Глава 9

В комнате ожидания Хонор Харрингтон откинулась в кресле, закрыла глаза и попыталась притвориться спящей. Правда, она сильно сомневалась, что введет кого-нибудь в заблуждение… и уж точно не рассчитывала одурачить Пола Тэнкерсли. На коленях Хонор мягким теплым комочком примостился Нимиц, чье сопереживание соединяло ее с эмоциями сидевшего рядом Пола. По мере того как томительно тянулось время, она все сильнее чувствовала его нарастающее беспокойство, к сожалению, лишь усугублявшее ее собственную тревогу. В этой ситуации Хонор была благодарна Полу за то, что он сочувствовал молча, не пытаясь – что наверняка попробовал бы сделать кто-то менее чуткий – приободрить и успокоить ее.

Все затянулось слишком надолго. С того момента, как ей стал известен состав суда, Хонор охватил страх, и с каждым часом мучительного ожидания этот страх усиливался. Воспоминание о предупреждении королевы относительно политических последствий, которых при всем желании не избежать, жгло ее, словно кислота, пролитая на зияющую рану. Ей казалось, что неспособность суда вынести приговор будет равносильно оправданию, если не хуже. Юнг, во всяком случае, снова будет гордо козырять своей неуязвимостью, и она не знала, как вынесет это еще раз.

Хотя на самом деле застарелая ненависть запаха не имеет, Александеру казалось, что кондиционер в совещательной комнате просто не выдержал перегрузки. Что, по правде сказать, было бы понятно: в течение нескольких последних часов психическое напряжение в помещении было таким, что ощущалось физически – как способное вывести из строя даже неодушевленный прибор.

Откинувшись в кресле, он потер уставшие глаза, изо всех сил стараясь не поддаваться овладевающему им унынию. Дискуссия в очередной раз выдохлась, сменившись натянутым молчанием. Впрочем, слово «дискуссия», подразумевающее обмен доводами и оценку их убедительности, едва ли подходило для определения происходящего. Все члены суда – включая, как с грустью признался себе граф, его самого – стояли на своем и не намерены были отступать ни на йоту, независимо от аргументации противников. Исполняя долг председателя, он позволил Кьюзак и Сименгаарду ожесточенно спорить с Юргенсом и Леметр. Соня Хэмпхилл, несмотря на свое старшинство, высказывалась реже, чем он сам, но голосовала всякий раз одинаково.

После того как бюллетени – с тем же тупиковым результатом – были заполнены восемь раз и Хэмиш уже с трудом справлялся с пульсирующей в висках тупой болью, он устало предложил:

– Послушайте, мы спорим не один час, а ведь никто даже не обратился к свидетельским показаниям. Кто-нибудь из вас хотя бы задавался вопросом о том, как факты представлены обвинением?

Ответом ему было молчание. Граф тяжело вздохнул.

– Так я и думал. А значит, мы находимся в тупике, причем не из-за того, что делал или не делал лорд Юнг, не из-за того, что делала или не делала леди Харрингтон, но исключительно в силу критериев, на основе которых пытаемся вынести решение. Мы не сдвинулись ни на миллиметр.

– И я не верю, что мы это сделаем… сэр. – Голос Юргенса охрип, но взгляд, скрестившийся со взглядом Александера, сохранил вызывающий блеск. – Я утверждал и продолжаю утверждать, что лорд Юнг действовал в рамках Военного Кодекса, что делает все это разбирательство просто нелепым.

– Согласна, – поддержала его коммодор Леметр.

Кьюзак и Сименгаард готовы были ринуться в бой, но адмирал Александер предостерегающе поднял руку и заговорил сам.

– Возможно, вы и правы, адмирал Юргенс, однако я вовсе не уверен в том, что другая коллегия согласится с вашей точкой зрения. Если мы не придем к решению, у Адмиралтейства не останется иного выхода, кроме как собрать трибунал в другом составе – таком, что его решение почти наверняка будет не в пользу лорда Юнга.

– Надо полагать, что это возможно, сэр, – ответил Юргенс. – Но я могу голосовать лишь так, как велят мне моя совесть и мое собственное понимание существа дела с позиции действующего законодательства.

– Независимо от политических и военных последствий, адмирал? – вырвалось у Хэмиша.

Он тут же прикусил язык, но было поздно. Глаза Юргенса вспыхнули.

– Я присягал в том, что буду принимать решение на основе имеющихся доказательств и моего понимания Военного Кодекса, – язвительно указал он. – Возможные политические осложнения не должны иметь к этому никакого отношения. Но раз уж вы, сэр, сочли возможным напомнить о них, я должен заявить, что сам этот процесс, по существу, является политическим. Он затеян ради того, чтобы приговорить лорда Юнга к смертной казни в угоду политической клике заговорщиков и кучке старших офицеров, желающих извлечь политическое преимущество, оказав помощь леди Харрингтон в сведении личных счетов.

– Что?!

Тор Сименгаард приподнялся с места, вцепившись ручищами в столешницу так, словно намеревался разнести ее в щепки.

– Это общеизвестный факт, капитан, – буркнул Юргенс. – Харрингтон ненавидит Юнга еще с тех пор, когда они вместе учились в Академии. Сейчас она оказалась любимицей толпы, и ей представилась возможность покончить с ним посредством этого судебного фарса. А некоторые старшие офицеры, – он упорно смотрел на Сименгаарда, не желая встречаться взглядом с адмиралом Александером, – готовы подписаться под любой юридической абракадаброй, лишь бы преподнести ей на блюде голову соперника и настроить общественное мнение против оппозиции. Воля ваша, но я, со своей стороны, в этом позорище участвовать не собираюсь.

Сименгаард издал низкое рычание, но прежде чем он успел что-то сказать, зазвучал резкий голос Леметр.

– Я полагаю, адмирал Юргенс затронул весьма важный аспект происходящего, – сказала она, сурово глядя на Сименгаарда. – В этой связи я обязана указать, что выбор Правительством капитана Харрингтон для протаскивания и проталкивания более чем сомнительных решений меня тревожит. Весьма тревожит. Совершенно очевидно, что по своей натуре эта особа вспыльчива, злопамятна и мстительна, причем не только в тех случаях, когда дело касается лично лорда Юнга. Вряд ли стоит напоминать вам, что на Ельцине она оскорбила действием посла Короны и в той же системе совершила попытку убийства. Ее самонадеянность, равно как и склонность к несоблюдению субординации, установлены однозначно. Напомню вам о показаниях, данных ею Комиссии по развитию вооружения, показаниях, которые свелись к грубым нападкам на адмирала Хэмпхилл, возглавлявшей эту Комиссию.

Соня вздрогнула и подняла было руку, но тут же опустила ее, предоставив Леметр изрыгать накопившуюся злобу.

– Эта женщина представляет собой угрозу. И мне нет дела до того, кто мог поддержать ее действия при Ханкоке! Никто, капитан Сименгаард, – никто! – не может поставить себя выше закона. Поэтому я как член военного трибунала требую от Главного военного прокурора провести тщательное расследование ее поведения, имея в виду наличие в нем несомненных признаков мятежа, выразившегося в наглой узурпации полномочий.

– Я поддержу это обращение! – рявкнул Юргенс.

Сименгаард и Кьюзак одновременно вскочили с мест.

Белая Гавань обмяк в кресле, ужасаясь тому, к каким чудовищным последствиям привела его оговорка. Забыв о субординации и приличиях, четыре офицера поливали друг друга бранью, и лишь Соня Хэмпхилл молча морщилась, наблюдая, во что превратилось судебное заседание.

Помотав головой, как собравший последние силы боец, граф встал и изо всех сил грохнул по столу обоими стиснутыми кулаками.

– Молчать!

Его рев потряс совещательную комнату: противники оторопело уставились на председательствующего. Неприкрытая ярость на его лице поразила их до такой степени, что они лишились дара речи.

– Сядьте! – прорычал он, тяжело опираясь о полированную столешницу и обводя членов суда грозным взглядом.

Они замешкались.

– Ну! – рявкнул граф, и этот окрик вогнал их в кресла, точно взрывной волной.

– Настоятельно требую, чтобы все вы внимательно выслушали мои слова, – произнес он с вернувшимся к нему ледяным спокойствием. – Это в ваших интересах, поскольку повторять я не намерен. Предупреждаю: если кто-то из вас независимо от мнения, которого придерживается по существу дела, вновь допустит столь непозволительное поведение, я как председательствующий добьюсь обвинения этого офицера перед судом чести. Надеюсь, всем ясно?

Ответом послужило молчание. Вздохнув, он тяжело опустился в кресло.

– Это военный трибунал. Сколь ни различны наши взгляды, мы должны вести себя как старшие офицеры Флота Ее Величества, а не как банда малолетних хулиганов. Если вы не в состоянии осуществлять обмен мнениями, соблюдая элементарные правила вежливости, я введу в действие официальные парламентские процедурные нормы и займусь каждым из вас в отдельности.

Кьюзак и Сименгаард выглядели смущенно и пристыжено, а Леметр – напуганно и угрюмо. Лишь Юргенс встретил сердитый взгляд графа с вызовом.

– Со всем приличествующим почтением, адмирал Александер, – сказал он, прилагая усилия, чтобы заставить голос звучать спокойно, – должен сообщить, что, по моему мнению, продолжение дискуссии не имеет смысла. В данном составе трибунал вердикта не вынесет. Как бы ни хотели того некоторые из присутствующих, добиться осуждения лорда Юнга им не удастся. По моему мнению, у вас как у председательствующего есть лишь один выход.

– Вот как, адмирал Юргенс? И в чем же он заключается?

– Вам следует объявить о неспособности суда вынести вердикт и рекомендовать снять все выдвинутые обвинения.

– Снять? – чуть ли не крикнул Сименгаард, и в ответ Юргенс, не сводя взгляда с Белой Гавани, спокойно кивнул.

– Вот именно, – подтвердил он, не скрывая торжества. – Как вы сами объяснили нам, адмирал, политическая ситуация сложилась критическая. Решение о созыве суда в новом составе лишь усугубит кризис. Как председатель вы уполномочены вносить любые рекомендации, но окончательное решение будет приниматься на самом высоком уровне, и я сильно сомневаюсь в том, что герцог Кромарти поблагодарит Адмиралтейство за продолжение этого дела. В данных обстоятельствах предложение отказаться от обвинения является наиболее конструктивным и представляет собой прекрасную лазейку для Правительства. Изящный способ добиться того, чтобы и герцог, и оппозиция оставили этот пункт разногласий позади и попытались договориться по вопросу о войне.

Звучавшее в голосе Юргенса злобное удовлетворение заставило Хэмиша до боли сжать зубы. Этот человек сбросил маску, ибо приблизился к достижению цели, к которой стремился с самого начала.

– Минуточку, адмирал Александер!

Голос адмирала Кьюзак дрожал от усилий, потребовавшихся ей, чтобы не сорваться. Она обратилась к Юргенсу:

– Адмирал, вы знакомы со свидетельскими показаниями и не хуже всех остальных в этой комнате понимаете, что Павел Юнг ударился в панику. Ударившись в панику, он пустился в бегство. Пустившись в бегство, он подставил своих товарищей – воинов королевы – под вражеский огонь, унесший десятки, а может быть, и сотни жизней. Вам это прекрасно известно. Забудьте о леди Харрингтон, хороша она или плоха. Забудьте о букве закона и о степени «понимания» им ситуации. Он нарушил присягу и предал своих товарищей, и они знают, что он сделал это, а данному суду поручено не просто определить его вину или невиновность. Жонглирование юридическими терминами и буквоедство, возможно, и уместны в гражданском судопроизводстве, но здесь военный трибунал. Суд, который призван стоять на защите чести и достоинства Королевского Флота. Поддерживать его боевую мощь. Вы понимаете – не можете не понимать, – как скажется на боевом духе личного состава известие о нашей неспособности наказать труса. И при этом вы готовы пустить в ход все тонкости юридической казуистики, чтобы избавить отъявленного мерзавца от расстрела. Опомнитесь! Неужто вы не ведаете, что творите?

Юргенс понурился и спрятал глаза, а Кьюзак повернулась к Леметр и Хэмпхилл.

– Неужели хоть одна из вас этого не понимает? – спросила она уже не яростно, а чуть ли не умоляюще. – Неужели вы готовы покрыть позором ваши мундиры?

Коммодор Леметр заерзала в кресле и отвела взгляд по примеру Юргенса, а вот Соня Хэмпхилл подняла голову, оглядела собравшихся и встретилась взглядом с адмиралом.

– Нет, адмирал Кьюзак, – спокойно ответила она. – К этому я не готова.

Юргенс вскинул голову. И он, и Леметр с удивленными лицами обернулись к Хэмпхилл, и Юргенс уже набрал воздуху, собираясь высказаться, однако Соня, проигнорировав их, повернулась к Белой Гавани. А когда увидела такое же изумление и в его взоре, уголки ее рта изогнулись в едва заметной улыбке.

– Я не стану голосовать за осуждение лорда Юнга по обвинениям, предусматривающим смертную казнь, – тихо, но отчетливо произнесла она. – Причем независимо от того, имел ли он с юридической точки зрения право отказаться выполнять приказы леди Харрингтон и насколько это оправдывалось его пониманием обстановки.

Она сделала паузу, и Хэмиш медленно наклонил голову. Это простое утверждение могло при желании быть истолковано как отказ следовать данной ею присяге, но она, по крайней мере, сказала правду. В отличие от Юргенса и Леметр.

– В то же время я не хочу, чтобы такой человек, как лорд Юнг, избежал наказания, – невозмутимо продолжила она. – Вне зависимости от того, могут ли его действия быть оправданы с точки зрения закона, извинить их нельзя. Исходя из этого, я предлагаю вам… компромисс.

Когда в дверь комнаты ожидания постучались, Хонор вздрогнула на стуле и с удивлением поняла, что ей и вправду удалось задремать. Открыв глаза и обернувшись, она увидела на пороге бесстрастного пристава Адмиралтейства с нарукавной повязкой военного трибунала.

– Леди и джентльмены, через десять минут судьи вернутся в зал заседания, – возгласил он и удалился.

Хонор сквозь ставшее неожиданно оглушительным биение сердца услышала, как пристав стучится в соседнюю дверь.

На сей раз публики в зале собралось меньше, зато к ней добавились свидетели, давшие показания, и уже не обязанные сохранять молчание и избегать общения. Люди хаотично перемещались по залу, выбирая места. Даже высокий рост Хонор не позволял ей толком разглядеть собравшихся, а неуверенность заставляла льнуть к Полу Тэнкерсли. Этот признак слабости был ей ненавистен, однако она ничего не могла с собой поделать. Нимиц настороженно вздрагивал на ее плече. Когда Хонор, идя по центральному проходу, неожиданно увидела уже занимавших свои места судей, на нее чуть не напал столбняк.

Лишь усевшись на найденный Полом стул и набрав воздуха, она осмелилась поднять глаза на судейский стол – и открыла рот от неожиданного облегчения.

Перед широкоплечим, молчаливым адмиралом Белой Гавани лежал журнал для записей, на котором покоился меч Павла Юнга. Рукоятью к адмиралу.

Ощутив внезапную дрожь, она услышала, как зал наполняется гулом голосов: другие тоже заметили положение меча. Обернувшись на странный звук, она застыла, увидев чудовищно тучного человека в антигравитационном кресле жизнеобеспечения. Одутловатое лицо графа Северной Пещеры побледнело, в глазах застыло потрясение. Младшие братья Павла, сидевшие по обе стороны от графа, были почти так же бледны, как и их отец. Внутренний голос говорил Хонор, что Северная Пещера заслуживает сочувствия, ведь каким бы скверным человеком ни был Павел Юнг, толстяку в кресле он доводился родным сыном. Но сочувствовать она не могла. Хуже того: не хотела.

По радам прокатился гомон, но его перекрыл мелодичный звон. Граф Белой Гавани ударил в гонг.

– Суд в сборе, – сказал он морским пехотинцам, стоявшим по сторонам от боковой двери.

Один из них исчез внутри, и зал затаил дыхание. Потом дверь снова отворилась, вышел сопровождаемый двумя конвоирами Павел Юнг.

На его заросшем щетиной лице отражались мучительные попытки сохранить внешнее спокойствие: щека дергалась, на лбу поблескивал пот. Осознав, что ожидание, мучительное даже для нее, для него вылилось в муки ада, Хонор была потрясена мрачным удовлетворением, которое вызвала у нее эта мысль.

Юнг же ее, скорее всего, просто не заметил. Взгляд его был устремлен прямо перед собой, словно в стремлении хоть на несколько секунд отсрочить неизбежное. Однако, подойдя к столу защиты, он вынужден был обернуться к судьям, и сердце его оборвалось.

Острие меча смотрело на него. Когда Юнг осознал значение этого факта, на него накатила удушающая волна ужаса.

Он боролся с собой, но не смог справиться ни с бившей его крупной дрожью, ни с порывом, заставившим обернуться через плечо и встретиться с растерянным и испуганным, полным бессильной злобы взглядом отца. Взглядом, который его едва не добил. Юнг скованно отвернулся. Страх сковал его душу ледяной коркой, взломать которую не смогла даже ненависть, хотя рядом с Харрингтон он увидел своего бывшего старпома, державшего эту суку за руку.

– Подсудимый, повернитесь лицом к суду, – разорвал тишину холодный голос адмирала Александера, и Юнг непроизвольно вскинул голову, едва не пошатнувшись.

Председательствующий прокашлялся.

– Капитан лорд Юнг, вы были допрошены трибуналом по пунктам выдвинутых против вас обвинений. Готовы ли вы выслушать вердикт?

Он снова сглотнул – горло его пересохло, словно к бесконечному, мучительному ожиданию добавилась еще и пытка жаждой, – но, собрав последние крохи гордости, сумел хоть и хрипло, но отчетливо ответить:

– Да.

Белая Гавань кивнул.

– Итак, приступим к оглашению. По первому пункту, вменяющему вам в вину нарушение статьи Двадцать третьей Военного Кодекса, настоящий суд признает вас виновным четырьмя голосами против двух.

Кто-то позади него застонал. «Наверное, отец», – подумал Юнг, но не обернулся и продолжал, стоя по стойке смирно, слушать низкий и бесстрастный голос графа Белой Гавани.

– По пункту второму, вменяющему вам в вину нарушение статьи Двадцать шестой Военного Кодекса, настоящий суд признает вас виновным четырьмя голосами против двух.

– По пункту третьему, вменяющему вам в вину то, что ваши действия повлекли за собой тяжкие потери среди личного состава оперативного соединения, настоящий суд признает вас виновным четырьмя голосами против двух.

– По пункту четвертому… – Юнг даже в нынешнем своем состоянии заметил, что голос Александера дрогнул, – вменяющему вам в вину то, что ваши действия стали следствием личной трусости, настоящий суд не смог вынести вердикт, ибо голоса разделились поровну: три против трех.

Про залу прокатился гул изумленных голосов, и Юнг недоверчиво встрепенулся. Не смог вынести вердикт? Это…

– По пункту пятому, – невозмутимо продолжал Белая Гавань, – вменяющему вам в вину дезертирство перед лицом врага, настоящий суд не смог вынести вердикт, ибо голоса разделились поровну: три против трех.

Павел Юнг почувствовал, как в нем зашевелилась уже похороненная было надежда. Они не смогли вынести вердикт именно по тем пунктам, по которым ему грозил расстрел. Все остальное было уже не так важно. Энергия заструилась по его нервам, собственное хриплое дыхание чуть ли не оглушало.

– Неспособность суда вынести вердикт, – спокойно продолжал Александер, – не является оправданием, однако в силу презумпции невиновности суду не остается ничего другого, кроме как снять обвинение по названным выше четвертому и пятому пунктам.

Хонор Харрингтон сидела неподвижно, как изваяние, парализованная ужасом и отвращением, накатывавшими на нее с каждым приливом облегчения, испытываемым Павлом Юнгом. Опять! Он опять вышел сухим из воды. Учитывая вес его семьи, первых трех пунктов обвинения будет недостаточно даже для того, чтобы лишить Юнга мундира. Половинное жалование, официальное порицание – все это будет. Как и обещала леди Морнкрик, в строй он не вернется, останется числиться за штатом, но это не имеет значения. Он избежал казни и мог больше не беспокоиться на сей счет, ибо в сложной политической обстановке получившее такой урок Адмиралтейство не решится предпринять попытку пересмотра результатов процесса. Судя по тому, как облегченно обвисли плечи Юнга, понял это и он.

Хонор едва не стошнило.

Адмирал Александер продолжал что-то говорить, однако в накатившем на Хонор оцепенении его слова сливались в бессвязное бормотание. В следующий миг она почувствовала, что Пол крепко сжал ее руку, и бессмысленный шум вновь стал членораздельной речью:

– … Исходя из вышеизложенного и принимая во внимание обязанность данного трибунала печься о боевом духе и боеспособности Королевского Флота Мантикоры, а также имея в виду ущерб, нанесенный чести и достоинству Флота вашим поведением во время боевых действий при «Ханкоке», настоящий трибунал вне зависимости от пунктов основного обвинения большинством в четыре голоса против двух признает вас опозорившим звание офицера Флота Ее Величества и постановляет, лишив вас всех чинов, званий и знаков отличия, уволить со службы по порочащим основаниям, без права ношения королевского мундира. Данное решение подлежит безусловному исполнению в течение трех часов с момента оглашения. На этом судебные слушания завершаются. Все свободны.

Граф Белой Гавани снова ударил серебряным молоточком, и на сей раз гонг прозвучал для Хонор благословенной музыкой, тогда как Юнгу показался звоном погребального колокола. Теперь, когда не приходилось опасаться за свою жизнь, он в полной мере осознал, в какую пропасть бесчестья ввергло его решение суда. Он предстал перед всеми ничтожеством, не заслуживающим даже расстрела.

И люди уже начали осознавать его унижение: воцарившаяся было в зале тишина прорвалась гомоном, богато расцвеченным смешками. Он побледнел, как смерть… и тут за спиной его раздался пронзительный электрический вой.

Несколько секунд Павел, слишком занятый своими переживаниями, слышал эти звуки, не понимая их значения. Потом он резко обернулся и замер на месте, скованный ужасом понимания. Завывала сирена медицинской тревоги. У него на глазах граф Северной Пещеры тяжело обмяк в кресле жизнеобеспечения и повалился ничком.