тебе. Ты в сияющем белом одеянии, в окружении большой группы людей, собравшихся вокруг тебя. Но где это было, кто были эти люди… я не знаю. Это видение явилось последним и быстро растаяло.

— Так, — Вместо того чтобы улыбнуться, как того ожидала Мария, Иисус задрожал, будто это видение встревожило его по меньшей мере так же, как и первые два. — Стало быть, это близится и будет ждать меня, если… — Он осекся, — Спасибо за то, что рассказала мне о явленных тебе откровениях. Я могу доверять им. Я могу доверять тебе.

— Я никогда не стала бы ничего от тебя скрывать.

Когда Мария говорила это, ей хотелось воскликнуть совсем другое: «Останься со мной! Останься со мной навсегда!» Но даже если бы Иисус ответил согласием, какое значение могли иметь такие обещания на пороге конца света?

«Ибо в дни перед потопом люди женились и выходили замуж — вплоть до того самого дня, когда Ной вошел в ковчег».