Влажным майским полднем Акбар спал, уткнувшись головой в мягкий, чувственно округлый живот Майялы. Пунках – большое опахало из павлиньего пера на длинной веревке, – приводимое в движение слугой из соседней комнаты, разгоняло над ними горячий воздух. Они только что наслаждались особенно изнуряющим новым способом любовных ласк, и Акбар должен был пребывать во власти сладких снов. Но вместо этого его ум заполонили странные видения, от чего он дергался и кричал. Почувствовав на лбу руку, падишах вскочил – но это всего лишь Майяла пыталась его успокоить. И так каждый день с тех пор, как были найдены два тела юных девушек, хотя это случилось восемь недель назад. С каждым днем – и он ничего не мог с этим поделать – Акбар становился все более озабоченным, более настороженным, обостренно чувствуя угрозу, которая казалась еще более острой оттого, что неизвестно было, когда или откуда ее ждать. Акбар сел и откинул темные волосы с разгоряченного лба. Он почувствовал, что Майяла встала на колени позади него, прижалась обнаженной грудью к его спине и обвила руками его шею. Она мурлыкала ему на ухо о какой-то новой позе, «соитие льва», которая ему обязательно понравится. Но, как бы соблазнительно это ни звучало, он мягко высвободился и встал.

В этот же день Акбар назначил своим советникам и вельможам встречу; к тому времени он должен был кое-что обдумать. Со времени изгнания и смерти Байрам-хана у него не было хан-и-ханан, главнокомандующего. Даже при том, что падишах чувствовал себя уверенно, пришло время выбрать верховного военачальника для войска, а также рассмотреть некоторые другие назначения при дворе, чтобы он мог перераспределить кое-какие из своих повседневных обязанностей. Когда-нибудь также нужно будет назначить визиря – человека, в котором при Байрам-хане нужды не было. Но сейчас спешить с этим не стоит. Лучше сперва тщательно присмотреться к советникам, прежде чем принять такое важное решение. Уж лучше совсем без визиря, чем взять на эту должность кого-нибудь продажного и своекорыстного. Но кто сейчас срочно нужен, так это новый начальник по снабжению армии. Нынешний, совсем мальчишкой, начинал служить еще при деде Акбара, Бабуре. Теперь он был уже такой дряхлый, что едва стоял, и все время называл Акбара Бабуром и удивленно бормотал, что его не узнать. Падишах также решил восстановить бытовавшую у моголов в прошлом должность главного конюшего, который должен будет отвечать за покупку больших табунов для будущих завоевательных кампаний. Здесь следовало выбирать с осторожностью. Каждый из этих постов сулил своим владельцам привилегии и почет, желанный для любого. Акбар не сомневался в том, кто будет новым хан-и-ханан. Ахмед-хан продемонстрировал безупречную верность династии с первых лет правления Хумаюна. Кроме того, он был прозорливым военным тактиком. Он служил отцу Акбара все те опасные годы в бегах и изгнании, отправился с ним плечом к плечу из Кабула на завоевание Индостана, а также боролся с Акбаром против Хему. Назначение Ахмед-хана хан-и-ханан может разочаровать некоторых военачальников Акбара, но ни один из них не сочтет его недостойным.

Однако сложнее всего найти главного по снабжению армии. Человек, которого он выберет, будет отвечать за все поставки для армии Моголов – от фуражного зерна до пороха и ядер для артиллерии. Ни одна другая должность, кроме разве что распорядителя дворца, в качестве которого годами самоотверженно служил бывший горчи и наперсник Хумаюна Джаухар, не предоставляла столько возможностей для злоупотреблений. Когда Акбар советовался со своей матерью Хамидой, она предложила Атга-хана, чиновника из Кабула, который сопровождал ее в Дели, когда Хумаюн вызывал ее к себе в Индостан.

– Это мудрый и благородный человек, две его дочери служат у меня в помощницах. Он защищал меня в долгом путешествии, и я уверена, что он сможет соблюдать твои интересы в деле снабжения армии, – сказала она, нахмурив в раздумьях гладкий лоб.

После дальнейших вопросов – как можно более осторожных – Акбар решил последовать совету своей матери. Это ей, конечно, понравилось бы. Что же касается распорядителя лошадей, Акбар не советовался ни с кем, но решил после долгих раздумий назначить на эту должность своего молочного брата. Адам-хан хорошо разбирается в лошадях, и заодно тем самым падишах покажет всем при дворе, что доверяет ему, несмотря на слухи, которые все же продолжали распространяться. Акбар знал от своего горчи, что многим известно о том, что он допрашивал Адам-хана о смертях двух молодых женщин.

Два часа спустя под традиционное пение труб Акбар вошел в дурбар – зал для торжественных собраний – через арочную дверь слева от своего престола, сверкающего трона, отлитого из золота из сокровищниц Хему. Акбар уже поклялся себе украсить его в будущем драгоценными камнями, добытыми в предстоящих войнах, в знак своего величия и успеха. Опустившись на зеленую бархатную подушку, повелитель также позволил сесть собравшимся членам совета и придворным. Прежде чем начать разговор, он поглядел на маленькую решетку высоко на стене, позади которой, Акбар был уверен, сидит Хамида – там была небольшая галерея, где женщины могли смотреть и слушать, оставаясь невидимыми. Ему показалось, что он мельком увидел ее.

– Я собрал вас здесь сегодня, потому что решил назначить людей на определенные должности. Ахмед-хан, Атга-хан и ты, мой брат Адам-хан, подойдите.

Когда все трое мужчин предстали перед ним, Акбар продолжил:

– Ахмед-хан, в знак признательности за твою многолетнюю службу сперва моему отцу, а теперь мне я назначаю тебя своим главнокомандующим, хан-и-ханан.

Лицо Ахмед-хана, носившего длинную тонкую бороду, озарила довольная широкая улыбка.

– Повелитель, я буду служить тебе верой и правдой.

– Уверен, что так и будет. Ты будешь и впредь отвечать за разведку и по-прежнему останешься глазами и ушами падишаха.

Акбар подал знак, и слуги поднесли Ахмед-хану почетное облачение из зеленой парчи, знамя, увенчанное хвостом яка – символ власти со времен Чингисхана, – и украшенный драгоценными камнями меч. Затем падишах повернулся к своему молочному брату.

– Адам-хан, с самого детства мы с тобой союзники и друзья. Теперь я хочу назначить тебя на должность, которую ты безусловно заслуживаешь, и уверен, что ты с честью справишься со своими обязанностями.

Карие глаза Адам-хана засияли. Если прежде Акбар не был уверен, есть ли у его брата честолюбивые устремления, то теперь ответ был ясен. И вряд ли это само по себе можно назвать преступлением. Ведь на этом держалась вся империя Моголов.

– Подойди ко мне, брат мой, и позволь мне обнять тебя как своего главного конюшего.

Акбар поднялся и, склонившись с мраморного пьедестала, на котором стоял его престол, положил руки на плечи Адам-хана и поцеловал его в щеку. Но благодарности не последовало.

– Конюший? – Произнося это, Адам-хан на секунду задержал взгляд на решетке в стене. Махам-Анга уже там?

– Да, главный конюший, – повторил Акбар; его улыбка становилась все жестче, пока он смотрел на сердитого и изумленного Адам-хана. Чего еще ожидал его молочный брат?

Словно услышав вопрос Акбара, Адам-хан, казалось, взял себя в руки.

– Спасибо, повелитель, – произнес он смиренно. Приняв традиционные символы в виде украшенной драгоценными камнями уздечки и седла, протянутые ему на бархатных подушках двумя слугами, он отстранился, опустив глаза в пол.

Акбар вернулся на свой трон.

– Теперь ты, Атга-хан. В знак признания твоих многочисленных услуг я назначаю тебя главным управляющим по снабжению моей армии.

Атга-хан, высокий широкоплечий человек с тонким белым шрамом от брови до скулы – наследство давней засады воинов племени пашаи на Хайберском перевале – положил руку на грудь и низко поклонился.

– Благодарю, повелитель. Это великая честь.

Когда ему также поднесли церемониальное облачение и знаки отличия его службы – нефритовую печать на массивной золотой цепи, – Акбар поднялся и покинул дурбар. Сопровождаемый стражниками, следовавшими за ним двойными рядами, он почти дошел до дверей в свои покои, когда из коридора к нему вдруг кинулся Адам-хан. Он прерывисто дышал – очевидно, бежав от самого зала, чтобы перехватить Акбара. Даже видя, кто перед ними, стражники падишаха сразу скрестили копья, чтобы преградить Адам-хану путь, когда тот подходил. Их задачей было не допустить кого бы то ни было подойти к падишаху против его воли, за непослушание карая смертью.

– Все в порядке. – Акбар кивнул страже, чтобы те опустили копья. – В чем дело, Адам-хан?

– Ты оскорбил меня перед всем двором. – Брат был в ярости; Акбар заметил, что у него на виске вздулась вена.

– Оскорбил тебя? Осторожнее выбирай слова, – ответил Акбар, понизив голос, но Адам-хан остывать вовсе не собирался.

– Ты выставил меня дураком! – На сей раз он крикнул еще громче.

Акбар сейчас так бы и швырнул его на пол и надавал ему хороших тумаков, как это тысячу раз бывало в детстве, когда они были мальчишками. Адам-хан всегда был норовист, но Акбар боролся лучше и быстро усвоил, что кулаками одержать верх в любом споре проще всего. Однако это было в прежние времена, когда, несмотря на ребяческое соперничество, они оставались друзьями. Возможно, теперь все стало по-другому… Глядя на дерзкое лицо своего молочного брата, Акбар спрашивал себя, так ли уж хорошо он его знал. Раньше он в этом был уверен, а теперь…

Чувствуя на себе любопытные взгляды своих телохранителей и других слуг, толпящихся у входа в его покои, он схватил Адам-хана за руку.

– Что бы ты ни собирался этим сказать, здесь не место для разговоров. Войдем.

Когда двери позади них закрылись, падишах выпустил его руку и повернулся к нему лицом.

– Ты забываешься, – проговорил он холодно.

– Нет, это ты забываешь, кто я.

– Я только что сделал тебя своим главным конюшим. Я думал, ты будешь рад.

– Рад быть твоим слугой на конюшне? Я заслуживаю большего. Начиная с победы над Хему ты переменился ко мне… Раньше мы были друзьями, все делали вместе, но теперь ты отдалился. И не спрашиваешь теперь никогда моего совета. В моих венах тоже течет кровь знатных моголов – мой отец был двоюродным братом твоего отца…

– На какую должность ты рассчитывал? Быть моим главным дворцовым управляющим или, может, моим хан-и-ханан? Я выбрал опытных людей, показавших свои способности и верность… им я могу доверять…

– Кому ты можешь доверять больше собственного молочного брата?

– Смотря какой это брат…

Слова вырвались прежде, чем Акбар успел сдержаться.

– Ты что имеешь в виду?

Падишах промолчал, и Адам-хан продолжил:

– Это из-за тех похищенных наложниц, ведь так? Я же сказал тебе, что ничего об этом не знаю. Это заговор! Кто бы их ни увел, он пытается замешать меня в эту грязь и очернить.

– Кому это нужно и зачем? Ты не так уж и влиятелен, чтобы кому-то нужно было навредить тебе… Байрам-хан предупреждал меня, что ты слишком заносчив.

– Да уж, великий Байрам-хан… Если он давал такие бесценные советы, зачем было его отсылать?

Угловатое лицо Адам-хана сморщилось в усмешке, и это стало для Акбара последней каплей. Не помня себя, он замахнулся кулаком, и в следующий миг его брат уже лежал на земле. Падишах принял оборонительную позу на случай, если Адам-хан, который быстро поднялся на ноги и теперь отирал с лица кровь, попытается ударить в ответ. Но вместо этого брат стоял как вкопанный, тяжело дыша разбитым носом, и не сводил с него глаз. Акбар постарался подавить гнев. Адам-хана нужно образумить.

– Брат мой, мы через многое вместе прошли, и я не забуду, чем обязан твоей матери, которая рисковала жизнью, чтобы спасти меня. Я думал, что ты хотел бы стать главным конюшим и исполнить свои обязанности с честью. Я хочу расширить свою империю, но прежде чем смогу сделать это, я должен удостовериться, что моя армия готова. Скорость всегда была одним из самых больших преимуществ моголов. Нашей коннице, кавалерии лучников и стрелков, нужны самые сильные и быстрые скакуны. Но после похода против Хему нашим конюшням требуется пополнение. Ищи во всей империи и за ее пределами, при необходимости отправляйся в Турцию, Персию, Аравию – и обеспечь нас лучшими жеребцами.

Акбар подошел к брату, переступив через курильницу, которую Адам-хан сбросил на пол, когда упал.

– Давай забудем то, что сейчас произошло.

Он взял Адам-хана за плечи и обнял его, не замечая крови, капающей на его бледно-зеленое одеяние. Но тот встретил объятия холодно и отстраненно. Акбар отпустил его и отошел.

– Я не стану ничего говорить Махам-Анге, – сказал Адам-хан.

– Это ее только обеспокоит.

– Может, мне сказать, что меня лошадь сбросила – вот я и ушибся? – глумливо заметил Адам-хан.

– Как тебе угодно. Вот стоит чаша с водой. Умойся.

Акбар отвернулся. Он не должен был так выходить из себя – это недостойный поступок. Теперь он обращается с Адам-ханом как падишах, а не как равный. Они оба должны об этом помнить.

Сезон дождей начался рано. Вода падала с небес, затянутых серыми набрякшими облаками, которые будто грозили вобрать в себя весь промокший мир. Джамна раздулась, ее воды вышли из берегов две недели назад, и с того времени мимо крепости, покачиваясь на волнах, плыла целая неприглядная коллекция разнообразных останков – утонувшие овцы и собаки, и даже верблюд с неловко вскинутыми тонкими ногами, вокруг которых вились водовороты. Это время года в Индостане Акбар не любил больше всего – все казалось насквозь гнилым и влажным. Несмотря на летний зной, в покоях знати и в гареме каждый день часами жгли дерево камфары, чтобы защитить роскошные шелка, парчу и бархат от влажности и полчищ насекомых, которые лезли во все щели. Акбар и сейчас чувствовал терпковатый камфарный запах, лежа обнаженным на устланной красными простынями низкой кушетке в комнате Майялы.

Она массировала ему спину и плечи с миндальным маслом, чтобы он мог расслабиться и избавиться от острой пульсирующей во лбу боли, которая часто нападала на него во время муссона и донимала целыми днями. Такими же головными болями страдал и отец. В юности Хумаюн в качества лекарства любил употреблять шарики опиума, растворенные в вине, но эта его склонность чуть не стоила ему престола, о чем он и предупредил Акбара.

Быть может, будь у Хумаюна такой массажист, как Майяла, то и опиум был бы не нужен. Акбар довольно урчал, чувствуя, как ее ладони мерно и умело разминают ему мышцы, снимая напряжение. А еще она умела его рассмешить. Очень наблюдательная, Майяла могла нещадно передразнить каждого обитателя дворца – и управляющего Джаухара, как тот поджимает губы, когда делает записи в своих кожаных бухгалтерских книгах или когда играет на флейте; и самого Ахмед-хана, когда тот, задумавшись, чешет свою редкую бороду.

Акбар потянулся всем своим сильным телом – отдохнувший и в полной боевой готовности, не хуже любого из своих воинов, – хотя сейчас он охотнее насладился бы ласками Майялы. Боль во лбу уже почти прошла; падишах положил голову на сложенные руки, прикрыл глаза и стал постепенно погружаться в сон. Но почти сразу поблизости послышались знакомые голоса. Кажется, кто-то был очень рассержен, просто взбешен. Затем среди криков он услышал знакомый звук – лязг стали о сталь. Где-то дрались. Послышались женские крики, и в этом гомоне раздался хорошо знакомый низкий голос, зовущий его:

– Акбар! Выходи, будем драться, трус…

Сон как рукой сняло. Падишах подскочил на ноги. Задержавшись, чтобы захватить свой кинжал, и не обращая внимания на наготу, он помчался из покоев Майялы во внутренний двор. Дождь прекратился. Обычно двор был полон женщин, которые выходили сюда проводить время за пением, танцами или разговорами у фонтана, но сейчас здесь никого, кроме Адам-хана, не было. Он стоял у входа в гарем с мечом в одной руке и кинжалом в другой. За его спиной в туманной дымке Акбар видел распластанные и окровавленные тела двух стражников гарема, один из которых дергал ногами в конвульсиях. Акбар снова посмотрел на Адам-хана.

– Что ты творишь? – Он был так потрясен, что едва мог говорить.

Его молочный брат, помедлив, ответил:

– Я убил Атга-хана, этот пес зарвался…

Его заплетающийся голос подтвердил опасения Акбара. Он был пьян вдребезги.

– За что? Атга-хан тебе не враг.

– Он сидел весь такой довольный, нацепив на себя все эти тряпки, что по праву принадлежат мне, и диктовал писцу список дел, которые задумал… Дурак, даже улыбнулся мне, когда я вошел в его палаты. Но он не улыбался, когда я ударил его прямо в сердце… уж как он удивился… прямо как ты сейчас.

Акбар услышал, как позади него вскрикнула Майяла, но не отвел взгляда от Адам-хана.

– Вернись в комнату, Майяла! – закричал он, не поворачивая головы. – И оставайся там, пока я не скажу тебе, что опасность миновала. У нас тут бешеная собака с цепи сорвалась.

– Но, повелитель…

– Сейчас же!

Акбар услышал, как за ней захлопнулась дверь. В почти тот же самый момент послышались крики и топот бегущих ног, приближающихся к гарему. Другие стражи, которые, должно быть, разбежались, когда ворвался Адам-хан, вернулись с подкреплением и теперь проникли во внутренний двор. Среди них был пожилой слуга Рафик, который когда-то прислуживал Хумаюну и теперь был помощником Хамиды. Старик размахивал скимитаром, который успел где-то раздобыть. Акбару было достаточно дать лишь знак, и они набросились бы на Адам-хана и связали его, но падишах не желал, чтобы кто-то другой нанес смертельный удар его молочному брату, который разорвал их священные узы родства. Это его долг, и он не намерен от него уклоняться. Акбар махнул стражникам отступить назад.

– Ты хотел драться. Очень хорошо. Рафик, дай мне твой скимитар.

Не спуская настороженного взгляда с пошатывающейся фигуры Адам-хана, слуга подался к Акбару, который взял оружие и несколько раз взмахнул им, со свистом рассекая воздух. Тяжелая рукоятка была старомодной и неудобной, но изогнутое лезвие осталось тонким и острым. Падишах обернул вокруг голого торса кусок ткани, который Рафик подал ему, и повязал узел.

– Ну хорошо, Адам-хан. У каждого из нас есть меч и кинжал, так что мы равны. Давай же посмотрим, что из этого выйдет…

Акбар сделал несколько шагов к Адам-хану и остановился, ожидая ответного броска. Но хоть разум его брата и был затуманен спиртным, тот, похоже, еще достаточно владел собой, чтобы не попасться на уловку и не совершить грубую ошибку. Когда они начинали медленно кружить друг возле друга, Акбар вспомнил, что на охоте ему так же случалось пытаться предсказать дальнейшие шаги зверя. Внезапно увидев возможный ход, он бросился вперед и, перехватив своим скимитаром меч Адам-хана, быстрым рывком выдернул его у него из рук. Перевернувшись в воздухе, меч с грохотом упал на каменный пол. Это был персидский прием, которому его давно обучил Байрам-хан. Адам-хан спешно отскочил, прежде чем Акбар успел ранить его. Тогда он поднял свой кинжал и бросил его в Акбара. Тот уклонился, но недостаточно быстро, и почувствовал, как край лезвия разрезал кожу на скуле. Теплая кровь заструилась у него по шее, и Акбар, откинув свой меч в сторону, в три гигантских шага набросился на брата. Они рухнули на землю, и падишах, чувствуя, как Адам-хан изо всех сил пытается выбраться из-под него, сгреб в кулак его длинные волосы и стал бить его лицом о булыжники, снова и снова. Затем откинувшись назад, ударил его с размаху кулаком в лицо, так, что послышался треск сломанной скулы.

– Ты батча-и-лада, сукин сын!.. – завопил тот.

Акбар поднял Адам-хана на ноги. Тот тяжело дышал со сдавленным бульканьем, чувствуя металлический привкус крови во рту. Глядя на искалеченное, обмякшее тело своего молочного брата, который сейчас держался на ногах только опираясь на него, Акбар желал лишь одного – избить его до смерти, настолько остра была его боль от этого предательства. Но падишаху не подобает терять власть над своими чувствами. Отстранившись, он неохотно отпустил Адам-хана, и тот рухнул на землю.

– Прежде чем тебя казнят, ты хочешь что-нибудь сказать?

Адам-хан медленно поднял разбитое лицо.

– Может, ты и победил сейчас, но я тебя месяцами вокруг пальца водил. Те глупые маленькие суки… конечно, это я их увез – почему все лучшее всегда должно доставаться тебе? Но я их убил, так что теперь их об этом не спросишь.

– И Байрам-хана?

– А сам-то как думаешь?

Окровавленное лицо Адам-хана озарилось торжествующей насмешкой. Пусть посмеется последний раз, подумал Акбар, обуреваемый яростью и гневом из-за собственного легковерия и глупости.

– Стража! Возьмите его и сбросьте с крепостной стены.

Он смотрел, как два стражника за ноги протащили Адам-хана через внутренний двор, оставляя длинный кровавый след на каменных плитах. Кряхтя от усилий, они оттянули его к узкой угловой лестнице, которая вела к тесному проходу с низкой балюстрадой, выходящей на террасу из песчаника. Высота стены здесь составляла приблизительно двадцать футов. Акбар, стоя неподвижно, смотрел, как стражники отпустили лодыжки Адам-хана, взяли его под руки и занесли над головой. Послышался глухой стук. Стражники посмотрели через перила.

– Повелитель, он еще шевелится.

– Тогда втащите его обратно за волосы и снова бросьте вниз.

Воины сбежали вниз по наклонному проходу, ведущему к террасе. Вскоре они появились вновь, таща все еще слабо дергающееся тело Адам-хана за длинные темные волосы. На сей раз Акбар проследовал за ними до возвышения и смотрел, как его молочного брата еще раз сбросили с балюстрады. На сей раз череп Адам-хана ударился о твердый камень и лопнул, как зрелый орех, извергнув розово-серые мозги. В один миг к нему подлетел коршун и начал клевать мертвечину. Вскоре уже дюжина птиц кормились тем, что осталось от друга детства Акбара. Смотреть на это он не остался. На него снизошло полное понимание происходившего. Как мог он быть таким глупцом? Более того, как он мог предстать таким глупцом в глазах окружавших его людей? Несмотря на жаркую погоду, падишаха бил озноб, тело сотрясала дрожь. Его ум занимал один вопрос, который он хотел задать Адам-хану, но не решился – возможно, потому, что боялся ответа. Махам-Анга, женщина, которая выкормила его своим молоком и защищала его, когда он был одинок и беззащитен, – что она знала о деяниях своего сына? Внутренний двор теперь был переполнен людьми – женщины вышли из комнат, где они прятались и обсуждали со стражниками гарема и слугами небывалое происшествие, свидетелями которого стали. Оглядевшись, Акбар увидел, что Майяла наблюдала за ним из дверного проема своей комнаты и ее обычно приветливое лицо сейчас было тревожным и озабоченным. Ему очень хотелось пойти и заверить ее, что все хорошо, но это была бы неправда. Кроме того, оставалось сделать кое-что еще…

– Принеси мне одежду, – приказал падишах слуге, стараясь говорить как можно тверже.

Четверть часа спустя, все еще пребывая в полном смятении, Акбар прошел в покои Махам-Анги. Он уже отрядил воинов из числа своих личных телохранителей обыскать ее жилище и приказал после этого стоять на страже снаружи, пока он не прибудет. Судя по своей пьяной выходке, Адам-хан, вероятно, действовал в одиночку и единым порывом, пусть даже его обида и ревность копились долгое время. Вместе с тем нужно было также удостовериться, что здесь не скрываются другие предатели.

У дверей его кратко поприветствовал глава его собственной стражи.

– Мы всё обыскали. Здесь тебе ничего не угрожает, повелитель.

– Вы ничего не сказали о том, что случилось?

– Нет, повелитель.

– Она спрашивала о сыне?

– Нет, повелитель.

Как только стражники заперли за собой двойные двери, впустив Акбара, тот понял, что сейчас его задача будет потяжелее любого сражения. Глава дворцовой стражи утверждал, что Махам-Анга еще не знала о его драке с Адам-ханом, после чего ее сына спешно казнили, хотя быстроногий слуга принес бы такие вести за пять минут. Махам-Анга стояла посреди комнаты, в которой в лучшие времена она устраивала собрания и торжества, и где в мягком свете масляных ламп она с нежностью рассказывала ему истории из его детства, которые он мог слушать бесконечно. Сейчас ее лицо выражало тревогу.

– Акбар, что происходит? Почему меня вдруг здесь заперли?

В ее ясных карих глазах, смотревших на него в упор, сейчас застыл вопрос. Чтобы не растерять решимости, падишах постарался на мгновение воскресить в уме образ окровавленного тела убитого Атга-хана, которое он только что видел и которое сейчас обмывали камфарной водой и готовили к погребению.

– Махам-Анга, всю жизнь ты была мне как мать. Мне тяжело говорить то, что я должен сказать, поэтому позволь сразу начать с главного. Час назад твой сын убил моего главного управляющего дворцом, Атга-хана, а потом, вооруженный, ворвался в гарем, намереваясь убить и меня.

– Нет.

Она сказала это едва слышно, почти беззвучно. В ее глазах померк свет; женщина потянулась, чтобы найти опору, но рука подвернулась и попала в блюдо с засахаренными фруктами, которое скользнуло на пол и разбилось вдребезги.

– Но и это еще не все. Адам-хан пожелал со мной драться. Я победил его в честном поединке и затем приказал казнить его как предателя.

Махам-Анга медленно повела головой из стороны в сторону и издала жалобный крик, то ли плач, то ли вопль.

– Скажи только, что он еще жив, – прорыдала она наконец. Акбар подошел ближе.

– У меня не было выбора. Его сбросили со стены вниз головой. Мало того, что я сам стал всему свидетелем, так он еще хвастался мне другими своими преступлениями. Те девушки, предназначавшиеся для моего гарема… он схватил их из злости и ревности и затем убил. И хуже того, он насмехался надо мной и хвалился убийством Байрам-хана. Такое высокомерие и заносчивость я не смог оставить безнаказанными… что еще оставалось, кроме как казнить его?

– Нет! – На сей раз Махам-Анга уже кричала. – Я давала тебе свое молоко, когда ты был ребенком. Я рисковала своей жизнью, защищая тебя, когда твой дядя приказал стрелять в тебя из пушек и луков в стенах Кабула. А ты предал меня, убив моего единственного сына – твоего собственного молочного брата! Я вскормила гадюку на своей груди, дьявола…

Махам-Анга упала на пол и забилась в конвульсиях сначала на ярко-красном ковре, потом у ног Акбара, разодрав ногтями его голени, из которых на ковер брызнула кровь такого же алого цвета.

– Стража! – Сам Акбар никогда бы не смог применить к ней силу. – Обращайтесь с нею осторожно. Она не в себе от горя и потрясения.

Между ним и Махам-Ангой встали двое воинов. Она вырвалась от них, но больше не стала нападать на него. Вместо этого просто, стоя на коленях, принялась раскачиваться из стороны в сторону, плотно обхватив себя руками.

– Махам-Анга, я должен спросить у тебя это. Ты знала о том, что сделал твой сын, и о том, что он замышляет убить меня?

Она посмотрела на него сквозь спутанные волосы.

– Нет.

– И когда ты советовала мне отправить Байрам-хана совершить хадж, то сделала это потому, что вы с Адам-ханом ревновали к его влиянию на меня и во дворце?

На сей раз Махам-Анга промолчала.

– Отвечай, я настаиваю. И отвечай честно. Это, вероятно, последний раз, когда мы видим друг друга.

– Я думала, что если Байрам-хан уедет, ты станешь обращаться за советами к кому-нибудь другому.

– Например, к тебе и твоему сыну?

– Да. Мой сын считал, что ты его недооцениваешь, и я с ним согласна.

– И ты сподвигла его на убийство Байрам-хана, чтобы быть уверенной, что ваш соперник никогда не вернется?

Несмотря на его отношение к Махам-Анге, Акбар чувствовал, как в нем снова закипает гнев. Будет лучше для всех, если этот допрос закончится как можно быстрее.

В голосе Акбара было столько горечи, что кормилица вздрогнула.

– Я никогда не желала смерти Байрам-хана… и я уверена, что мой сын в этом неповинен, неважно, чем он там перед тобой мог похвастаться.

Как же слепа материнская любовь, подумал падишах.

– Я всегда любила тебя, Акбар, – отрешенно проговорила Махам-Анга, будто читая его мысли.

– Да, но своего собственного сына ты любила намного больше… Вот как я поступлю, Махам-Анга. Завтра тебя увезут отсюда в крепость Дели, где ты проведешь остаток своих дней в уединении. Я дам тебе денег на постройку мавзолея для твоего сына. Но ты больше никогда не увидишь ни меня, ни кого-либо из нашей семьи.

Когда Акбар повернулся и медленно пошел прочь из ее покоев, он услышал, как Махам-Анга снова принялась кричать. Насколько можно было понять из потока ее бессвязных слов, это были не просто слова горя – она навлекала на него, Акбара, проклятие небес и молила Всевышнего благословить ее умершего сына. Преследуемый этими мучительными, мстительными воплями, которые эхом отзывались вокруг него, Акбар как во сне шел в покои своей матери.

Гульбадан была здесь вместе с Хамидой, и по их лицам он понял, что о случившемся им уже известно. Мать обхватила его руками и крепко сжала в объятиях.

– Хвала Всевышнему, ты в безопасности! Я слышала, что этот алачи, этот дьявол, хотел сделать…

– Он мертв, вы уже знаете? Мы сбросили его со стены. И я ссылаю Махам-Ангу из дворца.

– Она также заслуживает смерти. Ведь она твоя кормилица – и злоупотребила священным доверием… – Хамида говорила резко.

– Нет. Казнь сына – уже наказание ей. И как я могу забыть, что, когда я был ребенком, она рисковала жизнью, чтобы спасти меня?

– Я думаю, что ты правильно поступил с Махам-Ангой, – спокойно сказала Гульбадан. – Ты решительно справился с настоящей угрозой, и не стоит теперь мстить женщине. Когда мать побежденного правителя Индостана попыталась отравить твоего деда, он не стал лишать ее жизни, чем снискал себе немало уважения. – Она повернулась к Хамиде. – Я представляю, что ты, должно быть, сейчас чувствуешь, но когда гнев и потрясение отступят, ты увидишь, что я права.

– Возможно, – тихо ответила Хамида. – Но, Гульбадан, тебе так же хорошо, как и мне, известны последствия излишнего милосердия. Снова и снова мой муж и твой брат миловал тех, кого должен был казнить, – и в итоге от его излишнего великодушия пострадали мы все.

– Хумаюн делал то, что полагал правильным, и был воистину великим человеком.

Акбар сидел и слушал разговор этих двух женщин. Предательство Адам-хана не могло одним махом стереть его привязанность – даже любовь – к молочному брату, чье искореженное, окровавленное тело теперь обмывали для погребения. Как знать, если б он понимал его лучше, то смог бы предотвратить эту череду страшных событий… Но возможно ли было удовлетворить стремления Адам-хана? Или ревность брата всегда оставалась бы для него угрозой? Как же он был наивен и совсем ничего не замечал…

Вдруг падишах осознал, что мать и тетка прекратили говорить между собой и обе теперь смотрели на него.

– Мне следовало быть более дальновидным, – сказал Акбар. – Нельзя было принимать совет Махам-Анги насчет Байрам-хана за чистую монету; стоило задуматься, какие у нее были намерения. Когда Шайзада указала на Адам-хана как похитителя своих сестер, я должен был допросить его более строго. Меня предупреждали даже, что он в ответе за смерть Байрам-хана – некто, кто знал об этом, оставил послание в моих покоях.

– Я знаю. Это был мой слуга. Рафик сказал мне. Он хоть и стар уже, но слышит и видит очень многое из того, что происходит, хоть по нему и не скажешь. Он подслушал, как Адам-хан злорадствует по поводу смерти Байрам-хана, и предположил, что это его рук дело. Хоть у него и не было доказательств, он хотел вызвать у вас подозрения. У Рафика получилось войти в ваши покои и спешно черкнуть послание на лоскуте ткани, которую он оторвал от своего рукава, потому что не смог найти бумаги… Он сказал, что не осмелился подписать его своим именем. Акбар, Рафик боится, что ты накажешь его за то, что он не имел храбрости рассказать тебе о своих подозрениях…

– Нет. Я вдвойне у него в долгу. Сейчас, когда я был безоружен в гареме, он дал мне меч… Скажите ему, что я благодарен и что его верность будет вознаграждена. Во всем, что произошло, виноват я один. Несмотря на предупреждение Рафика, я не надавил на Адам-хана. Я был глупцом…

Акбар говорил, отирая ладонью слезы с лица.

– Я любил Адам-хана и Махам-Ангу и полагал, что они отплатят мне тем же. Теперь я должен учиться не принимать на веру и сомневаться в побуждениях всех, кто со мною рядом, – даже самых приближенных ко мне людей… Я должен признать, что удел падишаха – одиночество и правитель никогда не должен никому доверять всецело.

– Если ты открыл для себя эту печальную истину, то, быть может, все, что сегодня произошло, было не зря, – бесстрастно сказала Хамида. – Когда много лет спустя ты оглянешься назад, то поймешь, что именно здесь закончилась твоя юность и ты стал мужчиной – и падишахом. Кем бы мы ни были в этом мире, в жизни есть много плохого. И сегодня ты это увидел сам. Прошу тебя, будь стойким.