Все рождаются, чтобы умереть.

Между рождением и смертью – некоторое пространство для достоинства и чести.

Смерть дописывает книгу жизни до конца и ставит точку. И здесь важно сохранить достоинство и приумножить честь.

Эхайны-патрульные, стоя во весь рост, как на параде, садили от груди по всякому движению, что обнаруживалось между уродливых стволов льергаэ. У них было время прицелиться, поэтому ни один импульс не приходился впустую.

Смысла в том было немного. Штатный скерн, даже на пределе мощности… для легкого скафандра это лишь невинное баловство, не способное причинить вред живой защищенной плоти.

Впрочем, если повезет, подвернется ротозей или позер, который в приступе пустого бахвальства или презрения к опасности попрет на противника с поднятым забралом.

Кому-то из патрульных повезло.

Но везение быстро кончилось, и началась бойня.

Оснащенные тяжелыми боевыми скернами, Истребители залпами выжгли и разметали патрульных одного за другим.

Никто не сбежал, не отступил ни на единый шаг. Приказ есть приказ, а честь – это главное.

Легко преодолев первый рубеж обороны, эршогоннары натолкнулись на непредвиденное затруднение. Теперь по ним стреляли из парализаторов. Скрытно, не очень метко и со всех сторон одновременно. Скафандрам и это было нипочем, но продвижению мешало.

Командор Хендрикс лежал за мшистым пригорком, уперев оконечье цкунга в плечо, и через равные промежутки времени нажимал на спуск. Ему было неудобно лежать, в живот упирался какой-то сволочной камень, да и сам цкунг изначально не предназначался для стрельбы из положения лежа. Но устраиваться с комфортом было негде, да и некогда.

Командор был человеком мирным и незлобивым, ему и в голову прийти не могло, что однажды в жизни вдруг придется заделаться героем резистанса, да еще палить из укрытия по живым людям, хотя бы даже и эхайнам, и не с тем, чтобы напугать или, там, нанести ранение легкой степени тяжести, а с твердым намерением необратимо вывести из строя. Но сейчас он целился и стрелял, с каждым разом делая это все с большим искусством и азартом. Что-то подсказывало ему, что впоследствии он будет стыдиться этого своего чувства. И что вряд ли весь этот эпизод его в высшей степени добропорядочной и безбурной биографии вызовет в нем приступ гордости, когда все закончится. Но ему еще только предстояло как-то дожить до этого момента. И, что не в пример важнее, дать шанс дожить своим подопечным. В этой ситуации прочие этические соображения скромно отступали на второй план.

Истребители, которые как нельзя кстати схлопотали несколько точных попаданий с правого фланга (и откуда в ворчливом старике Дювале наклонности к партизанской войне?!), сгрудились в самом центре поляны и негодующе вертели башками в непроницаемых шлемах. Командор Хендрикс сделал вполне расчетливый вывод: целиться в шлемы имеет резон, только когда подняты забрала. Грудь и спина защищены весьма неплохо, тратить заряд на эти участки скафандров бесполезно, это все равно что кидаться камешками. Нужно стрелять по ногам – так отчего-то получается намного чувствительнее.

Этот вывод немедля был проиллюстрирован точным попаданием с тылу – Жозеф Мартино расстарался. Эхайн даже присел от боли… однако же не упал, а развернулся и выпустил серию мощных, объемных разрядов в сторону Мартино. Его поддержали огнем еще трое, между тем как остальные четверо методично, с явным желанием экономить боеприпас, выжигали гнездо Юбера Дюваля.

И почему-то не проявлял никакой активности Готье. Неужели сбежал?! Ну да, что-то в нем сломалось за эти годы, появились неизвестные прежде нелюдимость, раздражительность, апатия… Но было бы чрезвычайно обидно обнаружить в нем еще и слабость характера. В конце концов, он сам вызвался, никто его не неволил…

Похоже, Истребителям удалось подавить очаги сопротивления – все, кроме одного.

Командор Хендрикс неловко перевернулся на спину и с полминуты полежал в этом положении – просто чтобы успокоить дыхание и избавиться от чертова камня, который лез куда не след. «Пока, Юбер. До встречи на небесах, Жозеф».

Он остался один, и теперь настал его черед.

Вздохнув несколько раз так глубоко, что закружило голову, командор резво вскочил на ноги.

И как-то сразу угловым зрением обнаружил в десятке метров от себя Эрнана Готье. В том же положении, на спине лицом вверх, как и сам был только что-то. Очевидно, эхайны подстрелили его сразу же, как только разобрались с патрульными. Те умерли красиво, во весь рост, паля по агрессорам почти в упор… и очень быстро. Но у командора были иные планы.

– Эй! – крикнул он и помахал рукой.

Необычное поведение всегда провоцирует подозрения. И чаще всего – в собственной уязвимости. Это он как-то услышал от Оберта, который всегда был горазд на всякие парадоксы, хотя, по-видимому, значительную часть их выдумывал из головы.

На сей раз Оберт не фантазировал.

Истребители оборотили к нему круглые безликие головы, но не стреляли. Даже тот, с подбитой ногой.

– Я просто хочу поговорить, – сказал командор, неспешно приближаясь к ним с поднятыми руками.

В правой все еще был зажат цкунг.

…Они ни черта не поймут. Они владеют интерлингом еще меньше, чем он – эхайнским языком. Пока он будет неловко и медлительно вязать осмысленные фразы из убогого своего словарного запаса, а они будут со все нарастающим раздражением пытаться его понять… а они будут пытаться, потому что сам он выглядит вполне безобидно, но при этом понесет какую-то устрашающую ахинею… он выгадает время, причем гораздо большее, нежели смог бы отыграть у судьбы, продолжая бесполезно пулять из своего укрытия. За это время женщины, дети и мужчины, которым он вверил их судьбу, удалятся на приличное расстояние и, если повезет, найдут какое-нибудь убежище…

Ничего из этого плана не вышло. Едва только командор Хендрикс, ни на мгновение не переставая говорить, приблизился на расстояние в полтора десятка шагов, по нему ударили из всех стволов.