Глава 26
Синагога была битком набита. Близился Песах, в такие дни все иудеи, а прежде всего те, кто стремился, но не мог совершить паломничество в Иерусалим, проявляли особое благочестие, ревностно исполняя обряды и посещая молитвенные собрания. Из дома Иисуса все вышли вместе, но в синагоге разделились — мужчины, и Иисус в их числе, заняли места впереди, а Мария и мать Иисуса отдельно, на женской стороне.
Служба проходила по заведенному порядку. В первой части читалась Тора, сначала на иврите, а потом в переводе на арамейский, затем следовали сезонные молитвы и прошения, после чего по обычаю приходило время «последнего урока». Каждый из прихожан мог по своему выбору огласить стихи — самое большее три — из книг любого пророка и сопроводить чтение собственными комментариями, поведав о своих размышлениях над святыми строками. Когда дело дошло до этой части службы, Иисус направился к кафедре.
Он шествовал спокойно, не торопясь, но и не мешкая, занял место на кафедре и нашел стих в развернутом на нужном месте свитке. Цитировать священные тексты по памяти не дозволялось, и Иисус, повинуясь обычаю, смотрел на папирус, хотя наверняка помнил стих наизусть.
— Итак, пророк Исаия сказал… — начал он, обведя взглядом ждавших продолжения верующих. — «Дух Господа Бога на Мне, ибо Господь помазал Меня благовествовать нищим, послал Меня исцелять сокрушенных сердцем, проповедовать пленным освобождение и узникам открытие темницы, — Все слушали в благоговейном молчании, стих этот был хорошо известен и любим многими. — Проповедовать лето Господне благоприятное и день мщения Бога нашего, утешить всех сетующих».
Иисус умолк и аккуратно свернул свиток. Теперь должна была последовать небольшая проповедь. Все ждали.
— Сегодня сие предречение исполняется, — заявил Иисус и обвел взглядом помещение.
Некоторое время присутствующие ошеломленно молчали, не зная, как реагировать на подобное безответственное заявление, ведь процитированный стих относился к приходу Мессии, к наступлению времени избавления.
— Как это исполняется? — прозвучал наконец из темной глубины чей-то язвительный голос. — Что-то я не вижу никаких знаков и знамений.
— Знамения грядут, — уверенно промолвил Иисус, держась руками за кафедру и устремив взгляд на собравшихся. — Сегодня сему положено начало, и ныне настал первый час.
Зал разразился возмущенными восклицаниями.
— Эй, умник, разве ты не сын плотника Иосифа? Твое дело — плотницкая мастерская. Почему ты берешь на себя смелость судить и вещать о пророчествах?
— Потому, — ответил Иисус, — что исполнять сие пророчество предстоит мне.
На мгновение в зале вновь воцарилось молчание, но на сей раз откровенно враждебное.
Наконец какой-то старец встал и дрожащим голосом вопросил;
— Сынок, что ты имеешь в виду? Как ты собираешься исполнять пророчество?
В голосе его звучала глубокая печаль, как будто он явился свидетелем непозволительного святотатства, но считал, что все еще можно исправить быстрым покаянием.
— Изо дня в день, следуя воле и наставлениям Отца моего. Царствие его будет открыто мне, я же открою его для вас. Истинно говорю вам, так будет. Те, кто последует за мной, обретут Царствие Небесное.
— Твоим отцом был Иосиф! — гаркнул кто-то. — Он, что ли, будет наставлять тебя из могилы? Это же немыслимый вздор!
— Я имею в виду волю моего Небесного Отца. Господа. — Краска отхлынула с лица Иисуса, как будто сказанное истощило его силы, однако он упорствовал: — И у всех вас есть возможность стать возлюбленными чадами Господа.
Последние его слова потонули в негодующих криках.
Две Марии отпрянули назад. Мать Иисуса взяла молодую женщину за руку и повлекла ее к выходу, мимо рядов скамеек и хмурых лиц собравшихся, но они покинули синагогу не раньше, чем успели услышать возгласы «Святотатство! Богохульство!», эхом разносившиеся по залу.
Через некоторое время ошеломленные и растерянные женщины увидели, как наружу кучками высыпают рассерженные люди. Одна из таких людских волн буквально вынесла из синагоги Иисуса, словно подхваченную потоком щепку.
— Услышьте меня! Услышьте меня! — тщетно повторял он.
— Ты вырос здесь! Как ты смеешь говорить такие возмутительные слова! — вопил кто-то.
— Мы все прекрасно знаем, кто ты такой!
Иисус умолк, но когда остальные от неожиданности тоже притихли, воскликнул:
— Правда в том, что никакой пророк не принимается в отечестве своем, и среди его собственных родичей, и в собственном доме! — Эти слова, похоже, привлекли к себе внимание, во всяком случае, многие мужчины остановились и обернулись к нему. — Помните историю Илии и вдовы из Сарепты Сидонской? В то страшное время засухи в Израиле было много нуждающихся вдов, но к кому был послан Илия? К женщине, которая жила в другом месте, в языческой земле.
Толпа, обступившая Иисуса, выслушала это в угрюмом молчании.
— А как насчет Неемана Сириянина? Много было прокаженных в Израиле, но кого исцелил Елисей? Иноземца и слугу врага Израиля. О чем это вам говорит?
Ответом стал возмущенный рев толпы.
— Это говорит нам о том, что ты сам, должно быть, прихвостень иноземцев и врагов собственного народа! — выкрикнул кто-то. — И наглец, вздумавший равнять себя с величайшими нашими пророками! Ты, отроду не знавший ничего, кроме плотницкого ремесла! Как ты смеешь!
— Пророк Амос собирал плоды сикоморы, а царь Давид пас овец, — парировал Иисус.
— Довольно! Хватит! Не хватало еще, чтобы каждый плотник равнял себя с царем Давидом!
— Убить его!
— Побить камнями!
У Иисуса не было возможности ни защититься, ни убежать — толпа окружила его и увлекла в сторону обрыва.
— Сбросить его вниз! — выкрикивали разгневанные люди.
— Столкнуть с обрыва и закидать камнями! Он изменник и богохульник!
Назарет располагался в горах, и падение с одного из здешних утесов означало верную гибель. На глазах у обеих Марий толпа, словно океанская волна, неудержимо покатила к ближайшему откосу, и женщины не могли воспрепятствовать задуманному убийству.
— О Господи, Боже Всевышний!
Лицо матери Иисуса стало пепельно-серым от ужаса. Она явно не ожидала такого поворота событий, и случившееся потрясло ее так, будто Иисуса неожиданно поразила молния.
А вот Мария из Магдалы была удивлена намного меньше. Может быть, она стала понимать Иисуса, вернее, этого нового Иисуса лучше, чем его семья.
Но неужели ему суждено погибнуть сейчас?
— Возвращайся домой, я приду к тебе. Все будет хорошо! — неожиданно сказала она матери Иисуса, обняла ее, мягко подтолкнула в направлении дома и поспешила вслед за толпой.
Единственное, что она могла видеть, — это спины людей, заслонившие от нее Иисуса. Он находился где-то в первых рядах, его пихали, толкали и увлекали вперед. Мария уже не слышала его голос, до нее доносились лишь крики и проклятия толпы: ужасные слова, которые резали слух ненавистью и злобой, как будто Иисус тяжко обидел каждого из них.
Земля под ногами с небольшим уклоном поднималась вверх, потом выровнялась. Вдалеке показались холмы и мягкое сверкание воды: должно быть, это поблескивало лежащее в долине озеро. Но прямо внизу были скалы и крутые ущелья.
— Убить его! Убить его! — выкрикивали люди, но потом раздался общий, надрывный крик, и звуки оборвались.
Все смолкли, только что безумствовавшая толпа стала рассеиваться.
Спрятавшись за большим валуном, Мария смотрела на проходивших мимо людей, одетых в темные одежды. Она ожидала увидеть на их лицах злобное, кровожадное удовлетворение, но ничего подобного — они выражали лишь тупую растерянность.
Выбравшись из своего укрытия, женщина начала проталкиваться сквозь валившую ей навстречу толпу к краю утеса. От мысли о том, что придется смотреть вниз с обрыва, у нее сжималось сердце, но бросить Иисуса, не попытавшись помочь ему, она не могла. А потому, преодолевая сердцебиение и головокружение, подошла к самому краю и заставила себя поглядеть вниз.
Внизу ничего не было. Только камни. Может быть, он упал вне поля зрения, позади одного из валунов, и сейчас скрыт тенями. Где тропа? Кажется, ее здесь нет.
Мария попыталась спуститься по крутому, усеянному камнями склону, но это оказалось не так-то просто: требовались более прочные сандалии и веревки, чтобы подстраховаться. Но если бы они поторопились — вся его родня, и не мешкая…
Только сейчас она сообразила, что никого из семьи Иисуса здесь нет. Где же Иаков? Осия? И Симон? Неужели они все разбежались? Неужели осталась только она одна?
Мария замерла, ошеломленная тем, что семья, казавшаяся ей главнейшим оплотом каждого человека, могла гак подвести одного из своих членов. Родичи не объединились и даже не попытались спасти своего брата — того самого брата, который должен был посвятить остаток жизни работе в плотницкой мастерской, независимо от его желания и призвания. Вот, значит, каквы их истинные чувства! А что, если бы он отказался от призвания, отдал бы им всего себя, и познал эту правду позднее? Впрочем, возможно, он уже все понял.
Женщина повернулась, чтобы возвратиться к дому Иисуса, найти его мать. Но в мыслях ее крутилось одно: на Иисуса напали и… и… слово «убили» Мария не могла произнести даже мысленно.
Неожиданно ей расхотелось идти в его дом. Если Иисус ранен и нуждается в срочной помощи, это будет лишь пустой тратой времени. Веревку или сандалии можно позаимствовать у кого угодно, не пускаясь в особые разговоры.
Подумав об этом, она едва не налетела на паренька, который переходил дорогу. И — о радость! — сандалии у него были на толстенной подошве.
— Твоя обувь! Одолжи мне, пожалуйста, твою обувь!
— Что? — Он непонимающе уставился на ноги Марии — Зачем тебе?..
— Пожалуйста! Человек ранен! Упал вниз, на камни! Мне нужны крепкие сандалии, чтобы спуститься и помочь ему. Дай мне твои, на время!
— Какой человек?
У юноши был недоумевающий вид. Неужели он единственный в Назарете, кто не знает о происшествии в синагоге? Впрочем, в юности многие пропускают службы, под самыми разными предлогами.
— Иисус. Сын Марии, — О! Имеют ли сейчас значение объяснения? — Его столкнули. Пожалуйста, сандалии!
— Столкнули Иисуса? С чего бы это? — Он покачал головой, — По-моему, все его любят…
— Любили, да… прежде чем он отправился увидеть Иоанна Крестителя и… О! Можно, я расскажу тебе об этом потом? Сейчас ему срочно требуется помощь.
Паренек наклонился и стал развязывать ремешки.
— Ну конечно… Но теперь, босой, я не смогу спуститься и помочь тебе. А я был бы рад помочь Иисусу. Ведь он всегда помогал мне. — Он вручил Марии тяжелые сандалии.
В другое время она спросила бы, как помогал и чем — ей всегда хотелось, узнать об Иисусе побольше — но сейчас важнее всего было найти его.
— Спасибо тебе, спасибо! — пробормотала Мария, торопливо надевая обувь и спеша к обрыву.
Получив возможность не поранить ноги, она стала осторожно спускаться по крутому, коварному склону в ущелье, куда сбросили Иисуса. Солнце стояло в зените, нагретые камни испускали жар, и это, конечно, добавляло раненому мучений. В небе, как всегда надеясь на поживу, кружили стервятники. Но это как раз хороший знак — погибшего они бы уже обнаружили и ринулись вниз, на пиршество.
Ноздри опалял запах раскаленных скал и дикого тимьяна, голова кружилась от зноя, а Иисуса нигде не было. Мария затаила дыхание и замерла, силясь услышать стон или вздох, но тщетно. Кругом царила тишина.
Солнце заливало даже дно ущелья, разогнав все тени, и вокруг явно не было ничего, кроме голых камней, сквозь которые кое-где пробивались вездесущие былинки и одинокие цветы. Иисус пропал. Отчаявшись, Мария прислонилась к большой скале и заплакала.
Все кончилось прежде, чем по-настоящему началось. Иисус исцелил ее, но кроме этого, ему не удалось ничего совершить, даже начать свои проповеди. Никто не услышал его послания, кроме этих людей в захолустной синагоге. Кем он был, навеки останется тайной.
— Мария!
Голос донесся сверху. Она обернулась посмотреть, кто ее зовет, но разглядела лишь маячивший над обрывом силуэт.
— Мария! Что ты плачешь?
Кто мог спрашивать об этом? Кто тут вообще знает ее? Может быть, это один из братьев Иисуса? Но они знали бы, почему она плачет. И почему они сами не плачут? Она была знакома с Иисусом совсем недолго, тогда как они знали его всю свою жизнь.
— Я плачу, потому что я ищу Иисуса, на которого напали и сбросили сюда. Ищу и не могу найти его. — Она выкрикнула эти слова как вызов: — Помоги же мне найти его!
— Мария.
Знакомый голос. Женщина из-под ладони посмотрела вверх на него, но на слепящем свету смогла разглядеть лишь очертания. Однако, сдвинувшись вправо, неожиданно увидела его лицо.
— Иисус!
Это был Иисус, он стоял на утесе и смотрел на нее!
— Значит, ты искала меня, — сказал он и обвел руками пустые скалы. — Ты одна.
Она стала взбираться к нему. Как же он спасся? Как получилось, что он стоит там, целый и невредимый?
— Остальные разбежались… — пробормотала Мария. — Им угрожала опасность…
Может быть, и угрожала, но вряд ли это было единственной причиной их бегства.
Иисус подал ей руку и подтянул наверх. Мария внимательно присмотрелась к нему, но не увидела ни синяков, ни ссадин, даже новый светлый хитон не порван и не запачкан.
— Но как же ты?.. Я видела, как они увлекли тебя к обрыву!
— Мой час еще не настал, — сказал он, как будто это все объясняло, — Я просто прошел сквозь толпу и оставил их там.
Но как? Это невозможно. Она была здесь и все видела. Иисус не появился из толпы с другой стороны.
— Что… что ты будешь теперь делать? — спросила Мария.
— Ну, Назарет мне, конечно, придется покинуть, — ответил Иисус, — Впрочем, это я знал заранее. Но ведь мы должны побывать в Магдале, не так ли?
Голос его звучал беззаботно, глаза светились добротой.
— Твоя мать… — вспомнила она. — Я обещала ей вернуться и рассказать…
— Она все узнает. Ты не должна возвращаться. Здесь все кончено.
Кажется, он не печалился: похоже, Иисус смирился со случившимся или был готов к этому заранее.
— Я не хочу доставлять им лишние огорчения, — промолвил он, отвечая на ее мысли. — И я не хочу огорчать моего Отца Небесного, медля с исполнением предначертанного. У меня есть долги перед ними, и перед Ним, но один должен стоять на первом месте.
— Как ты можешь быть так уверен в первенстве этих обязательств? — спросила Мария. — Откуда это вообще может быть известно?
— Долг перед Господом всегда должен быть на первом месте, но Господь не желает причинять боль.
— Но те, кто предпочитает этот долг, часто причиняют боль близким, — со вздохом промолвила она.
— Значит, это боль, которую Господь может унять, — заверил ее Иисус и поднял глаза к небу. — Но не пора ли нам в путь? Если поспешим, поспеем в Магдалу дотемна.
Мария посмотрела на него. Хорошо, конечно, что они отправятся в Магдалу вместе, но не обернется ли это для нее еще большим конфузом? Он-то знает, что исполняет волю Отца Небесного. а она лишь чувствует потребность помогать Иисусу в его проповеднической деятельности. А это огромная разница.
Солнце, вовсю припекавшее в полдень, умерило свою ярость и теперь ласкало землю, разливая мягкий струящийся янтарный свет. У подножия горы, на которой они стояли, расстилалась вся плодородная равнина Галилеи, а за ней вдалеке, как бронзовое зеркало, мерцало озеро. Поднапрягшись, они, безусловно, могли добраться до Магдалы. Но не засветло. И этот день уже истощил все ее силы.
Широкие поля и волнистая равнина казались манящим ковром, расстеленным для них в час нужды.
— Я предлагаю сделать привал и провести ночь где-нибудь здесь, — сказал Иисус. — Потом, поутру, ты можешь вернуться к своей семье, чтобы близкие увидели тебя после того, как ты отдохнешь, а не в твоем нынешнем состоянии.
Теперь они снова оказались среди оливковых деревьев и ухоженных полей — идеальное место для привала и отдыха. Иисус присмотрел справа от дороги рощицу и жестом поманил Марию за собой, под сень суковатых старых деревьев, где и уселся, привалившись к шероховатому стволу.
Мария кивнула. Да, так будет лучше. Ей хотелось предстать перед близкими людьми в наилучшем виде, чтобы они могли оценить чудо, сотворенное для нее Иисусом.
— Когда я вернусь домой… — начала она нерешительно, — Моя родня — люди состоятельные. Они наградят тебя за то, что ты сде лал.
Женщина еще не успела закончить фразу, как уже пожалела о своих словах. Иисус посмотрел на нее — не с гневом, но с печалью.
— Пожалуйста, даже не упоминай о таких вещах, — сказал он, умолк и лишь после долгого, томительного молчания произнес: — Я огорчен тем. что это вообще могло прийти тебе в голову.
— Прости… я лишь подумала…
— Конечно, ты подумала об этом. Но ты и все остальные, кого я призвал, должны понять, что отныне я буду беден, и те, кто присоединится ко мне, тоже будут бедны. — Он глубоко вздохнул, — Так же бедны, как те. кто толпится вокруг синагог, дожидаясь милостыни. Над этим стоит подумать. Вот почему я отослал всех обратно домой. Если они не пожелают сделать это… они будут честны перед собой.
— Но почему мы должны быть бедными? — спросила Мария. — Моисей не был бедным. Давид тоже, и, уж конечно, не был бедным Соломон. Почему же мы непременно должны бедствовать?
Иисус ответил не сразу.
— Соломона сразу следует исключить: богатство немало поспособствовало тому, что Господь оставил его. Давид… — По-видимому, он размышлял вслух. — Давид, несомненно, был ближе к Богу в свои ранние годы, чем в поздние. А Моисей… Моисей оставил свой дворец в Египте и отправился в пустыню. Правда, позднее он владел большими стадами скота. Но и их оставил, когда Бог повелел ему вернуться в Египет и противостоять фараону.
— Но он не бросил навсегда ни свою семью, ни имущество, — возразила Мария. — Позднее к нему присоединился его тесть, близ горы Синай.
Иисус улыбнулся. Похоже, что он был доволен.
— Я вижу, ты хорошо знаешь Священное Писание! Но Моисей не забрал свое богатство с собой в пустыню. И он сам отослал своего тестя Иофора обратно в Мадиам.
— Должен ли человек отказаться от всего? Правда ли, что Господь требует этого от нас?
— Богу угодно, чтобы мы сами захотели отречься от суетных благ земных, — пояснил Иисус. — Ты говоришь так, словно это какое-то тяжкое испытание. Но порой самое серьезное испытание заключается в том, чтобы продолжать жить в миру и служить всем этим господам. — Он рассмеялся. — Достаток, влияние, уважение — а за всем этим часто скрывается Сатана, улавливающий людей в свои сети. Откажись от всей этой тщеты, и у него окажется гораздо меньше укрытий и приманок.
Сатана… Но при всей убедительности сказанного бедность Марию вовсе не привлекала. Ей не хотелось становиться бедной. Неужели это действительно необходимо?