Глава 2

— Какого черта они там себе думают? — прорычала Элоиза Причарт.

Президент Республики Хевен схватила футляр с чипом и яростно потрясла им перед адмиралом Томасом Тейсманом, входившим к ней в кабинет. Похоже, она дошла до белого каления. Военный секретарь республики удивленно приподнял бровь. Президент — платиновая блондинка с топазовыми глазами — была, пожалуй, самой красивой из женщин, которых он встречал за всю свою жизнь. Она принадлежала к тем редким людям, у которых даже ярость выглядела прекрасной. Правда, мало кто видел её в таком состоянии, ибо одним из главных достоинств Элоизы была способность сохранять хладнокровие и самообладание под самым жестким прессингом. Во многом благодаря этому качеству она и выжила во времена царства террора Оскара Сен-Жюста и Госбезопасности. Однако сейчас хладнокровие испарилось без следа.

— Кто «они»? — мягко спросил Том, усаживаясь.

Удобные кресла были поставлены под углом к президентскому столу — так, чтобы посетители, обращаясь к президенту, могли в то же время наслаждаться захватывающей дух панорамой центра Нового Парижа. Рабочие бригады почти закончили восстанавливать здания, которые уничтожил Сен-Жюст, взорвав под Октагоном ядерную бомбу. Тейсман невольно всмотрелся в сверкающую громаду Нового Октагона, воздвигнутого на месте прежнего.

— Чертовы манти, вот кто! — рявкнула Причарт с такой лютой злобой, что он тотчас же сосредоточил внимание на ней, и швырнула футляр на стол. Метка на чипе идентифицировала содержимое как официальное заключение госдепартамента. Тейсман скорчил гримасу.

— Как я полагаю, на наши последние предложения они должным образом не ответили, — тем же мягким тоном заключил он.

— Они вообще на них не ответили! Как будто мы вообще ничего им не отправляли.

— Да, они уже много лет никуда не спешат, Элоиза, — ответил Тейсман. — И, будем честны, до недавнего времени нас это вполне устраивало.

— Знаю, знаю.

Причарт откинулась в кресле, сделала глубокий вдох и слегка помахала рукой, извиняясь — не за гнев на мантикорцев, конечно, а за то лишь, что она позволила ему проявиться. Томас Тейсман был последним человеком в Галактике, на котором ей следовало бы срывать плохое настроение. Он, да еще Деннис ЛеПик, народный комиссар, которого Госбезопасность приставила к Тому политическим сторожевым псом, — именно этим двоим удалось сбросить безжалостную диктатуру, установленную Сен-Жюстом как единственным оставшимся в живых членом Комитета общественного спасения. Сен-Жюст не пережил смещения с поста, и Причарт не сомневалась, что слухи о некоторых деталях гибели диктатора (официальная версия — «убит при вооруженном столкновении») верны. А если эти слухи были верны — если Тейсман действительно застрелил его без долгих разговоров, — то и слава Богу. Народной Республике Хевен только не хватало тогда очередного мучительного показательного судебного процесса, неизбежно потянувшего бы за собой громкую чистку сторонников низложенного вождя — в назидание всем прочим.

«Разумеется, потребности Народной Республики Хевен уже не имеют никакого значения, — напомнила она себе, — потому что Народной Республики больше не существует». И это тоже была работа адмирала Томаса Тейсмана.

Она слегка качнулась назад вместе с креслом, разглядывая этого приземистого мужчину с каштановыми волосами и невыразительной внешностью, сидевшего по другую сторону президентского стола из сандовальского красного дерева, отполированного вручную. «Интересно, — подумала она, — граждане Республики Хевен — уже не народной, а просто республики — хотя бы начали осознавать, в каком глубоком долгу они перед этим человеком?» Одного свержения Сен-Жюста было бы более чем достаточно, чтобы заслужить вечную благодарность, но ведь он не остановился на этом. Нет, к удивлению всех, кто не знал его лично, он вообще не пытался захватить власть для себя. Точнее, он занял одновременно два поста, совместив в своем лице возрожденную должность Главнокомандующего Флота и Военного секретаря, гарантировав себе тем самым полный и жесткий контроль над военной машиной республики. Но, совместив эти посты, он наотрез отказался использовать их для каких бы то ни было личных целей… и, словно гнев Господень, обрушивался на любого офицера, если ему хотя бы казалось, что тот злоупотребляет служебным положением. В подобное самоотречение граждане, наученные горьким опытом двух предыдущих режимов, просто не могли поверить.

И, конечно, криво усмехнувшись, напомнила себе Причарт, очень немногие из этих самых граждан могли хотя бы отдаленно представить себе, как отчаянно отбивался Тейсман от поста, который она сейчас занимает.

Упорство Тейсмана во многом проистекало из его уверенности в том, что ему недостает качеств, которые требуются преуспевающему политику. Умом он понимал, как важно идти на компромиссы, вступать в сделки и лавировать, ища выгодных союзов, но на практике ему никогда не доставляло удовольствия ни первое, ни второе, ни третье. Но это не мешало ему анализировать сам политический процесс, и порой столь проницательно, что Причарт зачастую было нелегко угнаться за ним. Все просто: он хорошо разбирался в политике, не очень хорошо умел ею заниматься и был настолько мудр, что признавал это.

Кроме того, он был начисто лишен личных амбиций — удивительно для человека, который достиг его ранга в Народном Флоте, даже в условиях стремительного продвижения по службе, обусловленного чистками старого офицерского состава. Зияющие бреши, которые проделал Роб Пьер в рядах старших офицеров флота, свергнув Законодателей, плюс непомерные потребности безнадежной войны с Мантикорским Альянсом создали благоприятные карьерные условия для младших офицеров, обладавших определенными способностями… или хотя бы амбициями.

Вот выжить после повышения было куда более трудной задачей. Безжалостность, с которой ГБ показательно отстреливала офицеров, не оправдавших оказанного государством доверия, и почти патологическая подозрительность Сен-Жюста к любому офицеру выше среднего уровня нагнетали обстановку до полной непереносимости. Каждый флаг-офицер Народного Флота знал, что его жизнь (и жизнь всех его родных) висит на тоненькой ниточке. Элоиза Причарт лучше других понимала пружинки этого механизма, поскольку сама была тогда агентом Сен-Жюста. Как и Деннис ЛеПик, она напрямую отчитывалась перед Оскаром о политической благонадежности одного из старших флаг-офицеров Народной Республики. К несчастью для Сен-Жюста, её доклады имели весьма далекое отношение к действительности.

Она не думала тогда, что ей и гражданину адмиралу Хавьеру Жискару, человеку, за которым её приставили шпионить и в которого она безрассудно влюбилась, суждено остаться в живых. Они оба не сумели бы уцелеть, если бы Тейсман не сверг Сен-Жюста раньше, чем Секретарь Госбезопасности отправил Жискара на плаху.

Но с тех пор они сделали гораздо больше, чем просто радовались жизни. До революции Причарт была одной из центральных фигур Апрелистов (как-никак, командир бригады «Дельта»!), именно это делало её таким ценным для Сен-Жюста кадром: среди народных комиссаров люди с авторитетом попадались редко. Апрелистов же многие считали наиболее «уважаемой» из вооруженных революционных группировок, противостоявших Законодателям. Кроме того, их действия были, пожалуй, и самыми эффективными. Апрелистские заслуги Элоизы придавали новому Комитету Общественного Спасения ауру законности, чего и добивался Сен-Жюст. Причарт и её друг Кевин Ушер не отрицали, что, когда их кооптировали в Комитет, они приняли назначение без возражений — по крайней мере, внешне. Другого выхода у них не было. Альтернативой была смерть. Уже тогда Элоиза поняла, что рано или поздно все её старые товарищи-апрелисты, открыто противостоявшие новому режиму, рано или поздно тихо исчезнут.

Они исчезли… а она — нет. Она до сих пор чувствовала себя виноватой, но даже в самые мучительные ночи старалась помнить, что это чувство вины нелогично. Она сделала то, что сделала, и не только для того, чтобы выжить, но чтобы занять положение, которое позволило ей помочь другим, таким как Жискар. Гордо отстаивать свои принципы — это, наверное, благородно и доблестно… но непростительно глупо. Её долгом было остаться в живых и сражаться за эти принципы, пусть втайне, и именно этим занимались они с Жискаром.

В конце концов их бы неминуемо вычислили и казнили, но Тейсман добрался до Сен-Жюста первым. И точно так же, как Сен-Жюст, Том счел её репутацию апрелистки полезной, уже не для авторитета ГБ, а для своих целей. Ему нужен был кто-нибудь — кто угодно, — кому он мог бы передать пост главы государства. Причарт не сомневалась, что во всей Народной Республике не набралось бы и пяти человек, готовых поверить, что он искренне не претендовал на этот пост. Она и сама в это поначалу не верила. С другой стороны, она ведь почти не знала Тома до того, как он отозвал её и Жискара вместе с остатками Двенадцатого флота в систему Хевена, чтобы усилить Флот Метрополии.

Они тогда вернулись на Хевен только потому, что Тейсман всегда пользовался на флоте репутацией человека, не имеющего политических амбиций. Элоизу уговорили Жискар и Лестер Турвиль — оба, в отличие от неё, знали Тома уже много лет, — правда, ухо все же старались держать востро. Но когда Том сообщил, что просит её сформировать временное гражданское правительство, Причарт буквально потеряла дар речи.

Конечно же, он выбирал не наугад. Она сразу решила, что в качестве подставного лица будет для него исключительно полезна. Во-первых, за плечами огромной опыт работы на подходящей должности при Сен-Жюсте. Во-вторых, умение мыслить реалистично. Она понимала, что Тейсману приходится лезть из кожи вон, чтобы избежать полного распада Народной Республики. Если потенциально она, Элоиза, представляла собой объединяющую силу, то у неё не было другого выбора, как принять пост, номинальный там он или реальный, равно как и у него не было выбора — следовало предложить этот пост ей. Или кому-нибудь вроде неё.

Кроме того, она была уверена, что Том склонился к её кандидатуре из-за её отношений с Жискаром. Он знал Жискара и доверял ему — и автоматически переносил это доверие на неё, потому что знал, что она пользуется доверием Жискара. Но что её действительно потрясло, когда он предложил ей политические и военные полномочия главы государства, — это то, что он на самом деле предлагал ей все полномочия.

Не было ни тайных оговорок, ни ограничений, ни негласного сохранения за собой реальной власти. Томас Тейсман никогда не согласился бы стать кукловодом. Было одно, и только одно условие: Элоиза Причарт должна доказать, что она, как и сам Том, предана идее восстановления прежней Конституции. Не Конституции Народной Республики Хевен, которая учредила институт Наследного Президентства и юридически закрепила династическое правление Законодателей, но Конституции прежней Республики. Республики, которая относилась к своим гражданам как к людям и ожидала от них чуть большего, чем просто голосования. И гарантировала, что президенты и законодатели будут служить воле электората и отчитываться перед ним.

Причарт ощутила суеверный ужас, когда поняла, что имеет дело с закоренелым романтиком. Человеком, искренне верившим во власть закона, святость клятв и нерушимость личной ответственности.

Непонятно, всегда он жил в таком отрыве от реальности или обзавелся таким мировоззрением в качестве механизма самозащиты, наблюдая, как его родная звездная нация постепенно сходит с ума? Не имеет значения. Важно то, что он искренне и всей душой предан самим принципам, во имя которых возникло апрелистское движение… и то, что она сама, по крайней мере в этом отношении, была почти таким же безнадежным романтиком.

Итак, всего лишь через восемнадцать с небольшим месяцев после смерти Оскара Сен-Жюста Элоиза Причарт, созвав правительство переходного периода и вернув старую Конституцию со свалки истории, впервые почти за два столетия стала законно избранным президентом Республики Хевен, а Томас Тейсман — ее Военным секретарем.

Бывали моменты, когда ей страшно хотелось его за это застрелить.

— Знаешь, Том, — сказала она, лишь наполовину шутливо, — ты трус.

— Разумеется, — немедленно согласился он. — Это залог выживания.

— Вот как ты формулируешь! — Она наклонилась вперед, пристально глядя на него. — А мне казалось, что всё объясняется ленью и желанием сунуть в самое пекло кого угодно, только не себя.

— Жгучим желанием сунуть в пекло кого-то другого, — любезно поправил он.

Улыбка вдруг поблекла, и он пожал плечами.

— К сожалению, в этой шутке не так много смешного, — сказал он тихо. — Мне кажется, я знаю свои сильные стороны, Элоиза. И чертовски надеюсь, что знаю и недостатки. Я ни за что не смог бы справиться с работой, которую делаешь ты. Я знаю, что ты бы тоже не справилась, если бы я тебе не помогал, выполняя свою работу, но это нисколько не умаляет твоих достижений.

Она отмахнулась. Он говорил искренне и от этого становилось неловко.

— Во всяком случае, — продолжила она после крохотной паузы, стараясь говорить шутливо, — ты ловко устроился. Тебе не приходится иметь дело с этими чертовыми манти. Или с остальными членами кабинета, когда они узнают, что те вытворили в очередной раз.

— А что они вытворили на этот раз? — спросил Тейсман, подстраиваясь под её тон. — Кроме того, конечно, что они не приняли наших последних предложений?

— Нет, больше ничего, — призналась она. — Но им ничего другого и не надо делать, чтобы осложнить нам жизнь, Том, и ты это знаешь.

— Да, пожалуй. — Он вздохнул, — Как я уже говорил, до сих пор нас очень выручало, что они не способны отыскать собственную задницу обеими руками. По крайней мере, о них не надо было беспокоиться, пока мы с Хавьером и Лестером носились как угорелые, пытаясь собственными струйками затушить лесной пожар!

— Тут ты прав, — согласилась Причарт уже серьезнее.

Далеко не все восприняли свержение Тейсманом Комитета общественного спасения как должное. Изначально он контролировал только столичную звездную систему и её флот. Флот Метрополии был, разумеется, самым крупным, и вскоре на сторону Тейсмана — или, скорее, на сторону временного правительства Причарт — перешли две трети ключевых систем НРХ. Большая часть флота также поддержала переворот в течение первых трех стандартных месяцев. Но была еще и меньшая часть — те, кто находился под командованием граждан адмиралов или, что еще хуже, под контролем комиссаров Госбезопасности, которые отказались признать законность нового правительства.

То, что мантикорцы решили продолжить переговоры, в которые их искусно втянул Сен-Жюст, было, как только что напомнил Тейсман, исключительной удачей. Если бы вместо этого они возобновили активные боевые действия, да еще с учетом огромного технического превосходства их нового вооружения, вся Республика развалилась бы в течении нескольких недель, максимум — нескольких месяцев. В настоящее время Тейсман при поддержке своих командующих флотами Жискара и Турвиля вел жестокую войну на множестве фронтов с меняющимся калейдоскопом противников. У Причарт было много причин для беспокойства. Как президента эта война раздражала её, поскольку мешала сосредоточиться на затянувшихся переговорах со Звездным Королевством. Кроме того, обязанности командующего флотом вынуждали Жискара уже три с лишним года находиться вдалеке от Нового Парижа — и постели некой Элоизы Причарт, — три года за вычетом нескольких недель! Это, признавалась она себе, куда возмутительней, чем любая головная боль от президентского кресла и непрекращающейся войны.

К счастью, её (в отличие от некоторых) никогда особо не беспокоила возможность того, что Тейсман не преуспеет в процессе умиротворения… главное, чтобы манти оставались на месте. Да, большинство его противников не доверяли друг другу ни на йоту, обеспечивая Тому солидное преимущество, но даже эта свистопляска взаимных предательств не позволила бы выжить временному правительству, стоило только мантикорцам возобновить военные действия.

— Я знаю, насколько важно для тебя, Хавьера и Лестера, чтобы мы заговаривали зубы манти, пока вы занимаетесь стрельбой, — помолчав, продолжила Причарт. — Но стрельба уже почти подошла к концу, верно?

— Да, слава Богу. Я ожидаю доклада Хавьера со дня на день и очень удивлюсь, если там не будет сказано, что Микасинович готов сложить оружие.

— Правда? — Причарт заметно оживилась.

Гражданин генерал Сайлас Микасинович был последним из главных оплотов Госбезопасности. Ему удалось сколотить карманную империю из шести звезд, оказавшуюся на удивление крепким орешком.

— Правда, — подтвердил Тейсман и безнадежно махнул рукой. — Боюсь, тебе и его придется амнистировать, как и всех остальных. А жаль. Но если я правильно понимаю, он реалист и понимает, что сейчас единственный его шанс продаться тебе с максимальной выгодой.

— Я куплю его гораздо дороже, чем он заслуживает, — мрачно сказала Причарт. — Лишь бы только он сдал нам все крупные корабли, а затем побыстрее убрался из Республики и больше здесь не появлялся.

— С этим уже можно жить, — согласился Тейсман.

«Особенно если он действительно передаст нам корабли», — подумал он. До сих пор, насколько было известно Тейсману и его подчиненным, ни единому хевенитскому кораблю крупнее линейного крейсера не удалось исчезнуть бесследно. Он прекрасно знал, что отдельные легкие единицы предпочли податься в пираты или стать вне пределов его досягаемости мелкими военными диктаторами, но, во всяком случае, ему удалось предотвратить подобное развитие событий в отношении кораблей стены, и Том собирался сохранять такое положение и впредь.

— А теперь, когда пришел Лестер и разогнал маленькое королевство Карсона, — продолжил он вслух, — осталась лишь горстка отдельных ренегатов вроде Аньелли и Листермана. Дай мне еще четыре месяца — максимум шесть! — и они уже никогда не будут вам досаждать, госпожа президент.

— Я буду только счастлива, — сказала Причарт с улыбкой, затем снова посерьезнела. — Но, в каком-то смысле, если вынести за скобки Микасиновича и остальных, станет только хуже, — продолжила она. — По крайней мере, пока они еще здесь и их корабли стреляют по твоим, я могу пользоваться этим как средством сдерживания чертовых забияк.

— Это ты про Джанколу и его свору? — спросил Тейсман и громко фыркнул, когда президент утвердительно кивнула. — Этот человек — идиот!

— Идиот или нет — кстати, хотя я его не перевариваю, он мне идиотом не кажется, — Арнольд Джанкола вдобавок еще и Госсекретарь, — заметила Причарт. — Не спорю, я назначила его на этот пост только из соображений политической целесообразности и вопреки всему, что я думаю о его бесподобном интеллекте, но работу он получил. И причины, по которым он ее получил, до сих пор остаются в силе.

— Надеюсь, ты не будешь возражать, если я скажу, что меня это не слишком радует, — ответил Тейсман.

— Пожалуй, не буду. Лучше бы этих причин не было, черт побери! — сказала Причарт и недовольно покосилась на экземпляр Конституции, висевший в рамке на стене напротив стола.

На листе красовалась подпись Арнольда Джанколы — в числе подписей прочих делегатов съезда, члены которого торжественно поклялись возродить древнюю славу республики Хевен. Была там и подпись Элоизы Причарт, а вот автографа Томаса Тейсмана не было… и это она считала одной из самых жутких несправедливостей истории.

Они с Джанколой оба присутствовали на Учредительном съезде. Этим практически исчерпывался список вещей, которые их объединяли. Но, к сожалению, в свете политической обстановки в Республике этого было недостаточно, чтобы не включить Джанколу в кабинет министров.

При Наследном Президенте Гаррисе Арнольд Джанкола был чиновником казначейства средней руки. Как и сотни тысяч других чиновников, при Комитете он остался на прежней должности — занимался выплатами базового жизненного пособия здесь, в Новом Париже. Выбора особого не было, все, кто занимал при Законодателях видные посты, при новом руководстве поголовно попали под чистку, но кто-то ведь должен поддерживать государственную машину на ходу, а Роб Пьер и Оскар Сен-Жюст располагали бессчетными способами добиться выполнения нужной работы. Если судить справедливо (что для Причарт, когда дело касалось её Госсекретаря, было непросто), Джанкола делал свое дело лучше многих других и, похоже, с искренней заботой о подведомственных ему долистах.

Его компетентность привлекла к себе благосклонное внимание новых руководителей, и через несколько лет он был переведен в госдепартамент, который постоянно искал способных администраторов. Он и там справлялся неплохо, неуклонно продвигаясь по службе; и попал обратно в казначейство, когда Роб Пьер выбрал Авраама Тернера для осуществления грандиозного пакета экономических реформ. Новая должность Джанколы привела его в знакомое окружение, в Новый Париж, где он и процветал, несмотря на все трудности и развал экономики, сопровождавшие реформы Тернера. Ведь он был, в конце концов, умелым администратором, обладавшим бесспорным талантом завоевывать преданность подчиненных, и по мере сил ослаблял тяготы реформ для граждан, за которых он отвечал. В результате, из крушения Комитета он выбрался, обретя прочную платформу народной поддержки — и платформу обширную: население столичной (и самой густонаселенной) планеты республики.

Поддержкой он воспользовался умело. Его брат Джейсон стал сенатором, его двоюродный брат Джерард Юнгер — членом палаты представителей, а сам Арнольд сыграл заметную роль в реорганизации столицы, последовавшей за свержением Сен-Жюста. Очевидно, в то время у него были свои виды на власть, но, при всех своих недостатках, он догадывался, что, вздумай он дать волю честолюбию, Тейсман раздавит его, как таракана. Так что взамен он стал выстраивать мощную политическую машину в Новом Париже — городе, который до сих пор был самым важным городом республики, хотя времена пьянящей свободы власти толпы остались в прошлом. Как результат — он не только обеспечил себе мандат съезда, но и оказал непосредственное влияние на результаты выборов огромного количества членов палаты представителей и восьми сенаторов (включая самого себя), обретя достаточно мощную опору в Конгрессе.

И когда Причарт выставила свою кандидатуру на первых при возрожденной Конституции президентских выборах, он стал её самым значимым соперником. Если бы дело дошло до прямой конкуренции, он стал бы не только значимым, но весьма серьезным противником, и она это сознавала. К счастью, она располагала двумя огромными преимуществами, которые ему были не по зубам: статусом временного главы правительства, выполнившего свое обещание по проведению всеобщих выборов, и поддержкой Томаса Тейсмана. В избирательном бюллетене значились имена семи кандидатов. Причарт набрала семьдесят три процента общего числа голосов. Арнольд Джанкола набрал девятнадцать, а остальные пятеро разделили между собой оставшиеся восемь процентов.

Выборы еще не были признаны состоявшимися, как уже стало понятно, что Джанкола, без сомнения, вырос во вторую по влиятельности фигуру во вновь нарождающихся политических кругах обновленной Республики. Именно по этой причине Причарт и назначила его в своем кабинете на пост, формально являвшийся ключевым. На самом деле вторым человеком в администрации de facto являлся Тейсман, совмещавший посты Военного секретаря и Главнокомандующего Флота, но третьим, без сомнения, был Джанкола. И по Конституции именно он будет три месяца возглавлять временный кабинет и проводить внеочередные выборы президента, если с Причарт что-то случится.

Было бы явным преуменьшением сказать, что она далеко не в восторге от Джанколы в роли госсекретаря, но разумной альтернативы она не видела. Его союзники в Конгрессе потребовали бы для него ключевого поста, даже если бы он и носа не показал на президентских выборах, так что она просто надеялась завоевать его лояльность. При всех своих амбициях он считал себя прирожденным государственным деятелем, и Причарт прекрасно знала, что он верит в свое видение будущего Республики. Этот искренний патриотизм помогал ему заключать политические альянсы… а заодно и подстегивал и дразнил ощущением высокой миссии. Вот почему Джанкола был крайне опасен. Она лишь надеялась, что, влияя на патриотически настроенную часть его натуры, убедит честолюбивое «я» обуздать свои аппетиты и поддержать Причарт в объединении сил хотя бы на этот переломный период становления возрожденной Республики.

Было еще одно соображение. Согласно Конституции, заняв пост в правительстве, он обязан был сложить с себя полномочия сенатора, а, по расчетам Причарт, в кабинете министров, то есть постоянно у нее на глазах и под контролем, Джанкола был менее опасен, чем в сенате, где его мандат гарантировал ему полную свободу действий. Но он нарушил ее планы, протащив вместо себя на внеочередных парламентских выборах, созванных после его отставки, своего брата. Надежда заручиться его поддержкой также пошла прахом. Насколько она могла судить, он попросту решил, что теперь пришла пора руководствоваться другими правилами и приоритетами, и беззастенчиво строил в парламенте неуклонно растущую фракцию. При этом он не стеснялся искать сторонников — по крайней мере, для некоторых своих инициатив — и внутри кабинета, что грозило обернуться катастрофой. И, тем не менее, потребовать его отставки она не могла. Наверняка всем было ясно, что он маневрирует, пытаясь занять выгодное положение для будущего противостояния с нынешним президентом, когда через четыре стандартных года она выдвинет свою кандидатуру на второй срок, но стоит ей тронуть его хотя бы пальцем, его союзники в Конгрессе заварят дикую кашу, не считаясь ни с чем. Так что оно того не стоило.

По крайней мере, с её точки зрения.

— У этого «идиота» свои планы, Том, и ты их знаешь, — сказала она вслух. — Я все еще тихо надеюсь, что он оступится и даст мне повод стереть его в порошок, но он так основательно окопался, что это будет непросто. И если манти будут и дальше срывать переговоры, это только сыграет ему на руку.

Тейсман прищурил глаза.

— Почему? Джанкола уже не первый месяц злится на манти, и чем дальше, тем больше. Почему вдруг ситуация изменилась?

— Дело в том, — вздохнула Причарт, — что… Вряд ли я должна тебе напоминать, однако некий сенатор Джейсон Джанкола на прошлой неделе стал членом Комитета по делам Флота.

— Вот дерьмо…

— Именно, — согласилась президент Республики Хевен. — Надо полагать, этот добропорядочный сенатор не преминул проболтаться своему братцу про Болтхол.

— Торжественно поклявшись хранить это в тайне! — лязгнул зубами Тейсман.

— Разумеется, — подтвердила Причарт, невесело хмыкнув. — Да ладно тебе, Том! Половина наших новых законодателей до сих пор не смеют кашлянуть без спросу из страха, что мы в конце концов окажемся новым Комитетом общественного спасения, а вторая половина пытается «несмотря ни на что, делать свое дело», как раз в стиле прежних Законодателей. Нам просто не повезло, что братья Джанкола принадлежат ко второй группе, а не к первой. Кевин предупреждал тебя, что Джейсон нипочем не станет держать рот на замке, если узнает что-то полезное для Арнольда, да ты и сам это понимал.

— Понимал, — горестно признался Тейсман и с остановившимся взглядом запустил пальцы в шевелюру. Затем вздохнул и снова посмотрел на президента. — Насколько все плохо? — спросил он.

— Боюсь, не слишком хорошо. В последнее время Арнольд чуть более осторожно, чем я от него ожидала, делает разные намеки. Он отчетливо дал понять, что знает о «черных» статьях бюджета, о существовании верфей и о том, что ты послал туда Шэннон Форейкер. Не совсем ясно, знает ли он, что происходит там на самом деле, но, глядя на его поведение, я бы не поручилась, что не знает.

— Вот дерьмо! — повторил Тейсман с большим чувством. Теперь пришла его очередь со вздохом откинуться в кресле.

Кое-какие — очень немногие — действия Роба Пьера и Оскара Сен-Жюста Том Тейсман, к своему удивлению, полностью одобрил. Операция «Болтхол» относилась к их числу, хотя обстоятельства, сделавшие её необходимой, вряд ли могли кого-то обрадовать.

Больше всего в операции «Болтхол» восхищало то, что Пьер и Сен-Жюст сумели провернуть её в обстановке полной секретности. До самого Тейсмана, пока он не стал командующим флотом метрополии, даже слухов о Болтхоле не долетало. Об операции до сих пор не знал ни один офицер рангом ниже вице-адмирала, если только не был непосредственно задействован в проекте. Да и среди тех, кто был рангом выше вице-адмирала, информированных тоже были считанные единицы, и это положение вещей Тейсман намеревался сохранять как можно дольше.

— Том, — сказала Причарт, будто прочитав его мысли (наблюдая за ней в течение трех лет, он бы не стал отвергать такое предположение), — знаешь, рано или поздно нам ведь придется снять с Болтхола завесу секретности.

— Еще рано, — мгновенно, почти рефлекторно откликнулся он.

— Том…

— Еще рано, — повторил он тверже и заставил себя сделать паузу. — Ты права, — признал он. — Рано или поздно нам придется признать, что Болтхол существует. Сомневаюсь, что нам удастся скрывать его финансирование дольше года или двух. Но я не буду снимать никаких «завес», пока мы не произведем достаточное количество новых кораблей и оборудования, чтобы не дать манти нанести упреждающий удар.

— Упреждающий удар? — Причарт в удивлении изогнула брови. — Том, да мы уже больше трех стандартных лет не можем добиться от них даже ответа на предложение о заключении мирного договора! С чего ты взял, что их настолько волнуют внутренние дела Республики, чтобы они задумывались об упреждающих ударах?

— Мы ведь уже говорили об этом, Элоиза, — сказал Тейсман и тут же осекся.

Ему пришлось опять напоминать себе, что, несмотря на давнюю работу на флоте в качестве народного комиссара при Жискаре и даже карьеру командира повстанцев, президент и по характеру, и по образу мыслей в основном оставалась человеком штатским.

— В данный момент, — продолжил он через секунду или две, — манти абсолютно уверены, что при их превосходстве в космосе значимой угрозы для них не представляет никто. Их новые ракетные подвески, их новые супердредноуты и — особенно — их новые ЛАКи обеспечили им такую степень тактического превосходства, которая делает атаку любого традиционного флота самоубийством. Может, Яначек и идиот, может, он притащил с собой других идиотов управлять мантикорским Адмиралтейством, но очевидно, что свои технические преимущества они понимают. Это единственное возможное объяснение снижению численности их флота. Подумай, Элоиза, они сокращают численность своего флота почти до предвоенной величины. Они бы никогда не пошли на это, если бы не были абсолютно уверены в своем техническом преимуществе. Они твердо верят, что в случае необходимости справятся с превосходящими силами противника. Но давай проанализируем, что это означает. Вся их текущая стратегическая установка зиждется на этом технологическом преимуществе, а их Первый Лорд Адмиралтейства — дурак. Он очень расстроится, если вдруг обнаружит, что Пьеру и Сен-Жюсту удалось построить кораблестроительный комплекс, превосходящий размерами даже здешний, в системе Хевен, причем так, что в Звездном Королевстве никто ничего даже не заподозрил. Но если он вычислит, чем там у нас уже два года занимаются Форейкер и её люди, он не расстроится — он впадет в панику.

— В панику? — Причарт тряхнула головой. — Том, это по твоей части, а не по моей. Но не слишком ли сильное слово «паника»? Будем честны. Мы с тобой оба знаем, что манти отпинали нас как хотели. Если бы Сен-Жюсту не удалось втянуть их в «переговоры о перемирии», Белая Гавань прошёл бы прямо сквозь Двенадцатый флот, смахнул бы Флот Метрополии и продиктовал условия мира здесь, на Хевене. Я была там вместе с Хавьером и Лестером. Я знаю, что мы никакими силами не смогли бы его остановить.

— Конечно, никакими… на тот момент, — согласился Тейсман. — Но именно об этом я и говорю. Мы это знаем, и они это знают. Хуже того, они на это рассчитывают, а это значит, что им никак нельзя утратить технологическое преимущество, особенно в условиях сокращения общего тоннажа. Поэтому, если они поймут, что Форейкер занята строительством принципиально нового для нас флота, способного это преимущество уничтожить, они поймут, что своими руками создали ситуацию, при которой на кораблях нового типа мы можем соревноваться с ними на равных. Поскольку их оборонительная доктрина требует, чтобы они сохраняли преимущество, единственным решением будет нанести по нам удар до того, как в нашем распоряжении окажется достаточно новых кораблей, чтобы мы могли защитить себя.

— Но это нарушит условия нашего перемирия, — заметила Причарт.

— Перемирие — оно перемирие и есть, — подчеркнул Тейсман. — Война не окончена. По крайней мере, официально, и об этом постоянно долдонит Джанкола. Да черт побери, сами манти все время талдычат об этом! Ты наверняка слышала последнюю речь их премьер-министра. Как только речь заходит о нас, так они до сих пор «испытывают обеспокоенность» — и все лишь для того, чтобы оправдать существующую схему налогообложения. Никакой формальный договор не удержит их от возобновления войны в любой момент, когда только они захотят. А если мы открыто признаем, что строим совершенно новый флот, способный противостоять в сражении их флоту, искушение задушить угрозу в зародыше станет непреодолимым. Что хуже всего, Эдвард Яначек достаточно глуп и самонадеян, чтобы порекомендовать Высокому Хребту сделать именно это.

— Не могу отделаться от ощущения, что это ты подался в паникеры, — честно сказала ему Причарт. — Но ты — Военный секретарь, и я не собираюсь отмахиваться от твоих суждений. Разумная осторожность не повредит, пусть даже она и окажется излишней, а манти, если о чем-то не будут знать, нервничать не будут тем более. Однако твое желание сохранить тайну от Звездного Королевства может создать некоторые внутренние проблемы. Честно говоря, мне тоже неприятно поддерживать вокруг Болтхола такой высокий уровень секретности. Тем более я не уверена, что закладывать в бюджет «черное» финансирование вполне конституционно, что бы там ни думал верховный прокурор. Главное, все это начинает слишком напоминать порядки, существовавшие при Сен-Жюсте и Пьере.

— В какой-то степени, — признал Тейсман. — Но я информировал Комитет по делам флота. Тем самым официально Конгресс в курсе, как и требует Конституция.

— Не лукавь, Том, — упрекнула его Причарт. — Если не ошибаюсь, ты ведь не все им рассказал про свои новые игрушки?

— Может, и не все, — согласился он. — Но я предоставил им полную информацию по Болтхолу, и они знают, по крайней мере частично, о задачах Форейкер. Если бы они этого не знали, сенатор ничего не смог бы выболтать своему братцу.

— Согласна. Именно эта внутренняя проблема меня больше всего заботит. Наши сенаторы и члены кабинета, как правило, все еще ведут себя несколько более застенчиво, чем мне бы хотелось. Если бы кто-то из них расхрабрился и начал строить другие коалиции, которые я могла бы использовать в противовес Джанколе, это пришлось бы очень кстати, чтобы потянуть его за поводок. Но быстро они не управятся, а тем временем ограничения на распространение информации воспринимаются на уровне рефлекса, просто потому, что правительство сказало «надо». Кстати, только благодаря этому мы и протащили бюджет Болтхола без обсуждений. Но если Джанкола собирается давить на нас, чтобы мы заняли более жесткую позицию на переговорах с манти, рано или поздно он начнет подкреплять свои аргументы, проговариваясь о кое-каких деталях, которые наверняка слил ему брат. Что приведет госдепартамент в состояние прямой конфронтации с военным министерством.

— Значит, будем решать проблемы по мере их возникновения, — сказал Тейсман. — Я понимаю, может возникнуть неловкая ситуация, так что я постараюсь, чтобы моя паранойя не заставила меня сохранять секретность дольше, чем требуется на самом деле. Но я действительно считаю, что невозможно переоценить важность наращивания мощности до уровня, достаточного, чтобы уравновесить любые искушения манти нанести нам превентивный удар. И это должно произойти прежде, чем мы обнародуем информацию о новых кораблях.

— Как я уже сказала, я не готова — и даже не испытываю желания — отменять твои решения по данному вопросу. Я только хочу, чтобы манти перестали лить воду на мельницу Арнольда. Сказать по правде, я думаю, они сами что-то затевают. Должна быть какая-то причина, по которой они продолжают отказываться серьезно обсуждать возврат захваченных звездных систем. Если они не планируют обосноваться там навечно, то какого черта они тогда хотят?