Фабер торчал понурясь посреди старорежимного ковра с дурацким эллиническим орнаментом, изо всех сил подавляя в себе желание стать навытяжку. За самое короткое время он успел возненавидеть здесь каждую деталь, начиная с ковра, символа всех мыслимых неприятностей, и завершая сувенирной ерундой на огромном столе, за которым, должно быть, последний динозавр подписывал акт о капитуляции в присутствии крысообразных млекопитов. Эрик же Носов рыскал по кабинету, словно шаровая молния, сгусток материализованной ярости, не поднимая глаз, не воспринимая объяснений, моментами останавливаясь лишь затем, чтобы уязвить виновника очередным глаголом.

– Если бы не ваше беспримерное разгильдяйство, инспектор, прямо сейчас мир выглядел бы иначе, – чеканил он ледяным голосом. – Он был бы исполнен добра и света, любви и понимания, и все эти прекрасные вещи изливались бы на наши головы, не исключая, кстати, и того предмета, что у вас сверху.

– Я спасал заложников… – забубнил было Фабер.

– Молчать, – лязгнул Носов. – Кто вы такой и зачем туда были направлены? Молчать, я сказал. Вы не спасатель, не десантник, вы никто. Хотя по недомыслию и называете себя инспектором. Если вы и впрямь надзирающее око доктора Авидона, я ему не завидую. Хотите знать правду? Молчать, без вас знаю, что не хотите. Я просто спровадил вас подальше, чтобы не путались под ногами. Во сто раз более достойные и компетентные специалисты по воле провидения оказались не у дел и без толку проторчали вместе с герцогскими головорезами в системах Шокхага, Хетрангунн, Хиррэ. Окажись они в центре событий, и все сложилось бы иначе, мир был бы к нам благосклонен. Но почему, почему в нужном месте и в нужное время, в системе Троктарк, очутились именно вы, а не один из них?!

– Это был не мой выбор…

– Молчать! Да, я допустил ошибку, уж лучше бы вы остались при мне, а еще лучше – на Земле… нужно было запереть вас в каком-нибудь чулане, с недельным рационом и мешком памперсов, пока все закончится и вы не наделаете обычных своих глупостей. Что от вас требовалось? Самая малость. Найти Северина Морозова и удержать при себе. Любым способом. Повалить его, обездвижить… не знаю, связать, в цепи заковать, что угодно. Тушей своей придавить… хотя какая там у вас туша… так, тушонка. И доставить сюда, вот на этот самый диван, в оригинальной упаковке и с бантиком на перевязке.

– Я не думал, что он вдруг всех бросит и уйдет.

– От вас и не требовалось думать. Кому могла взбрести на ум нелепая идея поручить вам думать?! Это не он всех бросил, это вы бросили его и ринулись совершать подвиги. Берсеркер хренов! Что за демонстрации боевых искусств? На кого они рассчитаны? Там не было благодарной аудитории, а одни только заложники, усталые, запуганные и дезориентированные.

– На эхайнов, – ввернул Фабер.

– Что – на эхайнов? – поморщился Носов.

– Это было рассчитано на эхайнов.

– Эхайнов, чтобы устрашиться вашего праведного гнева и оценить боевой дух, там тоже не было.

– Они не могут безнаказанно убивать людей…

– Вы идиот, – безжалостно констатировал Носов.

– Опять оскорбляете, – буркнул Фабер. – Если бы я не поспешил…

– … то панбукаваны справились бы сами, и уж, верно, без всяких драматических перформансов. Тот же ротмистр Кунканафирабху с готовностью отправился бы на поиск, и кто знает, возможно, сейчас и Оберт был бы жив…

Фабер молчал, мысленно содрогаясь от несправедливости всех высказанных упреков. Он решил отказаться от попыток оправдаться, понимая, что все равно сейчас услышан не будет. За свою, честно сказать, недолгую жизнь он еще ни разу не попадал в ситуацию, когда тебя с твоим драгоценным мнением ни во что не ставят, и потому представления не имел, как себя вести. Не орать же, в самом деле, во всю глотку, чтобы хоть как-то привлечь внимание к своим доводам!..

«Если он вдруг скажет: мол, а сам-то где был, – думал Носов, – мне придется заткнуться и признать его правоту. Но он молчит, как бревно, и только шмыгает своей носярой. Откуда на мою голову свалилось такое сокровище? Почему он позволяет мне вещи, за которые любой другой давно бы уже отправил меня в свободный полет из окна собственного кабинета? Он что, полагает себя выше оправданий? Или ему нравится, когда его чехвостят во все корки? Или, что еще ужаснее, я чего-то не понимаю в людях? Не молчи же ты, огрызнись как подобает взрослому мужику! Это тебе не эхайнов волтузить!..» Ему тоже было стыдно, лицо можно было считать безнадежно потерянным, но остановиться всегда труднее, чем начать.

– Если бы каждый занялся своим делом, – продолжал Носов уже спокойнее, – сейчас я валялся бы на песочке какой-нибудь, черт ее знает, Ипанемы, накачивался бы холодным пальмовым пивом и приставал бы с глупостями к мулаткам, а вам не пришлось бы изображать из себя писающего мальчика. Никогда не прощу себе! Нужно было самому лететь на Троктарк сломя голову… А теперь у нас один погибший заложник и один пропавший.

– Эфеб не заложник, – не смог сдержаться Фабер.

– Заложник! – заорал Носов. – Заложник собственных фантазий и нашего с вами раздолбайства! Где мы сейчас его станем искать, в этом аду? Мы даже не знаем, жив ли он!

– Но флексары действуют…

– Флексары хороши, если он вдруг объявится в метрополии. А если он окажется умником и не полезет на Эхитуафл? У нас не хватит флексаров на весь Эхайнор! И мы по-прежнему не знаем, что он задумал. Мы даже не знаем, что с ним произошло за этот месяц, с каких это пор он вдруг научился воскрешать мертвых…

Носов вдруг поймал себя на том, что рассуждает вслух с самим собой, и сторонний очевидец здесь явно лишний. «Забавно, – подумал он. – Первым, кто голыми руками отфигачил эхайна, то есть громадную тренированную машину для убийств, был Кратов. Там все было понятно: спецподготовка, контролируемая агрессия… А последним, стало быть, Фабер. Может быть, ребятишкам пора уже вести себя скромнее? Этак скоро их начнут колотить наши женщины. – Носов некоторое время обдумывал эту богатую мысль. Затем покосился на Фабера, понуро изучавшего лоснящиеся от заживляющей эмульсии кулаки с разбитыми костяшками. – Ладно… Он упустил свой шанс вышвырнуть меня из окна. И потому я вышвырну его через дверь. Если он уйдет и не вернется – скатертью дорожка, слабак и ничтожество. И зануда. И вообще черт знает что. Если вернется, назовет меня зарвавшимся хамом и потребует объяснений или, что не в пример предпочтительнее, нового задания – я заключу его в объятия… Не заключу, конечно, много чести. Но мы будем работать дальше. Он из другого теста, придется учесть на будущее». Вслух же осведомился самым безразличным тоном:

– Вы еще здесь? Разве я не велел вам сгинуть с глаз моих и подыскать себе какую-нибудь работу по способностям?