Часть шестая
НОВЫЕ КОРОЛИ
16
Я долго держала письмо Скайла в руке, сама этого не замечая. И наедине с Келом осталась тоже я, когда мы привели его в посольство и дали ему таблетку, чтобы он успокоился.
— Вы его сняли? — спросил он.
— Мы о нём позаботились, — ответила я.
— Почему ты здесь? — спросил он меня, пока остальные входили и выходили.
— Скоро придут МагДа, — сказала я, — они пока заняты…
— Я не про то… — Он несколько секунд молчал. — Я не жалуюсь, Ависа. Вина нет… Почему ты здесь, со мной? — Даже теперь трудно было признать то, что давно было известно нам обоим: факт их неравенства. Подумав, я просто пожала плечами.
— Я не знал. — В его словах звучало удивление. — Мне пришлось… теперь мы иногда разделяемся, так надо, ненадолго. И… я просто… они со Скайлом работали, я так думал, и…
Свою записку от брата-двойника он положил рядом, на кровать. И не возражал, когда я взяла её. Люди принесли еду и теперь жалостливо перешёптывались: КелВин ушли в себя, когда другие пытались вернуть миру порядок, но когда-то Кел и вообще КелВин были в центре событий, так что они ещё и теперь пользовались некоторым уважением. КелВин были ведущим послом. Им предлагали возглавить посольство после ухода ХоаКин. Многие в нашем комитете считали их неудачу болезнью, а смерть Вина — её ужасным концом. Я развернула записку.
Я не такой, как ты. Прости меня.
Скажи ей что-нибудь за меня.
Пожалуйста, прости меня. Я не такой сильный, как ты. Я устал.
Возможно, чего-то вроде второй строки я ожидала.
— Видишь, какой у меня приказ? — спросил Кел. — Так что мне сказать тебе? — И, хотя он постарался, чтобы его голос прозвучал как можно более неприятно, надрыв в нём невыносимо было слышать. Я посмотрела на другую бумагу, письмо Скайла.
— По-моему, это было… Вин нашёл его сразу перед тем… — начал Кел. Я не слышала, как вошли МагДа и Брен. Я поняла, что они в комнате, только когда Кел сказал:
— Ависа Беннер Чо и я просто сравниваем наши прощальные напутствия.
«Дражайшая Ависа», — прочитала я.
«Дражайшая Ависа,
Это моё прощальное письмо. Я ухожу. Туда. Надеюсь, ты простишь меня, но я не могу больше оставаться, не могу больше выносить жизнь здесь…»
Тут я остановилась и сложила письмо. Даже Кел смотрел на меня с некоторой симпатией.
— Однажды он был человеком, — сказала я. — Не хочу в этом участвовать. — Он не тот, за кого я вышла замуж, могла бы сказать я, но вместо этого только поразила всех своим бессердечным смехом. Я представила себе, как пылкий энтузиаст, которого я некогда любила, бродит по Послограду в поисках местечка, где бы покончить с собой. Интересно, когда мы его обнаружим.
МагДа взяли у меня записку. Да прочла её, потом передала Маг.
— Ты должна это прочитать, — сказала Да.
— Не буду, — ответила я.
— Тут всё объясняется. Его… теории…
— Господи Иисусе Фаротектон, МагДа, я не буду это читать. — Я смотрела на них в упор. — Он выбрал Оутс-роуд. Его больше нет. И плевать мне на его дурацкую теологию. Я и так знаю, что там написано. Язык — это язык бога. Ариекаи ангелы. Скайл, наверное, мессия. А теперь наступило грехопадение. Их совратила наша ложь?
Лицо Брена застыло. МагДа мялись, но не могли отрицать точности моих слов.
— Думаешь, ты одна страдаешь? — сказали они. — Возьми себя в руки и прочитай это, Ависа.
— Ведь именно прочитав это, — Маг или Да встряхнула письмо Скайла, — Вин покончил с собой, понимаешь?
— Что они тогда делали? — спросила я. — О чём думал Вин? Значит, Скайл объясняет почему?.. — Я пожалела, что спросила.
— Только что он не может выносить этого больше, — сказал Брен. — Поэтому он и ушёл. И причины. Те, которые ты назвала.
Бескрылые, изувечившие себя ариекаи продолжали убивать других. Брен посылал на их поиски осокамеры. Он следовал неясным указаниям, которые наверняка получал от ИллСиб и других контактов в городе. Мы наблюдали набеги глухих ариекаев, вместе с роями осокамер входили в трупы домов и посещали котлованы, оставшиеся на месте выкорчеванных или вознёсшихся жилищ. Не знаю, что мы искали тогда. Он не сказал нам, в каком направлении он пошёл умирать, и я всё представляла, как в линзах осокамер вот-вот отразится тело Скайла. Но его не было.
Когда камерам удавалось напасть на след новой породы бескрылых ариекаев, те неизменно оказывались среди развалин, где они сидели, касаясь кожи друг друга, а увидев камеру, тут же начинали её ловить. Пойманные камеры они уничтожали. Они охотились на оратеев.
Среди ариекаев были такие, которые не настолько далеко зашли в своей зависимости, чтобы превратиться в ходячих мертвецов, и не ожесточились, как бескрылые: эти собирались в яслях для биомашин или в их развалинах и говорили на Языке так быстро, что Брен их не понимал.
— Никогда такого не слышал, — сказал он. — Что-то меняется.
Они пытались жить. Они кричали, чтобы им дали голос ЭзРа, и возводили укрепления вокруг громкоговорителей, которые молчали уже много дней. Они начищали их до блеска, словно тотемы. Они ухаживали за оставшимся молодняком и присматривали за впавшими в детство стариками, тоже зависимыми, хотя и не знавшими этого. Мы наблюдали стычку между небольшой группкой этих, сохранивших остатки цивилизованности, ариекаев, и живыми трупами, которые при виде утративших разум стариков делали голодные движения ртами.
В одиночку я искала кое-что другое. Просматривая записи, сделанные приграничными камерами в ту ночь, когда мы нашли Вина — никто не знал, что я этим занимаюсь, — я нашла одну, на которой несколько секунд был виден мой муж, уходящий из Послограда. Кадр резко поменялся, и я увидела, как он спускается с одной из самых маленьких баррикад.
Он поднял голову и, наверное, взглянул в объектив какой-то другой камеры, записи с которой я так и не нашла, так что я не смогла увидеть его лицо. Но я точно знала, что это Скайл. Он шёл, шагая довольно быстро и без видимого уныния. На опасные улицы он вступал как исследователь, и это было последнее, что я увидела прежде, чем сигнал на мгновение прервался, и этот кадр сменился другим, на котором улица была пуста.
Просидев несколько недель в одиночке, Уайат, безработный бременский представитель, стал требовать встречи с нами. Поначалу, повинуясь неопределённому чувству долга, комитет согласился. Но он только орал на нас, паникуя, и поносил нас на чём свет стоит. Больше мы к нему не ходили.
Некоторые полагали, что ему удалось послать сигнал тревоги на Бремен: даже если так, то пройдут месяцы, прежде чем сообщение дойдёт до адресата — при условии, что оно хорошо запрограммировано, — и ещё месяцы, прежде чем через иммер до нас дойдёт ответ. Слишком поздно для нашего спасения, даже в качестве бунтовщиков.
Я не придала большого значения словам МагДа о том, что Уайат опять хочет нас видеть. Мы держали его в одиночке, опасаясь воображаемых бременских шпионов, которые могут оказаться в Послограде и которым он может передать приказ.
— Он, наконец, услышал про Ра, — сказала Маг. — Узнал о его смерти. — Даже зная о его изоляции, я всё равно удивилась тому, как долго шла до него эта весть. — Вообще-то, тебе тоже надо это послушать. — И мы стали смотреть запись из камеры Уайата.
— Выслушайте меня! — Он старательно говорил прямо в камеру. — Я могу всё прекратить. Послушайте! Как давно умер Ра, вы, недотёпы? Как же я могу вам помочь, если вы ничего мне не рассказываете? Приведите мне Эза. Хотите править сами — пожалуйста, будьте республикой, будьте чем хотите, мне плевать. Какая разница? Но если вы вообще хотите быть, если хотите, чтобы Послоград уцелел, тогда, Бога ради, выпустите меня отсюда. Я могу всё прекратить. Вы должны привести ко мне Эза.
Лесть и неистовство мы слышали и раньше, но тут было кое-что новое.
Наши границы непрестанно атаковали оратеи и их враги ариекаи. И вот МагДа, Брен, лучшие из нашего комитета и я отправились к Уайату, вступив, как нам казалось, в последний этап кампании по защите.
В тюрьме Послограда ещё служили несколько надзирателей, частью из чувства долга, частью потому, что им просто некуда было деться. Уайат отказывался сообщить нам что-нибудь до тех пор, пока мы не отведём его — под стражей — к Эзу. Половину посла мы нашли в его камере, в грязной арестантской робе.
— Что вы себе думали? — бормотал Уайат. Говорил он с нами, а смотрел на Эза. — Как всё, по-вашему, работало? — Он кивнул и добавил: — Здравствуй, Ависа.
— Уайат, — ответила я. Я не знала, почему он выделил именно меня.
— Чтобы два незнакомца, пусть даже два друга, взяли и ни с того ни с сего набрали такой высокий балл по тесту эмпатии Штадта? Христос Удалённый, вы что, глупые, что ли? — Он затряс головой и вскинул, извиняясь, руки — он не хотел ссоры. — Слушайте. Это не просто так случилось: это было подстроено. Понятно? — Он показал на Эза. — Просканируйте башку этого ублюдка.
Он намекал на то, что его новость способна принести перемены, дать нам хотя бы иллюзию надежды. Если это так, то Эз и сам наверняка это знал, но и пальцем не пошевелил. Профукал не только нашу надежду, но и свою собственную.
— Просканируйте её, — сказал Уайат. — И увидите. Она искусственная. — Сделано в Бремене. — Мои только глаза, — добавил Уайат. — В моём информпространстве, если вы его, конечно, не уничтожили, до сих пор хранятся приказы. «Эз». Агент Джоэль Руковси. Пароли я вам дам.
Руковси обладал некоторыми способностями, предрасположенностью к установлению связей на ментальном уровне, недоступной большинству людей: но она была расплывчатой, не сфокусированной. У него не было брата-близнеца: он не заводил близких друзей, с которыми у него могла возникнуть интуитивная связь. В языке не было слова, точно обозначавшего его дар, и его ошибочно назвали эмпатией. Однако дело было не в том, что он чувствовал себя не таким, как другие: его способности находили себе применение в гадких салонных трюках.
Раньше он был следователем. Виртуозным — знал, когда подследственный расколется, на что давить, что обещать, лжёт он или нет и как заставить его говорить правду. Его завербовали в молодости и отточили его странный дар упражнениями, обучили методикам концентрации и насильственного вмешательства. Он стал другим.
В нашей группе кто-то зашептался, перебивая Уайата. Щелчком пальцев я заставила их замолчать.
— Что? — сказала я. И махнула рукой Уайату, мол, продолжай. — Его превратили… в кого? В телепата? — Эз, понурив голову, сидел в стороне, куда не долетал наш разговор. Мне захотелось, чтобы стражники его ударили.
— Нет, конечно, — сказал Уайат. — Телепатия невозможна. Но, правильно подобрав лекарства, вживив приёмники и имплантаты, можно настроить мозги на одну фазу. Этого достаточно. Для сверхчувствительного типа вроде него… — Я ухмыльнулась, а Уайат умолк. — Ты знаешь, о чём я. Таких, как он, немного, но если найти похожего, поработать с ним и потренировать его с кем-то ещё, подключив нужное программное обеспечение… — Он постучал себя по виску. — Наш «Эз» может научиться читать, как кто-то другой. — Он изобразил ладонью волну. — Выход тот же. Это связано с линк-технологией, но не только, действует на мозги обоих, но только если один из них… Ну, скажем в кавычках, чувствительный.
— Сначала их думали использовать совсем с другой целью, как прикрытие для чтецов разведывательного отдела, чтобы убрать агентов из-за сканеров — мимические микроволны и прочее. Но потом передумали. Вы знаете, — медленно продолжал он, — что они даже пытались вырастить собственных двойников? Там, в Чаро-Сити? Когда появилась колония. — Он потряс головой. — Не вышло. Говорят, в это вложили годы работы, без единого ариекая, чтобы слушать и копировать звуки, без ясного представления о Послограде — миабы тогда были реже, чем сейчас, — и получили… пары людей, непригодных в Бремене. — Пальцами он показал пары. — Да и в других местах тоже. Ненадёжных.
— Но тут возник Руковси. Тогда и подумали, может, он — решение старой проблемы.
Тайна того, что именно ариекаи различали в голосах наших послов, осталась нераскрытой: Чаро-Сити подтвердил только то, что со всеми имплантатами, приращениями, химикалиями и сотнями часов тренировок Джоэль Руковси и его напарник, лингвист Колей Рен, кодовое имя Ра, сумели набрать невероятно высокий балл в тесте Штадта.
Никто не знал, будет ли это звучать как Язык для ариекаев — но других тестов, кроме Штадта, не было, а судя по нему, агенты выдержали экзамен. Если бы эксперимент не удался, если бы он провалился так, как могли предположить его заказчики, если бы ЭзРа заговорили и получили вежливое непонимание в ответ, то никто ничего не потерял бы. Просто два профессиональных агента провели бы долгую и скучную командировку в ожидании следующего корабля домой. Но что, если бы они преуспели?
— Вы ведь сами не дураки, — сказал Уайат. — Так почему же вы нас за них держите? Думаете, мы не замечали, как вы нас провоцируете, устраиваете ложные собрания, скрываете истинную повестку дня, проявляете непослушание, утаиваете налоги, мошенничаете с биомашинами, оставляя себе, что получше, а нам отправляя остатки, да и те слушаются только вас, послоградцев? Думаете, всё было шито-крыто? Да ради бога, мы уже сотни тысяч часов знаем, что вы нацелились на независимость.
Молчание, наступившее вслед за этим, ещё совсем недавно значило бы объявление войны. Но теперь это было просто молчание. А его слова казались не откровением, но простой невежливостью. Уайат потёр глаза.
— Это же история, — сказал он. — Подростковый период. Через него проходят все колонии. Вот и вы к нему подошли, точно в назначенное время, хоть часы сверяй. Это моя пятая командировка. Сначала Чао-Полис, потом Дракози, потом Берит-Блю. Вам это о чём-нибудь говорит? Бог ты мой, люди, да вы что, новостей не читаете, что ли? Или вы не загружаете данные, которые приходят в миабах? Я же специалист. Меня посылают туда, где в колониях назревает война.
— И ты предотвращаешь отделение, — сказал Брен.
— Вот уж нет, — ответил Уайат. — Ты, может, и таинственный старик для своих, но я-то прилетел снаружи, и вижу твоё невежество насквозь. Берит-Блю отделился, причём после малюсенькой войны. — Он поднял руку и едва заметно развёл большой и указательный пальцы, показывая её размеры. — Самоопределение Дракози было исключительно мирным. Чао-Полис как раз сейчас разрабатывает вместе с нами план региональной автономии. Думаешь, мы такие грубые, да, Брен? Они свободны… и они наши. — Он умолк, давая информации перевариться.
— Но бывают исключения. Вы слишком далеко от Бремена, до вас трудно дотянуться, вами трудно управлять. И вы не готовы. Вам рано было получать независимость. А всё из-за Языка: он сбил вас с толку. Вы считаете себя аристократами. Точнее, считали. И думали, что колония — ваше поместье. В некотором роде так и было: в отличие от всякой другой аристократии, которую я когда-либо видел, вы действительно незаменимы. Были. Вот почему вы всегда выбирали своих преемников сами. Поздравляю: вы изобрели наследственную власть.
— Но все вы, каждый посол и каждый визирь, каждый служитель в Послограде — наёмный работник Бремена. «Послы»: понимаете? Кто вас, по-вашему, послал? Мы нанимаем, но мы же и увольняем. И за нами право смещать.
ЭзРа были проверкой. Операцией, которая должна была лишить наших послов власти и отдалить наш переход к самоуправлению. Их успех изменил бы всё. Через две-три смены социальная система далёкой провинции оказалась бы полностью перевёрнутой. Если не только наши послы, но и другие смогут говорить на Языке, значит, в Послоград можно будет засылать аппаратчиков, дипломатов и верных метрополии людей в командировки на срок до нескольких местных лет, и скоро обитатели провинции привыкнут смотреть на Бремен как на основу своей жизни. А наши послы постепенно вымрут, один за другим, двойник за двойником, и будут должным образом оплаканы, но не замещены. Ясли закроют. Изолятор опустеет, когда смерть постепенно возьмёт всех его обитателей, и нового уже не будет.
Таков был элегантный план бескровного и постепенного перехода власти к Бремену. Как могли бы мы требовать независимости, если бы все наши контакты с Хозяевами зависели исключительно от служителей из Бремена? У Послограда было лишь одно богатство — монополия на Язык, которую и пытался отнять Бремен с помощью ЭзРа.
Ошибка, которая стоила целого мира. Не от глупости: от жесточайшего невезения. Игра психологии с фонетикой. Нет ничего странного в том, что они попытались. Немного везения, и изящнейший имперский манёвр удался бы. Контрреволюция средствами лингво-педагогики и бюрократии.
— Биомашины… это хорошо, — сказали МагДа. — Они бесценны.
— Да и здешние минералы и прочие ресурсы тоже полезны. И ещё кое-что.
— И всё же.
— Ну, продолжай.
— Зачем? — Мы же провинция, говорили они. И не из ложной гордости или самоуничижения. Многие у нас не однажды задумывались о том, почему Послограду не дадут просто умереть.
— А я думал, что среди вас как раз есть те, кто поймёт, — сказал Уайат. — Кто точно знает, в чём тут дело. — И он, подняв голову, посмотрел прямо на меня.
Я встала и скрестила на груди руки. Посмотрела на него сверху вниз. Все взгляды обратились ко мне. И я, наконец, произнесла это слово:
— Иммер.
Я бывала в городах, выдолбленных в скалах, и на планетах, прошитых нескончаемой цепью городов, словно окутанных сетью, в пустынях, где нечем дышать, в портах и других местах, о которых ничего сказать не могу. Иные были независимы. Большинство принадлежали Бремену, иногда на условиях известной свободы, иногда нет.
— Они ещё ни одной колонии из рук не выпустили, — сказала я. Мы все об этом слышали. — Ни разу. Пусть стоимость перевозок многократно превышает стоимость тех безделушек и технологий, которые мы поставляем, Бремен никогда не даст этому городу свободу.
Мои коллеги медленно кивали. Не кивал только Уайат.
— Господи Боже мой, Ависа, — сказал он. — Да ты себя послушай. «Это есть основа нашего правления…» — В его голосе звучало странное ликование предавшегося инакомыслию функционера, отчего казалось ложью то, что он говорил много раз прежде. — Можно подумать, ты не знаешь, сколько колоний от нас отпало. Ты же сама видела карты с символами в виде могильных плит в открытом иммере. — Я слышала рассказы о планетах, усеянных останками людей и человеко-экзотов, где многоэтажные дома тонули в инопланетной грязи. Где огромные территории были превращены в пустыню умышленно, по ошибке или по иной загадочной причине. Такие планеты давно стали притчами во языцех всего иммера. Мне вдруг почудился в них упрёк: как я, зная о судьбе этих развалин, могла повторять риторику своего правительства.
— Будь это в интересах Бремена, — сказал Уайат, — он дал бы вам свободу, а меня прислал бы следить за процессом. Но мы потратили столько сил вовсе не потому, что «не выпускаем из рук ни одной колонии». — Он снова выжидающе поглядел на меня. Давай, мол, пробуй ещё раз.
Я подумала о картах. Подняла голову, словно сквозь потолок могла увидеть Руины. Об иммере мне было известно больше, чем любому в той комнате, включая Уайата. Я вспомнила беседу с одним кормчим, его робкие восторги человека, не подозревающего, что он касается тайн.
— Мы же на краю, — сказала я коллегам. — На краю иммера. А они продолжают исследования. Послоград должен был стать промежуточной станцией.
— Да, биомашины и прочее, — сказал Уайат. — Всё это, конечно, очень хорошо. — Он пожал плечами. — Приятно, когда они есть. Но Ависа Беннер Чо права. Внимания вам перепало больше, чем заслуживает крошечная планетка вроде вашей.
Все избегали глядеть на Маг или Да. Теперь мы знали то, о чём некоторые из нас раньше лишь подозревали, а именно, что их любовник Ра был тайным агентом и предал их и всех нас. В том, что он прилетел сюда с заданием, не было ничего странного, потрясало то, насколько враждебным всему Послограду оно оказалось. И ещё то, что даже в дни кризиса, когда всё так переменилось, он ничего не сказал. Хотя вообще-то я не знала, что именно было известно МагДа.
Я скучала по иммеру. По его массивному месиву за иллюминаторами корабля, мчащегося к невообразимо далёким частям обыденной вселенной, погруженной в бесконечно древнее нигде. Я представляла себя пионером на исследовательском корабле, выстроенном для неожиданностей и дальних странствий, который преодолевает бурные потоки в опасных частях иммера, распугивая иммер-акул, отбивая атаки, как случайные, так и намеренные. В благородную миссию первооткрывателей я не верила, меня соблазняла сама идея, проект.
— Им пришлось бы строить заправочные станции, — сказала я. — К тому же здесь трудное для погружения место: понадобились бы дополнительные маяки. — Буи, наполовину в иммере, наполовину в пустоте обыденного, с огнями и их иммер-аналогами для ориентира приближающихся к планете кораблей. В ночном небе над Послоградом должны были светиться не только Руины. Его пересекали бы целые ожерелья огней. И пока корабли стояли бы под погрузкой, запасаясь топливом, продовольствием и химикатами для систем жизнеобеспечения, закачивая новейшую информацию и иммерсофт, их команды отдыхали бы в Послограде.
— Они хотят превратить нас в порт, — заключила я.
Уайат добавил:
— Последний порт перед непроглядной тьмой.
Послоград мог стать многокилометровым скоплением борделей, пивных и прочих злачных мест, где предаются порокам путешественники. Я много таких повидала вовне. Тогда у нас могли бы появиться уличные дети, собирающие по улицам урожай объедков и ворошащие мусор на городских свалках. Хотя не обязательно. Никто ведь не заставляет оказывать портовые услуги ценой разрыва всех человеческих связей. Я бывала и в других, более трезвых городах. Но трезвость требует усилий.
Владеть прекрасными, наполовину живыми машинами, редкостями, драгоценными металлами, молекулярная структура которых неповторима во всей вселенной, может быть, и заманчиво. Но владеть последним форпостом познанного мира, контролировать подход к трамплину для прыжка в новый, расширяющийся мир, — это не сравнимо ни с чем.
— А что там, снаружи? — спросила я.
Уайат пожал плечами.
— Не знаю. Тебе виднее, ты же иммерлётчица, но и ты не знаешь. Но что-то там есть. Там всегда что-нибудь есть. — В иммере всегда что-нибудь находилось. — Зачем здесь торчит этот маяк? — продолжал он. — Кто будет ставить предупреждающий огонь там, куда никому не требуется идти? Маяки ставят там, где опасно, но куда надо всем. Путешествие в этом квадрате иммера требует осторожности, но на это есть причины, как есть причины и на то, чтобы прилетать сюда — пролетая мимо по дороге куда-то ещё.
— Они прилетят, — сказали МагДа. — Бремен.
— Чтобы проверить, как у них тут дела.
— У ЭзРа. Чтобы их проверить. — Они переглянулись. — Возможно, уже скоро.
— Скорее, чем мы думали.
— Сейчас больше пяти дней — уже долго, — огрызнулся кто-то из наших. — Нам вот-вот крышка.
— Да, но…
— Что, если мы…
Уайат был умён, проиграв партию, он делал всё, чтобы спасти то, что у него осталось, хотя бы свою жизнь. Он всё нам рассказал, но не от отчаяния, как могло показаться, нет, это была часть его стратегии, игры. Мы смотрели в стекло, за которым сидел Эз. Он поднял глаза и обвёл нас взглядом, как будто видел всех нас.
