Глава 10

Город Скарта раскинулся между двух холмов на юго-западе Скултика. Стен у него не было, но вокруг на скорую руку соорудили кое-какие заграждения — земляные насыпи и глубокие рвы. Солдаты и теперь трудились, воздвигая новые препятствия и закладывая окна окраинных домов. Но все работы прекратились, когда в город въехал Карнак во главе обоза.

— Добро пожаловать домой, генерал! — крикнул какой-то солдат с недостроенной стены.

— Вечером будет мясо — как тебе такая новость?

Нездешний ехал в хвосте колонны рядом с Дардалионом.

— Еще одна славная победа Карнака, — сказал он. — Погляди, как валит к нему народ! Можно подумать, что это он защищал Мазин. А где же Геллан в сей миг торжества?

— За что ты его так невзлюбил?

— Я не питаю к нему неприязни — но он позер.

— Может быть, так и надо? Разбитая армия нуждается в героях.

— Возможно. — Нездешний оглядел укрепления. Они были устроены с толком: рвы достаточно глубоки, чтобы остановить кавалерийскую атаку, а стены поставлены именно так, чтобы лучники, укрывшись за ними, могли нанести наибольший ущерб врагу. Но при длительном сражении проку от них не будет — неприступными их никак не назовешь, да и между собой они не связаны. Скарту невозможно превратить в крепость. Все это затеяно скорее с целью приободрить горожан, чем ради настоящей обороны.

Преодолев полосу препятствий, обоз въехал в город. Дома здесь строились в основном из белого камня, добываемого в Дельнохских горах на севере. Низкие строения теснились вокруг бывшей цитадели, где теперь помещались городской совет и резиденция Эгеля — Я найду вас после, — сказал Нездешний Дардалиону, натянув поводья и сворачивая к восточному кварталу.

После разговора с Карнаком его больше не охраняли, но он все же ехал с осторожностью, то и дело оглядываясь и проверяя, не следят ли за ним. Дома здесь были победнее, стены выбелены в подражание роскошным гранитным и мраморным особнякам северного квартала.

Нездешний подъехал к гостинице на улице Ткачей и поставил лошадь на конюшню. Гостиница была переполнена, в воздухе висел запах застарелого пота и дешевого пива. Нездешний протолкался к длинной деревянной стойке, обшаривая глазами толпу. Трактирщик, увидев его, вскинул вверх оловянный кувшин.

— Пива? Нездешний кивнул.

— Я ищу Дурмаста, — тихо сказал он.

— Его многие ищут. Нужный, видать, человек.

— Он свинья — но у меня к нему дело.

— Должок, что ли? — усмехнулся трактирщик, показав обломки желтых зубов. — Стыдно сказать, но он мой друг. — Тогда ты должен знать, где искать его.

— Неужто его дела так плохи?

Трактирщик снова ухмыльнулся и наполнил кружку пенящимся пивом.

— Если поищешь хорошенько, то найдешь. Пей на здоровье.

— Сколько я должен?

— Деньги сейчас ничего не стоят, приятель, поэтому я наливаю даром.

Нездешний сделал глоток.

— Это с тебя надо брать деньги за такой напиток.

Трактирщик отошел. Нездешний спокойно ждал, положив локти на стойку. Вскоре к нему подошел юнец с острым личиком, тронул его за плечо и сказал:

— Пошли.

Они вышли через узкую заднюю дверь во двор, а оттуда в переулок. Парнишка маячил впереди, сворачивая то налево, то направо, и наконец остановился перед солидной, с медными заклепками, дверью. Он постучал три раза, потом еще два, и женщина в длинном зеленом платье открыла ему дверь. Она устало провела гостей к комнате на задах дома. Юнец постучал опять, подмигнул Нездешнему и ушел.

Нездешний взялся за ручку двери, потом прижался спиной к стене и распахнул дверь настежь. Короткая арбалетная стрела вонзилась в стену и высекла сноп искр.

— Так-то ты встречаешь старых друзей? — сказал Нездешний.

— С друзьями надо держать ухо востро, — прозвучало в ответ.

— Ты должен мне деньги, негодяй!

— Так иди и возьми их.

Нездешний отошел к противоположной стене, с разбегу влетел в комнату, перекатился по полу и вскочил на ноги с ножом наготове.

— Все, ты убит! — раздался тот же голос, на этот раз с порога. Нездешний медленно обернулся. В дверях стоял здоровенный, как медведь, детина с черным арбалетом, нацеленным гостю в живот.

— Стареешь, Нездешний, медленно стал поворачиваться. — Дурмаст разрядил арбалет, ослабил тетиву и прислонил оружие к стене.

Нездешний, покачав головой, убрал нож. Великан подошел к нему и стиснул в костоломном медвежьем объятии, поцеловав в лоб.

— От тебя луком несет, — сказал Нездешний. Дурмаст с ухмылкой плюхнулся в кожаное кресло. Он был еще больше, чем помнилось Нездешнему, и зарос лохматой бурой бородищей. Одет он был, как всегда, в домотканую шерсть зеленых и бурых тонов, отчего походил на дерево, оживленное с помощью колдовства. Ростом он чуть-чуть не дотягивал до семи футов и весил больше, чем трое крупных мужчин. Нездешний знал его одиннадцать лет и доверял ему, насколько был способен доверять человеку.

— Однако к делу, — заговорил наконец Дурмаст. — За кем ты охотишься?

— Ни за кем.

— В таком случае, кто охотится за тобой?

— Все, кому не лень, — но в основном Братство.

— Ты хорошо выбираешь себе врагов, дружище. На вот, прочти. — Дурмаст выудил из кучи пергаментов тугой свиток с черной печатью, уже взломанной.

Нездешний быстро пробежал бумагу глазами.

— Пять тысяч золотых? Как высоко меня ценят!

— Не тебя, твой труп.

— Вот почему ты встретил меня с арбалетом.

— Гордость мастера. В черный день я всегда смогу вспомнить о награде за твою волчью голову.

— Мне нужна твоя помощь, — сказал Нездешний, садясь напротив великана.

— Она дорого тебе обойдется.

— Ты же знаешь, я могу заплатить. Притом ты должен мне шесть тысяч серебром.

— Стало быть, на такой цене и сойдемся.

— Ты не знаешь еще, что мне нужно.

— Нет, но цену назначаю такую.

— А если я откажусь?

Улыбка исчезла с лица великана.

— Тогда Братство выплатит мне награду за тебя.

— Экий ты неуступчивый.

— Ты тоже хорош — вспомни, как ты вел себя на той вентрийской горе, когда я сломал ногу. Шесть тысяч за лубок и за лошадь!

— Враги были близко — неужто ты так дешево ценишь свою жизнь?

— Другой спас бы меня задаром, по дружбе, — У таких, как мы, нет друзей, Дурмаст.

— Значит, ты согласен на мою цену?

— Да.

— Вот и славно. Чего ты хочешь?

— Чтобы кто-нибудь проводил меня к Рабоасу, Священному Великану.

— Зачем? Ты ведь знаешь дорогу.

— Я хочу вернуться живым. Притом возвращаться я буду с грузом.

— Хочешь похитить надирские сокровища из их священного места? Тогда тебе не проводник нужен — тебе нужна армия! Обратись к вагрийцам — у них, может, силенок и хватит, хотя сомнительно.

— Мне нужен человек, которого надиры знают и охотно принимают в своих становищах. И клад, который я должен найти, принадлежит не надирам, а дренаям. Но не стану лгать тебе, Дурмаст, опасность очень велика. За мной будет гнаться Братство, которое зарится на то же сокровище.

— Клад-то, как видно, недурен?

— Ему цены нет.

— Какую же долю ты предложишь мне?

— Половину того, что получу сам.

— Честная дележка. И сколько же ты получишь?

— Ничего.

— Ты пообещал это своей матушке на ее смертном одре?

— Нет — одному слепому старцу.

— Я не верю ни единому твоему слову. Ты в жизни ничего еще не делал задаром. Боги! Я дважды спасал тебя без всякой корысти, а когда я оказался в беде, ты запросил с меня деньги. Теперь, выходит, ты благотворительностью занялся? Не зли меня, Нездешний, — тебе же хуже будет.

— Я сам себе удивляюсь, — пожал плечами Нездешний, — и мало что могу к этому добавить.

— Можешь, можешь. Что это за старец?

Нездешний медлил. Что рассказывать? Какими словами объяснить Дурмасту, что с ним, Нездешним, произошло? Нет таких слов. Дурмаст — убийца, безжалостный и безнравственный, такой же, каким совсем недавно был и он сам. Разве поймет Дурмаст, какой стыд вселил старик в его душу?.. Он набрал воздуха и начал излагать все, как было, без прикрас.

Дурмаст выслушал молча, без всякого выражения на широком лице и без единого проблеска в зеленых глазах. Завершив свой рассказ, Нездешний развел руками и умолк.

— Итак, дренаи готовы отдать за эти доспехи все, что у них есть? — спросил Дурмаст.

— Да.

— А вагрийцы и того больше?

— Это так.

— И ты собираешься сделать это задаром?

— С твоей помощью.

— Когда ты намерен выехать?

— Завтра.

— Знаешь дубовую рощу на севере?

— Знаю.

— Встретимся там и двинемся через Дельнохский перевал.

— А как же деньги? — тихо спросил Нездешний.

— Шесть тысяч, как условились, — и будем в расчете.

Нездешний удивленно кивнул.

— Я думал, ты запросишь больше, учитывая трудность задачи.

— Жизнь полна неожиданностей.

Когда гость ушел, Дурмаст кликнул к себе остролицего парнишку.

— Слыхал?

— Слыхал. Он что, спятил?

— Нет, просто размяк. Такое случается, Сорак. Однако не будем недооценивать его. Он один из лучших воинов, известных мне, и убить его будет не так-то просто.

— Почему ты не убьешь его сразу и не получишь награду?

— Потому что, кроме награды, мне нужны еще и доспехи.

— Хорош друг, — ухмыльнулся Сорак.

— Ты же слышал, что он сказал: у таких, как мы, нет друзей.

Даниаль отвела детей в маленькую школу на задах ратуши. Трое священников Истока собрали там больше сорока детей, осиротевших во время войны. Еще триста ребятишек разместили у жителей Скарты. Крилла и Мириэль остались в приюте с видимой охотой и весело помахали Даниаль с площадки для игр.

— Скажи, сестра, — спросил пожилой священник, провожавший ее до ворот, — что тебе известно о Дардалионе?

— Он священник, как и ты.

— Священник, который убивает, — грустно заметил учитель.

— Что я могу тебе сказать? Он делал то, что считал нужным для спасения людей, — в нем нет зла.

— Зло есть в каждом из нас, сестра, и о человеке судят по тому, насколько успешно он с ним борется. Наша молодежь только и говорит, что о Дардалионе, — боюсь, не принес бы он беды нашему ордену.

— Быть может, он, напротив, принесет вам спасение.

— Если спасение нам может принести человек, все, во что мы верим, теряет смысл. Ведь если человек сильнее Бога, зачем тогда поклоняться какому-то божеству? Но я не хочу отягощать твой ум этими вопросами. Да благословит тебя Исток, сестра.

Даниаль шагала прочь по белой улице. Грязная и оборванная, она чувствовала себя нищенкой под взглядами горожан. Какой-то толстяк хотел подать ей, но она только сверкнула на него глазами. Потом ее остановила женщина.

— Ты приехала с обозом, милая?

— Да.

— А был с вами солдат по имени Ванек?

— Да, хромой.

Женщина явно испытала облегчение. Когда-то она, видимо, была красива, но теперь расплылась, покрылась морщинами и лишилась нескольких зубов с правой стороны, отчего ее лицо казалось перекошенным.

— Меня зовут Тасия. Рядом с моим домом есть баня — пойдем, я отведу тебя.

Баней давно не пользовались, и главный бассейн был пуст, но в боковых комнатах еще сохранились чаны. Даниаль с Тасией натаскали ведрами воды из колодца и наполнили медную ванну. Скинув платье, Даниэль села в холодную купель.

— Воду здесь больше не греют с тех пор, как уехал советник. Баня принадлежала ему — теперь он в Дренане.

— Ничего, и так хорошо. Нет ли тут мыла?

Тасия вышла и вскоре вернулась с мылом, полотенцами, юбкой и рубахой.

— Тебе это будет великовато, но я могу ушить.

— Ванек ваш муж?

— Был мужем. Теперь он живет с молодой в южном квартале.

— Мне очень жаль.

— Никогда не выходи за солдата — так люди говорят. Дети по нему скучают, он хорошо ладит с детьми.

— Долго вы были женаты?

— Двенадцать лет.

— Может быть, он еще вернется.

— Вернется — если зубы у меня отрастут заново и лицо помолодеет! У тебя есть где остановиться?

— Нет.

— Ну так пойдем к нам. Там тесновато, но удобно — если дети тебе не мешают.

— Спасибо, Тасия, но я не уверена, что останусь в Скарте.

— Куда же ты денешься? Пурдол вот-вот падет, как я слышала, несмотря на все обещания Карнака и Эгеля. Они, должно быть, за дураков нас считают. Против вагрийцев никто не устоит — смотри, как быстро они захватили всю страну.

Даниаль промолчала — она ничем не могла обнадежить эту женщину.

— Есть у тебя мужчина? — спросила Тасия. Даниаль подумала о Нездешнем и покачала головой.

— Твое счастье. Мы влюбляемся в них, а они влюбляются в гладкую кожу и яркие глазки. Я своего любила по-настоящему. Ну пусть бы он спал с ней, когда захочет, — зачем было уходить к ней совсем?

— Да... Не знаю, что вам и сказать.

— Где тебе знать. Знание придет, когда твои красивые рыжие локоны поседеют и кожа станет дряблой. Хотела бы я снова стать молодой, иметь красивые рыжие волосы и не знать, что ответить старухе.

— Никакая вы не старуха.

Тасия сложила одежду на стул.

— Как помоешься, приходи в соседний дом. Я приготовила ужин — одни овощи, правда, но кое-какие приправы еще остались.

Когда она ушла, Даниаль налила мыла на волосы и принялась отмывать грязь и жир. Потом встала, вытерлась и посмотрелась в бронзовое зеркало у дальней стены.

Собственная красота почему-то не придала ей бодрости вопреки обыкновению.

Дардалион вышел на окраину города и пересек по горбатому мостику узкий ручей. Здесь росли тонкоствольные вязы и березы, похожие на прутики по сравнению с кряжистыми лесными дубами. У ручья цвели цветы. Казалось, колокольчики парят над землей, словно сапфировый туман. На Дардалиона повеяло покоем и гармонией.

Шатры священников стояли на лугу правильным кругом. Рядом было новое кладбище, на могилах лежали цветы.

Чувствуя себя неловко в своих доспехах, Дардалион вышел на луг, и все взоры устремились на него. Самые смешанные чувства передавались ему: страдание, боль, разочарование, восторг, гордость, отчаяние. Он впитывал их, как и духовные образы тех, кто переживал их, и отвечал любовью, рожденной из горя.

Священники молча обступили его, оставив проход к шатру посередине круга. Оттуда вышел пожилой человек и низко поклонился Дардалиону. Дардалион упал перед настоятелем на колени и склонился до земли.

— Добро пожаловать, брат Дардалион, — ласково произнес старик.

— Благодарствую, отец настоятель.

— Не хочешь ли ты снять свою броню и воссоединиться с братьями?

— Сожалею, но вынужден отказаться.

— Значит, ты больше не священник и не должен стоять передо мной на коленях. Встань — ты разрешен от своих обетов. — Я не просил разрешать меня от них.

— Орел не тянет плуг, Дардалион, и Истоку не нужны половинчатые герои.

Настоятель наклонился и мягко поднял Дардалиона с колен. Молодой священник заглянул ему в глаза, думая найти там праведный гнев, но нашел только печаль. Настоятель был очень стар, годы испещрили его лицо морщинами, но глаза остались яркими, живыми и умными.

— Мне не нужна свобода. Я буду по-прежнему идти к Истоку, но иным путем.

— Все пути ведут к Истоку, Он же либо вершит суд, либо дарует блаженство.

— Не надо играть со мной в слова, отец. Я не ребенок. Я видел великое зло на этой земле и не стану безропотно смотреть, как оно торжествует.

— Кто знает, в чем истинное торжество? Что есть жизнь, как не поиски Бога? Что она такое — поле битвы, помойная яма или рай? Я зрю боль, которую видел ты, и она печалит меня. Всякую боль я встречаю словами утешения и всякое горе — обещанием грядущего блаженства. Я живу, чтобы исцелять, Дардалион. Меч не дарует победы.

Дардалион выпрямился и посмотрел вокруг, чувствуя груз незаданных вопросов. Все смотрели на него — он вздохнул и закрыл глаза, моля Исток просветить его. Но он не получил ответа, и бремя не спало с его души.

— Я привез в Скарту двух детей — чудесных, одаренных девочек. Я видел, как гибнут дурные люди, и знаю, что их смерть дарует жизнь невинным существам. Я неустанно молился, чтобы путь был указан мне и будущее открыто. Мне кажется, отец настоятель, что Исток во многом стремится к равновесию. Есть охотники, и есть добыча. Самый слабый детеныш в стаде становится добычей волков, и потому выживает только сильная порода. Но когда волков слишком много, они могут истребить все стадо — и охотники устраивают облаву на зверей, убивая опять-таки слабых и престарелых.

Сколько нужно еще примеров, чтобы убедиться, что Исток есть Бог справедливости? Зачем он создал орла и волка, саранчу и скорпиона? Единственно ради равновесия. Но когда мы видим, как торжествует зло и приверженцы Хаоса опустошают землю, мы сидим в своих шатрах и размышляем о тайнах бытия. Где же здесь равновесие, отец настоятель?

Мы стремимся преподать миру наши истины. Но если бы все соблюдали целомудрие, подобно нам, кому бы мы их преподавали? Род человеческий прекратился бы.

— И не стало бы войн, — заметил настоятель. — Не стало бы алчности, похоти, отчаяния и горя.

— А заодно любви, радости и счастья.

— Счастлив ли ты теперь, Дардалион?

— Нет. Я растерян, и душа у меня болит.

— А был ли ты счастлив, будучи священником?

— Да. Был.

— Разве это не доказательство того, что ты заблуждаешься?

— Нет — скорее это доказательство моего себялюбия. Мы стремимся заботиться о ближнем, чтобы получить благословение Истока. Но движет нами не любовь к ближнему, а собственная корысть. Мы проповедуем любовь не ради самой любви, а ради того, чтобы обеспечить себе блаженство. Ты утешаешь страждущих? Но как? Как можешь ты понять их боль? Мы все книжники, не знающие истинной жизни. Даже к смерти мы относимся постыдно, приветствуя ее, как колесницу, уносящую нас в рай. Где же здесь самопожертвование? Враг дарует нам желанную смерть, и мы принимаем ее с благодарностью. Принимаем дар Хаоса — грязный, запятнанный кровью, гнусный дар самого дьявола.

— Ты сам запятнан Хаосом. Слова твои как будто разумны, но за ними стоит Дух Хаоса. Недаром сам он именует себя Утренней Звездой, а мы зовем его Князем Лжи. Легковерные поглощают его посулы, а он поглощает их. Я заглянул в тебя, Дардалион, и не нашел в тебе зла. Но чистота привела тебя к погибели, когда ты вздумал путешествовать с убийцей Нездешним. Ты был слишком уверен в своей чистоте, и зло, заключенное в этом человеке, одолело тебя.

— Я не нахожу в нем зла. Он не подчиняется законам морали, он жесток, но зла в нем нет. Ты прав — в чем-то он повлиял на меня. Но чистота — не плащ, который буря может забрызгать грязью. Нездешний просто заставил меня пересмотреть мои взгляды.

— Вздор! — вскричал настоятель. — Он напоил тебя своей кровью и перелил в тебя свою душу. Вы стали едины и вместе боретесь с добром, которое ты внес в его злую натуру. Вы связаны, как сросшиеся близнецы. Он пытается творить добро, а ты — зло. Разве ты сам этого не видишь? Если мы будем слушать тебя, нашему ордену придет конец, и все, на чем мы стоим, будет развеяно по ветру. Из себялюбия ты ищешь приюта среди нас, думая утолить здесь свои сомнения. Но мы не примем тебя.

— Теперь и ты заговорил о себялюбии, отец настоятель. Тогда скажи мне вот что: если мы, священники, должны всячески избегать себялюбия, почему мы тогда позволяем Братству убивать нас? Если самопожертвование предполагает отказ от чего-то ради помощи ближнему, то сопротивление Братству как раз и будет самопожертвованием. Мы не желаем воевать, мы желаем умереть — стало быть, сражаясь, мы жертвуем собой и помогаем сохранить жизнь невинных.

— Уйди прочь, Дардалион! Ты осквернен столь сильно, что не в моей слабой власти помочь тебе.

— Тогда я буду сражаться один, — холодно поклонившись, объявил Дардалион.

Священники расступились перед ним, и он прошел, ни на кого не глядя и наглухо отгородившись от их чувств. Он перешел через мост и остановился, глядя на струи ручья. Ему больше не было неловко в доспехах, и бремя свалилось с его души. Потом он услышал шаги и увидел священников, идущих к нему по мосту, — все они были молоды. Первым шел плотный, коренастый юноша с яркими голубыми глазами и коротко остриженными белокурыми волосами.

— Мы хотим поговорить с тобой, брат, — сказал он. Дардалион кивнул, и пришедшие полукругом расселись около него на траве. — Меня зовут Астила. Мы, присутствующие здесь, давно ж дали тебя. Ты согласен открыть нам свое сознание?

— С какой целью?

— Мы хотим понять твою жизнь и происшедшую с тобой перемену. Проще всего это сделать, прочитав твою память.

— А чистоту запятнать не боитесь?

— Соединенная воля спасет нас, если такая опасность возникнет.

— Тогда согласен.

Священники наклонили головы и закрыли глаза. Дардалион содрогнулся, когда они подключились к его разуму и души их слились воедино. Пестрым вихрем закружились воспоминания. Радости и муки детства. Годы учения. Мечты. Вот вихрь приостановился — наемники снова привязали его к дереву, принялись кромсать ножами, и боль вернулась к нему. А затем...

Нездешний. Спасение. Пещера. Кровь. Свирепый восторг битвы и смерти. Стены Мазина. Постоянная молитва указать путь, не находящая ответа...

Их души вернулись в свои тела, и Дардалион почувствовал дурноту. Он открыл глаза и пошатнулся. Глоток чистого воздуха помог ему прийти в себя.

— Каков же итог ваших изысканий? — спросил он.

— В первый миг кровь Нездешнего глубоко осквернила тебя, — сказал Астила, — поэтому ты изрубил своего противника на куски. Но с тех пор, что бы ни говорил настоятель, ты успешно боролся со злом.

— Так вы не признаете меня правым?

— Нет. И все-таки мы пойдем за тобой. Все пойдем.

— Почему?

— Потому что мы слабы, как и ты. И священники из нас никудышные, несмотря на все наши старания. Исток мне судья — и если он обречет меня на вечную гибель, так тому и быть. Я не в силах больше смотреть, как убивают моих братьев, не могу видеть, как умирают дренайские дети, и готов сразиться с Братством.

— Почему же ты бездействовал раньше?

— На это не так легко ответить. Скажу за себя одного: я боялся стать таким же, как Черные Братья. Я не знал, возможно ли при той ненависти, что снедала меня, сохранить хоть какую-то чистоту, сохранить в себе Бога. Ты сохранил — и я пойду за тобой.

— Нам недоставало вождя, — сказал другой священник.

— Теперь вы его нашли. Сколько нас здесь?

— Вместе с тобой — тридцать.

— Тридцать? Хорошо. Начало положено.