Акбар обозревал окрестности с высоты отделанного мрамором постамента во дворце-крепости в Лахоре. Он восседал на престоле с высокой спинкой, который по предложению Байрам-хана распорядились отлить из расплавленных золотых монет из сокровищниц Хему. Этот престол следовал за Акбаром все полгода его триумфального похода через Индостан. Предстать перед своим народом после победы он решил сам, но Байрам-хан помог ему устроить эту грандиозную демонстрацию величия Моголов.

Торжественная процессия оправдала все надежды Акбара. Какое чувство могущества и величия охватило его, когда он ехал во главе ее на своем любимом вороном жеребце с позолоченными седлом и сбруей, в сверкающих доспехах своего отца, с Аламгиром у бедра! Рядом с ним ехал Байрам-хан, а сразу позади них – военачальники, которые особенно отличились в сражениях с Хему, включая Адам-хана, его молочного брата. За ними – в такт воинственной разноголосице труб и литавр – шествовали подразделения всадников, трепетала зелень знамен, высились стальные наконечники копий. Затем шли лучники, стрелки и артиллеристы, кто верхом на лошади, кто пешком. Позади грохотали обозы с добычей, захваченной в лагере Хему, – мешки монет, груды драгоценностей, мотки шелка, – охраняемые особым отрядом стражей.

На четверть мили позади, так, чтобы поднимающаяся с дороги пыль не заслоняла это зрелище, колеблющейся махиной следовали боевые слоны Акбара – они трубили и сверкали броней из листовой стали. У некоторых к бивням, окрашенным в красный цвет, были привязаны затупленные клинки. Для боя лезвия затачивали до смертельной остроты, а эти красовались просто для представления. Вместе со слонами, захваченными у Хему, у Акбара их теперь было более шестисот. Затем катились лафеты и запряженные волами повозки, груженные бронзовыми орудиями Акбара, а после – огромный вещевой обоз, перевозящий весь скарб: палатки, сосуды, еду и топливо для армии правителя.

Местами толпа, собравшаяся посмотреть на шествие моголов, была столь многочисленной, что воинам приходилось сдерживать людей, орудуя копьями. Даже из селений, лежащих в отдалении, люди бежали от своих полей, чтобы рассмотреть процессию и отдать почести падишаху. И все же Акбар был рад, когда все наконец закончилось. Такова была его воля: закончить шествие здесь, в Лахоре, – в городе, в который два года назад, в благословенный февральский день тысяча пятьсот пятьдесят пятого года, с триумфом вошел его отец Хумаюн, завоевав впоследствии Индостан. Акбар был тогда с ним и помнил все – и сияние расшитого золотом и отделанного жемчугом слоновьего седла, на котором они ехали, и ликование на лице отца, когда тот, улыбаясь, обернулся к нему. Из почтения к отцу юный падишах повелел воссоздать все до последней мелочи во время его собственного шествия в Лахор, которое состоялось вчера вечером, под небом, окрашенным закатным багрянцем на западе. Теперь, взирая со своего величественного трона на ряды военачальников и распростертых перед ним в церемониальном приветствии вождей племен, Акбар чувствовал глубокое удовлетворение. Как только разнеслась весть о победе моголов над Хему, все они поспешили выразить ему свою преданность. Каждый день прибывали гонцы, принося лестные послания и диковинные дары, – породистых охотничьих собак, горлиц с украшенными драгоценными каменьями ожерельями на шее и перьями, окрашенными во все цвета радуги, кинжалы с нефритовыми рукоятями, мушкеты с прикладами, инкрустированными слоновой костью, отделанные изумрудами курильницы из чистого золота, черепаховые шкатулки с благовониями и даже большой рубин, который, по нижайшим уверениям его дарителя, более пяти веков был семейной реликвией.

Акбар благосклонно принимал эти сокровища, но, будучи уже достаточно проницательным, знал, что часто бывает так: чем щедрее подношение, тем коварнее может оказаться предательство, которое замышляет даритель. Посовещавшись с Байрам-ханом, Акбар распорядился, чтобы эти, казалось бы, верные сторонники ждали его в Лахоре.

– Встаньте.

Всего их было около шестидесяти. Одни худощавые и холеные, в одеждах из шелка и парчи всех цветов – от сапфирово-синего до шафранно-желтого, другие – вожди с гор – в грубых туниках и штанах; все поднялись на ноги и ждали, сложив руки и склонив головы.

– Я благодарю вас за то, что откликнулись на мой зов и присягнули мне в верности. Я вспоминаю клятвы, данные моему отцу, когда он так же проходил через Лахор не так давно. И в самом деле, я узнаю здесь многих из вас.

Акбар медленно обвел ряды внимательным взглядом. Байрам-хан хорошо его осведомил. Он знал, что среди этих вождей было по крайней мере с десяток тех, кто принес клятву верности его отцу, но после его смерти немедленно прекратил посылать причитающуюся дань. Двое даже отправились к Хему. Им, должно быть, очень хотелось знать, что именно известно теперь Акбару. Вот тот рябой, пузатый вождь из-под Мултана, который только что преподнес ему прекрасного гнедого жеребца и сейчас так тщательно разглядывает ковер у своих ног, – заподозрил ли он, что у Акбара есть доказательства его измены? Люди Ахмед-хана перехватили одного из его вельмож с письмом к Хему.

На пути в Лахор падишах часами спорил с Байрам-ханом и своими советниками, решая, как лучше всего поступить с теми, чья верность была слаба. Кое-кто говорил, что во времена правления его деда Бабура никакой милости и знать не знали. Виновных распяли бы на плахе и топтали слонами, пока живот не разорвет и кишки наружу не полезут, или же сняли бы с них кожу живьем, или разорвали жеребцами. Но вновь – так же, как и в случае с Тарди-беком, – Акбар не мог забыть слова, которые так любил повторять отец: «Мстить способен любой. Быть милосердным – лишь истинно великий».

При дворе юноша слышал достаточно сплетен, чтобы знать, что некоторые – возможно, даже его мать Хамида – полагали, что иногда великодушие Хумаюна простиралось слишком далеко. И все же чутье подсказывало Акбару, что его отец по большей части был прав. Моголы всегда были воинами, которые при необходимости без колебаний шли на кровопролитие. Но если они хотят преуспеть в Индостане, власть нужно завоевывать уважением, а не только страхом. Слишком много убийств ведут лишь к бесконечной кровной мести. Байрам-хан, слушая внимательно доводы и, по своей привычке, будучи немногословным, в конечном счете согласился с ним, но добавил:

– Помни самое главное. Знай своих врагов и слушай то, что наши разведчики доносят тебе. Если, несмотря на твою милость, они упорствуют в своем предательстве, тогда сотри их с лица земли.

Акбар вернулся мыслями к настоящему моменту. Ни один из стоящих перед ним не хотел встречаться с ним взглядом. Пришло время их немного припугнуть, и он тщательно выбирал слова.

– Мне известно, что привело вас сюда. Вы чувствуете, что ветер победы дует в мои знамена. И это не просто слепая удача. Мой предок Тимур завоевал Индостан и тем самым дал Моголам неотъемлемое право на эти земли. Мой дед Бабур отстаивал это право так же, как мой отец и я. Любой, кто пойдет против нас, дорого заплатит за это, что уже стало известно Хему.

Здесь Акбар сделал паузу, а затем твердо и ясно проговорил:

– Несмотря на ваши красивые слова и богатые подношения, я знаю, что многие из вас предали меня. Возможно, и сейчас кое-кто замышляет измену… А теперь каждый, все до единого, поднимите голову, чтобы я посмотрел вам в глаза.

Присутствовавшие военачальники медленно подняли лица. Вид у всех был тревожный, даже у тех, кто был, вероятно, ни в чем не повинен. Невзирая на свой юный возраст, Акбар видел достаточно из жизни своего отца, чтобы знать, что большинство людей жаждет власти. Из тех, что неловко стояли перед ним, кое-кто в холодном поту от ужаса, лишь немногие не допускали мысли – хотя бы иногда – дезертировать из войск Моголов во время восстания Хему.

– У меня есть доказательства того, что кое-кто из вас замышлял заговор против меня. Одно мое слово, и моя стража воздаст вам по заслугам.

Он видел, как взгляды вождей устремились к воинам в черных тюрбанах и зеленых одеждах, стоявшим по обе стороны от возвышения.

– По пути в Лахор я все спрашивал себя, как поступить…

Акбар помолчал. Человек с рябым лицом задрожал.

– Но я молод. Мое правление только началось. Я не желаю больше кровопролития и поэтому решил проявить милосердие. Я забуду прошлые грехи. Но побуждаю вас – равно как и всех моих подданных – присягнуть мне в нерушимой верности. Сделайте это, и я щедро вознагражу вас. В противном случае пощады от меня не ждите.

Акбар поднялся, и подданные снова пали ниц, но он успел увидеть облегчение во взгляде многих. Падишах остался доволен. Голос его был тверд, а слова – точны. И он ощутил свою власть. Один-единственный знак от него, и любого из них немедленно постигла бы казнь. Акбар это знал – знали и они. Очень волнующим было ощущение власти над чужой жизнью, и от этого хотелось быть благородным. Именно по этой причине внезапно – не обсудив ничего с советниками или с Байрам-ханом – он решил простить отступников. Падишах видел, что Байрам-хан сначала удивился его словам, затем нахмурился. Но он, казалось, не понимал, насколько увереннее становился Акбар. Сподвижник Хумаюна все еще видел в его преемнике лишь юнца. И хотя Акбар доверял Байрам-хану более других, коварная мысль закралась в его ум – что, если регент стал настолько одержим властью, что не сможет расстаться с ней…

Падишах все еще был в раздумьях, когда позднее тем же вечером, возвращаясь в свои покои, увидел, что перед дверями его ждет старуха вместе с его горчи.

– Повелитель, эта женщина – хаваджасара, хранительница гарема при дворце; она желает говорить с тобой, – сказал слуга.

Глаза старухи, мелкие, как изюминки, все же ярко сияли на морщинистом лице, а на ее губах играла улыбка.

– Я служила твоему отцу, повелитель, и ухаживала за его наложницами, когда он был молодым правителем, – начала она. Затем замолчала, и Акбару показалось, что она внимательно и с интересом его изучает.

– Ты хочешь мне что-то сказать?

Ночь была жаркой и душной, и на юношу навалилась усталость. Непонятно почему, он вдруг почувствовал себя неловко под ее пристальным цепким взглядом.

– Повелитель, в твоем гареме теперь много женщин, которых прислали в последние недели вожди и правители, желающие заслужить твое расположение. Ты сложен так, что многие мужчины могут тебе позавидовать, и любая женщина будет восхищаться тобой. Я подумала, может быть, ты пожелаешь, чтобы я отправила к тебе одну из девушек… или, может быть, сам предпочтешь выбрать кого-нибудь?

Акбар смотрел на нее, краснея и переминаясь с ноги на ногу. Над этим без устали подшучивал его молочный брат Адам-хан – в свои почти пятнадцать Акбар был еще девственником. Многие молодые женщины – даже служанки его матери – уже постреливали глазами в его сторону. Но каждый раз он робел – и совершенно не понимал, почему. Не оттого ли, что, как правитель, он не хотел предстать неопытным и глупым перед кем бы то ни было, пусть даже перед наложницей? И все же время шло. Он выиграл свою первую битву как правитель, он вырос и окреп. Пришло время испытать мужские удовольствия, удовлетворить любопытство, которое будили в нем бесконечные грязные шуточки Адам-хана и его похвальбы своими альковными подвигами.

Хаваджасара все еще пристально разглядывала его, и Акбар понял: она тоже знала, что он еще не познал женщину.

– Позволь, я выберу для тебя, повелитель, – сказала она.

Акбар заколебался, но, чувствуя, как сердце бьется все сильнее, а в паху твердеет, быстро сдался.

– Очень хорошо, – отозвался он, стараясь выглядеть как можно более солидным и опытным.

– Ты придешь в гарем, повелитель?

Акбар подумал, сколько глаз и ушей стали бы тому свидетелями. Гарем здесь, в лахорском дворце, был местом, где жили все женщины двора падишаха, включая его мать, тетку и кормилицу. Представив, как они удивятся и будут гадать, что происходит, – из самых добрых побуждений, конечно, – юноша вновь залился краской, чувствуя, как охладевает его пыл. И тогда он решил, что это должно случиться именно сейчас.

– Нет. Пришли ее в мои покои.

Старуха живо скрылась в длинном коридоре, освещенном светом факелов в подсвечниках на стенах. Когда-то она, наверное, была красавицей, быть может, даже одной из наложниц отца. Акбар часто слышал, что, прежде чем сочетаться браком с Хамидой, своей единственной любовью, Хумаюн отличался многочисленными похождениями и имел обширный гарем.

Отпустив своих слуг, Акбар ждал в одиночестве, расхаживая по своим покоям в волнении и предвкушении. Время шло, и его все больше охватывало беспокойство. Он уже было собрался отправить в гарем посыльного и сообщить что передумал, как высокие двойные двери полированного шелковичного дерева распахнулись и вошел его горчи.

– Повелитель, девушка здесь. Хранительница гарема говорит, что она – бывшая любимая наложница Раджи-талха, и посылает ее к тебе в надежде, что она так же придется тебе по душе. Ее имя – Майяла. Я приведу ее?

Акбар кивнул. Мгновение спустя высокая, тонкая фигура, облаченная в темно-пурпурный плащ с капюшоном, скользнула в двери, сомкнувшиеся позади нее. Ее капюшон был низко надвинут, поэтому лицо было в тени, когда она подошла к Акбару и опустилась на колени. Тот замешкался, затем взял ее за руки и мягко поднял. Женщина стояла перед ним не шевелясь, но он слышал, как она тихо и часто дышит. Когда падишах снял ее капюшон, ее длинные темные волосы заструились с шелковистым мерцанием, и Акбар уловил аромат жасмина. Она все еще стояла, опустив глаза, но теперь он дотронулся руками до ее лица и поднял его.

На него пристально глянули черные, как ночь, глаза; полные губы, окрашенные алым бальзамом, какой Акбар видел и у своей матери, улыбались. Помедлив, Майяла, будто чувствуя его неуверенность, мягко притянула его руки к серебряным застежкам у себя на груди. Когда он расстегнул их, ее одежда упала на пол и темной волной легла у ног. Девушка осталась совершенно нагой, лишь вокруг ее тонкой талии была обвита золотая цепочка с крошечными рубинами. У нее были чувственные бедра, а соски ее высоких округлых грудей были окрашены хной.

Акбар застыл, потеряв дар речи. Женщина сделала шаг назад и принялась медленно кружиться, перебирая пряди своих длинных волос, которые у нее ниспадали почти до ягодиц.

– Мне кажется, я нравлюсь тебе, повелитель, – прошептала она.

Акбар кивнул. Майяла шагнула к нему, и он почувствовал, как она начала медленно и дразняще снимать с него одежду, пока он также не остался обнаженным. Окинув взглядом его упругое и мускулистое тело, она улыбнулась.

– Пойдем же, повелитель. Будь моим скакуном.

Взяв его за руку, девушка подвела его к кровати и, когда они легли, взяла его руку и положила себе между бедер.

– Вот здесь, повелитель, это мандир мандал, влажный храм любви, куда тебе скоро предстоит войти. Вот что ты должен сделать…

Шесть часов спустя Акбар лежал на спине, и Майяла рядом с ним; их тела были покрыты каплями пота. Она спала, раскинув руки и ноги, грудь ее мерно вздымалась, губы были полураскрыты. Повернув к ней лицо, юноша наблюдал за ней и думал, как странно все случилось – в один миг его жизнь изменилась навсегда. Она ввела его в совершенно новый мир плотских наслаждений, где можно раствориться без остатка. Они совершили уже три соития: от первого, предварительного, когда за торопливыми толчками последовала почти мгновенная разрядка, когда, направляемый ею, Акбар подмял ее под себя, – к другим, более тонким, изощренным и более длительным играм, которым она начала учить его, получая, казалось, не менее острое наслаждение, чем он сам. От этих мыслей в нем вновь зародилось желание. Потянувшись, падишах погладил мягкую бархатную линию ее бедра. Майяла открыла темные глаза и сонно и томно улыбнулась. Никто и никогда не усомнится в его мужественности, думал Акбар, глядя, как живо и быстро движутся бедра юной наложницы, когда он снова овладел ею…

Воды реки Джамна, вьющейся под стенами крепости Агры, тускло мерцали в свете новой луны, но Акбар, шедший вдоль стен с бойницами, едва ли замечал красоту этой ночи. Более двух лет прошло со времени его победного шествия по Индостану после разгрома войск Хему. Десять дней назад, 15 октября, он отпраздновал свое семнадцатилетие в стенах этой большой, возведенной из песчаника и кирпича крепости, с внутренними дворами, фонтанами и высоким чертогом для торжественных приемов. Его решение сделать столицей Агру, а не Дели, отстоящий на 120 миль вверх по течению к северу, было вполне сознательным. Агра была столицей при его деде Бабуре и оставалась бы таковой при отце Хумаюне, будь он жив. Мать, тетка и кормилица одобрили его решение, как и военачальники с советниками. Только Байрам-хан был против, утверждая, что выгодное стратегическое положение Дели позволит быстрее расправляться с любыми восстаниями или вторжениями. Не желая спорить с падишахом прилюдно, он пришел в собственные покои Акбара, но тот остался непоколебим в своем решении – и убежденным в том, что он обладает всей полнотой власти и достаточно окреп, чтобы принимать собственные решения. Байрам-хан тогда ушел с побледневшим лицом – они первый раз в жизни поспорили всерьез.

Акбар хмурился, вспоминая это. В последнее время отношения между ними лучше не становились. На его взгляд, Байрам-хан становился все более и более назойливым в своих указаниях. Казалось, чем увереннее становился Акбар и чем большую власть обретал, тем настойчивее Байрам-хан пытался его осаживать. С каждым отказом в юноше росло убеждение, что он должен взять бразды правления в свои руки.

До поры до времени Акбар держал эти мысли при себе, помня о заслугах Байрам-хана в обеспечении хрупких границ его империи, но желание открыться кому-то – тому, кому можно полностью доверять, – снедало его все больше. Быть может, мать с ее проницательным умом даст хороший совет?

Спускаясь по каменной лестнице, вьющейся вниз от стен крепости, он прошел через усеянный цветами внутренний двор к главному гарему, где у Хамиды, как и приличествует матери падишаха, были лучшие покои с балконом, выходящим на воды реки Джамны, где можно было наслаждаться освежающим бризом. Вечером, однако, воздух был прохладен, и Акбар нашел ее в спальне, которая была освещена масляными лампами и фитилями, горящими в светильниках-дия – блюдцах с ароматическими маслами, стоящих в вырубленных в стенах нишах. Мать читала свою любимую книгу персидских стихов, но отложила ее при появлении Акбара.

– Как твои дела, сын мой?

Она обняла его, окутав теплым ароматом сандалового дерева. Юноша не ответил, и тогда Хамида отстранилась и внимательно посмотрела ему в глаза.

– Что стряслось? У тебя озабоченный вид.

– Мама, я…

– Присядь и рассказывай.

Хамида внимательно слушала его, пока Акбар выплескивал все свои затаенные обиды и огорчения. Когда он закончил, на какое-то время повисла тишина. Хмурая складка прочертила все еще красивый лоб матери падишаха, перехваченный тонким золотым обручем с изумрудами и жемчугом, – один из последних подарков отца Акбара. Когда она наконец подняла глаза, взгляд ее был серьезен.

– Возможно, в чем-то твои жалобы и справедливы, но как можно забыть, что Байрам-хан сделал для нашей семьи? Так я тебе напомню. После того как твой отец спас ему жизнь в сражении, Байрам-хан поклялся сражаться за Моголов. Даже когда удача отвернулась от нас, он остался верен нам, хотя с легкостью мог бы возвратиться в Персию на службу к шаху. После смерти твоего отца – и это тебе прекрасно известно – его решимость и отвага спасли и тебя, и нашу династию.

– Я знаю, но…

Хамида жестом заставила его замолчать.

– Само собой, теперь, когда ты уже не мальчик, его наставничество досаждает тебе, как совершенно верно и то, что он может иногда казаться властным. Но намного лучше иметь советника, который безбоязненно говорит правду, чем того, кто льет сладкий мед, потакая всем твоим прихотям. Тебе следует поучиться терпению. Вот исполнится тебе восемнадцать, тогда настанет время подумать о том, чтобы взять власть полностью в свои руки и править без регента. А до той поры – жди, смотри и учись. Ведь только после победы над Хему ты начал проявлять интерес к правлению. До этого, сколько бы я и Байрам-хан ни старались, тебе и дела ни до чего не было. Когда шли заседания совета, ты знал, что должен участвовать в делах, но прогуливал, убегал гонять на верблюдах или на охоту с Адам-ханом. Даже сейчас ты больше времени проводишь у наложниц, чем за изучением насущных потребностей своей империи. Я тебя не обвиняю. Удовольствия гарема сладки. Юноша должен удовлетворить свои желания, и, должно быть, очень лестно, когда столько женщин соперничают в стремлении выполнить любое твое желание. Но спроси себя, готов ли ты к всеобъемлющей власти или в тебе просто говорит высокомерие и молодая горячая кровь.

– Я готов…

– Нет, не перебивай. Выслушай. Вот что я имею в виду, когда говорю, что ты слишком торопишься. Может быть, из-за того, что тебе не хватает терпения и усидчивости, ты до сих пор и читать не научился. Каждый наставник, которого мы брали, чтобы тебя учить, от отчаяния сдавался. Сам Байрам-хан пытался наставлять тебя, но ты этих уроков избегал. Твой отец и отец твоего отца были и учеными, и воинами. Хороший правитель должен владеть всем, включая самого себя.

– Это несправедливо.

Ну зачем она сменила тему? Сколько раз он пытался объяснить ей, что стоит ему посмотреть на страницу, слова будто перемешиваются и получается такая неразбериха, что понять невозможно? Но этого его мать, страстная любительница чтения, в толк взять не могла. Акбар встал. Его разговор с Хамидой пошел совсем не так, как он рассчитывал. И чем раньше они закончат его, тем лучше. Он ожидал, что мать безусловно поддержит его, а она вместо этого сначала набросилась на него – а затем увела разговор в сторону.

– Благодарю за совет, – натянуто бросил Акбар.

– Не обижайся. Я желаю тебе только добра. Ты будешь великим падишахом, и я горжусь тобой. Ты блестяще владеешь любым оружием. В стрельбе, верховой езде, борьбе и фехтовании нет тебе равных. Ты бесстрашен, чистосердечен и великодушен. Ты умеешь располагать к себе людей. Но ты должен научиться терпению и сотрудничеству с теми из твоего окружения, кто не стремится тотчас выполнять твои желания. И прежде всего помни, кого ты должен благодарить за бо́льшую часть своего нынешнего благополучия.

Акбар неподвижно стоял, выпрямив спину, когда Хамида встала и поцеловала его в лоб. К обиде от того, что она считает его беспечным и неблагодарным, примешивался гнев. Как и Байрам-хан, мать тоже видит в нем легкомысленного, гоняющегося за удовольствиями юнца, что стремится к власти, которая ему ни по возрасту, ни по заслугам. Рывком распахнув двери, он решительно зашагал в свои покои. Злиться на мать за ее слова было нельзя, но Акбар ничего не мог с собой поделать. Почему она его не понимает? Он так на нее надеялся…

Юноша все еще сидел в раздумьях, когда вошел его горчи.

– Что случилось?

– Махам-Анга просит тебя зайти к ней.

Что еще понадобилось от него кормилице, недовольно спрашивал себя Акбар, подходя к обитым серебром дверям, ведущим в ее покои. Может быть, Хамида попросила, чтобы Махам-Анга вместе с ней принялась увещевать его быть терпеливее и сдержаннее? Если так, их встреча будет короткой – очередные нравоучения ему ни к чему. Но во взгляде Махам-Анги, когда она приветствовала его, читались только любовь и тревога.

– В последнее время я заметила, что ты чем-то обеспокоен, и слуги сообщили мне, что сегодня вечером ты покинул покои своей матери стремглав, будто гневался. Акбар, что случилось?

Женщина пытливо смотрела на него ясными карими глазами и говорила мягко, как с ребенком. Она всегда его слушала и всегда понимала… Юноша почувствовал, как в нем вновь закипает обида. Кормилица слушала внимательно, не перебивая, только время от времени кивала головой. Когда наконец он смолк, первый вопрос Махам-Анги был:

– Что тебе на это сказала мать?

– Лишь набраться терпения.

– Она, конечно, права. Действовать поспешно неразумно, и тебе еще очень многому предстоит научиться.

Вот и кормилица с матерью заодно, думал Акбар. Но Махам-Анга продолжила:

– Именно поэтому я хотела с тобой поговорить. Я также обеспокоена. Вижу, что ты совсем скоро будешь готов править и что Байрам-хан – человек, без сомнения, достойный – признавать этого не хочет.

– Он не хочет лишаться своей власти. Со дня смерти моего отца на деле правителем был он. – Акбар говорил и не мог остановиться. – Теперь он понимает, что его власть слабеет. Он негодует, когда я укрепляю собственные позиции, как в случае, когда я решил переместить столицу сюда, в Агру.

– Быть может, он и в самом деле считает себя падишахом. Я знаю, что он назначает встречи коронованным особам через своих вельмож, не спрашивая твоего позволения. И еще я слышала, – она перешла на шепот, – не так давно он зашел еще дальше, пользуясь своим положением. Акбар, есть кое-что, что ты должен знать, но сначала ты должен пообещать, что никому не скажешь, что знаешь это от меня.

– Будь уверена. Так что там о Байрам-хане и положении?

– Говорят, он обогащался за счет государственной казны. А именно, забрал драгоценное бриллиантовое ожерелье с застежкой в виде украшенного драгоценными камнями павлина из добычи, найденной в лагере Хему после твоей крупной победы в Панипате. Визирь Хему учел ожерелье в своих счетных книгах как одну из самых крупных ценностей его владельца, но ни один из твоих чиновников не смог его найти. В результате кое-кого из воинов, которые, как предполагалось, охраняли груды добычи, выпороли за недосмотр.

– И ты уверена, что его взял Байрам-хан?

– Да. Сначала я не верила этим историям – пустых слухов при дворе всегда предостаточно, и в особенности в гареме, где порой сплетничают от скуки. Но несколько недель назад твой молочный брат сказал, что у него есть для меня кое-что любопытное. Он рассказал мне о наложнице, которая до недавнего времени жила в гареме Байрам-хана и видела это ожерелье своими собственными глазами – то есть сама его носила. Кажется, Байрам-хану нравится, чтобы его нынешние наложницы надевали его, когда остаются обнаженными в его присутствии. Мой сын не понимал важности рассказанного – он просто думал, что позабавит меня, поведав о привычках Байрам-хана. Я не подала виду, и он понятия не имеет, что я узнала ожерелье по его описанию.

– Я не верю, что Байрам-хан мог так поступить.

– Может быть, он не считает это воровством. Возможно, думает, что имел на это право. В конце концов, он был регентом в течение четырех лет, а власть меняет людей самым странным образом, Акбар.

– Но зачем брать ожерелье тайком? Зачем доставлять неприятности другим?

– Хороший вопрос.

Падишах на мгновение задумался. Лгать Махам-Анге не было нужды. И историей она поделилась, только узнав о его тревогах. Байрам-хан, очевидно, погряз в своей власти и привилегиях, которые она давала. И Акбар решился.

– Махам-Анга, то, что ты рассказала, убеждает меня еще больше в том, что я должен освободиться от его опеки.

– Во времена твоих деда и отца человек заплатил бы жизнью за обман падишаха.

– Что? – Акбар ошеломленно уставился на нее. – Нет, нет, об этом не может быть и речи. Я всем обязан Байрам-хану, и я все еще доверил бы ему свою жизнь. Мне не жаль для него и этого бриллиантового ожерелья, пусть и роскошного. Но я должен избавиться от его влияния. Я должен править сам.

Махам-Анга, казалось, на мгновение задумалась.

– Вот и хорошо… Когда твой отец захотел избавиться от твоих дядей-изменников, он послал их паломниками в Мекку. Байрам-хан сейчас в Дели, осматривает укрепления, верно? Пошли ему письмо. Скажи ему, насколько ты ценишь его преданность своим интересам, но объясни, что боишься, как бы он не истощил себя в служении империи. Скажи, что желаешь, чтобы он совершил хадж – его ум и тело освежатся, и он сможет молиться о безопасности и процветании империи, в становление которой он так много вложил. Ты – падишах. Он должен повиноваться.

Акбар прислонился к терракотовой шелковой подушке и погрузился в размышления. Предложение Махам-Анги вполне годилось для того, чтобы избавиться от Байрам-хана. Ему потребуется более года, чтобы осуществить хадж. Он должен будет поехать на побережье Гуджарата, к паломническому порту Камбей, и оттуда сесть на судно на Аравию. На том берегу его ждет долгий путь по суше через пустыню в Мекку. К тому времени, когда Байрам-хан в конце концов возвратится, Акбар возьмет под свой контроль все ветви власти. Он будет в состоянии отправить своего наставника на почетный отдых, подыскав ему какие-нибудь богатые поместья.

Но в то же время другая часть разума Акбара твердила ему, что такой план постыден. Он обязан поехать в Дели и встретиться с Байрам-ханом лицом к лицу, поведать о своих мыслях. С другой стороны… Падишах уже тысячу раз пытался так сделать, и каждый раз Байрам-хан уводил разговор в сторону, оставляя его ни с чем. Если бы мать поддержала Акбара, то было бы по-другому, но Хамида ясно обозначила все, что думает… Погодите-ка… Может быть, как раз и пришло время показать ей, а также Байрам-хану, что он достиг зрелости, что может думать и действовать от своего имени?

– Махам-Анга, будь моим писцом и напиши Байрам-хану то, что сказала мне. Но обязательно добавь, что я буду всегда чтить его… что он мне как отец.

– Разумеется.

Акбар наблюдал, как кормилица подошла к низкому палисандровому столику, инкрустированному медью, где она держала нефритовую чернильницу и перо, и села перед ним, скрестив ноги. Минуту-другую, при свете лампад, отбрасывавших блики на ее сильную, крупную фигуру, она, поджав под себя ноги, сочиняла письмо, которое, как надеялся Акбар, даст ему свободу. Он знал, что ей можно доверить подобрать нужные слова.