Глава 11

Хонор была настолько погружена в работу с документами, что когда в двери ее кабинета на Высших тактических курсах постучались, она этого не услышала и подняла голову лишь на тихое покашливание.

– К вам коммандер Ярувальская, мэм, – сказал МакГиннес тоном, приберегаемым для тех случаев, когда его своенравная подопечная заслуживала упрека.

Харрингтон прыснула, и в глазах стюарда сверкнул огонек, но он смотрел на нее со всей возможной серьезностью, и она, подыгрывая, ответила ему таким же взглядом.

– Хорошо, Мак. Пригласи ее.

– Минуточку, мэм, – отозвался МакГиннес и, подойдя к ее заваленному чипами, дисками и бумагами столу, убрал на поднос остатки ланча: липкую на вид чашку из-под какао, корочку от лимонного пирога, опустошенную на две трети миску с сельдереем и пустую кружку из-под пива. А заодно с деловитой ловкостью привел в некое подобие порядка папки, собрал разбросанные тут и там диски, расправил цветы на маленьком столике, проверил насест Нимица и Саманты, присмотрелся к мундиру Хонор и, заметив на левом плече пушинку, легонько ее сдул.

– Вот теперь можно приглашать посетителей, – сказал он и со строгим достоинством удалился, оставив за спиной волшебным образом преобразившийся кабинет.

Нимиц, сидевший рядом с Самантой, подал голос, и Хонор улыбнулась, услышав в нем веселое восхищение. Неясно было только, что именно так позабавило кошачье семейство: способность МакГиннеса мгновенно сотворить порядок из хаоса, либо же то, как ловко он приструнил ее. Что, впрочем, было не так уж важно.

– Сама удивляюсь, как ему это удается, – сказала она котам, предпочтя первый вариант, и получила в ответ волну мысленного смеха.

Покачав головой, она откинулась вместе с креслом и в ожидании гостьи мельком подумала, что Джеймс, если бы он до сих пор числился на действительной службе, был бы, наверное, самым богатым стюардом на Королевском флоте. По завещанию Хонор ему досталось сорок миллионов долларов, а когда она воскресла, ему достало ума понять, что возвращать ей эти деньги лучше даже и не пытаться. С таким богатством большинство людей наняли бы собственных слуг, но МакГиннес твердо дал понять (причем практически без слов), что намерен остаться ее стюардом.

Правда, она предприняла не слишком решительную попытку убедить его остаться на Грейсоне в качестве мажордома Харрингтон-хауса, благо он выказал незаурядный талант по части управления местным штатом (по мнению самой леди Харрингтон, никого, правда, не интересующем, чрезмерно раздутым штатом) и успел сделаться почти незаменимым для Клинкскейлса и для ее родителей. Но он последовал за ней, как и Нимиц с Самантой, оставившие на Грейсоне своих котят. Впрочем, те уже подросли, да и не испытывали недостатка в присмотре, поскольку Гера, Афина, Артемида и все коты выразили полную готовность исполнять родительские обязанности, а Саманта не могла не последовать за супругом, все еще переживавшим утрату ментального голоса. Мак и сам был для котят вроде няньки, любил играть с пушистыми шалунами, и они тосковали по нему так же, как и он по ним. И он не обязан был следовать за ней: в своем завещании Хонор просила командование флота уволить его в отставку, чтобы предоставить ему возможность и дальше вести хозяйство Харрингтон-хауса. И как она признавалась себе сама, дело было не только в немалой роли, которую Мак уже начал играть на Грейсоне. Она слишком долго втягивала его в один смертельный бой за другим и хотела, чтобы он обрел наконец покой.

К сожалению, покой был не для него… Все получилось как-то само собой: не вдаваясь в обсуждения, Мак просто-напросто объявился на борту «Пола Тэнкерсли» и приступил к исполнению обычных обязанностей. При этом флот как учреждение оказался столь же неспособным повлиять на ситуацию, как и сама Харрингтон. МакГиннес и не думал подавать заявление о восстановлении на службе, однако все делали вид, будто он и не увольнялся, а по-прежнему как был, так и остается ее штатным стюардом. Нарушаемое при этом количество параграфов Устава, а также всяческих правил и предписаний не поддавалось исчислению. Присутствие гражданского лица на военном корабле, да еще без какого-либо допуска должно было повергнуть службы безопасности в бешенство… но, похоже, сказать Джеймсу, что он нарушает правила, ни у кого не хватало духа. Хонор же, по правде говоря, все вполне устраивало. Было время, когда сама мысль о личном слуге казалась ей вздорной самонадеянностью. В известном смысле так оно и осталось, но… МакГиннес был для нее «слугой» не больше, чем Нимиц. Она затруднилась бы точно охарактеризовать их взаимоотношения, но термины не имели никакого значения. Важно, что в качестве коммодора или адмирала, землевладельца или герцогини она оставалась его капитаном, а он – ее хранителем и другом.

Будучи при этом мультимиллионером.

Хонор прыснула, но скрыла улыбку, когда Мак ввел смуглую, с ястребиными чертами лица женщину в мундире коммандера Королевского флота. Ее окружала аура печали и страха, к которым примешивалось легкое любопытство.

«Наверное, мое предположение оправдается. А жаль. Но, может быть, нам удастся что-нибудь придумать».

– Коммандер Ярувальская, ваша светлость, – доложил МакГиннес с безукоризненной церемонностью, всегда присущей ему при посторонних.

– Спасибо, Мак, – сказала Хонор и протянула гостье руку. – Добрый день, коммандер. Спасибо, что сочли возможным так быстро откликнуться на мое приглашение.

– Не за что, ваша светлость, – отозвалась Ярувальская, сопрано которой походило на голос самой Хонор, но звучало устало, даже придавлено. – Не скажу, чтобы мне пришлось бросить ради этого кучу неотложных дел, – добавила посетительница с гримасой, которая должна была означать улыбку.

– Понятно.

Задержав руку Ярувальской в своей чуть дольше, чем это было необходимо, Харрингтон указала ей на кресло напротив письменного стола.

– Присаживайтесь, устраивайтесь поудобнее. Кстати, коммандер, вы пиво пьете?

– Да, ваша светлость, – явно удивившись вопросу, ответила Ярувальская.

– Вот и хорошо. Мак, не будете ли любезны принести нам пару кружечек «Старого Тилмана»?

– Разумеется, ваша светлость, – ответил стюард и взглянул на Ярувальскую. – Коммандер, не желаете ли чего-нибудь к пиву?

– Нет, спасибо. Пива будет достаточно… мистер МакГиннес.

Краткое замешательство и последующее обращение явились как бы откликом на недавние размышления Хонор о неопределенном статусе Джеймса, но на настоящий момент важно было не это. Судя по эмоциям Ярувальской, ни один флаг-офицер не приглашал ее выпить с ним пива по меньшей мере на протяжении стандартного года.

– Как прикажете, мэм, – ответил МакГиннес и удалился, производя не больше шума, чем древесный кот.

Ярувальская проводила его взглядом, после чего резко обернулась к Хонор. В глазах ее угадывалась горечь, смешанная с вызовом.

– Надо полагать, вы ломаете голову над тем, почему я вас пригласила, – сказала Харрингтон.

– Так точно, ваша светлость, – безжизненно отозвалась Ярувальская. – Вы первый флаг-офицер, пожелавший встретиться со мной после окончания работы Сифордской комиссии. – Она криво улыбнулась и, вскинув голову, поправилась: – Точнее сказать, простите за прямоту, первый старший офицер, который не прилагает все усилия для того, чтобы избежать встречи.

– Меня это не удивляет, – спокойно сказала Хонор. – Вот если б дела обстояли иначе – это, пожалуй, могло бы вызвать удивление.

Ярувальская внутренне ощетинилась, но Харрингтон, не подавая виду, столь же нейтральным тоном продолжила:

– Искушение казнить гонца, принесшего дурные вести, возникает даже у людей, которые умом вполне понимают, что винить его за это нельзя.

Внешне Ярувальская никак не отреагировала на эти слова, однако Харрингтон ощутила ее удивление и растерянность. Эта женщина уже привыкла лелеять в одиночестве свои обиды и, приняв приглашение Хонор, полагала, что та станет ковыряться в ее ранах. Однако высокопоставленная собеседница повела разговор не так, как ожидалось, и коммандер несколько растерялась, почувствовав себя незащищенной. Презрение, с которым ей приходилось сталкиваться, причиняло боль, но к нему она, во всяком случае, была готова. А чего ждать от этой встречи, не знала.

«Во всяком случае пока не знает», – подумала Хонор, переводя взгляд на МакГиннеса, материализовавшегося с двумя кружками янтарного пива, к которому прихватил блюдо с сыром и зеленью. Когда стюард ловким движением расстелил перед женщинами снежно-белые салфетки, Хонор покачала головой.

– Ты меня балуешь, Мак, – строго сказала она.

– Я бы не сказал, ваша светлость, – возразил стюард.

– Во всяком случае, в присутствии гостей.

МакГиннес, в свою очередь, покачал головой и, оставив реплику без ответа, удалился.

Хонор посмотрела на Ярувальскую, у которой этот разговор вызвал легкую улыбку. Улыбка, впрочем, тут же исчезла, но первоначальная настороженность ослабла.

– Угощайтесь, коммандер, – сказала Хонор и сделав глоток насыщенного бодрящего напитка, с трудом сдержала вздох удовлетворения.

Чего ей по-настоящему не хватало на Аиде, так это «Старого Тилмана». Пиво, которое завозили на базу для нужд гарнизона, было попросту ослиной мочой. Правда, и заключенные, и персонал БГБ пробовали свои силы на поприще пивоварения, но без особого успеха. Харрингтон подозревала, что все дело в небольшой мутации, едва заметно изменившей свойства хмеля или ячменя, выращиваемого на Сфинксе, и обеспечившей уникальное качество продукции пивоварен Тилмана.

Губы Ярувальской дрогнули, как будто она услышала так и не изданный Хонор вздох. Потом гостья откинулась в кресле, сделала по примеру хозяйки глоток, и Хонор с удовлетворением ощутила, что она расслабилась. Вообще-то угощать пивом младших по званию, приглашенных к начальству в служебное время, принято не было, однако эта встреча была не совсем обычной, а официальных и весьма неприятных встреч Ярувальской довелось пережить после Второго Сифорда более чем достаточно.

Дав гостье возможность распробовать вкус напитка, Хонор поставила свою кружку на стол и, подавшись вперед, сказала:

– Полагаю, у вас имелись некоторые предположения, по большей части не радостные, зачем вы могли бы понадобиться кому-нибудь из Адмиралтейства, но мое приглашение наверняка стало для вас полной неожиданностью. Разве что не вознамерилась ли я использовать ваш пример как «страшилку» для курсантов ВТК. Очевидно, что никаких надежд на продвижение вы после Сифорда не питали.

В голосе ее не было и намека на ставшую для Ярувальской привычной язвительность, но это могло насторожить гостью еще больше.

– Не спорю, ваша светлость, я и впрямь терялась в догадках, – признала коммандер и отважно добавила: – В том, что вы дадите мне шанс испытать себя в «дробилке», я сильно сомневаюсь.

– И правильно делаете, – отозвалась Хонор. – Но мне кажется, я могла бы предложить вам нечто не менее интересное.

– Правда?

От удивления Ярувальская позволила себе перебить адмирала, а когда осознала это, ее смуглое лицо совсем помрачнело.

– Но прежде чем мы продолжим наш разговор, – продолжала Харрингтон, словно не заметив этой оплошности, – я хочу сообщить вам, коммандер, что мне доводилось служить под началом Элвиса Сантино.

На сей раз она сделала паузу в очевидном ожидании ответа.

– Вот как, ваша светлость! Я этого не знала, – сказала, прищурясь и склонив голову набок, Ярувальская.

– И не знаете, к чему я клоню, верно? Но не беспокойтесь, коммандер, скоро узнаете. Я познакомилась с ним во время курсантской практики. Мы направлялись в Силезию на старом корабле «Воительница», где он был помощником тактика… – Лицо Ярувальской передернулось, и Хонор невесело усмехнулась. – Теперь, думаю, вам ясно, почему случившееся на Сифорде удивило меня меньше, чем многих других.

– Я так понимаю, что в этом качестве он… звезд с неба не хватал, – уточнила Ярувальская, скрывая за сухим тоном злость и насмешку.

– Можно сказать и так, – согласилась Хонор, – а можно сказать точнее: как тактику ему требовались четыре астрокоррекции, гипержурнал, радар и планетарный астроконтроль с поддержкой компьютеров, чтобы он сумел с помощью обеих рук найти собственную задницу. Если повезет.

На этот раз Ярувальская не смогла скрыть удивления: она замерла, и глаза ее расширились.

– Я прочла отчет Сифордской комиссии, – продолжила Хонор, уже не столь язвительным тоном, и полагаю, что, зная Сантино, смогла лучше многих разобраться, что происходило там – или по крайней мере в голове контр-адмирала. Вот чего мне понять не удалось, это как ему удалось пройти экзамен «дробилки» и при столь убогом послужном списке занять столь высокое положение. А вот то, что он запаниковал, когда запахло жареным, меня ничуть не удивило.

– Прошу прощения, ваша светлость, но у меня сложилось впечатление, будто многим офицерам показалось, что он… что он как раз не запаниковал, когда запаниковать следовало. Многие, как мне кажется, считали, что ему следовало проявить большую осторожность и не идти на фронтальное сближение с неприятелем при решающем численном превосходстве последнего.

– Паника панике рознь, коммандер. Страх перед неблагоприятной ситуацией, перед противником, даже перед смертью знаком всем нам: мы были бы безумцами, если бы его не испытывали. Другое дело, что наши действия не должны быть продиктованы страхом. Поддавшись ему, мы не можем исполнить свой долг. Но существует страх и другого рода: страх перед неудачей, перед бесчестьем и боязнь принять на себя ответственность. Бывает, что страшно не умереть, а пережить что-то вроде Сифорда и терпеть поношения и насмешки из-за того, что по милости идиота ты оказалась в бедственном положении. А боевая ситуация, сложная и сама по себе, усугубилась как раз тем, что Сантино проявил себя полным идиотом.

Сделав паузу, Хонор посмотрела здоровым глазом на Ярувальскую. Та не отвела взгляда, но определенно чувствовала себя не лучшим образом. С данной оценкой Сантино она была полностью согласна, но, будучи всего лишь коммандером, причем коммандером без сколько-нибудь реальных перспектив продвижения, предпочла оставить свое мнение при себе. Спорить с адмиралом коммандеру не подобает, а выражение согласия может быть истолковано как попытка самооправдания.

– Что меня особенно поразило в отчете комиссии, – продолжила Хонор, – так это три пункта, непосредственно касающиеся вас. Первый: флаг-офицер, которому предстояло сразиться с противником, лишил себя опытного тактика, знавшего локальную ситуацию гораздо лучше, чем он. Пункт второй: названный флаг-офицер не только удалил упомянутого тактика с борта корабля, но и не пожалел времени на обоснование этого решения отсутствием у тактика «атакующего мышления», «готовности к боевым действиям», а также «ненадлежащим исполнением обязанностей». А вот третий поразивший меня пункт… третий состоит в том, что вы, коммандер, практически не защищались от этих обвинений. Не соблаговолите ли высказаться по этому поводу?

– Мэм… ваша светлость… никак нет! Я не считаю себя вправе комментировать данные заявления, ибо и сам адмирал Сантино, и все офицеры, которые могли бы подтвердить либо опровергнуть его утверждения, мертвы. Как я могу рассчитывать, что мне поверят, если…

Она осеклась, беспомощно взмахнула рукой, но спустя мгновение, глубоко вздохнув, овладела собой и вернула прежнюю маску напряженной сдержанности.

– Знаете, коммандер, – доверительно сказала Хонор, – мне тоже довелось оказаться в ситуации, когда казалось, что если я попытаюсь опровергнуть версию событий, изложенную старшим, мне никто не поверит. Он был родовит, богат, имел множество влиятельных покровителей и друзей, тогда как мне, дочери простого йомена со Сфинкса, полагаться было не на кого. Я промолчала, причем не раз… и это едва не разрушило мою карьеру. А закончилось все в Лэндинге, на дуэльном поле.

Ярувальская, догадавшись, о ком речь, слегка приоткрыла рот, но Хонор как ни в чем не бывало продолжила:

– Оглядываясь назад, я понимаю, что всякий, знавший того человека, должен был понять, где правда если бы только у меня хватило уверенности в себе – уверенности в том, что флот может ценить меня не меньше, чем наглого, самоуверенного паразита, которому повезло родиться графским сынком. И, должна признаться, в моем молчании присутствовало и чувство вины. Ощущение того, будто я отчасти и сама виновата в случившемся.

Она помолчала и, усмехнувшись, спросила:

– Вам, коммандер, эта ситуация не кажется знакомой?

– Я…

Ярувальская снова осеклась, и Хонор вздохнула.

– Ладно, коммандер. Позвольте, я изложу собственную версию случившегося на флагманском мостике «Хадриана», когда корабли Лестера Турвиля вынырнули из гипера. По моему мнению, Элвис Сантино не удосужился заглянуть в тактические планы, унаследованные им от адмирала Хеннеси. Полагаю, он оказался захваченным врасплох по той простой причине, что не ознакомился с наработками на случай чрезвычайных обстоятельств, имевшимися у его предшественника и у вас. Бедняга просто не знал, что ему делать, и впал в панику, сообразив: когда в Адмиралтействе прочтут его отчет, там мигом вычислят, что к чему. Надо думать, вы поспорили с ним по поводу того, что следует предпринять, и он, обрушив на вас весь свой гнев и всю свою ярость, отстранил вас от должности, да еще и не пожалел времени на перечень обвинений. Совершенно голословных, но таких, которые должны были поставить крест на вашей карьере как раз потому, что их трудно опровергнуть по причине неконкретности. И превратить вас в девочку для битья за все, что пошло не так после вашего ухода, как будто это вы, а не он оказались неподготовленной к чрезвычайной ситуации. Я точно все изложила?

В кабинете воцарилась напряженная тишина. Некоторое время Ярувальская молча смотрела на Хонор, потом ее плечи обмякли.

– Да, мэм, – сказала она шепотом, который Хонор все же удалось расслышать. – Примерно так все и было.

Разумеется, само по себе это не было доказательством ее невиновности, но эмоции, скрытые за прозвучавшим признанием, вся горечь и боль, вызванные тем, что до сих пор ни один старший начальник не соблаговолил взглянуть на дело таким образом, говорили о ее правдивости. Что позволило Хонор вздохнуть со смешанным чувством облегчения и удовлетворения.

– Я ознакомилась с вашим послужным списком, изучила работы, выполнявшиеся вами при обучении по курсу тактики, и у меня нет впечатления, что их автор не имеет «атакующего мышления». Записи в вашем деле тоже никак не наводят на мысль о профессиональной некомпетентности. Боюсь, ваша беда в том, что в связи с гибелью Сантино повесить всех собак за Сифордскую катастрофу, кроме как на вас оказалось не на кого. К тому же многие, даже знавшие Сантино, предположили, что если он принял решение избавиться от тактика в ситуации, когда более всего нуждался в помощи и советах, то, возможно, в его обвинениях что-то есть.

Ярувальская резко кивнула.

– А вы даже не попытались защищаться, – продолжила Хонор, – поскольку решили, что вам все равно не поверят. Сочтут, будто вы выгораживаете себя, пользуясь тем, что свидетелей случившегося в живых не осталось.

– Да, – подтвердила женщина, – я не верила, что мне кто-то может поверить. Мое слово, ничем и никем не подтвержденное, должно было противостоять свидетельству офицера, настолько возмущенного моей трусостью и некомпетентностью, что он счел необходимым упомянуть о них в официальном рапорте, отправляясь на заведомо безнадежную битву.

Она беспомощно пожала плечами, и Хонор кивнула:

– Так я и думала. И могу представить себе лицо Сантино, диктующего вашу убийственную характеристику. Мне ли не знать о полном отсутствии у него самого «атакующего мышления». И о его лени. И о привычке искать козлов отпущения.

На этот раз пожала плечами она. Повисло молчание, но Харрингтон ощутила исходящее от Ярувальской ощущение едва ли не более острого, чем боль, облегчения, вызванного тем, что хотя бы один человек во Вселенной захотел понять, что случилось на самом деле.

Коммандер глубоко вздохнула, подняла кружку и отпила глоток пива. Маска, до сих пор удерживаемая ею благодаря самодисциплине, исчезла, и перед Хонор предстала бесконечно усталая, настрадавшаяся женщина.

– Ваша светлость, – сказала она, – мне трудно выразить, какое облегчение доставили мне ваши слова. Возможно, в отношении моей карьеры ничего уже не исправить, но одно то, что хоть кто-то тебе верит… Для меня это важнее всего. Хотя признаюсь, мне до сих пор непонятно, что побудило вас встретиться со мной и все это мне сказать.

– Дело в том, коммандер, что я хочу задать вам вопрос. Очень важный.

– Слушаю вас, мэм, – отозвалась Ярувальская недрогнувшим голосом, хотя Харрингтон ощущала ее усилившееся внутреннее напряжение.

– Какой совет вы дали адмиралу Сантино? – тихо спросила Хонор.

– Немедленно отступать, – не раздумывая, ответила Ярувальская, хотя отчаянно боялась, что этот ответ может перечеркнуть достигнутое взаимопонимание и заставить единственного поверившего ей человека решить, что Сантино был все-таки прав. Страх усугублялся тем, что перед ней была Хонор Харрингтон, прославившаяся своим бесстрашием и прозванная репортерами «Саламандрой». Из того, что эта легендарная женщина ни в грош не ставила Сантино, еще не следовало, что она должна была одобрить предложение об отступлении, вместо какой-то разумной формы активных действий.

И тем не менее Андреа сказала чистую правду хотя это могло лишить ее единственного человека, про явившего к ней сочувствие за целый год горького унижения.

– Хорошо, – тихо произнесла Хонор и, заметив, как вздрогнула коммандер, усмехнулась про себя.

Она не знала, решилась бы оценить этот ответ как «хороший», если бы связь с Нимицем не позволила ей оценить его честность и прямоту. Харрингтон хотела верить, что и ее собственная честность позволила бы оценить услышанное непредвзято, но сейчас это не имело значения.

– Я рада, что вы сказали то, что сказали, – сказала Хонор, помолчав. – Рада, поскольку ваш совет, – принимая во внимание значение, а точнее, незначительность Сифорда как обороняемого объекта, с одной стороны, и величину сил противника с другой, – был совершенно правильным. И еще потому, что вы ответили прямо, а не стали переливать из пустого в порожнее. Я подозревала, что столь мелкий человек, как Сантино, может преодолеть страх лишь с помощью еще большего страха, и теперь вижу, что оказалась права. Испугавшись за свою карьеру, он полез на рожон, погиб сам и погубил подчиненных.

– Вы и правда так считаете? – спросила ошеломленная Ярувальская.

Хонор кивнула.

– Изначально предполагается, что офицер Короны наделен мужеством. В большинстве случаев так оно и есть. Возможно, тот факт, что многие наши офицеры предпочитают погибнуть, но не нарушить – во всяком случае, на глазах товарищей – традиций острова Саганами, не всегда свидетельствует в пользу их интеллекта, но подобная «глупость» оказывается весьма полезной, когда надо выигрывать сражения. Но гораздо выше следовало бы ценить мужество иного рода, смелость, позволяющую человеку взвалить на себя всю тяжесть моральной ответственности. Взглянуть дальше, чем позволяют «традиции Саганами», и понять, что верно понятый офицерский долг в данных обстоятельствах предписывает совершить то, что может положить конец карьере. Или, хуже того, вызвать презрение людей, мнением которых этот человек дорожит, но которым неизвестны его побудительные мотивы. Я сама приказала одному из самых близких моих друзей сдать корабль хевам. Он был готов принять бой – как, наверное, сделала бы и я на его месте. Но мой долг заключался в том, чтобы не дать людям понапрасну сложить головы в схватке, выиграть которую невозможно.

Хонор помолчала.

– Я полагаю, Андреа, что вы посоветовали адмиралу Сантино увести эскадру, имея на то веские основания. Не из трусости, но из соображений военной целесообразности и здравого смысла. И сделать это вам было не легче, чем мне приказать Алистеру МакКеону капитулировать, ибо подобные поступки идут вразрез с традицией. Но бывают моменты, когда следует подчиняться не традиции, а велению разума. В конце концов, Эдуард Саганами никогда не повел бы целую оперативную группу на заведомую и ничем не оправданную гибель. Имей Сантино хотя бы призрачную надежду на победу или руководствуйся он иными важными соображениями, такими, как честь королевы или долг перед союзниками, его действия следовало бы признать оправданными. Но бросать эскадру в безнадежный бой с несравненно более сильным врагом, защищая совершенно бесполезную для нас систему…

Она решительно покачала головой.

– Вы предложили адмиралу единственно правильное решение, но недостаток морального мужества не позволил ему принять ваш совет, результатом чего стала гибель не только его самого и всего экипажа флагманского корабля, но и большей части эскадры. Так вот, когда дело доходит до выбора между людьми, демонстрирующими два столь различных типа поведения, я очень хорошо знаю, кого предпочла бы видеть на службе Короны. Вот почему вы были приглашены мною сюда.

Брови Ярувальской поднялись, и Хонор улыбнулась.

– Я руковожу ВТК всего около двух недель, но располагаю в этой области определенным опытом и уже наметила кое-какие изменения в программе. В дальнейшем их будет больше, и хотя у меня уже есть три толковых заместителя, работы предвидится слишком много. Я бы просила вас мне помочь.

– Меня, ваша светлость? – ошеломленно переспросила Ярувальская, и Хонор рассмеялась.

– Именно, коммандер. Мне нужна помощница, на суждения которой я смогу положиться. Такая, которая поймет мой замысел, сумеет организовать все в соответствии с ним и, если потребуется, заменит меня у тренажеров или в аудитории. И такая, которая сможет послужить живым примером того, как следует исполнять свой долг… вне зависимости от цены, которую придется уплатить.

Смуглое лицо Ярувальской побледнело. Она заморгала, нижняя губа чуть заметно дрожала.

– Кроме того, – добавила Харрингтон с нарочитой непринужденностью, – у меня имеется еще одна веская причина предложить вам эту должность.

– Да… мэм? – хрипло, с запинкой, пробормотала Ярувальская.

Хонор сделала вид, будто ничего не заметила.

– Да, и вот какая, – объяснила она, улыбаясь, словно древесный кот на грядке с сельдереем. – Вы только подумайте: реабилитировав офицера, карьеру которого он пытался разрушить из-за своей тупости и злобы, я натяну Сантино нос, несмотря на то, что этот напыщенный индюк уже в могиле. Нет уж, упустить такую возможность было бы с моей стороны просто глупо!