Толстые стены цитадели – почти везде не меньше десяти футов толщиной – хорошо защищали от метелей, которые неустанно мели, начиная с прибытия Салима в Кабул два дня назад. В огне очага потрескивали ветки, время от времени выплевывая сноп красно-золотых искр. И все равно Салим застыл до костей. Он приблизился к огню, чтобы согреть руки, пока ждал возвращения Саиф-хана, который пошел дать указания слуге. В то время как слуги подкладывали в огонь еще дров, Салим повернул голову, чтобы внимательно рассмотреть низкое возвышение в дальнем конце длинного зала и престол, который на нем стоял. Его красные бархатные подушки вытерлись, а позолоченные ножки и высокая изогнутая спинка немного запятнались. В далеких дворцах Моголов в Лахоре или Фахтепур-Сикри за мерзлыми горными перевалами такой потертой мебели не встретишь, но Салим смотрел на него с почтением. Именно здесь его прадед, будущий первый падишах Моголов, восседал как правитель Кабула и вершил правосудие. Возможно, именно с этого самого престола он заявил о своем намерении вторгнуться в Индостан и объявить его владением Моголов. В мерцающем свете факелов, висевших высоко на грубых каменных стенах, Салим мог бы в мыслях воззвать к духу Бабура, ведь у него при себе на поясе был его меч Аламгир.

Если Бабур смог выбраться из Кабула и осуществить свои замыслы, то, быть может, и его правнук сумеет сделать то же самое, и пророчество суфийского провидца исполнится, успокаивал себя Салим. Сразу же, как только эти снежные бури немного утихнут, он посетит могилу Бабура в саду на склоне над Кабулом. Да, огромная пропасть разделяла драгоценную роскошь могольских дворцов в Индостане с их затейливой каменной резьбой, благоухающими фонтанами и тщательно продуманными церемониалами – и эту нерушимую цитадель, где Бабур лелеял свои завоевательные планы. Разумеется, кабульская крепость, которая высилась на скалистом мысу над городом, никогда и не служила дворцом, предназначенным создавать атмосферу утонченности. Она была построена, чтобы внушать местным племенам страх и контролировать торговые маршруты. Богатство Кабула зависело от огромных обозов, которые каждый год тряслись по дорогам, везя драгоценности, сахар, ткани и специи, и это богатство нужно было защищать. Даже сейчас кабульские доходы были важны для могольской казны.

– Прошу простить, светлейший, что покинул тебя…

Саиф-хан вошел, шурша одеждами с подкладкой из лисьего меха. Это был крепкий добродушный человек средних лет; впрочем, длинный белый шрам на левой щеке и розоватое на просвет изорванное левое ухо выдавали в нем бывалого воина, да и Салиму было прекрасно известно, что за плечами у него были годы военных кампаний, за заслуги в которых отец и назначил его наместником.

– Если ты позволишь, я хотел бы представить тебе остальных членов своего совета.

– Разумеется.

Саиф-хан шепнул что-то слуге, который вышел за дверь и затем ввел шесть советников. Наместник по очереди представил их всех – конюший, главный дворцовый управляющий, командующий гарнизоном… Салим вежливо ответил на их поклоны, но взгляд его оставался отсутствующим. Но затем Саиф-хан произнес имя, которое заставило принца оживиться.

– Это – Гияз-бек, казначей Кабула.

Гияз-бек… где он прежде слышал это имя? Салим вглядывался в высокого угловатого человека, который сейчас склонился перед ним. Когда тот снова поднял голову и Салим разглядел благообразное лицо, не такое изможденное, как тогда, когда он видел его в последний раз, но все же со следами усталости (годы брали свое), – он снова оказался в детстве, потрясенно слушая стоящего перед Акбаром в Фахтепур-Сикри Гияз-бека, который рассказывал о своем отчаянном побеге из Персии и о том, как он оставил свою новорожденную дочь под деревом…

– Я помню тебя, ты приезжал в Фахтепур-Сикри, Гияз-бек.

– Какая честь для меня…

– Как твоя семья?

– Все в добром здравии, светлейший. Горный воздух Кабула пошел им на пользу.

– И твоя дочь? – Салим силился вспомнить ее имя. – Мехрунисса… насколько я помню, ты так ее назвал?

– Действительно, светлейший. Мехрунисса, «Солнце среди женщин». С нею все хорошо.

– Ты здесь явно преуспел. Мой отец отправил тебя в Кабул помощником, а теперь ты казначей, – сказал Салим и продолжил немного смущенно: – Он послал меня в Кабул, чтобы убедиться, что город управляется должным образом и в особенности что все доходы правильно учитываются и без недостач посылаются в имперскую казну.

– Я готов поклясться жизнью, что ни один шахрукки не потерялся.

– Рад это слышать, но все же должен буду просмотреть твои отчеты.

– Разумеется, светлейший. Я принесу бухгалтерские книги сюда? Или, буде у тебя такое желание, когда стихнут бури, удостоишь посещением мой дом?

– Я приду.

Салим с наместником снова остались одни; принц сидел, глядя на огонь. Что-то в Гияз-беке озадачивало его – как и в тот день, когда он увидел его в первый раз. Красивые слова, которые так легко слетали у него с языка, может сказать любой придворный. Однако Салим не упустил выражения лица Гияз-бека, когда тот отвечал на вопрос о доходах. Перс, казалось, ревностно чтит свою честь… или подозрительно громкими заявлениями напускает на себя вид оскорбленной невинности? Бабушка когда-то упоминала о причудливых узорах судьбы – и что именно Гияз-бек еще ему встретится. Разве она не предсказала, что этот перс однажды сыграет свою роль в судьбе Моголов? Но вопрос в том, как именно… К добру это или нет?

Оглядевшись, Салим увидел, что Саиф-хан с интересом за ним наблюдает. О чем он думал? О том, что приехал своенравный сын падишаха, сосланный в Кабул в наказание за свои проступки? Он, должно быть, знает, что приезд с инспекцией был простой отговоркой и что Салим покинул двор с глубоким позором. Сплетни разлетаются быстро; даже если Абуль Фазл и не описал Саиф-хану истинное положение дел – хотя это вряд ли, – то в любом случае должен был приказать ему предоставлять отчеты о поведении Салима. Чтобы скрыть замешательство, принц спросил:

– Расскажи мне подробнее о Гияз-беке. Он на самом деле такой хороший и честный казначей, как уверяет?

– Падишаху лучше слуги в Кабуле не сыскать. Он усовершенствовал систему взимания налогов с караванов, а также сбора податей с городов и селений. В течение пяти лет, что я был наместником, он увеличил наши доходы почти в два раза.

Наверное, Гияз-бек говорил от чистого сердца, представ перед ним сегодня, – да и тогда, в первый раз, при Акбаре много лет назад, решил Салим. И вообще, бессмысленно гадать, знает о его провинностях Саиф-хан или нет. Он должен вести себя как добросовестный проверяющий из столицы, прибывший надзирать за управлением провинцией империи. Это единственный путь получить хотя бы надежду вернуть расположение Акбара.

Снежная буря утихла, зубчатые стены крепости освободились ото льда. Салим ехал вниз по склону в сопровождении отряда воинов спереди и стражников Захид-бата позади него. Он пригласил Сулейман-бека сопроводить его в дом Гияз-бека в городе у подножия склона, но его молочный брат, смеясь, просил его извинить, сказав, что с цифрами он совсем не в ладах. Холодный ветер нес маленькие кудрявые белые облака по бледно-синему зимнему небу, когда Салим подъехал к городским стенам. За ними от больших постоялых дворов поднимался дым, – там сейчас проживали лишь редкие неугомонные путешественники. Когда зима закончится и все проходы снова откроются, улицы Кабула будут бурлить, и, идя по улицам города, можно будет слышать десятки чужеземных языков, если верить Саиф-хану. В отличие от Сулейман-бека, наместник стремился сопровождать Салима, оказываясь везде, куда тот хотел пойти. Принца это настораживало. Не пытается ли Саиф-хан следить за ним? В любом случае избитые истории и грубые шутки наместника уже немного утомили его. Ему хотелось повидать Гияз-бека один на один.

Казначей жил в большом двухэтажном доме, огороженном деревянным забором. Хозяин в тюрбане и зеленых шелковых одеждах, в окружении слуг, ждал на улице, чтобы приветствовать гостя. Салим обнаружил, что от мраморной плиты, с которой он должен был пройти по лужам до дверей из полированного каштанового дерева, была расстелена дорожка из лилового бархата.

– Светлейший, добро пожаловать. – Гияз-бек отодвинул конюха и сам поддержал стремя, пока Салим спускался с лошади. – Прошу тебя следовать за мной.

Приказав страже и другим воинам оставаться снаружи, принц последовал за Гияз-беком через внутренний двор в просторные, уставленные роскошной мебелью покои, где в двух очагах жарко горел огонь. Стены были покрыты светлой парчой, вдоль них уложены подушки из синего, как сапфир, бархата. Полы устилали ковры, мягкие, толстые и яркие – лучше, чем где-либо в крепости; и вообще, роскошнее их Салим не видел с тех пор, как покинул дворец своего отца в Лахоре.

– У тебя красивый дом, – сказал он.

Великолепие жилища Гияз-бека снова разожгло сомнения Салима. Даже если перс и прекрасный казначей, как говорил Саиф-хан, может быть, он все же снимает сливки и кладет часть доходов в свой карман?

– Я рад, что тебе нравится мой дом. Я старался все устроить точно так, как было у меня в Персии, – достал крашеную плитку с росписью и все в таком роде. Столько обозов проходит через Кабул… можно найти или заказать все, что угодно. Пожалуйста, освежись. Из винограда, выращенного в окрестностях Кабула, делают прекрасное вино, не хуже, чем красные вина Газни на юге. Или хочешь угоститься розовым шербетом? Моя жена очень хорошо умеет делать розовую эссенцию из собственноручно выращенных цветов, чтобы даже в самые суровые зимние месяцы можно было вернуть воспоминания о летнем тепле.

– Спасибо. Немного шербета.

Слуга опустился перед Салимом на колени, держа чашу с водой, в которой можно было ополоснуть руки, и душистое полотенце, чтобы осушить их, в то время как другой наливал шербет в серебряный бокал. Салим взял его и сделал глоток. Да, Гияз-бек знал, о чем говорил… Запах и вкус шербета действительно напомнили о лете.

– Я приготовил бухгалтерские книги, светлейший. Что ты хочешь изучить в первую очередь? Караванные пошлины или подати с населения?

– Немного позже, – ответил Салим. Он решил потянуть время – может быть, так Гияз-бека получится застать врасплох. – Сначала расскажи мне о вашей жизни здесь. Мне интересно.

– Что именно, светлейший?

– Ты – культурный, образованный человек. Как тебе живется в Кабуле? Какое удовольствие или интерес можно найти в здешних родовых междоусобицах, кровной мести и алчных торговцах?

– Человека может заинтересовать что угодно, нужен лишь верный настрой. И помни, светлейший, у меня есть причины с благодарностью пребывать даже в таком отдаленном месте, как это. Когда твой отец послал меня и мою семью сюда, он спас нас от нищеты и дал нам надежду. Может, это и не Исфахан или Лахор, но я упорно работал, стараясь добросовестно исполнять свои обязанности, – и преуспел. Падишах справедливо воздает мне по заслугам. Сейчас я достаточно богат, чтобы перевезти свою семью в Персию, но из преданности твоему отцу останусь здесь столько, сколько смогу служить на пользу падишаху. Возможно, однажды он вспомнит про меня и даст должность в одном из своих больших городов – Дели или Агре, кто знает…

Слишком гладко говорит Гияз-бек, чтобы это было правдой, думал Салим.

– А если нет? – спросил он.

– Я доволен. Когда человек и его семья стоят на пороге гибели, а потом находят спасение, то учатся быть благодарными за то, что у них есть, а не увязать в недовольстве, тоскуя о недостижимом. Это – урок нам всем, светлейший, независимо от того, как складывается наша жизнь.

Салим вздрогнул. Гияз-бек ведь не хочет сейчас намекнуть на его собственное положение? Казначей оставался почтителен… В любом случае сам он, Салим, никогда не сможет принимать все столь терпеливо и рассудительно, думал принц. Каждый раз, слыша стук копыт скакуна под имперским гонцом, въезжающим по взвозу в кабульскую крепость с кожаной сумкой, набитой посланиями, он надеялся, что одно из них будет от отца, который вспомнил о нем, сидя в своем дворце. Но до сих пор Салим не получил от него ни слова. Были лишь официальные письма от Абуль Фазла. В них содержались мелочные вопросы по его отчетам на такие темы, как состояние защитных укреплений Кабула или дорог к Кандагару…

– Пожалуйста, попробуй эти сладости. По персидской традиции мы предлагаем их гостю. Моя жена сделала их из миндаля и меда своими собственными руками.

– У тебя только одна жена?

– Мы с нею очень близки, и мне не нужен никто другой.

– Тебе очень повезло. Немногие могут так сказать, – ответил Салим, отметив, насколько слова Гияз-бека напомнили ему описание брака его бабушки с дедом Хумаюном. – Твоя жена не скучает по Персии и не хочет вернуться?

– Она во всем со мной согласна; мы должны быть довольны нашей судьбой. Всевышний к нам милосерден.

Салим внимательно посмотрел на казначея, невольно впечатленный тихим достоинством и терпением этого человека, – и снова вспомнил Хамиду и то, как она часто говорила, что все невзгоды только сблизили их с Хумаюном. Ему оставалось только жалеть, что ни с одной из жен столь крепкой связи у него не сложилось…

Тут принц напомнил себе, что приехал в дом Гияз-бека затем, чтобы расспросить его о том, как он выполнял свои обязанности, а не слушать рассказы о его семейной жизни.

– Принеси мне свои бухгалтерские книги, Гияз-бек, и расскажи подробнее, как ты облагаешь податью обозы, которые идут через Кабул. Саиф-хан рассказал мне, что ты внес улучшения…

В теплом ночном воздухе витали терпкие запахи кизячных костров, специй и выпекаемого хлеба – жители Кабула готовили вечернюю трапезу на плоских крышах своих домов, вдоль которых шел по улицам Салим. В предыдущие недели, когда весна вступала в свои права, он так часто бывал в доме Гияз-бека, что его серый жеребец уже, наверное, мог найти сюда дорогу с завязанными глазами.

– О чем так много можно говорить с этим стариком? Ты проводишь с ним больше времени, чем я когда-либо со своим отцом, – удивился сегодня Сулейман-бек, как и уже много раз до этого. Он никак не мог взять в толк, что Салим предпочитает общество перса возможности поохотиться на диких ослов или отправиться на ястребиную охоту на холмистых окрестностях Кабула.

Салим даже себе не мог до конца этого объяснить. В Гияз-беке он обнаружил тонкую и умную натуру – человека высоких идеалов и большой духовной глубины, который был так же несвободен, как и принц, но, в отличие от него, все же находил в этом покой. Салим теперь захаживал в его дом вовсе не ради проверок – казначей полностью убедил его в том, что ревностно служит его отцу и действительно принес большую пользу казне. Гияз-бек быстро доказал точность своих счетов, а также то, что его роскошно обставленный дом содержится на его собственное, весьма высокое, жалованье и доходы от торговых предприятий, в которых он имеет долю. А вскоре оба они обнаружили, что, несмотря на разницу в возрасте, у них много общих интересов – от мира природы до вопросов персидского и европейского влияния на стили миниатюры…

Сегодняшний вечер, однако, был не совсем обычен. Это был первый раз, когда Гияз-бек пригласил Салима отобедать в его доме. Завернув от улицы, столь узкой, что на верху ее стены зданий из глинобитного кирпича на деревянном каркасе почти смыкались, Салим увидел, что земля перед домом казначея сверкает огнями. Фонари из цветного стекла – красные, зеленые, синие и желтые – развевались на ветвях миндальных и абрикосовых деревьев с распускающимися почками. По обе стороны от входа в дом стояли гигантские подсвечники в четыре фута высотой, в которых горело множество свечей. Золотистый ладан тлел в украшенных драгоценными камнями курильницах. Гияз-бек, как обычно, ждал, чтобы приветствовать его, одетый более торжественно, чем обычно. Его шелковая одежда была расшита цветами и бабочками, а на золотой цепи, охватывающей стройный торс казначея, висел кинжал с рукояткой из слоновой кости в инкрустированных кораллами и бирюзой ножнах. Голову он покрыл высокой шапкой из бархата, какие Салим видел на послах из Персии при дворе у Акбара.

– Приветствую тебя, светлейший. Пожалуйста, следуй за мной к столу.

Салим проследовал за хозяином через двор, стены которого были покрыты светлой и сиреневой плиткой, и далее по проходу, ведущему во вторую, меньшую часть внутреннего двора, устланную коврами. Напротив одной стены здесь был установлен шелковый шатер, под которым стоял низкий диван, заваленный подушками. Когда Салим сел, Гияз-бек хлопнул в ладоши, и тут же слуга вынес для Салима воды, чтобы тот мог ополоснуть руки, в то время как другие расстилали белую дамасскую скатерть и рассыпали по ней сушеные лепестки розы.

– Сегодня подадут блюда с моей родины, из Персии. Надеюсь, они придутся тебе по вкусу, – сказал Гияз-бек.

Еда показалась Салиму восхитительной – лучшей, что он когда-либо пробовал. Здесь были жареные фазаны в гранатовом соусе; фаршированный абрикосами и фисташками ягненок; пряный рис, приправленный длинными золотыми побегами шафрана и горстью ярких, как рубины, семян граната; тончайшие горячие лепешки, которые следовало макать в соус из протертых копченых баклажанов и нута… Слуги Гияз-бека следили, чтобы его бокал всегда был наполнен вином из области Хваджа Хаван Саид близ Кабула, которое славилось ярким цветом и ароматом. Салим заметил, что сам казначей трапезничал очень скромно и говорил мало, все больше отвечая на похвалы, которые щедро высказывал Салим. Но когда блюда были убраны и на стол подали виноград, мускусные дыни и миндаль в серебряных обертках, Гияз-бек проговорил:

– Светлейший, позволь попросить тебя об одном одолжении. Могу я представить тебе свою жену?

– Разумеется, – ответил Салим, понимая всю значимость такого шага. Обычно женщины могли показываться только мужчинам, с которыми связаны узами родства. Салиму было интересно, присутствуют ли сейчас жена и дочь Гияз-бека за резной деревянной перегородкой, которую он заметил высоко на противоположной стене.

– Ты очень добр, светлейший.

Гияз-бек что-то шепнул слуге, и тот поспешно удалился. Вскоре во внутренний двор через арочный дверной проем вошла высокая стройная фигура. Она была скрыта под покрывалом, но Салим разглядел прекрасные глаза и широкий гладкий лоб. Женщина, которая была, очевидно, моложе Гияз-бека, коснулась сложенными руками груди и коротко поклонилась.

– Светлейший, это Асмат, моя жена, – сказал казначей.

– Благодарю тебя за гостеприимство, Асмат. Я не пробовал блюд вкуснее со дня приезда в Кабул.

– Ты делаешь нам большую честь, светлейший. Много лет назад твой отец падишах спас нашу семью от нищеты, и даже от еще более страшной участи. Я рада возместить хотя бы крупицу того, чем мы ему обязаны. – Она говорила на правильном персидском так же изящно, как и ее муж, а голос ее был мелодичным и низким.

– Отец приобрел усердного и преданного слугу, когда отправил твоего мужа сюда. Вы в расчете.

Асмат посмотрела на мужа.

– Светлейший, у меня есть еще одна просьба. Позволь нашей дочери Мехруниссе исполнить для тебя танец. Ее наставники, которые обучали ее в персидских традициях, говорят, что она весьма старательна.

– Конечно. – Салим откинулся на подушки и сделал еще глоток темного красного вина. Интересно будет взглянуть на эту девочку, которая когда-то лежала под деревом, оставленная на волю стихии и на съедение шакалам…

Во внутренний двор вошли трое музыкантов – два барабанщика и флейтист. Барабанщики сразу начали отбивать стремительный ритм, флейтист поднес свой инструмент к губам, и из него полилась чувственная мелодия. Затем раздалось позвякиванье колокольчиков, которые звучали точно в такт с музыкой, и Мехрунисса вбежала во внутренний двор. Как и ее мать, она была в покрывале, оставлявшем открытыми лишь глаза, такие же большие и блестящие, как у Асмат. На ней были свободные одежды из синего шелка цвета крыла зимородка. Когда она подняла руки и закружилась в танце, Салим заметил, что в каждой руке девушка держит по золотому кольцу, на которые были подвешены крошечные серебряные колокольчики. На мгновение образ женщины, которая до этого последний раз танцевала перед ним – Анаркали, – всплыл у него перед глазами, вновь пробудив чувство стыда и сожалений о том, что воспоминания о ней не отпускают его. Но танец Мехруниссы был медленный, изящный, размеренный – в Индостане Салиму не доводилось видеть ничего подобного. Каждое движение ее тонких рук и пальцев, наклон головы, плавные колебания тела под синим шелком, стук окрашенных хною ступней о пол, – были очень захватывающими. Когда музыка заиграла громче, Салим выпрямился на подушках. Мехрунисса откинула голову назад, словно в упоении от танца, а затем музыка вдруг остановилась, и она изящно опустилась на колени.

– Это один из любимых танцев шаха, он прославляет приход весны, – пояснил Гияз-бек, и лицо его расплылось в гордой улыбке.

– Ты действительно прекрасно танцуешь, как и говорил твой отец. Пожалуйста, встань.

Мехрунисса грациозно поднялась на ноги, но когда она хотела заправить выбившийся из-под ткани блестящий темный локон, то задела уголок покрывала, и оно чуть отодвинулось, показав ее полные губы, маленький прямой нос и мягкую линию щек. Девушка глянула Салиму прямо в глаза – и быстро закрыла лицо.

– Ты ее видел всего ничего.

– Этого было достаточно, Сулейман-бек.

– Может, у тебя просто женщины долго не было…

Салим внимательно посмотрел на своего молочного брата. За время, прошедшее с их отъезда из Лахора, от жен и гарема, воспоминания о ниспадающих золотых волосах Анаркали и ее чувственном теле – всей этой красоте, которую он погубил, – обуздали его желание, тут не поспоришь; но его воздержание не было полным, и нельзя было объяснить им охватившие его сейчас чувства.

– Ты уверен, что все дело не в твоей непостижимой приязни к ее отцу? Ты надеешься, что она и умом в него вышла, и красавица к тому же? – Сулейман-бек улыбнулся и расколол зубами грецкий орех, запустив скорлупки в открытое окно покоев Салима, выходящих во внутренний двор. – И что же в ней такого особенного?

– Всё. У нее такие изящные движения… Настоящая шахиня.

– Грудь-то большая?

– Это тебе не базарная девка.

– Я просто хочу уточнить, потому как мне все это непонятно. По твоим словам, укутанная покрывалом женщина немножко станцевала перед тобою – и у тебя сразу зачесалось в одном месте…

– Я видел ее лицо. Сулейман-бек, это напоминает мне то, что, по словам бабушки, почувствовал Хумаюн, когда увидел ее в первый раз. Было что-то такое… Я не могу выбросить ее из головы.

– Погоди, ты же сказал, она была под покрывалом.

– Оно откинулось на секунду.

– Очень умно.

– О чем ты?

– Она – дочь мелкого чиновника с окраины империи твоего отца…

Сулейман-бек сплюнул на пол кусочек ореховой скорлупы, но Салим знал, что он бы с радостью плюнул на сам Кабул. Брату здесь надоело, и он не мог дождаться возвращения в Индостан.

– Старалась попасться тебе на глаза. Наложницей принца быть гораздо лучше, чем остаться прозябать здесь.

Может статься, Сулейман-бек и прав, думал Салим. Мысленным взором он возвратился к тому моменту, когда покрывало девушки чуть раздвинулось. Она сделала это нарочно? И специально замешкалась, чтобы он успел рассмотреть ее лицо? Если так, то оно и к лучшему. Это означало, что он ей тоже нравится. Салим встал.

– Я не желаю ее просто как наложницу. Я хочу, чтобы она стала мне женой.

Уже смеркалось, когда слуга сообщил Салиму, что в крепость прибыл Гияз-бек. Как только перса препроводили в его покои, Салим начал без предисловий:

– Гияз-бек, я вызвал тебя сюда не как твой принц, но – я на это надеюсь – как твой будущий зять. Я хочу жениться на твоей дочери. Отдай за меня Мехруниссу, и я сделаю ее первой среди моих жен и в моем сердце.

Гияз-бек широко раскрыл глаза. Но вместо того, чтобы улыбаться, как ожидал Салим, он хмурился.

– В чем дело, Гияз-бек?

– Светлейший, ты просишь невозможного.

– Не понимаю… Я думал, ты будешь рад моему предложению.

– Так и есть, светлейший. Это – большая, невероятная честь. Но я повторяю: об этом не может быть и речи.

– Почему? – Не помня себя, Салим кинулся вперед и схватил Гияз-бека за худое предплечье.

– Моя дочь уже помолвлена.

– С кем?

– С одним из командующих твоего отца в Бенгалии, Шер-Афганом. Как человек чести, я не могу разорвать их помолвку. Мне очень жаль, светлейший…