Я ходила в город с МагДа и служителями, в составе группы, пытавшейся поддерживать жизнь в парализованном Послограде. Надев эоли, выдыхавшие воздух, которым можно было дышать, я вступила, наконец, в его пределы. Лететь на корвиде мы не решились: системы обеспечения безопасности посадок теперь часто не работали.

Ждать мы не могли — наше живое медицинское оборудование, наши пищевые технологии, живые корни и стебли нашей водопроводной системы требовали внимания ариекаев. А ещё, я думаю, что-то в нас самих требовало проверки, толкало нас к тому, чтобы разобраться в происходящем. Словно мифические исследователи-полярники или пионеры хомо-диаспоры, мы смыкали наши ряды и несли аборигенам товары для обмена.

Дома содрогались, когда мы шли мимо, реагируя на нас, как организм на вторжение микробов. Ариекаи видели нас. Они шептались, а МагДа заговаривали с ними, и, судя по их ответам, они не всегда понимали, что мы здесь. Мы не имели значения. Мы проходили мимо молчавших громкоговорителей, установленных служителями, и возле каждого толпились ариекаи. Эти были самые заядлые: со временем мы научились различать степени зависимости. Они ждали новых звуков, шепчась друг с другом и с громкоговорителем, повторяя слова, которые в последний раз произносили ЭзРа.

Теперь Ра приходилось посулами и угрозами заставлять Эза говорить. Ему даже пошли на уступки — ведь его, словно капризного ребёнка, то задабривали, то грозили ему наказанием, — позволили выбирать тему, в пределах бартерных договорённостей, конечно. И потому теперь мы постоянно выслушивали переведённые на Язык многословные истории из прошлого Эза. Если во время какого-нибудь похода в город включались громкоговорители, и ЭзРа начинали вещать, то от них буквально некуда было деться. Один Бог знает, о чём думал Ра, произнося те банальности, которыми, по желанию Эза, должна была упиваться ариекайская толпа.

…Я всегда ощущал своё отличие от окружающих, твердили потом ариекаи. Мы шли через мозаику эзова эго, которую наперебой складывали вокруг нас десятки голосов. Она никогда меня не понимала,…так что теперь настала моя очередь,…ничего уже не будет таким, как прежде… Было почти непереносимо слушать, как ариекаи повторяют всё это. Эз, насколько я понимала, пропускал в своей жизни большие периоды. Он не просто травил байки, он излагал автобиографию. Именно тогда, доносился до меня голос какого-нибудь ариекая, начались серьёзные проблемы, а что было потом, услышите, если немного подождёте. Каждый свой рассказ он завершал, оставляя своего героя — то есть себя — в пиковой ситуации, как будто это могло обострить жажду его слушателей. Они слушали бы его не менее внимательно, если бы он излагал детали налога на импорт, или законы, регулирующие строительные требования, или пересказывал им свои сны, или читал наизусть списки покупок.

Обычно мы направлялись в какую-нибудь детскую по производству живых машин, в наполненный воспоминаниями крематорий, в резиденцию или громадное утеплённое логово или куда-нибудь ещё, усилиями МагДа или других послов находили там Хозяина, который был нам нужен, и пускались с ним в осторожнейшую Дискуссию. Нелёгкое это дело, переговоры с экзотом-наркоманом. Но всё же обычно нам удавалось чего-нибудь достичь. И тогда в компании кого-то из Хозяев, или с клеткой, полной инструментов-паразитов, необходимых для нашего хозяйства, или вооружённые картами и планами, которые мы учились использовать и составлять, мы уходили тем же путём, каким пришли. Экспедиция всегда занимала целый день. Город неизменно реагировал на нас очень бурно, его стены покрывались потом, оконные отверстия распахивались. Уши, которые отрастили все дома, выжидающе двигались.

Это была ещё одна причина, по которой мы предпочитали не ходить в город, когда передавали ЭзРа. Не одна я находила отталкивающей жадность домов и их обитателей, лихорадочное подслушивание стен.

Порядок, пусть относительный и не исключающий опасностей, всё же существовал: коллапс мог оказаться абсолютным. Корабль прилетит. До тех пор нам придётся жить на краю пропасти. Потом мы улетим, оставив позади целую планету ариекаев, которые будут изнемогать в ломке. Об этом, как и о том, что будет после, я не могла думать в тот момент. Немало времени пройдёт, прежде чем мы позволим себе роскошь чувства вины.

В экспедициях нам не раз встречались одни и те же ариекаи. Мы прозвали их Ножницы, Красная Тряпка, Скалли. При первых звуках передачи ЭзРа они навостряли уши так же быстро, как остальные. Но в остальное время они сотрудничали с нами, как прежде: по всей видимости, среди ариекаев тоже появлялись кадры вроде нас; те, кто, со своей стороны, тоже пытался поддерживать порядок. Им было труднее, ведь они были больны.

В Послограде тем временем стало всё сильнее проявляться конструктивное начало. Школы и ясли заработали снова. Хотя никто не понимал, на чём теперь держится наша экономика, дежурные родители в основном не бросали своих подопечных, больницы и другие общественные учреждения продолжали работать как обычно. Суровая необходимость заставила горожан забыть на время о прибылях и взаиморасчётах, которые были двигателями системы производства и распределения в прошлом.

Не подумайте, однако, будто жизнь шла естественным путём. Послоград агонизировал. Возвращаясь из экспедиций, мы вступали на полные опасностей улицы. Нас сопровождали констебли. Рука не поднималась наказывать тех, кто решил встретить конец, пируя. К тому же мы и сами когда-то прошли через вечеринки. (Я всё ждала, когда же я, наконец, встречу на одной из них Скайла: но он мне так и не попался.) Но комендантский час был непоколебим. За его нарушение констебли даже стреляли в людей, их валявшиеся на улицах тела потом прикрывали в программах новостей расплывчатыми клеточками. В Послограде то и дело случались драки, вооружённые нападения, убийства. Люди кончали с собой.

На самоубийства тоже бывает мода, наши стали печальными и драматическими. Многие, надев маску для дыхания, просто выходили на так называемую Оутс-роуд и шли из Послограда в город; но и там не останавливались, а продолжали идти, пока, как утверждали некоторые, не проходили его насквозь; они шли навстречу судьбе. Но самым распространённым способом для тех, кто видел единственный выход в смерти, была петля. По какому протоколу, не знаю, но редакторы новостей решили, что бескровные тела повесившихся можно показывать открыто. Мы привыкли к виду висящих мертвецов.

О самоубийствах послов в новостях не рассказывали.

МагДа показывали мне кадры, на которых тела Ген и Ри переплелись на одной кровати из-за спазмов, вызванных ядом.

— А где ШелБи? — спросила я. ШелБи и ГенРи были неразлучны.

— Исчезли, — ответили МагДа.

— Найдутся, — сказала Маг. Да добавила:

— Мёртвыми.

— ГенРи не последние.

— Скоро это уже невозможно будет скрывать.

— Вообще-то, учитывая размеры населения…

— … уровень самоубийств среди послов превышает средний.

— Мы убиваем себя чаще других.

— Что ж, — сказала я. Ничего личного. — Полагаю, это неудивительно.

— В самом деле, — сказали МагДа.

— Ничего удивительного.

— А чему тут удивляться?

Мы переловили часть бродячих автомов и напичкали их софтом, какой имели, в надежде, что они поумнеют. Но они оставались непригодными даже для выполнения повседневных задач.

Эрсуль по-прежнему не отвечала ни на мои звонки, ни на звонки других, как я выяснила позже. Подсчитав, сколько дней я её не видела, я устыдилась и внезапно испугалась. И пошла к ней домой. Одна: у неё были другие знакомые среди новых служащих, но, если что-нибудь из того, что я себе навоображала, действительно произошло, то я не выдержу, если со мной будет ещё кто-то.

Однако она почти без промедления открыла на мой стук.

— Эрсуль? — сказала я. — Эрсуль?

Она приветствовала меня со своим обычным сардоническим юмором, как будто её имя не прозвучало вопросом. Я ничего не понимала. Она поинтересовалась, как я поживаю, сказала что-то о своей работе. Я не перебивала её, пока она наливала мне выпить. Когда я спросила её, где она была, чем занималась, почему не отвечала на мои сообщения, она сделала вид, что не услышала.

— Что происходит? — спросила я. Мне надо было понять, что она знала о нашей катастрофе. Я задала вопрос, её лицо-аватар застыло, вздрогнуло и снова стало прежним, а она, как ни в чём не бывало, продолжала свою бессмысленную болтовню и бесцельные занятия. На мой вопрос она не ответила.

— Пойдём со мной, — сказала я. Я звала её работать с МагДа, с нами. Звала в город. Но, стоило мне предложить ей покинуть комнату, как снова повторялось заикание. Она словно перематывала назад плёнку и, как ни в чём не бывало, продолжала болтовню о чём-то устаревшем или незначительном.

— Тут либо какой-то сбой, либо она делает это нарочно, — сказала мне потом замученная посольская программистка, когда я описала ей ситуацию. «Думаешь?» — вертелось у меня на языке, но она пояснила: с автомами такое бывает, они как дети, которые затыкают пальцами уши и поют «ничего не слышу».

Выходя от Эрсуль, я увидела на площадке перед её дверью письмо, открытое и выброшенное. Она ничем не показала, что знает о нём, хотя я очень медленно наклонилась и, не сводя с неё глаз, подняла его.

«Дорогая Эрсуль, — было написано в нём, — я за тебя беспокоюсь. Конечно, происходящее пугает всех нас, но я всё же тревожусь…» и так далее. Пока я читала, Эрсуль ждала. Интересно, какое у меня было лицо? Дух-то у меня захватило, это точно. Я читала, а её аватар моргал.

Имени в конце письма я не узнала. Судя по тому, как оно плыло у меня перед глазами, когда я наклонилась, чтобы положить письмо назад, руки у меня дрожали. Сколько же у неё было друзей? Может быть, я была её центровой версией лучшей подруги, вхожей к служителям? Может, и у остальных тоже были свои ниши? И, наверное, мы все волновались за неё.

Это навело меня на мысли о КелВин, о том, какой бессмыслицей они могут быть заняты сейчас, и о Скайле, о котором я до сих пор ничего не слышала. Я несколько раз звонила Брену, но он, к моей тревоге и ярости, не отвечал. Тогда я пошла к нему домой, но мне никто не открыл.

Вряд ли я понимала, с чем имел дело Ра, пока не попала на дежурство к Эзу. Конечно, можно было просто приставить пистолет к его виску, но, когда мы начинали давить слишком сильно, он тоже грозился в ответ, а его поведение было настолько непредсказуемым, что приходилось считаться с возможностью того, что он возьмёт да и перестанет говорить, назло, и черти с нами со всеми. Поэтому мы ограничивались тем, что по пятам ходили за ним повсюду, тюремщики, компаньоны и защитники в одном лице. Вот почему, когда наступало время выступления, он вовсю портил нам кровь, помыкал нами, как хотел, но, в конце концов, угрюмо соглашался.

Охранников к нему всегда приставляли, по крайней мере, по двое. Я попросилась в пару с Симмоном. При встрече он пожал мою правую руку своей левой. Я вытаращила глаза. Правой руки, которой он пользовался долгие годы, этого ариекайского живого устройства, отличавшегося неопределённостью цвета и текстуры, зато в точности повторявшего строение терранской конечности, не было. Рукав его пиджака был аккуратно подколот булавками.

— Пристрастилась, — объяснил он. — При зарядке, наверное… — Он, как и Хозяева в своём городе, пользовался зелле. — У неё начались спазмы. Она пыталась отрастить уши, — сказал он. — Я её отрезал. А она всё равно пыталась слушать, даже лёжа на полу.

Эз был в посольских комнатах ЭзРа. Он был пьян и ругался на чём свет стоит, обзывал Ра трусом и заговорщиком, придумывал всякие грязные прозвища МагДа. Гадко, но не гаже многих других скандалов, которые мне доводилось видеть. Ра, вот кто меня удивил. Он вёл себя совершенно иначе, чем раньше. Тот, кого мы не раз дразнили за молчаливость, теперь так и сыпал эпитетами в ответ.

— Следите, чтобы он мог говорить, когда вернётся, — бросил нам Ра. Эз сделал ему в ответ неприличный жест.

— Что, я и на вечеринку пойти не могу? Ублюдки, и это мне запретите, да? — Эз ныл, пока мы провожали его к месту действия на одном из нижних этажей посольства. Там мы встали на страже и стали следить, чтобы он не пил слишком много, хотя ни разу не замечали, чтобы избыток спиртного как-то сказывался на его способности говорить на Языке. Мы следили за ним и когда он трахался, и когда дрался. Огоньки на его обруче яростно мигали в поисках отсутствовавшего партнёра, стремясь во что бы то ни стало установить связь, которой избегал Эз.

Могу сказать, что та вечеринка была депрессивной, как прогулка в аду: люди на краю света загоняли себя в забвение, оглушая наркотиками под грохот автогенерированных ритмов в дыму, сквозь который прорывались лучи света. Возможно, кто-то и находил вечеринку радостной. Эзу было скучно. Я оставалась бесстрастной, как часовой на посту.

Эз повёл нас туда, где раньше был склад офисного оборудования, а теперь — эрзац-бар. Он пил там до тех пор, пока я ему не запретила, что только привело его в восторг, ведь теперь у него был повод поносить меня. В странноватом, на скорую руку слепленном помещении не было никого, кроме бывших служителей и одного-другого посла. Им, похоже, было плевать, что каждая порция спиртного, которую он заливал в себя, подвергала наш мир всё большей опасности.

— Твои друзья, — шепнула я ему и покачала головой. Он с полным спокойствием встретил мой полный отвращения взгляд.

В поисках безопасности послоградцы заняли в посольстве нижние этажи. Они превратились в трущобы. Мужчины и женщины, детские с питомцами и сменными родителями устраивались в стенных шкафах и комнатах для собраний, вывернув архитектуру наизнанку. Мы шли по коридорам, превращённым в ночные улицы, где уцелевшие светильники были перепрограммированы на дневной режим, а номера домов написаны мелом на дверях, прислонившись к которым болтали взрослые, пока дети играли, хотя им давно пора было спать. Послоград ушёл внутрь.

Пьяный и плаксивый Эз принялся ругать Ра.

— Тощий кусок дерьма, — бормотал он, пока мы шли через полуавтономные зоны, порядок в которых поддерживали самопровозглашённые неопытные констебли. — Копирует меня, а потом строит из себя Большое Я. — Ра был единственным в Послограде, кто пользовался теми же разговорными словечками и говорил с тем же акцентом, что и Эз. — Не понятно разве, что он делает? Легко ему разыгрывать из себя пай-мальчика, когда он… может… — Дешёвые лампы вспыхнули над нашими головами, как сверхновые. — Не надо мне… — сказал Эз. — Я устал, я хочу всё это прекратить… и пусть Ра оставит меня в покое.

Я сказала:

— Эз, мне кажется, я не понимаю, о чём ты.

— Пожалуйста, не называй меня так! Это чёртово, чёртово… это…

Я знала, как его звали раньше. Этот человек был когда-то Джоэлом Руковси. Теперь он стоял в заваленном мусором коридоре, а я смотрела на него. Ни Джоэлом, ни Руковси я называть его не могла, и снова сказала «Эз», а он, понурившись, не стал спорить.

Симмон и я вытаскивали его из драк, на которые он нарывался. Когда, наконец, ему и Ра настала пора пропеть свою рассветную песнь, произнести первую речь дня, он оскорблял нас как мог, пока мы тащили его вверх по этажам непохожего на себя здания, через нарождавшиеся воролевства, через зачатки трущоб, где зрели новые формы жизни. В одной палате я потянулась к двери, но Эз остановил меня жестом и глазами попросил у меня один миг. В тот миг, единственный раз за весь вечер, я почувствовала к нему что-то, кроме презрения. Он закрыл глаза. Потом вздохнул, и на его лицо вновь вернулось выражение пьяного дебошира.

— Пошли давай, ты, ублюдок, — крикнул он и пинком отворил дверь. Ра и МагДа ждали. Под издевательства Эза они разомкнули объятия.

Мы наблюдали за ссорой ЭзРа. Когда Эз отпустил злое похотливое замечание насчёт МагДа, Ра сорвался и закричал на него.

— Да кем ты себя вообразил? — захохотал Эз ему в ответ. — Что тут, по-твоему, происходит? «Не впутывай её сюда»! Да неужели? — Даже мне пришлось прикусить губу, так насмешила меня эта неожиданная пародия, а Ра, кажется, стало немного стыдно. — Держи, — сказал потом Эз, пока звукоинженеры и биомеханики готовили его к трансляции. Ра прочитал бумажку, которую дал ему Эз.

— Ты не собираешься повторять вчерашнее? — сказал Ра. Его голос был на удивление спокоен.

— Нет, — ответил Эз. — Я хочу идти дальше. По-моему, вчера я остановился на интересном моменте, так что Давай сегодня с того же места и продолжим. — «Им безразлично! — хотелось крикнуть мне. — Можешь описывать хоть ковёр у себя под ногами, эффект будет тот же».

Ра задавал вопросы насчёт каденции и ритма, делал заметки на полях. У Эза копии не было: он знал наизусть всё, что собирался сказать. Когда они заговорили, я смотрела не на них, а на город, который вздрогнул от первого порыва Языка, как только ЭзРа продолжили повествование о молодости Эза.