Оберт старательно, рукавом, утер испарину со лба. Похоже, не он один перестал дышать в эту минуту. Многое бы он отдал за то, чтобы увидеть сейчас лицо капитана Ктелларна. Мешала чья-то широкая спина. Зато он прекрасно видел не слишком-то выразительный затылок де Врисса.

– У меня приказ, – сообщил капрал Даринуэрн тусклым голосом. Он говорил на интерлинге. – И мне, как вы понимаете, ничего не известно о намерении моего руководства его отменить.

– Хорошо, – неожиданно легко согласился капитан Ктелларн, рассеянно барабаня пальцами по чудом уцелевшему после внезапного взрыва эмоций столу. – Приказ? Пускай будет приказ. Но давайте тогда играть до конца, господа люди. Капрал, я хочу, чтобы вы проводили всех желающих на пункт связи.

– Куда?! – нахмурился тот.

– На пункт связи, – раздельно повторил капитан. – Это главное условие, выполнения которого добиваются господа, взявшие меня в заложники. У нас ведь есть пункт связи, не так ли?

Капрал Даринуэрн неопределенно крякнул.

– И это мое распоряжение не входит в конфликт с тем приказом, которому вы так неукоснительно подчиняетесь?

– Нет, янрирр капитан.

– Ну так выполняйте.

– А что же вы, янрирр капитан?

– А я останусь здесь. Подожду результатов вашей экскурсии. Вот с этим агрессивным господином, – капитан кивнул на де Врисса. – Не забывайте, что я у него в плену.

– Винс, – сказал командор Хендрикс. – Позвольте мне сменить вас. Полагаю, я справлюсь с этой штуковиной не хуже вашего.

– Нет, командор, – возразил де Врисс. – Может возникнуть необходимость открыть огонь. Я смогу это сделать. Вы сможете?

– Не думаю, что такая необходимость вообще возникнет, – с сомнением сказал командор Хендрикс.

– Ступайте с капралом, – сказал де Врисс. – И постарайтесь управиться до обеда. А то я что-то не очень хорошо себя чувствую.

– Винс… – начал было командор, но тот поднял ладонь, пресекая дальнейшие протесты.

Первым вышел капрал Даринуэрн, привычно сгибаясь в три погибели и придерживая берет, за ним потянулись люди. Спустя пять минут комната совершенно опустела. Уже с порога Оберт вдруг обернулся и сказал по-лимбургски:

– Все будет хорошо.

– Я знаю, – ответил де Врисс и с облегчением сел на освободившийся табурет напротив капитана Ктелларна.

«Не знаю, что тут может быть хорошего, – подумал он, привалившись одеревяневшей спиной к стене. – Кому вообще пришла в голову эта идея? С чего все началось? Такое чувство, будто бы все сразу и одновременно вдруг спятили. Да нет, конечно же, не сразу. Накапливалось понемногу, и у каждого свое. У меня – все эти болячки и страх смерти в придачу. У командора – непосильный гнет каждодневных забот о благополучии вверенных его попечению пассажиров трансгала, от которого и обломков-то уже, наверное, не осталось. У ван Ронкела – уязвленное самолюбие. Даже у юного Тони Дюваля что-то накопилось… дефицит впечатлений. Марсианский Олимп, видите ли, его поманил. У того же Оберта… Черт знает, что там у Оберта на уме, одно лукавство, но и ему, кажется, до чертиков обрыдли эхайны с их чугунными рожами, распухшим самомнением и ежечасным орднунгом. Вот и случилось то, что случилось. Мы все разом сорвались с цепи, и поэтому никто не удивился, когда события покатились лавиной. А что есть главное свойство хорошей лавины? Сползать по склону горы… того же марсианского Олимпа… ширясь и ускоряясь. Все на своем пути сносить к свиньям собачьим, накрывать случайных зевак и сулить массу неприятностей тем, кто не успел унести ноги. Может, и был какой-то камушек, да кто же его заметил? Мы не удивились, мы словно ждали… а вот эхайны, похоже, растерялись. Кому-нибудь удавалось остановить лавину? Не говоря уж о том, чтобы вернуть ее в прежние границы… Ну да, все эти грозные игрушки, цкунги, скерны и хоксаги… и приказы, которые никто не отменял. Ничего не нужно делать специально: при удачном стечении обстоятельств эхайны сами перегрызутся, потому что у всех свои приказы, свои планы на будущее, и никто не хочет принимать ответственность за чужие грехи. А лавина на то и лавина, что черта с два ей прикажешь, и план у нее один-единственный: под горку вниз и со страшной силой…»

В глазах все плыло, двоилось. Он старательно проморгался, но лучше не стало. Голова ныла в висках и слегка кружилась, сознание словно бы подернулось пыльной паутиной. А под самым сердцем понемногу накалялся гвоздь – десятидюймовый, четырехгранный, из тех, что называют «костылями». Ничего хорошего ждать от него не приходилось.

– Можете опустить оружие, – сказал капитан Ктелларн. – Я не собираюсь ничего предпринимать, пока не завершится этот нелепый вояж.

– Вы же знаете, я вам не верю, – ответил де Врисс, стараясь сообщить своему голосу подобающую уверенность.

– И напрасно. Хотите партию в шахматы?

– Я неважный игрок.

– Это заметно. Вы внезапно обнаружили наклонности к простым решениям. Для людей это необычно. Ну что ж… Тогда просто посидим и помолчим, каждый о своем. У вас это называется – медитировать.

– А у вас?

– Очень по-разному. Специального термина не существует. Дело в том, что мы, эхайны, занимаемся медитацией каждую свободную минуту. Это помогает нам сохранять хотя бы какую-то душевную гармонию и уравновесить безумие внутренних демонов смыслами внешнего мира и благоволением Стихий.

– Звучит расплывчато.

– Я не лучший специалист по человеческой фразеологии. Хотя в сравнении с доктором Сатнунком наверняка выгляжу Цицероном. «Если хотим пользоваться миром, приходится сражаться». Или вот еще: «Человек – твой злейший враг». Что Цицерон имел в виду этими словами? Может быть, он был эхайн?

– Вы можете помолчать? – осведомился де Врисс, не имея сил разомкнуть зубы.

«Если я и впрямь хочу покончить со всеми долгами, то сейчас самое время стрелять. Прямо в его наглую ухмыляющуюся эхайнскую рожу. Воображаю, как удивится этот долбаный Цицерон… Я должен уложить его. Хотя бы затем, чтобы они знали… И если я этого не сделаю, все окажется впустую…»

Гвоздь под сердцем обратился в раскаленный визжащий бурав. Вращаясь, он наматывал на себя все, во что вонзался: сердце, внутренности, душу… Де Врисс стиснул рукоять скерна, приводя в действие системы генерации импульса – оружие дрогнуло, зашипело, как растревоженная змея… «Молитесь за меня все, кто умеет, я отправляю свою бессмертную душу прямиком в ад…» Плоская, размытая фигура по ту сторону прицельной линии бесшумно завалилась на бок… словно в тире… Он разжал пальцы, выпуская скерн, вдруг ставший безумно тяжелым, как все грехи мира…

И стремительно погрузился в топкую пустоту, где боль наконец-то оставила его.