Глава 9
Крысы пробираются в повозки, корабельные трюмы и даже котомки, путешествуя вместе с людьми и расселяясь по всему свету.
Там же
– Ы-ы-ы!
– М-м-м…
– Ы-ы-ы, ы!
– М-м… у-у-у…
Несколько щепок Рыска пыталась постичь смысл этих звуков, потом наконец догадалась открыть глаза и поняла, что хозяин избы безуспешно пытается растолкать лежащего с краю Жара.
С краю?! Рыска приподнялась на локте, заполошно шаря взглядом по полу.
– А где Альк?
Вор тоже сел, как от щелчка кнутом. Проклятый саврянин, до чего довел – от одного его имени сон прочь улетает, будто колодезной водой окатили!
Мужик, порядком разозленный «беседой» с нахальным гостем, изумленно глядел, как парень с девушкой лихорадочно перетряхивают тулуп, шапку и башмаки. Жар даже на четвереньках к печи подполз, заглянул под нее.
– Эй, тварь, ты там?!
Немой боязливо попятился. В подпечье и ребенок бы не поместился, к тому же половина ниши была заложена поленьями.
Рыска уже не на шутку перепугалась – а вдруг крыса собака придушила или хозяин походя пришиб и выкинул, не посчитав нужным сообщить об этом гостям?! – но тут дверь распахнулась и вошел Альк. Косы заплетены, подвернутые штаны в брызгах – видать, мыться ходил, а то и купаться. За ним вбежала собачонка, преданно виляя хвостиком.
– Как ты себя чувствуешь? – косо глянул на девушку саврянин.
Рыска, опешив от такой заботы, шмыгнула носом и с радостным изумлением обнаружила, что он вовсе не забит.
– А… да ничего вроде. – Девушка сглотнула. Горло тоже не болело, пересохло только.
– Может, и моим здоровьем поинтересуешься? – Жар плечом стер с носа пыльную паутину, чувствуя себя круглым дураком.
– Зачем? И так вижу, что не сдох. – Альк равнодушно переступил через его согнутую спину, без спросу снял с гвоздя хозяйское полотенце и вытер мокрое лицо, потом скомкал и бросил на лавку. Рыска поспешила подхватить его и повесить на место, заискивающе улыбнувшись хозяину. Тот не разделял ее дружелюбия и, видя, что гости более-менее пришли в себя, снова начал их выпроваживать, мыча и попеременно показывая на дверь, потом на свой висок и ладонью поперек шеи.
– Это у него голова болит, что ли? – Жар выпрямился, сердито показал саврянину кулак.
Альк ответил презрительным оскалом:
– Так, что хоть вешайся?
– Это он сейчас весчанского голову позовет, и тот нам по шее надает, – перевела более догадливая Рыска.
Немой радостно закивал и вдохновенно повторил пантомиму.
– А запасной голова у них есть? – поинтересовался саврянин.
Хозяин поумерил пыл, тем не менее продолжая неумолимо теснить гостей к выходу.
– Ладно-ладно, уже уходим! – поднял руки Жар. – А до Рогатки далеко?
Мужик на пальцах показал – десять лучин и еще пять.
– Эх, пролетели мы с торжищем, – тоскливо сказал вор. – Если б всю ночь шли…
– Что ж не шел? – Альк заглянул в горшок на столе, но новой картошки там, увы, не появилось.
– А ты?
– Это не мои коровы. И не мои торбы. Я вас просто сопровождаю.
– Ой, – спохватилась Рыска, – расписку-то у меня тоже отобрали! Она в кошеле вместе с деньгами лежала!
– Ха. – Саврянин, к огромному облегчению хозяина, наконец переступил порог. За ним вымелись и остальные неприятные гости. Собачонка, спохватившись, взъерошилась и сурово затявкала им вслед (правда, когда Альк оглянулся и пристально посмотрел ей в глаза, смутилась и спряталась за хозяином).
На улице оказалось не утро, а ближе к полудню. Облака так и не разошлись, но дождем больше не прыскали, и земля успела высохнуть. Северный ветер унес уже ставшую привычной жару, Рыске было зябковато даже в рубашке и штанах – особенно при виде бледного полуголого Алька с недовытертыми каплями воды на груди и плечах.
– Что – «ха»? – настороженно потребовал уточнений Жар.
– Это значит, что ваших проблем на одну больше, а моих – на одну меньше. – Саврянин вышел за калитку и уверенно повернул налево.
Бабки, судачившие на лавочке у общинного колодца, примолкли, как вспугнутые лягушки, но стоило компании чуть отойти, как за спиной снова раздалось оживленное «бур-бур-бур».
– Ничего себе грибочки! – Жар от возмущения перешел на подзабытый при Рыске жаргон. – Втюхал нам гнилое мочало, а сам шайкой прикрылся и в кусты?!
– А если бы вас уже после обналичивания ограбили, тоже я был бы виноват? – отбрехивался Альк вяло, не пытаясь оторваться от спутников.
– А кто нас с мышеловкой подставил?!
– А я вас просил туда соваться?
Разговор свернул в прежнюю колею, как Рыска уже знала – закольцованную.
– И что нам теперь делать? – жалобно спросила она, даже не пытаясь переспорить Алька.
Саврянин пару щепок шел молча, делая вид, что не замечает ее умоляющих глазищ и вообще их дороги совпадают совершенно случайно, потом смягчился:
– Идти в Рогатку. По-моему, это все-таки не лишено смысла. Вдруг воры не успеют продать коров за сегодня.
– А может, их вообще не туда погнали, – мрачно возразил Жар. – Мало ли кругом весок-торжищ…
– Туда, – уверенно сказал Альк. – И думаю, это вовсе не воры. Просто кормилец ткнул пальцем знакомому жулику – мол, хозяева этих уже не вернутся, продай да поделимся. А Рогатку я знаю, там за скот хорошую цену дают, потому что рядом лесопилки и песчаные карьеры. Надо ж на чем-то это добро вывозить.
Рыске стало чуть полегче. Цель была, надежда – тоже, а значит, все не так беспросветно. Еще бы солнышко выглянуло…
– Тебе не холодно? – осторожно спросила девушка у Алька.
Тот пожал плечами:
– Лето как лето. В Саврии и похолоднее бывает.
– Но это же не значит, что можно ходить в одних штанах!
– Предлагаешь их снять?
Рыска, не успокоившись, обратилась к другу:
– Жар, может, отдашь ему рубашку или кафтан?
– Вот еще! – взъерошился вор. – Ему ж тепло, сам сказал.
– Ничего ему не тепло, вон вся спина в гусиной коже!
– Пусть сам попросит. – Жар демонстративно застегнулся под самое горло.
– Успокойся, я твою вонючую рубашку и так не надену. – Альк шевельнул лопатками, пытаясь согнать предательские мурашки.
– Давай я тебе свою отдам, а сама Жарову возьму, – настаивала девушка. Не то чтобы она так радела о здоровье белокосого, но подозревала, что простуженный Альк будет еще гадостнее Алька здорового. Впрочем, главное, что бросать Рыску с Жаром он вроде не собирался. Девушка сама не понимала, на кой ей сдалась компания саврянина, но при всей Альковой непредсказуемости с ним было спокойнее. Пусть белокосый постоянно втравливал их в неприятности, но вытаскивал из них тоже он. Главное – подловить момент, когда первое и второе уравновесятся, и тогда уж расстаться навек!
Жару Рыскино предложение совсем не понравилось. Ясно, что оставить подружку нагишом он не сможет и придется раздеваться. Насмешливый взгляд саврянина поверх Рыскиной головы заставил вора стиснуть кулаки – похоже, Альк готов был согласиться, даже если и вправду не мерз. Но ответить не успел. Позади раздался приближающийся скрип, громкие веселые голоса, щелканье кнута и низкое, гортанное мыканье волов. Рыска и Жар машинально сдвинулись к обочине, Альк остался стоять, развернувшись лицом к двум приближающимся возам.
– Ну чего дорогу загородил, белокосый? – остановив волов, спокойно, но без особой приязни осведомился вожак, крупный мужчина в соломенной шляпе и ярко-зеленой рубахе, правивший первой упряжкой. На каждой телеге лежало несколько мешков и сидело по пять человек, все как на подбор: рослые, широкоплечие, бородатые, с толстопалыми мозолистыми руками.
– Подвези до Рогатки, добрый человек, – ровно сказал Альк, глядя вожаку в глаза. Тот так же уверенно и неспешно оценил саврянина, потом его компанию и лениво поинтересовался:
– А что нам с того будет?
– Охрана, – коротко ответил саврянин. – Путь долгий, лес глухой. Мало ли.
Мужики переглянулись – и обидно захохотали.
– Поди лучше к разбойникам наймись, от нас защищать, – посоветовал вожак, наклоняясь вбок и поднимая здоровенный топор на длинной изогнутой рукоятке.
Прочие мужики не остались в долгу, и обе телеги ощетинились лезвиями, как огромные стальные ежи. «Можно таких в сказку запустить, – машинально подумала Рыска. – А герою тогда копье надо, длинное и тонкое».
– Мы – потомственные лесорубы, – пояснил вожак. – К Хольгиному Пупу лес валить едем, тсарский подряд. Пшел с дороги, белокосый!
Рыска, не дожидаясь Алькова ответа, вцепилась ему в руку с одной стороны, Жар – с другой. Тело саврянина напряглось как струна, но вырываться он не стал. Лишь презрительно бросил:
– На кой вам топоры-то? Боднули разок, дерево и упало.
Мужики заворчали, как стадо разбуженных медведей. Один, самый обидчивый, даже привстал, собираясь перекинуть ногу через борт:
– Щас я эту крысу двухвостую…
– Сиди, – одернул его вожак, снова берясь за вожжи. – Нашел с кем связываться. Х-хо, пошли!
Волы послушно налегли на ярмо. Троице пришло посторониться: заступать им путь было все равно что катящемуся с горы валуну. Только и осталось сердито и обиженно провожать лесорубов взглядом.
– Эй, девчонка! – неожиданно окликнул Рыску возница со второй телеги. – А это не ты, случаем, третьего дня сказку с помоста травила? Про сиротку?
– Я, – зарделась девушка и, повинуясь наитию, выпустила Алька и поспешила за лесорубами.
– Молодец, – одобрил возница. – Я чуть живот не надорвал слушаючи. Хотел даже монетку кинуть, да, пока стоял, какая-то сволочь кошель срезать успела!
Теперь «польщенно» потупился Жар.
– Что, правда та самая? – заинтересовался еще один мужик. – То-то гляжу – мордашка знакомая… Только тогда ты побойчее была, воробьем по помосту скакала!
Вожак тоже придержал волов и обернулся:
– Сказочница? – Взгляд лесоруба потеплел. – Хм… А вот сказочницу мы, может, и взяли бы. Дорога длинная, скучная…
– Так возьмите, дяденьки! – взмолилась обнадеженная девушка. – Я много еще всяких баек знаю! А вот он, – Рыска кивнула на Алька, – на гитаре играть умеет!
– Не умею, – огрызнулся саврянин, подходя, впрочем, поближе.
– Я же слышала!
– Ну тренькал в кормильне по пьяни… – нехотя, словно бы даже смущенно сознался Альк.
– Так умеет или нет? – подозрительно уточнил вожак.
– Умеет-умеет, просто стесняется!
– Не стесняюсь. – Саврянин набычился еще сильнее.
Жар его понимал: как же, отпрыск благородных кровей, мастер клинка и косы, без пяти щепок путник, а его соглашаются взять только потешником-струнощипом, в довесок к девчонке, и еще клянчить приходится!
– А этот, поди, песни поет? – ухмыльнулся лесоруб, переведя взгляд на вора.
– Добрые люди, – проникновенно сказал тот, прижимая руки к груди, – вы нас только подвезите, я вам еще и станцую! Позарез в Рогатку надо!
– Ладно, уговорили, – рассмеялся вожак. – Садитесь. Только если дорога в гору пойдет и волы встанут, слезете и толкать будете! И еды у нас в обрез. Девку еще покормим, а вы сами себе харч ищите.
Рыска, просияв, ухватилась за борт, и ее с хохотом подсадили в четыре руки. Жар вскочил сам, в ту же телегу, Альк в следующую. Уселся сзади, с самого краешку, но лесорубы все равно сдвинулись вперед, стремясь оставить между собой и саврянином как можно больше места. Впрочем, Альку это было только на руку.
* * *
На ярмарку голова не попал и следующим утром. Стражники, отсмеявшись над подвязанной поясами осью, проводили недотеп до места сбора – большого пустого амбара, обнесенного высоким забором. В обычное время там хранили строевой лес, пол был густо усыпан сухой корой и щепками. Встретивший весчан молодец в тсецкой шапке веселиться не стал, а страшно наорал на голову: мол, издеваться над батюшкой-тсарем удумали, да за такое вас всех в кандалы и на рудник! Пришлось отдать ему муку, чтоб смилостивился, а дождавшись рассвета, побегать по Макополю в поисках умельца, который быстренько заменил бы ось.
В обед, когда телега стала как новенькая, а кошель головы печально съежился, выяснилось, что молодец никакого отношения к приемке работников не имеет и был оставлен просто за сторожа. Поглумившись над доверчивыми весчанами, он вскинул на плечи дареную муку и до возвращения головы был таков.
Настоящий хозяин шапки, толстый добродушный тсец с седыми висками, об этой истории так и не узнал, а мрачность головы его не удивила – тут все такие были.
– Что, не хочется на родное тсарство батрачить? – весело упрекнул толстяк, роясь в бумагах. – Ага-ага… вижу. Мих, Викий и Колай. Кто тут есть кто?
Весчане нестройно назвались. Цыка замешкался, чуть не проговорившись.
– А этот, бородатый?
– Наш молец, господин. Увязался вот, отговорить не смогли… – залебезил голова, опасаясь, что ему всыплют еще и за этого, Хольгой стукнутого.
– Молец? – благосклонно глянул тсец. – Да еще доброволец? Ишь ты! Что ж, пускай едет, ремесло нужное – благословить там кого или отпеть.
– Отпеть?! – побледнел Колай. – Чего это вдруг – отпеть?
– Я – Хольгин посланник, – приосанился молец. – И пойду указанной Ею тропой, даже если она раскалена добела и усыпана терниями!
– А какие он проповеди читает – вообще заслушаетесь! – льстиво заверил голова чуток опешившего тсеца.
По счастью, молец посчитал ниже своего посланничьего достоинства тратить на них свое красноречие и умолк.
– Ишь ты, «отпеть», – продолжал бормотать Колай, – типун ему на язык! Надо ж было такое сказануть!
Цыку больше встревожило другое слово.
– А куда ехать-то? Нам говорили, в Макополе работать будем.
– Скоро узнаете, – уклончиво ответил тсец, выписывая голове бумагу, что люди, коровы и телега приняты в полном порядке. – Страна большая, крепкие руки везде нужны. Все, человече, иди, дальше не твоя забота!
Голова поклонился, сунул свернутую трубочкой расписку в рукав и коротко, неловко распрощался с весчанами – будто с уже чужими.
– Фессю мою проведай! – не сдержавшись, в последний миг окликнул его Цыка. – Скажи, что у меня все хорошо, пусть не тревожится!
– Проведаю, передам!
За воротами амбара голова стащил шапку и утер ею потный лоб.
– Что ж, хлев сгорел, зато и крыса с ним, – вслух подумал он. – Эй, пацан! Медьку хочешь? Покажи, где тут поблизости кормильня почище да подешевле!
* * *
Отрабатывать проезд языком оказалось очень весело, хоть и тяжело. К вечеру Рыска так устала, словно в огороде горбатилась. По счастью, Жар помогал, тоже байки травил, давая подружке передохнуть. Лесорубы при близком знакомстве оказались мужиками хорошими, простыми и добродушными. Они сами с удовольствием трепали языками, рассказывая о своих семьях и жизни, и, несмотря на первоначальные угрозы, в обед поделились со «сказочниками» немудреной снедью. Толкать увязшую в грязи телегу пришлось только один раз, и то лесорубы сами справились, со снисходительными усмешками оттеснив Рыску с Жаром в сторону.
Беспокоил девушку только Альк. Нет, с лесорубами он больше не заедался. И вообще никак себя не выказывал, что насторожило не только Рыску.
– Он у вас больной, что ли? – подозрительно спросил ее вожак на вечернем привале.
До темноты добраться до Рогатки не удалось, но друзей это не огорчило – рыночные ворота все равно откроются только утром. Если встать с последней звездой и резво прошагать оставшиеся пять-шесть вешек, то как раз к началу торгов успеют – выспавшимися, бодрыми хорошо из воров пыль выколачивать.
– А? – Рыска оглянулась. Альк сидел на отшибе, нахохлившись и как будто не замечая ходящих по поляне людей, хотя глаза у него были открыты. – Нет… Ну разве что на голову, – осторожно добавила девушка.
– Он и на возу так всю дорогу просидел, – присоединился к разговору возница со второй телеги. – Будто чучело, только губы иногда шевелятся и пальцы стискиваются.
– У него… неприятности, – уклончиво ответила девушка.
– Ладно, лишь бы не заразно было, – сплюнул вожак, отходя.
– Эй, сказочница, – окликнул девушку один из лесорубов, сваливая возле костра такую охапку хвороста, что хватило бы быка зажарить, – ты птицу щипать-потрошить умеешь? У нас тут пара курей припасена.
– Умею… – рассеянно отозвалась Рыска, не сводя глаз с бледной фигуры под деревом. – Сейчас, погодите щепочку!
Пока мужик вытряхивал из мешка возмущенно кудахчущих птиц и одним движением обрывал их протесты, девушка окунулась в сумрак на краю поляны. После жаркого, щипучего дыхания костра он показался особенно промозглым. И роса на траву уже выпала – или так с утра и не просохла.
– Альк!
Саврянин повернул голову, только когда Рыска дотронулась до его плеча. Оскалился:
– Чего тебе?
– Ты в порядке?
– Нет.
– А что случилось?
– Все. – Альк снова уставился в пустоту.
Девушка, неловко потоптавшись рядом, присела на корточки. От саврянина веяло холодом и отчуждением, как от гранитной глыбы. Зато и бояться-стесняться камня было как-то глупо.
– Пойдем к костру, а? – заискивающе предложила Рыска. – Лесорубы кулеш варят.
– Меня все равно не угостят.
– Я с вами поделюсь, – щедро пообещала девушка.
Альк покосился на костер. Жар вовсю балагурил с лесорубами, успев выклянчить у них краюху хлеба и кость от копченой свиной голяшки, покрошенной в варево. Мяса на ней почти не осталось, но погрызть вприкуску с хлебом тоже немалое удовольствие.
– С тобой поделюсь, – поправилась Рыска.
– Не надо. – Саврянин непроизвольно сглотнул и отвернулся.
– Ну хоть погреешься! – Ответа девушка не дождалась и, слегка раздосадованная, собралась уходить, но вместо этого неожиданно для самой себя спросила: – Слушай, а ты правда раньше… не убивал?
Альк едва заметно вздрогнул, словно Рыске удалось прочесть его мысли, но вместо прямого ответа сварливо сказал:
– А кого я, по-твоему, должен был убивать? И когда, где? В родительском замке? Или в Пристани? Может, по городским переулкам с дубиной промышлять?
– Ну для первого раза у тебя совсем неплохо вышло, – осторожно заметила девушка.
– Не у меня. – Саврянин резко встал и, не дожидаясь Рыски, пошел к костру.
* * *
Первое, что сделали новые хозяева, – наклепали каждому работнику по железному браслету на левую руку. Кольцо было топорное и увесистое, из плохого пористого металла, зато с оттиском ринтарского герба.
– Это вам вместо знака отличия, – пояснил тсецкий кузнец. – Гордитесь!
Цыка со смешанными чувствами покрутил на руке теплое еще кольцо. Хорошо хоть не ошейник надели. Тоже, если подумать, знак отличия – вопрос только, медаль на нем висит или цепь.
– Что ж, драться сподручней будет, – утешил себя Мих, сжимая и разжимая огромный кулачище. Вокруг засмеялись: таким и без браслета приложить – перед глазами гербы закружатся.
Переметив работников (кольца избежал только молец, хотя он как раз набивался в «отличники», требуя «очистительных мук для грешной плоти»), начальство подобрело и отпустило их до утра погулять по городу. Не по доброте душевной, а, как понял Цыка из случайно подслушанного обрывка ругани, из-за чьего-то головотяпства, не обеспечившего новичков ни едой, ни ночлегом.
– А кто к рассвету не вернется – кольцо снимем, – пообещал пожилой тсец, грозно выкатив глаза, но все равно никого не напугав. Молодежь так и вовсе расхихикалась.
– Не расклепывая, – пояснил поигрывающий молотом кузнец, разом придав угрозе вес.
Присмиревшие мужики разошлись. У Миха с Цыкой было по горсти меди, и они решили отметить последний вольный день пирушкой, предусмотрительно отделив по нескольку монет и запрятав в лапти.
– Куда пойдем? В «Жареную белку»? – Батраки неплохо знали Макополь, часто ездили сюда с Сурком на рынок.
– Давай лучше в «Кота и кринку», там по вечерам девки пляшут. Гля! – Мих вздрогнул и толкнул Цыку в бок.
– И чего? – не понял батрак, подняв глаза на городскую стену, но ничего интересного там не заметив.
– Стены-то залатаны. И башенки новые насажены.
– Э… Ну да, – подтвердил Цыка.
Городские укрепления отстроили на совесть: тут тебе и высокие зубцы, за которыми можно спрятаться от вражеских стрел, и площадки для баллист или котлов со смолой – пока пустые. Кое-где еще стояли леса, но с виду надобности в них не было. Раньше батраки не обращали на это внимания – ну чинят и чинят, только глядеть надо, чтоб камень или шмат замазки на голову не упал, – а стройка, оказывается, шла полным ходом.
– А зачем тогда народ из весок выдернули, раз все уже готово?
– Повезут же куда-то. – Цыка попытался почесать под браслетом, но палец туда едва пролезал, пришлось подвигать самим кольцом. – Может, в столицу.
– Если Макополь к этому времени обновили, то ее тем более должны были. Ох, не нравится мне это…
– Вы чего там шепчетесь? – вмешался Колай. – Мне тоже интересно!
Цыка с Михом тоскливо покосились на увязавшегося за ними весчанина.
– Да так – городом любуемся.
Говорить с Колаем о чем-то серьезнее погоды батракам не хотелось. Опять начнет ныть, жаловаться на судьбу и предвещать всякие беды, а по делу – никакого толку. Ему бы к мольцу в служки, вот парочка бы вышла! И прогнать неловко, свой все-таки, и любой чужой в компании получше будет.
Одна надежда, что удастся споить и засунуть поглубже под стол.
* * *
Разговоры у костра постепенно умолкли. Рыска подосипла, да и слушать ее звонкий голосок устали, хотелось чего-нибудь поспокойнее. Кое-кто уже вытянулся на лежаке, но пока не спал, задумчиво глядел на ровное, уютное пламя.
Сытый и подобревший вожак благодушно окликнул Алька:
– Эй, саврянин, может, сыграешь? Или тебя вначале напоить надо?
– У меня гитары нет, – проворчал тот, еще глубже пряча руки под мышки.
– У нас есть! – Лесоруб с готовностью задрал мешковину на одном из возов и вытащил старенькую, облезшую и захватанную до мышиного цвета гитару.
Альк брезгливо принял ее за гриф. Положил на колени, тренькнул по струнам. Удивленно хмыкнул: звук оказался негромким, глуховатым, но чистым и приятным. Похожим на его голос, подумала Рыска.
Заинтересованный саврянин взялся за гитару всерьез, испытывая ее сложными аккордами и переборами, настраивая струны и одновременно разминая пальцы. Потом утвердительно кивнул – не слушателям, а гитаре – и запел:
Закатное солнце зовет за край окоема,
Прельщая росписью яркой на облачных грядах:
Послушай, парень, зачем тебе жить по-простому,
Когда в этом мире полно ненайденных кладов?
Когда в этом мире полно нехоженых тропок
И девушек длинноволосых, с лукавым взглядом?
Ты мог бы правителем стать и героем – мог бы,
Чего ж ты цепляешься за этот домик с садом?
Прочь, робость и жалость, взят посох, набита сума —
Всем нам эта жажда дороги хоть раз да знакома.
Но солнце садится быстро; приходят холод и тьма.
И те, кто уйти не успел, остаются дома.
– А хорошо, – с таким же приятным изумлением, как у Алька при первых звуках гитары, заметил вожак. В голосе отчетливо сквозило: «Жаль, что саврянин, а то бы больше похвалили». – Давай еще че-нить!
Остальные лесорубы одобрительно загомонили. Рыска отвернулась, чтобы саврянин не увидел, как она сдавленно хихикает: лицо у Алька стало как у благородной дамы, которой домогаются десять простолюдинов, – и снизойти до них честь не позволяет, и деваться некуда, и, чего греха таить, лестно.
– Может, ты «Козу и медведя» знаешь? – с надеждой спросил возница.
Саврянин промолчал, но из-под его пальцев потекла бойкая незатейливая мелодия. Пели хором, прихлопывая и притопывая, даже у Рыски заново голос прорезался. Потом кто-то заказал «жалостливую, для души», потом, чтобы развеяться, завели частушки – сначала похабные, потом очень похабные, но все равно жутко смешные. Девушке даже на лучинку показалось, что она снова на хуторе, засиделась допоздна с батраками.
Наконец вожак спохватился, глянул на звезды и велел всем ложиться, напоследок щедро позволив сказочникам:
– Можете запасные покрывала взять, на возу лежат. И это… кулеш доешьте. Мы утром свежего сварим.
– Спасибо, дяденька! – Рыска была сыта, но мучилась угрызениями совести: Альк, как и говорил, есть из ее миски не стал, да и лесорубы тогда смотрели косо. Может, сейчас согласится? Девушка сняла котел с перекладины и поставила у ног Алька. Кулеша осталось немного, больше на стенках, чем на дне, но одному человеку должно хватить.
Саврянин отложил гитару, потянулся и с брезгливой гримасой, будто оказывая одолжение, взял протянутую Рыской ложку. Лесорубы один за другим засыпали, и над поляной зазвучал новый, куда менее мелодичный хор. Жар тоже подремывал сидя, но мужественно дожидался подружку.
Девушка выбрала и подбросила в костер несколько сучьев потолще, чтоб надолго хватило. Присыпала сверху мелкими, сразу занявшимися и ярко осветившими лица веточками.
– Альк, а откуда ты так хорошо знаешь наши песни?
– Какие это – ваши? – Саврянин отколупнул кусок уже остывшего и загустевшего варева.
– Ну про козу? И про время, которое заканчивается? – Рыска внезапно вспомнила, где впервые ее услышала. – Которую ты в зайцеградской кормильне пел?
– Про козу любой дурак с трех попыток подберет, а слова вы сами пели, я только первую строку «подал». – Альк придирчиво рассмотрел ложку и начал с показушной неохотой объедать с нее кулеш. – А про время – это как раз наша песня. Саврянская. Я ее только на ринтарский перевел.
– Неправда! – Рыска запнулась, поняв, что слова действительно немного отличались. Но музыка точно была та. – К нам в веску прошлой зимой менестрель приезжал, он ее пел.
– Ну, значит, переводили и до меня. Красивая же, правда?
– Да, но она о минувшей войне! – со священным ужасом воскликнула девушка. – Чудо, что наши мужики тебя еще до наместника не побили! Ты нарочно их разозлить хотел, да?
Альк от души рассмеялся, шкрябая ложкой по стенкам котла.
– Детка, ее сочинили еще в позапрошлом веке – один слегка сдвинутый философ, который писал толстые трактаты о смысле жизни, а на их полях – стихи и ноты. Так, между делом. Философ он, надо сказать, был паршивый, нудный и недалекий, но его сочинения сохранились до сих пор и почитаются великой ценностью. Именно из-за полей. Забавно, правда? Истории чхать на то, что ты полагаешь своим предназначением. Она, как сорока, тащит в гнездо все яркое, блестящее, необычное.
– Но напоминать людям о войне…
– Какой войне, Рысь? Где там о ней хоть одно слово? Эта песня о любви. Мужестве. Долге. Почему, интересно, людям нужна война, чтобы их оценить?
– Но он же уходит на войну! – уперлась девушка. Тот менестрель так и сказал: «А сейчас я исполню балладу в память о тех, кто не вернулся из битвы при Йожыге!» Правда, что песня не его, не сознался… – «Заплету я в клинок…»
– Он просто уходит, – терпеливо разъяснил Альк. – В никуда. Может, им родители жениться запрещают. Или она вообще чужая жена и завтра муж возвращается из похода. Может, он что-то натворил и подвергает близких опасности, оставаясь с ними. Может, она помирает от легочной гнили и он делит с ней последнюю ночь…
– Прекрати, – не выдержала Рыска. – Вечно ты все опаршивишь!
– Потому что война романтична, а жизнь пошла и несправедлива?
– Нет! Война – это страшное горе, и равнять ее с простым уходом из дому…
– Верно – нельзя. Ведь на войну уходят будущими героями, без разницы, погибнут они или возвратятся с победой. Уверенными, что поступают правильно. Знающими, что их ждут, в них верят. Видящими цель: защитить свою семью, дом, огород и лужу под свинарником. Ты можешь сказать то же самое о себе?
Рыска поджала колени к груди, положила на них подбородок и уставилась в огонь. За эту неделю она вообще напрочь запуталась, что правильно, а что нет. Воровать неправильно? А если умираешь от голода и холода, но без денег всем на тебя, такого правильного и честного, плевать? Убивать неправильно? А если иначе убьют тебя? Ох, как же все-таки хорошо было на хуторе: что хозяин приказал, то и правильно. И цели такие близкие, понятные: пол вымыть, суп сварить…
Девушка тяжко вздохнула. Мучился ли подобным выбором древний саврянский философ? Или просто сидел, скучая, над никому не нужным трактатом, прихлебывал пиво и глядел в окошко?
– А кто про «закатное солнце» сочинил? – спросил Жар, все-таки слушавший вполуха их разговор. – Тоже какой-нибудь «не ушедший вовремя» ученый сморчок?
– Нет. – Альк разом поскучнел, бросил ложку в опустевший котел и пошел к возу за покрывалом.
