– Чтобы увековечить для потомков наши великие победы в Бенгалии и Гуджарате, я нарекаю этот город Фатехпур-Сикри, Город Победы. В будущем, глядя на его высокие красные стены из песчаника, каждый будет помнить воинов-моголов, чьи деяния он прославляет. И это заслуга всех, кто собрался здесь сегодня. Ваши сыновья, ваши внуки, все грядущие поколения будут с гордостью осознавать, что ваша отважная кровь течет и в их венах.

Со своего балкона с резным ограждением, выходящего на мраморный Ануп Талао – Несравненный Бассейн, усыпанные цветами лотосов воды которого переливались в лучах вечернего солнца, – Акбар, тоже сияющий блеском алмазов и рубинов на своих светлых шелковых одеждах, смотрел сверху на отряды военачальников и командиров, заполнившие большой внутренний двор, над которым были установлены большие затеняющие навесы из зеленого шелка. Сюда также привели Мухаммед-бека; он стоял в первом ряду, тяжело облокотившись на резную палку из черного дерева, которую Акбар лично послал ему. Благодаря хакимам старый воин уверенно шел на поправку, хотя раны были так тяжелы, что для него долгие годы на поприще военачальника подошли к концу.

Рядом стоял Ахмед-хан; его длинная тонкая борода по такому случаю была тщательно расчесана. За ним была видна крупная фигура раджи Рави Сингха в красном тюрбане, а дальше – шурина Акбара раджи Бхагван Даса из Амбера, украсившего уши алмазами, шею – своей любимой тройной нитью жемчуга и одевшего плотно сидящие оранжевые шелковые одежды с коралловыми пуговицами. Позади старших военачальников Акбара стояли другие командиры, выстроенные по рангу. Просматривая десятки рядов, падишах острым взглядом выхватил высокого широкоплечего Али Гюля, сегодня в великолепных одеждах из алой и золотой парчи, а не в своей обычной простой хлопковой или шерстяной рубахе и шароварах; он стоял среди своих воинов-таджиков. Так же внушительно смотрелись рядом с ними командиры бадахшанцев в сверкающих стальных нагрудниках и с зелеными знаменами в руках. Когда по рядам воинов пронесся рев одобрения, на их лицах отразилась гордость, охватившая и самого Акбара. Успех сладок.

Три дня назад, сопровождаемый барабанщиками и трубачами на черных лошадях с украшенной драгоценными камнями сбруей, с отрядом всадников, каждый из которых нес знамя с хвостом яка, падишах, восседая на спине самого высокого и самого величественного из своих боевых слонов в покрытом драгоценными камнями седле-паланкине, вел свою бесстрашную непобедимую армию в новую столицу вдоль дороги, которую бегущие перед ним слуги усыпали лепестками розы и жасмина. Ярко блестело остро заточенное оружие, сверкали начищенные бронзовые пушки. Также по приказу Акбара тысяче его боевых слонов позолотили бивни, чтобы подчеркнуть триумфальность возвращения из битвы.

Падишах обдумывал свою речь с тех пор, как вернулся, ища и запоминая слова, с помощью которых он убедительно выразит то, что, по его разумению, должно было стать основополагающей идеей господства верховного властителя. Он достиг величия, но хотел, чтобы его воины знали – будущее империи Моголов еще более великолепно. Акбар невольно бросил взгляд на своих трех сыновей, стоящих справа от его трона. С тех пор как он вернулся, падишах бывал вместе с ними нечасто, но он знал, что в будущем – и надеялся, что это время настанет еще не скоро – они станут наследниками династии. Семилетний Салим выглядел взволнованным, его миловидное лицо под зеленым шелковым тюрбаном было нетерпеливым и живым. Шестилетний Мурад также явно был доволен. Из троих сыновей он изменился больше всего за время отсутствия Акбара. Мурад уже успел сравняться ростом с Салимом. На левой щеке и подбородке его угловатого лица красовался синяк – как сообщил Акбару его наставник, он упал с мангового дерева, где искал птичьи яйца. Малыш Даниал, по-прежнему пухлый, таращил круглые глаза, глядя на такое количество народу. Акбар поднял руки ладонями вниз, показывая, что намерен продолжить речь, и приветствия стихли.

– Вы уже получили знаки моего уважения к вашим деяниям – почетные одежды, украшенные драгоценными камнями кинжалы и мечи, быстроногих скакунов, повышения в чине, богатые джагиры в управление. Кое-кто из вас даже получил золота, сколько весит сам. Вы заслужили это вознаграждение, и я обещаю вам, что с годами оно будет еще больше. Кто может противостоять нам? Только вчера я получил вести из Бенгалии о том, что шах Дауд, который так неразумно бросил вызов империи Моголов, был схвачен и казнен. И сейчас его голова, набитая соломой, едет в Фатехпур-Сикри, в то время как тело предателя приколотили на всеобщее обозрение на базаре в главном городе Бенгалии. Шах Дауд заплатил своей кровью за все смерти и страдания, которые повлекла его измена. Если б он был верен мне, ему нечего было бы бояться. Но это все в прошлом. Теперь наша задача в том, чтобы укрепить империю изнутри. История учит нас тому, что легче завоевать новые земли, чем удержать их. Девять династий правили Индостаном перед появлением моего деда Бабура, но век большинства из них был недолгим. От лености и тщеславия те правители упускали захваченное, словно песок между пальцами. Мы не повторим их роковых ошибок. С вашей помощью империя Моголов станет величайшей на земле. Она будет процветать не только потому, что наши армии бесстрашны и сильны, но и потому, что те, кто живет в пределах ее границ, будут ежедневно прославлять то, что они – ее подданные.

Я говорю не только о своих единоверцах, но обо всем моем народе. Многие индуистские правители – как раджа Рави Сингх, которого я вижу перед собой, – боролись на моей стороне в наших недавних битвах. Они и их люди проливали кровь за Моголов. Уже за одно это и они, и всякий, кто верен мне, независимо от вероисповедания, должен иметь почет и уважение при моем дворе и в моей армии. Также правильно и благородно будет позволить каждому придерживаться своей веры без помех и гонений.

Помолчав, Акбар невольно посмотрел на двух мусульманских старейшин в темных одеждах, наполовину скрытых в тени крытого прохода в стороне Ануп Талао. Один из них стоял, сложив руки на круглом, как дыня, животе, выпирающем под тугим поясом. Акбар хорошо его знал – это был шейх Ахмад, правоверный суннит и лидер уламов, старших духовных советников Акбара. Шейх был больше всех настроен против брака Акбара с женщинами индуистского вероисповедания. Второй старейшина, шейх Мубарак, был отцом Абуль Фазла. Его худощавое рябое лицо под аккуратно повязанным белым тюрбаном выглядело задумчивым. Акбар продолжил, возвысив голос от нараставшей в нем решимости:

– Империя Моголов будет процветать, только если будут процветать все ее подданные. Чтобы показать серьезность своих намерений, настоящим я объявляю конец взимания джизьи – подушной подати с неверных. Потому как если человек не исповедует ислам, это не причина обеднять его. Я также отменяю древний налог, наложенный до прихода Моголов на индуистских паломников, посещающих свои святые места.

Шейх Ахмад открыто качал головой. Ну и пусть. У него скоро будет еще много поводов выразить неодобрение. Это только начало перемен, которые задумал Акбар. Неспешно продвигаясь назад в Сикри, он вызывал к себе глав городов и селений и расспрашивал их о жизни простых людей. Раньше ему было ничего не известно о тяжелых податях на индуистское население, которое составляло бо́льшую часть его подданных. Чем больше падишах думал над этим, тем более очевидным ему казалось, что такие подати были не только несправедливыми, но и приводили к распрям. Чтобы гарантировать стабильность империи, он взял индуистских жен и позволил им свободно выбирать вероисповедание. Конечно, было бы мудро – и довольно просто – распространить терпимость и равенство на всех.

Религия индусов интересовала Акбара все больше. В прошлом, если он вообще о ней задумывался, она казалась ему странным, причудливым, даже наивным верованием, которое заключалось в почитании идолов и волшебных сказок. Но Рави Сингх подарил падишаху два индуистских писания в красивых переплетах – Упанишады и Рамаяну, переведенные на персидский язык. Каждую ночь, пока Акбар торжественно следовал обратно в свою столицу, он просил, чтобы слуги читали их ему. Слушая в полумраке, падишах разглядел за пышным языком повествования мысль, которая проходила по нему красной нитью, – тот, кто чист сердцем, какой бы веры он ни придерживался, может обрести свой путь к Всевышнему и душевное спокойствие.

Акбар понял, что до недавнего времени едва ли думал о вере вообще, даже о своей собственной. Он отправлял все необходимые ритуалы, потому что так следовало поступать. И все же, чем больше он внимал мудрости индуистских книг, тем более уверялся в том, что есть истины, верные для всех, постулаты, свойственные всем верованиям, и они открываются любому, кто будет готов их воспринять. Так же, как суфий шейх Салим Чишти – чьи тонкие, почти мистические исламские верования Акбар так уважал, – говорил, глядя на падишаха своими ясными глазами:

– Всевышний принадлежит каждому из нас…

Акбар поднялся, и четыре трубача, стоявшие возле него, поднесли к губам свои трубы, возвестив их громкими возгласами об окончании приема. Повернувшись, властитель быстро скрылся в арочном дверном проеме из песчаника, который вел в его собственные покои. Он чувствовал усталость. Начиная с возвращения из бенгальского похода у него было столько дел, что не оставалось времени на сон. Хамида, Гульбадан и его жены – кроме Хирабай, конечно, – хотели послушать рассказы о его победах и рассказать ему о том, что случилось при дворе во время его отсутствия. Однако сейчас все мысли падишаха были сосредоточены на его новой столице. Он осмотрел свой собственный дворец, но ему не терпелось увидеть остальную часть города. Теперь наконец такая возможность у него появилась.

Полчаса спустя Акбар шел вдоль городских стен со своим главным зодчим.

– Ты действительно выполнил данное мне обещание, Тухин Дас, – говорил он, глядя на красные парапеты из песчаника и крепостные валы, что окружали его новую столицу.

– Люди работали посменно, повелитель. Не было и часа – ни днем ни ночью, – когда строительство не шло полным ходом.

– Как они справлялись в темное время?

– Мы жгли костры и факелы. Твое предложение выреза́ть части зданий из песчаника на каменоломне, прежде чем доставлять их сюда, также ускорило работу. Следуй за мной, повелитель. Пройдя через эти ворота, мы увидим имперский монетный двор.

– Резчики-индусы превзошли самих себя…

Акбар внимательно разглядывал прекрасный геометрический узор из звезд и шестиугольников на потолке из песчаника в монетном дворе. Действительно, везде, где они уже осмотрелись, было почти невозможно не воскликнуть вслух, восторгаясь совершенством и тонкостью работы мастеров. Чаттри – крошечные павильоны – покоились на колоннах из песчаника, настолько тонких, что их, казалось, можно было обхватить рукой. Гирлянды цветов и стебли растений, нежные и тонкие, как живые, вились вокруг колонн и по стенам.

– Посмотри на это, повелитель… – Тухин Дас указал на вырезанную из белого мрамора ширму-джали. – Мастера так же искусно работают с мрамором, как и с песчаником.

Чистая правда, думал Акбар. Джали выглядела яркой и хрупкой, как паутина в морозе. Это напомнило ему о диковинках из резной слоновой кости, которые приносили ему ко двору прибывавшие из далекого Китая торговцы в меховых шапках и кожаных одеждах. Конечно, при всем его совершенстве, в городе витал сырой и пыльный дух необжитости, думал Акбар. Цветы и деревья смягчили хладность камня.

– Как обстоят дела с обустройством садов?

– Превосходно, повелитель. Там, возле твоего зала для собраний – диван-и-хаса, – видно, как работают садовники.

Акбар проследовал за Тухин Дасом из монетного двора. И снова его главный зодчий оказался на высоте, думал он, наблюдая, как женщины, а также мужчины, сидя на корточках на красной земле, сажают ряды темно-зеленых кипарисов и молодых кедров. В другом саду уже росли манговые деревья, душистая чампа и искристый ярко-красный петушиный гребень – цветок, который так любил его отец Хумаюн.

– Пожалуйста, пройдем в диван-и-хас, повелитель. Я надеюсь, ты останешься доволен. Здесь все точно так, как было на рисунке.

И вправду, думал Акбар, войдя в изящный павильон из песчаника. В центре единственного высокого зала возвышалась украшенная искусной резьбой колонна, так восхитившая его на бумаге, на которую была установлена круглая площадка, связанная висячими мостами с тем местом, где он будет восседать.

– Посмотри, повелитель, ты будто оказываешься в центре Вселенной… месте высшей власти. Это похоже на узор наших индуистских мандал – колонна представляет собой ось мира…

Позже тем же днем, ополаскивая лицо прохладной водой из бирюзовой чаши, инкрустированной серебром, Акбар чувствовал глубокое удовлетворение.

Его завоевательные походы окончились успехом, да и столица вышла великолепной, в соответствии с его ожиданиями. На следующие несколько часов – возможно, пока лучи рассвета не начнут согревать каменистые пустынные равнины, – он забудет о войнах и государственных делах и посетит свой гарем.

Из всех зданий Фатехпур-Сикри, которые показал Тухин Дас, Акбару, возможно, понравились больше всего спрятанные за высокими стенами строения с воздушным пятиярусным панч-махалом, где разместились его наложницы, а также изящные и роскошные дворцы из песчаника для Хамиды, Гульбадан и его жен. Главный вход в гарем шел через извилистый сводчатый коридор из песчаника, защищенный по приказу падишаха лучшими стражниками из раджпутов. В пределах этого дворца женщин обслуживали евнухи – единственные мужчины, кроме самого Акбара, кому разрешалось войти сюда; им помогали женщины из Турции и Абиссинии, выбранные из-за их физической силы. Управление гаремом находилось под зорким оком его распорядительницы, которой он дал подробные наставления для исправной работы и безопасности этого места. Пока Акбар отсутствовал, еще больше правителей, ища его расположения, посылали ему женщин в наложницы, если те придутся ему по нраву – крепкие, широкоскулые девушки с миндалевидными глазами из далекого Тибета, миниатюрные зеленоглазые афганские девочки с кожей цвета меда, чувственные, рослые аравийки с глазами, подведенными краской для век, и украшавшие тело затейливыми узорами из хны – так расписывала ему хаваджасара. При мысли о чувственных удовольствиях, которые ждут его в том потаенном мире за толстыми, обитыми железом воротами, сердце Акбара забилось быстрее.

Этот новый гарем станет его собственным раем – роскошный уединенный уголок с фонтанами, бьющими розовой водой, и завешанных шелками палат, где он мог отвлечься от государственных дел и испытать простые человеческие радости. С кем он проведет сегодня ночь? Падишах задавался этим вопросом, когда входил в освещенный факелами подземный проход, – его собственный вход в гарем. Он быстро перебрал в мыслях своих жен. Это будет не персиянка, не принцесса из Джайсалмера… не сегодня вечером, во всяком случае. Что касается Хирабай, он сдержал свое слово и больше не притронулся к ней с момента зачатия Салима. Однако из вежливости посетил ее по возвращении и даже подарил ей алмазный браслет, который когда-то украшал запястье одной из жен шаха Дауда. Хирабай держалась холодно, ее округлое лицо осталось безучастным, и она сразу передала его великолепный подарок одной из своих служанок-раджпуток. Акбар уже не удивлялся этому, но ее неиссякаемое презрение все еще способно было ранить.

Он решил подумать о чем-то более приятном. Возможно, стоит приказать распорядительнице гарема, чтобы та отобрала новоприбывших, и после того, как они снимут свои драгоценности, чтобы не выдавать себя их бренчанием, они устроят вместе с ним игру в прятки. Женщина, которая будет скрываться от него дольше других, разделит с ним ложе. Или, может быть, они будут играть с ним в живые шахматы на гигантской доске, выложенной черно-белым камнем во внутреннем дворе гарема. Когда каждая женщина по его повелению начнет двигаться в своих прозрачных одеждах, у него будет достаточно времени, чтобы решить, кто из них впечатляет больше всего, и – в отличие от Хирабай – кого бы он ни предпочел, несомненно, она будет рада стать избранницей падишаха…

Шесть недель спустя Акбар вошел в палаты своей матери. Бледно-розовая шелковая завеса, вышитая жемчугом, красиво развевалась на резной стене из песчаника. Через изящно скругленную оконную створку было видно, как во внутреннем дворе бурлит вода в фонтане в виде нарцисса. Мать должна быть довольна своим жилищем, думал он. Ощущая себя немного виноватым, Акбар вспомнил, как редко навещал ее в последнее время.

– Что случилось, мама? Почему ты хотела видеть меня?

Хамида и Гульбадан, сидящая возле нее на золотой парчовой подушке, переглянулись.

– Акбар, мы хотели тебе кое-что сказать. Мы чувствуем себя узницами в тюрьме в этом твоем гареме за воротами и высокими стенами, в этом городе женщин, который охраняет столько воинов…

Акбар удивленно посмотрел на них.

– Это для вашей собственной защиты.

– Конечно, мы должны быть защищены, но не должны быть спрятаны, как заключенные.

– Женщины при дворе всегда жили в стенах гарема.

– Но не отрезанными от мира. Ты забываешь, кто мы. Мы принадлежим не только к роду падишаха, но и к племени моголов. Когда-то мы сопровождали наших воинов – мужей, братьев и сыновей – в поисках новых земель. Мы проезжали сотни миль на муле или верхом на верблюде между временными военными лагерями и отдаленными бедными селениями. Мы ели вместе с нашими мужчинами. Мы играли свою роль в их замыслах – были советниками, послами, посредниками…

– Да, – вмешалась Гульбадан, – дважды я пересекала линию боевых действий, чтобы ходатайствовать перед твоими дядьями после того, как они взяли тебя в плен… Я рисковала своей жизнью, как всякий могольский воин, и нисколько не жалею об этом.

– Вы должны быть рады, что те времена прошли… что мы больше не кочевники без отечества. Я – могущественный правитель, падишах. Для меня дело чести – освободить вас от повседневных забот и дать вам роскошь и защиту, которая подобает вашему полу и положению.

– Моему положению? Я – ханым, – сказала Гульбадан, вздернув подбородок, – потомок Чингисхана, которого назвали Воином Океанов, потому что его земли когда-то простирались от моря до моря. Его кровь, а также кровь Тимура течет в моих жилах и дает мне силу. Мне кажется, ты забыл об этом, Акбар. – В ее голосе, обычно нежном, сейчас сквозила жесткость.

– Я знаю то, что вам обеим пришлось вынести, потому что мне часто доводилось слышать ваши рассказы, – как вы бежали через покрытые льдом горы и вздымающиеся пустыни, как чуть не умерли от голода… Я признаю и чту вашу смелость, но я думал, что вы больше не желаете подвергаться возможным опасностям.

– Почему ты не спросил сначала нас, чего мы хотим или что будет хорошо для нас? Предполагал, что знаешь наверняка? Мы хотим, чтобы ты обращался с нами как со взрослыми, которые способны думать своей головой, – мы не дети, чтобы нас баловали и развлекали безделицами. Не все мы желаем походить на твоих наложниц, послушных, изнеженных и нетребовательных. У нас есть собственная жизнь, – ответила Хамида.

Встав, она подошла к сыну и положила руки ему на плечи.

– Вчера я хотела навестить подругу – жену одного из твоих военачальников, который живет около западных ворот. Я отправилась с несколькими слугами из своего дворца, но когда дошла до ворот, ведущих из гарема, стража сказала мне, что я не могу выйти… что только хаваджасара может разрешить открыть ворота. Если ты думаешь, что это сделано для нашей пользы и для нашей безопасности и защиты, то ты сильно ошибаешься. Невыносимо терпеть такие ограничения. Пусть ты и падишах, Акбар, но ты также мой сын, и я говорю тебе, что не позволю так с собой обращаться.

– Я сожалею, мама, я не понял сразу… Я подумаю, что здесь можно изменить.

– Нет. Здесь нечего думать. Ты объявишь хранительнице гарема, начальнику стражи и главному в той армии евнухов, что здесь служат, что в пределах гарема отдаю распоряжения я, мать падишаха. Я и твоя тетя будем уходить и приходить, когда нам угодно, без разрешений и помех. – Хамида отпустила его плечо. – И когда ты идешь в завоевательный поход или устраиваешь торжественную процессию, мы будем сопровождать тебя, если захотим, – разумеется, должным образом скрытые от дерзких или любопытных глаз. И будем слушать заседания совета, как это было принято всегда, сидя за ширмой-джали… и позже дадим тебе любой совет, какой посчитаем нужным.

Хамида замолчала и внимательно посмотрела на него.

– Ты влюбился в свою власть и великолепие. Ты слишком озабочен тем, каким тебе предстать перед миром. Успех достался тебе легко – намного легче, чем твоему деду или твоему отцу. Не позволяй его сиянию сделать тебя слепым к чувствам своих близких, будь то женщина или мужчина, и отнять у тебя способность уважать людей самих по себе, а не за место в иерархии в своей империи… Поступая иначе, ты перестанешь быть и человеком, и, быть может, падишахом.

– Ты слишком сурово судишь меня. Я действительно уважаю тебя, мама, и также тебя, тетя. Я знаю, что без вашей помощи никогда не стал бы падишахом, и благодарен вам.

– Тогда докажи это на деле – не только нам, но и другим своим близким, своим сыновьям. Ты надолго оставил их по необходимости, отправившись на войну. Теперь ты возвратился – и должен проводить с ними больше времени, лучше узнавать их, вместо того чтобы оставлять их заботам наставников.

Акбар кивнул, как будто соглашаясь с ее словами, но внутри почувствовал, как в нем шевельнулось негодование. Ему не нужны наставления относительно того, как управлять или как вести себя. И еще меньше – как воспитывать своих сыновей.

– Повелитель, христианские проповедники, которых ты вызвал сюда из Гоа, прибыли.

– Благодарю, Джаухар, я сейчас приду. – Акбар повернулся к Абуль Фазлу, которому он диктовал описание некоторых новых преобразований способов сбора податей в империи. – Мы продолжим позже. Я хочу, чтобы хроника была как можно более подробной.

– Да, повелитель. Те, кто придут к власти после тебя, смогут извлечь много уроков из твоего очевидного блестящего успеха в каждой ветви управления твоей растущей империи.

Акбар невольно коротко улыбнулся. За эти годы, с тех пор как падишах назначил Абуль Фазла своим летописцем, он привык к его иногда напыщенной и цветистой манере выражаться, а также к привычке дотошно записывать все, что происходило при дворе. Когда шесть недель назад на охоте олень ранил падишаха рогами в пах, Абуль Фазл оставил горделивую запись о том, что применение заживляющей мази доверили «пишущему эту книгу судеб». При этом его летописец был вовсе не глуп.

Даже если Абуль Фазл и облекал свои советы в неизменные высокопарные восхваления, в отличие от многих других его придворных, он говорил не только то, что нравится падишаху, а судил здраво и взвешенно, поэтому Акбар стал советоваться с ним все чаще.

– Пойдем со мной. Я хочу, чтобы ты видел эти странные создания. Я слышал, что некоторые из них бреют голову почти налысо, оставляя только тонкий круг волос.

– Мне будет интересно посмотреть на них. Согласно тому, что я слышал, их соотечественники относятся к ним с большим почтением и действительно почти боятся их. Могу ли я спросить, зачем ты приглашаешь их ко двору, повелитель?

– Мне интересно их вероисповедание. В отличие от веры моих индуистских подданных, в которой я теперь немного разбираюсь, я не знаю почти ничего об их боге, за исключением того, что они полагают, что он некогда был человеком, который, будучи убитым, возвратился к жизни.

– Они знают только одного бога, как и мы?

– Похоже, это так. За тем исключением, что, как я понимаю, они полагают, что у этого бога есть три воплощения – они называют их отцом, сыном и святым духом. Возможно, это напоминает индуистскую троицу Брахмы, Вишну и Шивы.

Двадцать минут спустя, в сверкающем алмазами тюрбане, Акбар занял свое место в диван-и-хас на престоле, стоящем на огороженной, подобно кафедре проповедника, площадке на стыке четырех тонких, расположенных наискосок проходов, поддержанных украшенной богатым резным узором центральной колонной. Ниже собрались члены его совета. Падишах заметил, что позади них стоит Салим. Мальчику полезно будет присутствовать. Он, вероятно, никогда прежде не видел европейцев.

– Введите посетителей, – приказал Акбар стоящему рядом с ним горчи.

Через миг, сопровождаемые барабанной дробью из галереи музыкантов, слуги провели проповедников через двери, которые выходили на один из балконов, ведущий к проходу до престола, где сидел Акбар. Когда двое мужчин в темных одеждах почти до пола оказались примерно в дюжине футов от падишаха, слуга попросил их остановиться. Акбар разглядел, что один человек был маленьким и коренастым, в то время как другой – более высокий и бледный; кожа на его лысине была сплошь усеяна веснушками.

Акбар жестом показал толмачу, стоящему у его престола, подойти ближе.

– Скажи, что в моем дворце им рады.

Однако, не дожидаясь перевода, меньший из этих двух проповедников обратился прямо к Акбару на прекрасном персидском языке:

– Благодарим за милость пригласить нас в Фахтепур-Сикри. Мы – иезуитские проповедники. Меня зовут отец Франциско Энрикес. Я – перс и некогда исповедовал ислам, но теперь я – христианин. Мой компаньон – отец Антонио Монсеррат.

– В вашем ответе на мое письменное приглашение вы говорили, что хотели поведать мне некие истины. В чем они заключаются?

Отец Франциско выглядел серьезным.

– Потребовались бы многие часы, чтобы объяснить это, повелитель, и ты утомился бы слушать. Но мы принесли тебе подарок – наши христианские Евангелия, написанные на латыни, языке нашей церкви. Мы знаем, что у тебя при дворе есть много ученых, среди которых есть и те, кто сможет перевести их для тебя. Возможно, когда у тебя будет возможность прочесть то, что написано в наших Евангелиях, мы сможем говорить снова.

Они хорошо осведомлены в некоторых отношениях, подумал Акбар. Он действительно нанял ученых людей – некоторые переводили летописи, перечисляющие дела его предков-Тимуридов от турок до персов, другие переводили индуистские книги, изначально составленные на санскрите. Однако чего, очевидно, не знали посетившие его проповедники, – того, что сам он читать все еще не умел. Ахмед-хан попытался учить его в долгие дождливые дни, когда они шли под парусом по Джамне и Гангу сражаться с шахом Даудом, и в тот год, когда Акбар вернулся, он попробовал учиться еще раз, но строки так и плясали у него перед глазами. И все же, как ни отчаялся падишах от своей неудачи, она только подстегнула его страсть к книгам и мудрости, которую они содержали. У него всегда под рукой был знающий грамоту слуга, чтобы читать ему, и Акбар собирал большую библиотеку, могущую соперничать с любым из собраний, которыми когда-либо обладали его предки в далеких Самарканде и Герате.

– Мне переведут ваш подарок, и как только первые страницы будут готовы, мы будем говорить снова. Я полагаю, вы останетесь гостями в моем дворце, по крайней мере на время, – сказал Акбар вскоре.

– Это будет большая честь для нас, повелитель. Мы намереваемся не жалеть сил, дабы излился на тебя благословенный свет нашего Спасителя.

При этих словах темные глаза отца Франциско горели, и он, казалось, всецело был охвачен глубоким рвением. Было бы интересно обсудить дела вероисповедания с человеком, который когда-то следовал путем ислама, но свернул с него, размышлял Акбар, когда двух проповедников увели, а также узнать, что говорится в этих так называемых Евангелиях. Слова отца Франциско придали им глубины и таинственности. Они действительно покажут новые истины? И кто есть этот Спаситель? Это одно из воплощений – как отец, или сын, или тот дух, который они называют святым? Акбару не терпелось это узнать. Также ему было любопытно, что Салим думал о посетивших их людях. Он приказал слуге, чтобы тот попросил принца зайти в его покои, и полчаса спустя уже смотрел на своего маленького сына.

– Я видел, как ты наблюдал за христианскими проповедниками. Что ты о них думаешь?

– Они странно выглядят.

– Что именно? Не так одеты?

– Да, но не только это… они так смотрели… вроде словно жаждали чего-то.

– В своем роде – да. Они надеются сделать нас христианами.

– Я слышал, один наш мулла называет их чужеземцами и неверными и говорит, что ты ни за что не должен был приглашать их.

– А как думаешь ты?

Салим выглядел озадаченным.

– Я не знаю.

– Разве ты не думаешь, что очень полезно узнать как можно больше о верованиях других людей? В конце концов, как можно доказать людям, что они не правы, если не знаешь их убеждений?

На сей раз Салим вообще ничего не ответил и просто потупил взгляд.

– Сильный, уверенный в себе падишах не должен бояться тех, чьи взгляды отличаются от его собственных, верно? Подумай об этом, Салим. Разве твои собственные уроки не пробуждают в тебе желание узнавать неизведанное?

Принц бросил взгляд на дверь, очевидно желая поскорее закончить этот разговор, и Акбар почувствовал укол досады. Он ожидал большего от своего старшего сына. Безусловно, Салим еще очень мал, но сам Акбар в его возрасте уже мог поддержать такой разговор, задать умные вопросы…

– Должно же быть у тебя какое-то мнение, – упорствовал падишах. – В конце концов, почему ты приходил смотреть на проповедников? Я не заметил там твоих братьев, только тебя.

– Я хотел знать, как выглядят христиане… Я слышал о них всевозможные истории, и один из моих наставников дал мне это послание от человека, который встретил проповедника в Дели. Здесь говорится, что христиане поклоняются человеку, прибитому к деревянному кресту.

Салим поискал в своих оранжевых одеждах и вынул сложенный лист бумаги.

– Здесь нарисован крест; но посмотри, что говорится в письме, отец, – особенно последние строчки, о том, как христиане молятся.

Акбар уставился на письмо в протянутой руке сына. Салим не может не знать, что он не умеет читать… Падишах медленно взял листок бумаги и развернул его. Наверху был набросок скелета худого человека, прибитого к кресту; его лицо исказила мука, голова упала на грудь. Под рисунком было несколько плотно написанных строчек, которые, конечно, ничего ему не говорили.

– Я заберу это и посмотрю позже, – сказал Акбар, не в силах сдержать стальные нотки в голосе. – Ты можешь идти.

Не намеревался ли сын смутить его? Акбар озадаченно прохаживался по своим покоям после ухода Салима. Конечно, нет. Зачем ему это? Но позже ему припомнилось гордое и упрямое выражение лица Хирабай. Что, если она поощряла Салима презирать его, как делала сама? Акбар знал от наставника мальчика, что Салим проводил все больше времени со своей матерью в ее тихом дворце в гареме. Она никогда не виделась со своим братом Бхагван Дасом или племянником Ман Сингхом, когда те приезжали во дворец, никогда не участвовала в развлечениях и не устраивала приемов, но – как ему рассказывали – держалась в стороне от остальных жительниц гарема, проводя все свое время за книгами и шитьем вместе со своими служанками-раджпутками и поклоняясь своим богам. Каждый месяц в полнолуние Хирабай поднималась в беседку на крыше своего дворца, чтобы смотреть в небеса и молиться.

Возможно, сама ее отстраненность от Акбара влияла на Салима, заставляя мальчика относиться к отцу так же, как сама Хирабай? Салим раньше был таким непосредственным и открытым, но сейчас изменился. Теперь, когда Акбар задумался об этом, он вспомнил, что сегодня не первый раз, когда он замечал, каким неловким и косноязычным становится его старший сын в его присутствии. Падишах сжал челюсти. Хирабай может жить так, как ей заблагорассудится, но он не позволит ей влиять на их сына. Хотя ему не хотелось препятствовать тому, чтобы Салим видел свою надменную мать, возможно, придется проследить за тем, чтобы посещения эти были короткими и под присмотром.