27
Испанская Танцовщица и пленник кружили друг против друга. Остальные обступили их кольцом. Каждые несколько секунд кто-нибудь из двоих делал выпад грудным крылом, словно ножом, точно провоцировал драку. Им он описывал в воздухе какую-то фигуру: наступала пауза, затем второй повторял его движение. Спинное крыло Испанца, трепеща, разворачивалось и складывалось снова. Огрызок на спине Безъязыкого вздрагивал.
Жесты передавали информацию, это были телеграммы без слов. Немой разговор. Они не понимали друг друга, но каждый знал, что понимать есть что. И это был прорыв. Когда им удалось, наконец, установить контакт — что-то смешное, Испанец бросил на землю мясистый бутон, потом указал на оживший подлесок там, где он лежал, а абсурд поднял его — все ликовали, и мы, хотя не понимали почему, это чувствовали.
А это значило, что Испанец мог теперь говорить жестами. Нашему пленнику, лишённому даже имени, это, наверное, казалось ещё более странным. Он-то думал, что без слов не бывает языка. Его товарищи общались между собой, даже не зная, что именно это они и делают, ведь между ними не было той пропасти, которая отделяла их от слышащих ариекаев; они передавали друг другу ту самую безнадёжность, которая заставляла их считать себя изолированными от мира.
Но когда на нас напали и мы бежали в панике, он понял, что ему хотели сказать толчками и взмахами крыльев и рук. Он наблюдал за тем, как Брен, ИллСиб и я говорили друг с другом, жестами подчёркивая важное и то, что мы понимаем друг друга. Испанец понял, что можно говорить, не разговаривая: абсурд осознал, что можно не только говорить, но и слышать.
— Они столько его дёргали, — сказал Брен. — Трудно было не понять: ведь они толкали его и показывали крыльями одновременно. Они заставили его слушаться. Может, если хочешь начать понимать язык, без некоторого насилия не обойтись.
— Брен, — сказала я. — Всё это чушь. Мы все бежали в одну сторону. Мы все хотели спастись. И у всех нас были одни и те же намерения. Потому он и понял, что мы делаем.
Он покачал головой. И торжественно изрёк:
— Язык — это принуждение, выраженное иными средствами.
— Чушь. Это сотрудничество. — Обе теории правдоподобно объясняли то, что произошло. Я противилась его точке зрения потому, что она казалась мне банальной, и сказала, что на самом деле наши идеи не столь далеки друг от друга, как кажется.
— Смотри, — сказала я. И показала на горизонт. Над ним, пачкая небо, поднимался дым.
— Не может быть, — твердил Брен, как будто говоря сам с собой, пока мы со всех ног мчались вперёд. — Они должны были ждать. — Он повторил это несколько раз. Когда вдалеке, на лишайниковом ковре долины, показались первые соринки, мы ещё долго притворялись, будто они могут оказаться чем угодно, пока не подошли так близко, что отрицать стало невозможно — это были тела.
Мы смотрели с уступа вниз, на последствия войны. Тысячи квадратных метров останков. От ужаса я тяжело дышала под маской эоли. С такого расстояния трудно было оценить, на чьей стороне осталась победа. Я пыталась прикинуть, сколько терранцев приходилось в этой бойне на одного абсурда, но смерть слишком сложно переплеталась со смертью. Кроме того, многие из ариекаев, чьи трупы я видела, наверняка пришли с армией ЭзКела, как и те люди, вперемешку с которыми они лежали.
Мы вели нашего пленника. Он всё ещё был в кандалах, но мы уже много километров не пропускали через них ток. Испанская Танцовщица барабанил копытами. Он посмотрел на меня и открыл рот. Показал на погибших внизу. Открыл и закрыл рот и сказал:
— Слишком поздно/слишком поздно.
— Да.
— Слишком поздно/слишком поздно.
— Да. Слишком поздно. — Этому мы его ещё не учили.
— Слишком поздно/слишком поздно.
Взвинченная, неестественно возбуждённая, как от наркотиков, я постоянно ощущала неприятное напряжение всех органов чувств, словно всё, что я видела и слышала, оставляло на них осадок, не проходивший, стоило мне отвернуться. Моя маска эоли напомнила мне о том, что она живая — редкий случай, — заёрзав по моему лицу от запаха мертвечины. Повсюду лежали выпотрошенные мужчины и женщины. Ариекаи со спинными крыльями и без лежали вповалку. Вывалившиеся внутренности тех и других смешались в гниении. Повсюду горели трупы и мусор.
Следы крушений. Обугленные борозды с кратерами на местах падения летунов перепахали поле сражения. Обернув руки тряпками, Брен пальцами просеивал обломки. Подражая ему, я стала делать то же самое. Это оказалось куда проще, чем я думала.
Всё случилось двумя днями раньше. То, что я видела тогда, не вызывало во мне никакого отклика, я была внимательна и хладнокровна. Я не вглядывалась в лица десятков послоградских мертвецов. Знала, что иначе наверняка увижу кого-нибудь из знакомых. Перебирая останки между столбами дыма, я старалась выведать историю того боя. Погибших послоградцев и горожан было куда больше, чем абсурдов. Бойцы полегли в разгар сражения, и теперь разлагались, неподвижно переплетя руки, крылья, скрестив оружие. Мы вглядывались в диораму из трупов, надеясь прочесть по ней историю её создания.
— У них есть корвиды, — сказала я. Безъязыкая стратегия абсурдов включала способность командовать биомеханизмами. — Господи, — сказала я. — Господи, это же армия, настоящая армия.
Как ни странно, но среди трупов встречались живые. Смертельно раненные ариекаи крутили в воздухе ногами и вытягивали глаза. Один кричал нам на Языке, что он ранен. Испанская Танцовщица тронул его за грудное крыло. Обречённые абсурды умирали сосредоточенно и никого не замечали. На спинах иных из них я заметила свежие раны от вырванных крыльев: армия абсурдов рекрутировала в свои ряды даже умирающих.
Под трупом одного ариекая мы нашли женщину, она была едва жива, её разбитая маска-эоли со свистом выпускала кислород. Пока мы с Бреном старались успокоить её и спрашивали: «Что здесь случилось?» она смотрела на нас. Она ничего нам не сказала, то ли от нехватки кислорода, то ли от шока. Наконец мы положили её на спину и дали ей воды. Взять её с собой мы не могли: её эоли умирала. Мы нашли ещё двоих живых: одного мы не сумели привести в чувство; другой не думал ни о чём, кроме надвигавшейся смерти. От него мы узнали лишь одно: абсурды пришли.
Брен показал на их рваные униформы.
— Это профессионалы. — Потом ткнул в какие-то параллельные борозды, которые вели с поля сражения прочь. — Это не… Здесь прошёл авангард, а это была их стража, они окружали тех, кто двигался впереди всех.
— Переговорщики, — сказала я. Он медленно кивнул.
— Да, конечно. Переговорщики. Они надеялись на эти дурацкие переговоры. И всё же попробовали их начать. О Господи. — Он оглядел останки, разбросанные вокруг. — Безъязыкие даже не сбавили шаг.
— А теперь они преследуют остальных. — Основную массу террано-ариекайской армии.
Нам надо было удвоить скорость. Мы взяли брошенный экипаж, очистили его от грязи войны. И понеслись по широченной борозде, оставленной тысячами копыт. В тесноте меня прижали к ариекаям. Испанец и Креститель сидели по обе стороны абсурда. Крыльями они рисовали в воздухе какие-то знаки, и пленник, если его ещё можно так назвать, повторял их движения.
Мы не скоро увидели первую линию фигур. Брен напрягся. Я знала, что наш план очень слаб, но выбора у нас не было.
— Всё в порядке, — сказала я. — Это терранцы.
Это была большая группа грязных, опустившихся людей, одетых, как грешники во время покаяния, целый бродячий город. С ними были дети. Они смотрели на нас через прорези в масках. Серьёзные, как монахи. При виде нас некоторые попятились, перешёптываясь. Их временные лидеры, наоборот, подошли ближе, и с ними солдаты в обгорелой форме, беглецы с недавнего побоища.
Ариекаи стояли за нами. Они загораживали бескрылого, чтобы никто не заметил его увечья. Люди сказали нам, что бегут от абсурдов, разграбивших их усадьбы и фермы по производству живых машин. Все они были беженцами и повстречали друг друга в пути. К ним пристали дезертиры и уцелевшие в бою солдаты разбитых отрядов. Оказавшись в тылу у нападавших, они пошли за ними к городу, как косяк рыб прячется от опасности, плывя следом за хищником. У них не было плана, только смутное ощущение того, что такая тактика позволит им остаться в живых ещё несколько дней. Плетясь по следам победителей, они безысходностью своего занятия подчёркивали своё поражение.
Один милиционер сказал нам:
— Мы были с ариекаями. В авангарде. Выбрали, наверное, самых речистых. И отправили поговорить. Мы шли с переговорщиками, чтобы защитить их, дать им шанс подойти к… — Солдаты получили приказ сделать всё возможное, чтобы позволить ариекайским переговорщикам вступить с абсурдами в контакт. — Они пытались поговорить с ними.
— Как? — спросила я.
— Никак. — Мне показалось, он сказал «вот так», я не сразу поняла.
— Не было никакого «как», — сказал он. — Мы тоже дивились. Мы видели, что абсурды всё ближе; у них были летуны, оружие, машины, их были тысячи. Мы не знали, что было у ариекаев на уме. Что они состряпали. А оказалось, Господи… Они готовились, слушая чип с голосом ЭзКела. В нашем подразделении пара людей понимают Язык… — Он запнулся на этой нечаянной оговорке. — … Они рассказали мне, что говорили ЭзКел в записи. «Вы должны заставить их понять». Одно и то же. Каждый раз по-новому. «Вы должны говорить с ними так, чтобы они вас поняли». — Милиционер покачал головой. — От этого они забалдели. Когда абсурды пришли, они стали кричать им в громкоговорители.
— Они же глухие, — сказала я. Он пожал плечами. Ветер ерошил его засаленные волосы под помятым шлемом.
— Мы послали кое-кого из них… навстречу врагу… поближе. Они, наверное, думали… Короче, абсурды их просто растоптали. И ринулись на нас. — Никакого плана не было. Я посмотрела на Брена. Не было никакой тайной стратегии: одно лишь знание того, что необходимо было сделать, без малейшего представления о том как.
— Пытались решить проблему в приказном порядке, — сказал Брен. Бог-наркотик надеялся, что его приказы, которые для ариекаев были закон, сами всё сделают. Какое отчаявшееся божество!
— Господи, — сказала я. — Думаешь, они считали, что это сработает? — Позади осталось немало мёртвых. — Где остальная армия? — спросила я. — Армия ЭзКела? — Милиционер покачал головой.
— Большинство из них… из нас… вообще не собирались драться, — сказал он. — Они хотели умолять. Но они и этого не могут. Умолять. Не могут заставить их услышать. Теперь они возвращаются назад, в город. Чтобы спрятаться за баррикады. — Он снова медленно покачал головой. — Их и баррикады не остановят, — сказал он. Для армии абсурдов ни в городе, ни тем более в Послограде не было преград.
Беженцы смотрели нам вслед, когда мы отъезжали. Они сказали нам, что мы идём не туда, и пожали плечами, когда мы проигнорировали их предупреждение. Жестами они пожелали нам счастливого пути и удачи, двигаясь при этом как мёртвые, и эта вежливость живых мертвецов выглядела странно. Те, кто держался на самом крае толпы, больше всего похожие на монахов, следили за нами с непонятной враждебностью, которую они сами, я уверена, не смогли бы объяснить.
Мы ехали по колее, оставленной копытами абсурдов, и нагнали их с тыла, так что они нас не видели.
Мы прятались за кустами и выступами холмов. Шёл дождь. Из-под колёс нашего экипажа брызгала грязь. В ту ночь почти не темнело: звёзды и Руины горели с противоестественной яркостью, так что я, прислонившись к Испанской Танцовщице, могла беспрепятственно наблюдать знаки, которыми он обменивался с другим ариекаем, бывшим пленником, и разглядывать бесцветный пейзаж.
На заре нас окружили прерывисто жужжавшие камеры. Это были армейские разведчики, ещё способные передавать. Их привлекли наши движения и звуки, которые мы издавали, и дальше мы ехали, словно накрытые жужжащей короной. Я заглянула одной камере прямо в объектив, отправив свой взгляд сквозь толщу воздуха тем, кто наблюдал за нами из Послограда.
Теперь абсурдов было слышно. Они стали частью пейзажа впереди. Рой камер вдруг сорвался с места и полетел к ним, игнорируя рельеф и местную флору. Над самыми нашими головами со срочным военным заданием пронёсся корвид, и нам оставалось только надеяться, что нас не заметили и не истребят у самой цели.
Не было никаких тайных способов заставить небольшую группу абсурдов выйти на наши поиски или сделать так, чтобы от их армии откололся отряд. Каждый безъЯзыкий считал себя одиноким, хотя мы знали, что это не так. Те, кого эта одержимая жаждой мщения толпа могла считать своими полководцами, составляли её молчаливый авангард. Мы обошли их с фланга, пользуясь рельефом как прикрытием, и направились туда, где они должны были заметить нас.
Наконец, воняя в давно неменянных костюмах, мы покинули экипаж. Я остро осознавала, что за зрелище мы представляли. Четверо терранцев. Я впереди. За мной Брен, встревоженный и напряжённый. Илл и Сиб, за время пути утратившие одинаковость. Они стояли бок о бок, каждая с оружием на изготовку.
Ариекаи. Выстроившись за нами полукругом, они образовали как будто спинное крыло нашей группы. Испанская Танцовщица был ко мне ближе остальных и наблюдал за мной несколькими глазами.
В центре группы стоял раскованный безъЯзыкий. Он, который больше не был нашим врагом, переводил взгляд с одного из своих товарищей-ариекаев на другого. Вот он шевельнул грудным крылом. Ариекаи один за другим ответили ему тем же. У меня даже дух захватило, когда я это увидела.
Только двое не отреагировали на его знак. Даб и Руфтоп следили за движениями своих друзей. Но никак не могли взять в толк, что происходит.
Испанская Танцовщица сказал мне:
— Сейчас они придут, мы увидим/Сейчас они придут, мы поговорим. — Некоторое время я смотрела на него, потом кивнула.
— Ты поговоришь, — сказала я. — Мы поговорим. Они поговорят.
— Я хочу/Я хочу, — ответил он. Он издал два звука, которые ничего для меня не значили. Отрывисто бросил что-то на Языке, и его товарищи, Илл и Сиб и Брен вздрогнули и вскинули головы. Испанская Танцовщица попробовал ещё раз.
— Спасибо/Не спасибо, — сказал он. Я молчала. Что я могла ему сказать?
Появились первые абсурды. Летуны вихрем носились над местностью и наверняка видели нас, но, возможно, сочли слишком незначительной добычей, чтобы тратить на нас силы. Небольшой маневренный отряд неутомимых абсурдов возник на горизонте, двигаясь к нам. Мы были как натянутая струна. Кто-то сказал что-то насчёт плана.
Авангард армии, отряды, на километр или около того обогнавшие главные силы, увидели нас. Грохоча копытами по каменистой осыпи, они понеслись к нам, на ходу жестикулируя грудными крыльями, разделяясь на отдельные сегменты, которые складывались в клинья и окружали нас с боков, и всё это повинуясь безмолвной стратегии, которую они считали всего лишь яростью. Я слышала топот копыт. Потом стала различать оттенки кожи, изогнутые вилочки глаз, зазубренные кромки оборванных крыльев, готовое к бою оружие.
— Пора, — раздался чей-то голос, и я правда не знаю, принадлежал ли он мне.
Испанец сказал что-то так тихо, что я почти не расслышала, но, по-моему, это был не Язык. Он и другие вожди его группы революционеров сделали шаг, и с ними абсурд. Он вышел вперёд, поднял грудное крыло и встопорщил огрызок спинного так, чтобы его увечье было ясно видно. Он размахивал ими, как знамёнами. Он заявлял свой статус — я один из вас — он звал своих товарищей остановиться, он кричал всем приближающимся — подождите, подождите, подождите.
Но армия абсурдов не думала тормозить. Меня затошнило.
— Кураж, — сказал Брен по-французски. Я не улыбнулась. Зачаточный язык жестов, на котором говорили бескрылые, скрывала от них самих общая цель. Выстрел раздался из их нестройных рядов.
— Господи, — сказала я. Испанская Танцовщица, Испанская/Танцовщица заговорил голосом и крылом, а его бывшие товарищи мчались к нам, чтобы убить или изувечить его самого. Я подумала о том, что будет с ним, если оглушить его сейчас, когда язык приобрёл для него другой смысл. Жесты Испанца и абсурда значили для врага не больше, чем пляска перекати-поля на ветру.
Они не игнорируют, мелькнула у меня мысль. Они не понимают. Откуда им было знать, что мозги этих двоих отличались от мозгов тех, кого они уже изменили или уничтожили, откуда им было это знать? Я порылась в нашей поклаже.
— Покажи им своё крыло! — крикнула я Испанцу. — Покажи, что ты можешь слышать! — ИллСиб начали переводить, но Испанец уже раскрывал своё крыло, а за ним другие, все, кроме Даба и Руфтопа, которые сделали то же, только когда Испанец сказал им на Языке. Мимо просвистел ещё снаряд.
— Скажите Дабу и Руфтопу, пусть выйдут вперёд, — приказала я.
Я включила чип, и тонкий голос ЭзКела начал призывать нас к чему-то. Но оказалось, что все ариекаи уже слышали этот чип, и потому не реагировали на него больше, так что я, чертыхаясь, отшвырнула его.
— О, — сказал Брен. Он понял. Я продолжала шарить в мешках, пока абсурды не подошли так близко, что стало слышно их убийственное курлыканье. Чипы сыпались у меня из рук, но я, наконец, нашла что хотела. ЭзКел говорили: «Мы хотим сказать вам, что именно вы должны сделать…»
Для нас, терранцев, это был просто звук. Для Испанской Танцовщицы и других теперь это тоже был просто звук: было видно, как их спинные крылья дрогнули от любопытства. Но Даб и Руфтоп остались наркоманами. Резко дёрнувшись, они выпрямились, а потом сотряслись до самых глубин своего существа: было видно, как сила, похожая на силу притяжения, влечёт их к источнику звука. Они остолбенели.
— Да, — сказал Брен.
Я поставила другой чип. Даб и Руфтоп шатались, отходя от первых слов ЭзКела; новая волна звука подняла их и потащила за собой. Руфтоп закричал под действием того, что, как я поняла, было описанием деревьев.
Наш увечный ариекай продолжал размахивать крылом, Испанец и другие повторяли его движения, открывая и складывая свои спинные крылья, а между ними застыли в забвении Даб и Руфтоп. Я продолжала проигрывать чип.
— Хватит/Хватит, — сказал Испанец, и я подумала о том, как ужасен для него вид этого беспомощного стояния, напоминающего ему о том, чем он сам был ещё совсем недавно, как ему трудно видеть страдания своих товарищей, но не прекращала проигрывать чип.
Когда первые абсурды, одолев подъём, приблизились к нам с оружием наизготовку, сначала один из них, потом несколько, потом многие затормозили. Я поставила новый чип и услышала, как Брен сказал: — Есть.
В любой армии всегда найдётся солдат, который идёт впереди. Огромный ариекай, разинув в бессловесном вое оба рта, высоко вскидывая ноги, мчался на нас. Я вытянула вперёд руку с чипом, точно это могло его остановить. Его глаза таращились во все стороны, он видел нас всех по отдельности, и Испанца, и ариекая, нашего бывшего пленника, который дёргал руками так, как это делали абсурды, переговариваясь друг с другом, и остолбеневших Даба и Руфтопа. Если у меня были в тот миг какие-то мысли, то это, наверное, были молитвы. Смерть была близка.
И вдруг первый солдат остановился. Опустил свою брызжущую слюной палицу. Собрал в пучок глаза, открыл их и снова посмотрел на нас. Я продолжала играть голос ЭзКела. Вот уже несколько солдат замерли неподвижно. Со всей доступной мне жестокостью я заставила Даба и Руфтопа плясать от наслаждения. Абсурды, хватаясь друг за друга крыльями, жестикулировали или просто стояли и смотрели.
— Не останавливайся, — сказал Брен.
— Хватит/Хватит, — сказал Испанец, а Брен повторил: — Продолжай.
— Что?.. — спросила Сиб.
— Происходит? — добавила Илл.
Армия потерявших надежду, обозлённых существ в убийстве видела единственный способ изгладить память о собственной беспомощности и беспомощности своих соотечественников, ставших рабами голосов представителей иного вида. Это унижение стало пределом их отчаяния. Я заставила их вспомнить, какими они были сами, когда слушали голос бога-наркотика — такую тарантеллу ни с чем не спутаешь — но остальные-то ариекаи, с развёрнутыми спинными крыльями, все слышали и не реагировали.
Мозгам абсурдов не должны были быть свойственны сомнения. Неожиданно возникнув, они лишили их способности двигаться. Наш бывший пленник махал грудным крылом и шевелил обрубком. Остановитесь, кричал он, и многие в наступавшей армии его поняли, и были ошеломлены этим.
Бедный Руфтоп, думала я, бедный Даб. Пыль, поднятая копытами ариекаев, клубилась вокруг, от неё слезились глаза. Слава Господу за то, что они так и не научились лгать. Нам нужны были настоящие наркоманы, чтобы показать абсурдам, что остальные свободны, а их гнев бесцелен. Я заставляла Даба и Руфтопа двигаться. Я сделала так, что их затошнило от бога-наркотика. Испанская Танцовщица смотрел на них, расправив спинное крыло. Я плакала.
Информация передавалась среди абсурдов обескураживающее медленно — даже их лучшие мыслители всё ещё очень смутно понимали, что могут общаться. Сначала, размахивая крыльями и поднимая конечности, они сообщали друг другу: Стойте. Потом добавляли: Что-то происходит.
Информация искажалась, распространяясь по рядам всё дальше. Жесты передних были близки к сообщению: они слышат, но они не наркоманы. В дальних рядах абсурды передавали стоявшим за ними простое «стоп».
— Стойте/Стойте, — сказал Испанец. Наш Глухой встал перед фронтом, Испанец за ним. На глазах у генералов абсурдов они вдвоём — демонстративно взмахивая крыльями и рисуя на земле знаки, идеограммы, которые меня поразили, — начали говорить.
Прошло много-много часов, две ночи и два дня напряжённой тишины, а армия всё ждала. Медлила. Отдельные члены выходили из её рядов посмотреть, что происходит. Их ждало потрясение: независимые ариекаи; уважительно ждущие терранцы; медленный процесс установления понимания между слышащими и абсурдами, как мы продолжали их называть, хотя и не без доли сомнения; каракули в пыли.
Те, кто уже обладал небольшими знаниями, призывали к терпению. Их влияние, передававшееся языком жестов, стало особенно заметно под конец второго дня, когда с фланга к армии приблизились беженцы-люди, лёгкая добыча, но обескрыленные не стали на них нападать.
Терранцы, должно быть, поняли, что абсурды остановились, удивились странному затишью и пришли выяснить его причину, а безъЯзыкие не возражали. Беженцы разбили лагерь в некотором отдалении от нас и наблюдали.
Прошло время, прежде чем в барьере непонимания между абсурдами и группой Испанской Танцовщицы, ново-слышащими, была пробита солидная брешь, и всё же это случилось гораздо раньше, чем я ожидала. Мы не учили глухих говорить: мы только показывали им, что они могут это делать и делают. Мы добивались не прогресса, а откровения; ведь откровения, как бы тяжело они ни давались, заразительны.
— Нам нужен ЭзКел, — сказала я.
— Они не придут, если узнают, что случилось, — сказал Брен. — Если они узнают, что потеряли.
Даже если это будет значить конец войны? Но я знала, что он прав.
— Ну тогда нам нельзя говорить им правду. Придётся разбивать все камеры, какие увидим. Они не должны узнать, что произошло.
Полотенце и Креститель понимали, что за миссию мы им поручаем. А ведь ещё несколько дней назад это было немыслимо. Они возвращались в город в одном летуне с абсурдом.
— Они знают, что им надо делать? — спросила я у Испанской Танцовщицы.
— Да/Да. — Они прокрадутся назад, в раненый корабль, прикинутся верными наркоманами-солдатами, пришедшими с известием о прорыве. Они скажут ЭзКелу, что абсурды остановились, что они просто ждут и что бог-наркотик должен пожаловать со всей своей свитой. ЭзКелу и в голову не придёт, что их попросту обманывают. На это мы и рассчитывали. Да и как они узнают? Ведь они услышат новость от ариекаев, говорящих, как они будут думать, на Языке. Как Хозяева.
— Они знают, что делать, когда ЭзКел заговорят с ними?
— Да/Да. — Они знали, что им надо сделать вид, будто они в смятении.
— Они знают, что им надо будет упрашивать их говорить, если те будут молчать слишком долго?
— Да/Да. — Они знали, что им надо изображать зависимость. Они знали всё, что должны будут сделать.
Два племени ариекаев пост-Языковой эпохи обменивались символами. Люди-беженцы не пытались подойти ближе.
— Неужели мы это сделали? — спросила я.
Подвергнутый интенсивной лучевой терапии того, что происходило кругом, Даб, наконец, сдался и резко пошёл на поправку, ни с того ни с сего, как мне показалось, заговорив по-новому. Его друзья наблюдали за его внезапным то ли вознесением, то ли падением. Но Руфтоп так и не смог достичь этого. Он продолжал принимать дозы, слушая последние чипы. Он, единственный из всех, оставался зависимым.
Не знаю, какие критерии дружбы были распространены среди ариекаев, но, по-моему, им всем было грустно. А сам Руфтоп, наверное, чувствовал себя таким одиноким, как если бы на самом деле сидел один на крыше. Он наблюдал за немыми беседами из знаков и жестов, которые кипели вокруг, и, должно быть, ощущал себя в эпицентре перемен как в аду. «Ты спас всех нас, — думала я. — Без тебя нас уже давно не было бы в живых». Как будто ему было от этого легче.
Каждый день Испанец рассказывал мне об успехах. Учитывая масштаб случившегося, размах того, что сделали абсурды и новослышащие, времени ушло совсем немного. Не знаю, сколько дней кипели в нашем лагере безмолвные дискуссии, когда я вдруг поняла, что за нами, нервно вибрируя на ветру, наблюдают камеры. Но мы были уже готовы.
— Господи, — сказала я, показывая на них Брену. — Иисус Фаротектон. — Стоя на земле, я тыкала в камеры пальцами, совсем как осваивавшие новый язык ариекаи, жестами звала их к себе.
Это были разведчики из школы возле корабля ЭзКела. Он сам тоже наверняка был поблизости: они пришли, следуя указаниям и обещаниям Полотенца и Крестителя. Одни осокамеры всё время старались куда-то уклониться, другие, наоборот, смотрели прямо на нас. Бог-наркотик слишком далеко зашёл, чтобы повернуть обратно, заблокировать передачи и притвориться ничего не ведающим, даже если и понял то, что видел. Ведь передачи с этих малюсеньких камер шли не только на экранах приближающегося корабля, но и на больших экранах в Послограде.
— Слушайте, — закричала я, и тут же ощутила, как на меня обратились тысячи глаз ариекаев. Камеры, роясь, как мошкара, спустились пониже. — Слушайте меня, — сказала я и скрипнула зубами на ветру. — Слушайте.
— Они, наверное, в толк не могли взять, отчего такая задержка, — сказал Брен. — Куда подевались абсурды. Сколько они уже ждут? Прячутся в ожидании смерти, гадают, когда она придёт.
— Слушайте, — сказала я. — Приведите их. Приведите сюда ЭзКела сейчас. — Я показала на Испанскую Танцовщицу, на глухих, с которыми он общался, и сначала Испанец, потом один за другим и все абсурды показали крыльями на меня. Камеры зажужжали, меняя положение, но я продолжала смотреть в одну точку, как будто передо мной были глаза единого существа. — Приведите их сюда немедленно. ЭзКел… вы видите меня, ЭзКел? — Я сделала выпад рукой. — Кел, приходи и дружка приводи.
— Вы будете жить, так всем и скажите. Послоград, ты меня слышишь? Ты будешь жить. Но вы двое всё равно приходите сюда и узнайте, что надо сделать, ЭзКел. Потому что есть кое-какие условия.
