Глава 41

Хэмиш Александер стоял на флагманском мостике «Бенджамина Великого», сцепив руки за спиной, и по мере своих скромных сил пытался избавиться от ощущения богоподобного могущества.

На данный момент голосфера мостика представляла собой астрографическую схему участка между звездой Тревора и системой Ловат. Системы, подчиненные хевам, по-прежнему усеивали этот сектор болезненно-красной сыпью, но за последнее время произошли определенные изменения, к которым и присматривался, задумчиво изогнув губы, адмирал Александер.

Ловат находился довольно близко от центра сферы Народной Республики, всего в сорока девяти световых годах от столичной системы. Это был не завоеванный мир: планету заселили колонисты-хевениты. После убийства Гарриса местное правительство одним из первых объявило о безоговорочной поддержке Комитета. Как важный индустриальный центр Ловат представлял собой ценную добычу, однако находился так далеко от границ, что до недавнего времени никто даже не задумывался о возможности захвата системы.

Но времена менялись, и в последние годы стратеги Альянса и Республики стали рассматривать систему как возможную опорную точку перед броском на Новый Париж. Ловат всегда был неплохо укреплен, а теперь и вовсе ощетинился оборонительными сооружениями, почти не уступавшими по мощности тем, что защищали столицу. Местный оборонительный флот насчитывал несколько эскадр кораблей стены.

Представляя собой внушительную крепость, Ловат в течение одиннадцати лет войны казался столь безнадежно удаленным от линии фронта, что некоторые офицеры Альянса шутили: слава богу, что изобретен пролонг, с ним есть хоть какие-то шансы дожить до падения Ловата.

А сейчас на голосфере перед Александером в россыпь красных звезд Республики вклинивался мощный зеленый конус, основа которого покоилась на системах Сун-Ят к северо-западу и Велладей к юго-востоку, а вершиной была Текила. Острие конуса указывало на Ловат с расстояния всего в 3,75 светового года.

Обдумывая кампанию, которую он провел, чтобы достичь этой точки, граф Белой Гавани вынужден был признать, что она несопоставима даже с захватом звезды Тревора. Успех стал возможным лишь благодаря новым типам кораблей, от которых он когда-то с пренебрежением отмахнулся. Но он учился на своих ошибках и признавал чужие достоинства. И достоинства Хонор Харрингтон (тут его губы изогнулись в едва заметной потаенной улыбке), и Элис Трумэн, чьи ЛАК-крылья придали операции «Лютик» неизмеримое изящество и блеск.

«С хевами покончено, – думал он, изумляясь этой мысли. – Покончено. Новой технике, которую наши люди с каждым днем осваивают все лучше, они могут противопоставить только молитвы».

Мысли его постоянно возвращались к этой лихорадочной, яростной, стремительной серии операций, которая привела его в эту точку. Базируясь на техническом и тактическом превосходстве Альянса, он решил использовать оперативную концепцию, предложенную Трумэн и Харрингтон для операции «Лютик», и разделил Восьмой флот на автономные оперативные группы, поставив перед каждой определенную задачу. Главной ударной силой являлась группа 8.1, костяк которой составляли корабли класса «Харрингтон/Медуза». Эта оперативная группа двигалась напролом, сметая с пути оборонительные комплексы одной системы за другой ракетными атаками, на которые хевы просто не могли ответить. В то же самое время более легкие оперативные группы, в составе двух или трех носителей ЛАК и одного-двух супердредноутов, рассредоточились вокруг главной оси наступления, истребляя системные пикеты. ЛАКи обрушивались на врага как снег на голову, но даже в тех случаях, когда хевы успевали заметить их до нанесения удара, они неизменно выполняли задачу. Отчасти оттого, что операции были безупречно спланированы, но также благодаря умению, отваге и дерзости экипажей.

Легкие группы несли более серьезные потери, чем группа 8.1. Однако при всей их горечи потери были несопоставимы с теми жертвами, которые повлекло бы за собой наступление обычными средствами.

Граф хорошо понимал, что при всем своем техническом превосходстве он пошел на огромный риск, продвигаясь вперед с такой быстротой и неистовством, Капарелли и Объединенное командование Альянса совершали невозможное, отыскивая и перебрасывая «лишние» корабли традиционных классов для прикрытия флангов и тыла Александера. Чем глубже проникал флот Альянса в пространство Республики, тем отчаяннее сопротивлялись хевы. Они уже знали, что прямое столкновение с Восьмым флотом оборачивается для них немедленной гибелью, и избрали тактику фланговых налетов и перехвата кораблей снабжения. Кораблей новых классов было слишком мало, и все они были задействованы в наступлении, так что Народный флот атаковал прикрывавшие фланги и тыл корабли традиционных дизайнов. Правда, и эти «обычные» корабли имели прекрасное оснащение и боекомплект подвесок с ракетами «Призрачного всадника». Хевы несли колоссальные потери, однако Альянс – чисто математически – не имел возможности обеспечить гарнизонами и пикетами все захваченные системы. Восьмой флот обращал в космическую пыль защитные сооружения, орбитальную инфраструктуру и уходил дальше. Альянсу не хватало сухопутных сил даже на то, чтобы принять формальную капитуляцию населенных систем, сквозь которые пронеслась эта огненная буря. Александер рвался вперед, оставляя за спиной опустошенные и бессильные вражеские планеты. Да, их можно было использовать как опорные базы для рейдов по тылам и своего рода партизанских операций, но этим граф был вправе пренебречь. Ни на что другое эти системы уже не годились, а присоединение их к Альянсу следовало осуществлять неторопливо и аккуратно. Не сейчас.

То была самая буйная, неистовая военная кампания, какую только можно вообразить. Кампания, дарившая опьяняющее ощущение всемогущества, и граф, зная, что склонен к самонадеянности, не раз усилием воли давил чрезмерный энтузиазм. Его постоянно подмывало раздробить флот на более мелкие оперативные группы и бить, бить, бить врага в открытом бою при подавляющем численном вражеском превосходстве – такого за последние семь столетий ни один флотоводец не смог бы вообразить даже в опиумном бреду. Ну а некоторых его командиров – и групп, и эскадр – победы опьяняли даже сильнее, чем самого графа.

«Нет, – решительно сказал он себе, – все складывается слишком хорошо. Где-то должен произойти сбой».

Но сколько ни повторял граф эти слова, он им не верил. Его настороженность была наработанным профессиональным рефлексом. Его учили, как опасна эйфория.

Настал момент, когда инерция стремительного броска закончилась. Теперь он был вынужден сделать передышку. Недолгую, максимум на полтора-два месяца. Мобильные ремонтные суда должны справиться с текущими повреждениями, транспорты – пополнить запас подвесок и доставить на носители новые легкие атакующие корабли, а также сменные экипажи ЛАКов, ведь воины выложились полностью и нуждались кто в лечении, а кто просто в заслуженном отдыхе. Александер был полон решимости не повторять прежних ошибок и не доводить дело до ситуации, когда треть кораблей разом приходится отправлять на верфи на ремонт.

Но передышка будет недолгой, обещал себе адмирал. И когда Восьмой флот возобновит наступление, это будет грозная сила, способная разнести в пух и прах оборонительные системы Ловата.

«А после Ловата, – подумал он, поражаясь уже тому, что мысль не казалась еретической или безумной, – наступит черед Хевена и Нового Парижа».

– Вот мы и приплыли, – сказал гражданин адмирал Жискар.

Вселенская горечь звучала в его голосе.

В совещательной каюте, рядом с флагманским мостиком «Саламис», собралось не так уж много народу. Кроме начальника штаба, гражданина капитана Макинтайра, астрогатора гражданина коммандера Тайлер и офицера разведки гражданина лейтенанта Тадеуша здесь находились Лестер Турвиль и комиссар Эверард Хонекер.

И, само собой, гражданка Элоиза Причарт.

Они знали, какой опасности подвергают себя, собираясь вместе. Гибель МакКвин, уничтожение Октагона, роспуск Главного штаба флота и арест всех его уцелевших сотрудников, появление нового диктатора в лице Сен-Жюста, формирование нового штаба из офицеров БГБ – все эти события буквально разорвали их мир в клочья. Никто из них не мог и предположить, что в столь короткий срок могут произойти столь радикальные и столь грозные перемены. Но если б и мог, все равно не имел возможности воспрепятствовать им, подготовиться и хотя бы смягчить их последствия. Едва получив известия из столицы, Жискар с Турвилем поняли, что их жизни и жизни их офицеров висят на волоске. По правде сказать, оба адмирала удивлялись тому, что их не отозвали домой сразу после провалившегося мятежа. Согласно рутинным мерам предосторожности они оба должны были немедленно «исчезнуть».

Их спасли два обстоятельства. Первым явилось неожиданное, яростное вторжение манти, обратившее фронт в хаос, мало отличавшийся от того, что устроила МакКвин в Новом Париже. А вторым, к немалому их удивлению, стал Томас Тейсман.

Жискар с Турвилем хорошо знали Тейсмана, но никак не ожидали, что его назначат командующим флотом метрополии. И уж тем более не ожидали, что он сумеет так ловко поладить с Сен-Жюстом. Но у Томаса получилось. Турвиль подозревал, что решающую роль в этом дивертисменте сыграл народный комиссар Деннис Ле Пик. Гражданин вице-адмирал знал Ле Пика почти столько же времени, сколько и самого Тейсмана, и гражданин комиссар всегда казался ему слишком порядочным человеком для шпиона Госбезопасности.

«Впрочем, – с усмешкой подумал он, – как и все комиссары в этой комнате».

После гибели МакКвин он столкнулся с множеством сюрпризов, но самым большим потрясением для него стало раскрытие истинного характера отношений между Жискаром и Причарт. Вообще-то кое-какие подозрения насчет Причарт у Турвиля возникали. Нет, роль свою она исполняла безупречно, но уж слишком самостоятельно осуществлял Хавьер командование. Лестер полагал, что между этой парочкой установились доверительные отношения – как между ним и Хонекером. Но он и представить не мог, что они любовники! Как им удавалось столько времени дурачить руководство БГБ? Сейчас они практически перестали скрывать свою тайну, ибо терять им было уже нечего.

«Всем, кроме Причарт, – подумал гражданин вице-адмирал, с теплотой взглянув на красавицу с волосами цвета платины. – Совершенно очевидно, что Сен-Жюст до сих пор ни в чем ее не подозревает. В противном случае он не стал бы сообщать о своем разговоре с Тейсманом и намерении расстрелять нас всех потом, когда надобность в нас отпадет. Но если он по-прежнему ей доверяет, им с Хавьером достаточно держать рот на замке, и тогда она не только останется в живых, но и получит повышение».

Правда, создавалось впечатление, что такой вариант эта парочка даже не рассматривала. Турвиль сомневался, что с Жискаром советовались, или что он от этого в восторге, но, так или иначе, Элоиза приняла собственное решение: жить или умереть вместе с возлюбленным.

– Да, приплыли, – поддержал оценку своего командира гражданин вице-адмирал. – Я понимаю, Том сделал все, что в его силах, но в настоящий момент мне как-то трудно испытывать искреннюю благодарность.

– Правда? – Жискар ухитрился выдавить улыбку. – Что ж, Лестер, скажу тебе вот что: даже если манти подобьют «Саламис», есть еще спасательные модули. И честно скажу, перспектива быть подобранным на поле боя привлекает меня больше, чем с блеском выиграть этот чертов бой и с песнями отправиться на расправу к Сен-Жюсту. Если он нервничает сейчас, то представь, как разъярится, когда Новый Париж начнет прославлять «героев, остановивших врага»?

– Грустное, но, к несчастью, чертовски верное заключение, – согласился Турвиль.

– Хорошо еще, что они притормозили с наступлением, – заметил Хонекер.

– Это передышка: перышки чистят, запасы пополняют. Скоро последует новый бросок. Догадываешься, куда?

Собравшиеся невесело рассмеялись. Над совещательным столом светилась во всем своем великолепии голограмма системы Ловат. Пространство вокруг звезды было усеяно огоньками военных кораблей и транспортных судов, орбитальных фортов, спутниковых баз для ЛАКов старого образца. Для обычного противника столь мощная оборона была бы непреодолима. Но все понимали: тот, кто обрушится на Ловат через месяц-другой, сметет всю эту сталь с орбиты, как мусор.

– Жаль, – сказал Турвиль почти шепотом, хотя находился среди людей, за каждого из которых поручился бы собственной жизнью. – Жаль, что мы не можем просто взять да и сдать эту чертову дыру Белой Гавани.

Все взгляды скрестились на нем, и он смущенно пожал плечами.

– Знаю, это… против шерсти. Но господи, даже если забыть о том, что нас ждет в Новом Париже, нельзя же не думать о людях на всех этих кораблях, которые можно считать уже гробами! Скольким десяткам тысяч людей придется погибнуть из-за глупости или упрямства Сен-Жюста, не желающего признать, что война проиграна. И капитулировать.

– Возможно, ты и прав, Лестер, – пробормотал Жискар. – Да что там, определенно прав. Беда в том, что провернуть капитуляцию после того, как Сен-Жюст помог нам своими «подкреплениями», нет никакой возможности.

Он криво усмехнулся, и Турвиль кивнул. В настоящий момент Двенадцатый флот мог похвастаться двумя эскадрами супердредноутов Госбезопасности, командиры которых даже не скрывали, что их истинная задача заключается в надзоре за поведением адмиралов Жискара и Турвиля.

– И даже если бы нам не надо было беспокоиться насчет Хеемскерка и Зальцнера, мы все равно обязаны были бы обсудить вопрос о капитуляции с командирами местных пикетов и узлов обороны. И окажись хоть один из них против…

Он пожал плечами.

– Знаю, – со вздохом откликнулся Турвиль, не сводя глаз с голограммы. – Я ведь не смерти боюсь. Меня бесит мысль, что придется умереть так глупо. Причем даже не по собственной глупости!

– Меня тоже, – признался Жискар и вздохнул. – Вы с Эверардом уже решили, будете разговаривать с офицерами штаба?

– Пока нет, – угрюмо ответил Турвиль. – Все-таки есть шанс, что Сен-Жюст сочтет их слишком молодыми и незначительными фигурами для расстрела, да и Том сделает для них, особенно для Шэннон, все, что в его силах. Кроме того, если я им все расскажу, ситуация может выйти из-под контроля. Особенно меня беспокоит Шэннон: она наверняка попытается что-нибудь предпринять. И наверняка устроит нечто впечатляющее, только это ничего не изменит. Вы, ребята, – он улыбнулся Макинтайру, Тайлер и Тадеушу, – уже сунули свои носы куда не следовало. Но я хочу, чтобы как можно больше моих людей осталось в живых.

– Не вините себя, сэр, – отозвался Эндрю Макинтайр. – Я пытался отговорить Френни. – Он кивнул в сторону Тайлер, но она такая же упрямая, как Шэннон.

– Если вы не возражаете, – подала голос Причарт, – я предпочла бы поразмышлять о том, как нам выпутаться из этой истории целыми и невредимыми.

– Кто же возражал бы? – заметил Хонекер. – Проблема в том, что никто из нас не знает, как это устроить.

– Ну, мудрого и безошибочного плана у меня нет, – признала Причарт, – но бывают ведь непредвиденные обстоятельства? Скажем, случится что-то с Сен-Жюстом? Если он исчезнет из уравнения, все зашатается. Кто станет его преемником? И станет ли кто-то? Если по всей Республике начнется грызня за власть, как поведем себя мы? А что мы будем делать, если Белая Гавань решит обойти Ловат и двинуться прямиком на Новый Париж? – Она натянуто улыбнулась. – Давайте обдумаем все, даже самые бредовые возможности. Глядишь, кто-то натолкнется на блестящую идею.

– Почему бы и нет, – обронил Турвиль, и ухмылка его стала почти такой же свирепой, как в былые времена. – Одно я для себя решил твердо: эти костоломы не доставят меня домой готовеньким к расстрелу. Если кто-то предложит лучший способ им насолить, чем перестрелка с головорезами из ГБ в адмиральской каюте, я полностью за!